Сказ о Козлище

Сказка о Козлище-богатырище, али Откель морщины на земле появились…

Тавно то дело было, ты присядь родимый рядком, послушай ладком, што скажу. На веру принимай, али сам решай. Иде правда, а и быль схоронилась.

Мне дело то ашо, прадед сказывал, а ему евонный. Тако предок, Богдан наш, в самую Элладу хаживал. Бывал он на игрищах ихних, Лимпийских. И не гостем, сиднем на них сиживал, а принимал участие рьяное. Все противоборства ихние, с победою брал. В обрат егда пошли, едва донесли награду славную, тяжелёхонька оказалась. Дык вот он и сказывал:

— Данайцы мудры оказались. Они, засим игралище изладили? Земля в то времечко гладка была, аки скатёрка белая. Ни тебе ни гор, ни холмов, ни малых, и ни больших. Ни буераков. Речки и моря сами собой разливались, камо вздумается. Севодни по одному пути водица скорая катит, а к завтрему глянь, ужель и по иначему. Словом — раздолье чистое! На востоке токо, гора высилась. Ималайская – Колыбель малая, рода людского.

Вот, они дело сиё дотумкали, игрища свои и затеяли. А чаво ашо, надобно? Бежится-то ровнёхонько, ноженьки резвые не запинаются. Знай, сигай! Копья долгие выкидывать тожить любо, напрямки мерку ладить, измышлять не надобно, елико зашвырнули оное. Егда, богатырь на Руси Великой народился, воевода вельможный — Козлище удалой, таки твердь земная и пошла морщинами. Сбилась скатерка чинная. Опосля, воды-окианы в трещины и слились…

То присказка, дале сказочка зачинается.

На Руси дело приключилось, на раздолье молодецком. Стояло селеньице малое, по речке Медянке. Речушка небольша, а капризна слов нет, но богата, што правда, то правда. Село аки село, а звание причинное – Медное. Этаких по земле нашей и сечас великое дело стоит, и ашо века простоят. Люди добрыя на нём проживали. Всё чинно, ладно у них правилось. А засим Медным прозвали? Таки медь - первое дело, в тех краях. Её добывали сердешную, в речке сетками ловили, шурфы копали. Сельчане руду сбирали, приказчику сдавали, копейку имели. Детишкам летом раздолье, по речке шнырять, тожить изымать. Родителям в помощь. А зимою красота, ашо лутше, на морозах чушка вымерзает, сама наружу проситься. Топором коли на санках и вози.

Посуда вся, тазы, бадьи, до единой ложки – медь чистая. Округ медяшки одни, великия и малыя охристые. Туточки и заводик плавильный стоял.

А после, мастера ашо измыслили – фальгу плющили. Тонка, ощупью мягше шолка китайского. Бабы из полотна тово - сарафаны, передники, уборы шили, на ярмарках - первое дело, нарасхват! Успевай новыя заказы принимай. Тем и славились.

Тако беда приключилась.

Жили на селе тем, дед с бабою. Пензионерами. Пензия небольша, по полушке на рот. На жисть хватало.

Днажды, выменяли они козлика малого, в деревушке соседской, на монету мелкую. И по сердцу пришлась скотинка старикам. Души в ней не чаяли. Какое есть, ни на есть заделье, а не сложа руки, на печи сидеть. Козлик подрос, вошол в силу матерную. Бородища долгая, роги во стороны смотрят, один большее другого. А шерстинка белёхонька, аки снежок первовыпавший. Загляденьице!

Тока, вовсю бодливая животина оказалась. Всяк прохожий, за версту обходил окаянного. Никому козлище проходу не давал. Будь то старица с клюкою, либо девица с вёдрами, али дитя малое. С разгону аки поддаст, глазищи выпучит и глядит на ворога летящего. Егда и привесок отписывал. Бодливый Ирод, так и кликали.

Соседушки совестили изначально, неразумных деда с бабою. Уговорами, всяко пробовали. Всё бес толку оказалося. Любили его те, без огляду.

А што же получатся, на улку не выйти, медянки не заготовить, фальги не поплющить, наряды не исполнить — убытки по всем статьям. Терпели селяне скока могли, терпёж и окончился. Грамоту в волость начальнику отписали. Настращали стариков непутёвых. А они рукою машут:

— Неправда ваша! Напраслину наводите на козлика!

— Таки, давеча апять досталось Матроне моей, Васильевне! – сосед Емельян сказывает.

А старики по свойски гнут:

— Вона, какой справный да ладный, травку щиплет, мушицы малой не обидел.

Одначе бывало и у старых проказил козлище. Во огородец выйдет, моркошку, свеклу повыдерет, поест местами. А капуску миновать не мог, за двоицу укуса вилок охаживал. Али же в сени проберётся, крынки и тазы вверх дном попереворачиват, водицу разольет, словно мамай прошёл. Засим сказывает, хвалится:

— Мееэээ! — вот, какой мол, тутось герой тешиться.

Баба руками всплеснёт, а дедушка ашо корочкой хлебца душистого угостит. Вот и наказаньице. Крепко серчали селяне на козла тово. Убрать, али травить окаянного не случалось. Чуял, в ротище от чужого не брал лишнего. А и не подойти – боязно. Таки жили.

До этакой печали великой довел Ирод Бодливый соседушек. Вдругорядь, отписали они бумагу в управу уездную, што поглавастее. Раз, другой и третий:

«Так и так мол, изведите окаянного! Не стало житья доброго, худое всё более. Вовсе козёл со стариками распоясались. Днём светлым боязненно, на улицу выйти! Не то што деткам малым, а и мужикам могутным!»

Призадумался начальник уездный, очерёдную споподряд бумагу получивший, о бесчинствах иродовых. Порешил сам разведать, проведать, што там, на селе твориться. Оделся по хворме парадной, с галунами, с орденами, с петлицами. Денщиков с ним, не меньше дюжины отправилось и смычка музыкальна с трубами, барабанами, аки положено.

Селяне прознали про дело то. Засим, наличники на избах побелили, тын покосившийся поправили, ямы дорожные глиною засыпали. Бабка Маланья пирог спекла диковинный, аршинный. Кому ж охота, в грязь лицом ударить, перед чином головастым. Сами за плетьми запрятались, в дыры поглядывают, ожидают.

Пополудни, оказался посередь дороги тарантас ладный, с коником впряжённым. Музыка, топот округ раздался великий. Наперёд, строем подпоручики жалуют. На павозке палковник, на диванах упружиненых, восседает, сам голова по делам неотложным. А после, за ним музыканты шествуют, трубы дуют, барабаны стучат – стараются. У всех эполеты сверкают на солнышке, бахрома золотистая напрямки, в очи бьёт. У главнюка пуще всех. Сабельки вострые сверкают, дабы порубить напасть рогатую окаянную.

Сельчане довольнёшеньки. Изведут Ирода Бодливого, нечисть проклятую. Подались, встречать было избавителей. А те недалече ушли.

Ибо услыхал козлище шум немалый, увидал дело красное, в раж боевой вошел. Отродясь такого пачета не видывал. А тутоточки, осередь дороги, лепота неписанная, блестючая. И с разгону аки давай шуровать. Всех и раскидал. Поручики и музыканты булатки, струмент побросали, в ямах придорожных и за изгородью схоронились. Палковнику пуще всех досталось, ево с разбегу Ирод в бляху золочёную припечатал, на животе необмерном прилаженную. Рогами точнёхонька угодил, на пяток аршин к небеси подкидывал. Начальник позументы растерял, без оглядки, бежать припустил, от страха великого. На берёзу белую шустро вскочил. За сук крепкий вцепился и верещит от ужаса бодливого:

— Извести немедля окаянного! Шкуру спустить, с проклятущего!

Старики ор услыхали, за тын выметнулись. Разгром полный по округе, па дереву палковник привесился, орет благим матом. Ливрея разодрана, исподнее белеет, срам едва не вывалился. Свита по канавам ползает, точку пятую оказывает. Бричка набок опрокинута. Они капуской и заманили сердешного, на усадебку свою.

Сельчане уездного сняли. Хворму зашили боле менее. Свиту от глины очистили и спрашают :

— Видали, чё деет собака?

Вояки бравые переглянулись и гласом одним:

— Видали! – сказывают.

Сами в чин привести себя силятся. Да, всё напраслина. Перечумазались, аки черти. Галуны, бахрома золотая растеряны. Сабли вострые поломаны. Трубы медныя погнуты. Барабанище и тот порван. Тарантас скособочен, колесо утеряно. Начальник уездный опозоренный, опосля, егда, с силою собрался, указ издал. Пером писанный, черным по белому:

— …по окончании дня, извести козлище тово, окаянного Ирода! Сдать на живодерню! На мыло!

Опечалились дед с бабою, одна радость в жизни и той лишают. А и поделать нечего, наперекор власти разве пойдёшь. Повязал старик на рога козлику вереницу медную, а для надёжи, ашо и узлом затянул. Повёл в город, на мыло сдавать. Он де совсем недалече стоял. На окраине мыловарня стоит, дымом-смрадом куриться, душами животин убиенных. А козлик, скотина скотиной, смекнул скудным умишком, куда ево дедушка ташит. Дернулся, верёвицу из рук вырвал и был таков. Старик токо руками всплеснул. А посля подумал:

«Можа оно и к лучшему!»

***

Бежит козел, запинается, со страху немалого, избежал смерти страшныя. На пути лужица меленька, очернёная. А ужель ноженьки заплетаются. Козлик с разгону перескочить и потщился. Малость самую не допрыгнул, взад свалился в самую чернь. Один бок черен стал, а иначий - родной белёхонек. Верёвица, ашо пуще, округ рогов, омоталась. Выбралси из чернины, передохнул маленечка. Далее пошол, неторопно. Аки жить, думу думает.

Навстречку, Лиса Патрикевна шествует. Увидала скота чудного, один бок звериный белёхонький снегом выпавшим, другой чёрен, аки ночь безлунная. На главе, венец чудной, с отливами красными. Бородища долгая, едва земли не касается. На всяк случай, поклон отвесила, молвит елейно:

— Здравствуй, зверь диковинной! Ты откель, с каких краёв, к нам пожаловал? По делам али в отпуску?

А козлище, тока от одной напасти-беды избавление получил. Туточки сызнова несчастье привалило. Узрел плутовку рыжую, от страха ноженьки задния подкосились, присел на оные. Башку трясучка взяла, от страха немалого. На плутовку поглядывает, словца красного вымолвить, не может. Рыжая увидала непонятное, сама аспугалася:

«Счас, кинется!»

Ашо поклон низенькой отвесила и вновь спрашает:

— Ты кем нам будешь-то, в нашем царстве-государстве лесном?

А козлик смекнул, не прознали его. Никто есть ево не сбирается. С духом собралси и сказыват:

— Вельможей ратным, воеводою то есть, назначили в вашу волость, с соседского леса!

— А где ж обитать намерено, ваше Превосходительство? – сама апять мыслит:

«Эко счастье привалило, угораздило первой повстречать начальство новое! Вот так радость!»

— Сечас, — молвит, — грани обегу! Рекрута обсчитаю, тогда и о жилье можна подумати, а покамест заняты. Недосуг!

— Доброго вам здоровьюшка, воевода славный! – сама сторонкой, сторонкой подальше держится. Таки разошлись. Вдогон ашо поклон отвесила, помышляет:

«Вот они, речи мужа жизнью умудрённого!»

А козёл, поскорее на Медянку, к деду с бабою поближее. Свезло на севодни, избежал смерти лютыя.

Лисица же ково ни встретит, всем сказывает про воеводу нового. Слух быстрехонька, наперёд катится. Козлу не то што до дому, до опушки дойти не дают. Всяк встречный поперечный ево приветствует, осанну поёт.

Вот и огородец родимый недалече оказался. Смотрит козлик, а вона дедушка возвращается. Соседушки безбоязненно по улицам шастают. Обидка немалая взяла рогатого. Ранее всячески страшились мимоходищем. А теперича ево не стало - страх потеряли! Хотел было, наперёд податься. Апять шороху навести. Тока на деда сызнова глянул, упомнил смрад тягучий мыловаренный. Слеза горючая наземь и покатилась. Вымыслил в лесу остаться. Разве плохо то дело, егда тебя воеводою величают, поклоны бьют, а и осанну поют. Ладно, канешна. Таки стал воеводить. День, два, три служит. Седмица пролетела, вторая на исходе. Всё любо ему, по нраву. Яств вдоволь, пай-то хорош, по чину прописан. Дорогу всяк уступат. Место, для житья-бытья светлое выделили. Терем вознамерились ставить.

Одна беда токма, рога чешутся. Натура окаянная спокою не дает, порой и охота кому-нить зазвездить. А што потом сословия нижния скажут, совсем бородатый с катушек скатился. Из леса вытурят, лампасов лишат, а в городишке живодерня поджидает. И старался козлик драчливость свою поумерить. Отыскал навроде на отшибе лесину сухостойную, с разгону её и бодаючи башкой своею.

День ото дня могутнее, сильнее становился, на харчах казенных. Бока залоснились, шёрсточка засверкала. Шибко проворен стал.

***

В ту пору, война была! Князь местный, Медведка воевал с болотом хлипким. Рядом, под боком трясина поганая оказалася. Год от году, ширше и просторнее становилась. Осмотреться не успеешь, скорёхонько лес зелёный займет, а с ним и терем-берлогу уютную. Куда ж потом подеваться убогим безизбенным? Медведушка и так, и этак, по-всякому битву вел. И глиной, с землёю багник тот заваливал, и лесинами. Леших наущал, штоб с болотным духом договор вели. С Ярилом-солнышком говаривал, штоб ярче и жарчее светило на топь трясучую. Бес толку!

А на третью седмицу, прослышал о воеводе новом, вельможе ратном. Заячик связистый донес ту весточку добрую. Медведа на Ималаях был гостимо, в самом Пупе земельном. Монахов очеузких, в одеяниях крашеных, вопросами изводил, аки одолеть мокроту сырущую. От луны, до луны засидчиком сиживал. Таки до дому собралси, святые отцы дух перевели. И на обратном ходе, заглянул к братцу названному Мишкане Ималайскому. Посидеть, погуторить, вспомнить годы молодыя, учёныя. Артелью гимназию оканчивали. Там-то и споймал его длинноухий.

Медведка, аки прознал весть добрую, скоренько до терема свово, собрался. С воеводою знакомство свести. А заяцо рядом приплясывает, либо наперёд забежит и на князя огляд ведёт, а поторопить боязно. Невтерпёж косому награду получить княжескую, за известие доставленное. Перед соплеменниками хвастовство вести. Ардена-то славные на берлоге затаены.

Поближее, к лесу подбираются и слышат шум великий. Удар за ударищем, на околотке сыплется. А Медведко, не торопко, важно шаг держит. Достоинства, средь чинов, уронить не старается. Стукоток прослышал и свернул в сторону оного. Из-за куста малинового поглядывает. Что же видит? Зверь страшной с разгону орясину сухую бьёт. На башке корона красная, борода долгая. Бока один белее белого, иначий ночи чернее. Взял разбег скот чудный, с простору, а и вдругорядь и приложил осиночку. Схрупало. Повалилась сухостоина, едва князя не приговорила, успел, отскочил Медведушка. Вышел на опушку, огляделся, а стволов поваленных, поболе десятины, ужель валом стелются.

«Сила в нём, неминучая! – мыслит. — Што ж то за животина могутная, разнопестрая?»

А заячик сзади шепче:

— То и есть, вельможа ратный, новёхонек!

Возрадовался князь, наперёд подался, лапы тянет для объятия, лобызания крепкого. Козлище, аки медведя, увидал. Взыграла удаль молодецкая. Како приложит косматого, посередь чела широкого. Князюшка и откинулся. Заверещал связной, запричитал, а после растолковал неразумному о делах тутошних, важных. А егда Медведко отошел от удара богатырского. Поднялся, лапой шишку непомерную поглаживая, молвит:

— Тепереча, в самом деле, побьём болото мокристое!

На воеводу, с оглядкой косится. Хотя, тот возрок и принес, честь по чести. Да, кто же знает, што там за твари заморские, в лесу соседском хаживают!

А после, повелел князь, созывать полки великия, воевать зыбун трясучий. Кликнули клич. Набралось войска всякого различного, от мала до велика. С клыками и рогами, с хвостиками и хвостищами. Птах пернатых налетело видимо-невидимо. Гвалт подняли, всяк рядится, поначалу войско желает вести. Силою хвалятся, всех леших с лешачихами, по округе, с ума свели.

Мышата-унучатки, на тележице баушку неходящую, прикатывали. Она и бормочет:

— Детки мои разумные, вы тока старую поближее подкатите. Я пускай и слепа, а сердцем пылкая, в поганое заведомо плюну. Опосля послушаю, што деется. Аки битва идёт, чей верх будет!

Мышатки ей поддакивают, не хотят старую расстраивать.

Напоследках собрались навроде. Медведка, аки гаркнет, единым духом успокоились. Наперёд воеводу выставили, в поход отправились. Недолга шли. Нечистое туточки, под боком ужель. Мокро округом, под копытами и лапами хлюпает. Сторожа взъярились гнусные: слепни, комарики и мошка мелкая. И давай воинов славных охаживать. Войска ноженькой резвой бьют, хвостом машут, зубом щёлкают, а толку мало. Тока шум один. Чует вельможа, битва толька зачинается, а и проигрыш по всему фрунту. Надоть спасать положение. И вскликнул гласом богатырским:

— Выходи на бой честной! Кто ни на есть! Биться будем!

Болотник первостатейный и вынырнул на клич могутный.

"Кто ж там воду-то мутить? Поглядеть одной бы очею!" - а второй и не бывало. Потерял в позапрошлом годе, в битве с Медведкою. Егда тот оглобелькой в нево запустил. С тех самых пор, кривым и хаживал. Сам же велик, а сложен слизисто. Грязищи в нём немеряно, гнильцой таки попахиват. Росту до небеси, голова бочкой квасною, на плечах ошироких. Ручища загребущии. Тово и гляди ухватит, прихлопнет, (запятая) места сухого не станется.

Узрел зверя долгобородого, подивился:

«Чё и биться-то? — вымыслил, — што мне та животина диковинная, блоха мелкая поделать может?»

По всякому случаю, поостерёгся:

"Што же, ожидать, от чудного! Откель, оказию ожидать?"

Лапища свои протягиват. Изготовился, словить разнопестрого ловчее штоб. Струхнул козлище. А озад глянул, там рать ево, ужель по земле, катается. Заедает мошка проклятущая.

«Погибать тако с музыкой!» — отошел, и с разгону-то припечатал в очию едину, болотному. Гул поднялси великий. Разорвало главастого, верно, не было!

На погляд, слизняк духа своёва болотного набрал, жизнь евонная в том духе. А козлище искру высек малую, промеж веревиц своих, выше чела намотанных. Ужель, полымя и дало. Гнус, видя кончину правителя, взад подался. Отступил.

А егда мокрицы отошли от кончины главнюка свово, с князем Медведой, договор изладили о мире. Грани лесныя, болотныя указали. Да и стал козлище победителем славным. Долго, справно по лесу хаживал, на пару с Медведкою правили. Зимой-то до князюшки не добудишься.

Оженился, лесную козочку в жены взял. Пригожууую. Деток народили!

Про жисть худую, не споминал боле. Деда с бабою, добром поминая. А и егда палковника уездного, во сне видывал, ноженками резвыми брыкался, сызнова, таки разгон брал на пышного.

Што до живодерни, можа до сих пор и стоит в городишке-то. А и от разрыва тово болотнова, и пошла твердь земная морщинами. Холмы и горы проявились. Жерлы очнулись. А тако, не было бы битвы той великой, жил бы люд славный на тарелочке ровнёхонькой. Была бы гладь земная, аки стеклышко.

Ты же коль, ашо друже мой любезный, егда в лес заскочишь, заприметишь сухостоину валеную. Наперёд знай, козлище-воевода тешиться, апять рога чешутся! За сноровку держится!

Тут и сказочке конец!