Звуки забытой мелодии (в соавторстве с Марией Костылевой)

Глухо щёлкают нанизанные на шнурок косточки четок. То выстраиваются, как солдаты в строю, то одна за другой принимаются водить хоровод вокруг потерявших былую силу пальцев старика. Горький запах полыни щекочет ноздри. Ветер, играющий в ветвях высокого клена, приносит на своих крыльях давно забытый аромат южных цветов. Быть может это иллюзия, самообман, но старик слышит в шорохе листьев над головой шелест пенящейся волны. Вермут в тонкостенном стакане, глаза красотки напротив. Где-то вдали грохочет гром… Нет, нет! Не гром – мерный стук барабанов! И шороха дождя нет: это бешено терзает музыкант струны гитары, извлекая немыслимые аккорды, а барабаны вторят ему, отбивая ритм.

Четки стучат, словно кастаньеты, и зовут, зовут, зовут в недостижимую, давно позабытую даль. Тусклый сумрак промозглой осени сменяется ослепительным блеском песка, каскад звуков нарастает, подавляя своей мощью, возрождая сгоревшую душу из пепла. Пальмы склонили головы почти до самого прибоя. Пальцы уже не перебирают четки. В его ладони – хрупкая, словно игрушечная ладошка прекрасной мулатки. Она кружится, взметая вокруг босых ступней облачка мелкого, словно пропущенного через частое сито песка. Мужчина полон сил, под рубашкой перекатываются мощные мышцы, тело вновь послушно малейшим его желаниям. Полынь больше не кажется горькой. Голову кружит выпитый абсент, сердце бьётся от восторга. Бьётся в такт безумному ритму самбы.

***

Движение пальцев, ставшее таким привычным за эти годы. Гладко отполированная костяная бусинка глухо сталкивается с точно такой же.

Щёлк...

Хижина. Их хижина. Он сидит в плетёном кресле, откинувшись на спинку и машинально постукивая незажжённой сигарой по маленькому столику. Ах, как же он любит рассветный час, когда солнце с величайшей осторожностью заглядывает в окно, и свет расплёскивается лужицей в центре маленькой кухни, чтобы постепенно растечься по глинобитному полу и подползти к самым стенам. Тёмная прядь, заправленная за ухо смуглой маленькой рукой, блик на золотистом кольце серёжки, перезвон браслетов и аромат свежих маисовых лепёшек – Сильвия раскладывает их на продолговатом деревянном блюде, тихонько напевая себе под нос. Неторопливая ламбада утра, которую он так любил…

Что же разбило этот уютный мирок? Кажется, какая-то его фраза. Колючая, как морской ёж, едкая. Сильвия тогда завела одну из тех бесед, от которых у него начинало сводить челюсти; он всегда терпел эти беседы, но прежде они никогда не звучали по утрам. Тягучая тоска её слов вплелась в звучавшую в голове музыку, и уютная кухня вдруг показалась ему бутафорией, декорацией к какой-то дешёвой пьеске.

«Антонио, ты ведь понимаешь, что нельзя всю жизнь искать случайные подработки», - говорила Сильвия.

Щёлк… Антонио, да. Так его когда-то звали.

«Подумай о будущем, - просила она. – Вдруг у нас появятся дети? Хотелось бы иметь какую-то опору под ногами, уверенность…».

Он вспылил, конечно. Может быть, даже повысил голос.

Щёлк…

Какофония её торопливых и каких-то непривычно тяжёлых шагов, резкий звук захлопнувшейся двери...

Щёлк. Щёлк, щёлк…

Оставшийся день он потратил на её поиски. Перевернул весь остров, подрядил своих многочисленных друзей. Но Сильвию найти так и не смогли. На море с самого утра ворчал и бесновался шторм. Ни одно судно не покинуло порта.

Она, конечно, не могла долго прятаться. Антонио в это верил. Ему казалось, наутро он проснётся, выйдет в кухню – а там любимая утренняя ламбада из солнца, мурлыкающего голоса Сильвии и аромата маисовых лепёшек, тёплых, как её крошечные ладони.

Через неделю после этого Антонио устроился грузчиком на торговое судно и покинул остров, прихватив с собой на память последние деньги и флягу с рисунком, изображающим оскаленного тигра. Ту самую, что она когда-то ему подарила. В самый последний вечер Антонио прошёлся по пляжу, где ветви пальм чернильными пятнами расползались по влажному сапфиру вечереющих небес. Вокруг никого не было; только вдалеке горели крошечные огоньки знакомого бара, где ещё вчера до странности сладко пахло полынью, и вечерний бриз доносил до его слуха звуки танго.

***

Щёлк…

Жизнь его сама была похожа на танец. На красивый, яркий танец, где каждое движение кажется отточенным до предела, в то время как оно – всего лишь удачная импровизация. И звучали мелодичные напевы, и гремели барабаны, и гитара сходила с ума…

Но вот музыка смолкла.

Ничего не осталось от танца. Только следы на песке, которые вскоре заметёт ветер. Только горький запах полыни.

Так пахнет пустота.

***

Потоки дождя с грохотом низвергаются на крышу маленького домика, бурлят водоворотами в водостоках. Но старик, сидящий на открытой веранде, уже не слышит шум осеннего ливня, не видит, как журчат в придорожных канавах потоки, переполняя крохотные русла и выплескиваясь на мостовую. Он уже весь там, на берегу крошечного островка, затерянного в океане. Там, где отбивают ритм барабаны, где заходится в перезвоне гитара и где полынь не отдает горечью.

Чётки выпадают из его руки.

***

Домик – словно половинка скорлупы ореха, которую кто-то раздавил каблуком. Скособоченный какой-то, маленький, открытый всем ветрам – кажется, дождь проходит сквозь него, как сквозь сито.

Но если хозяин таверны не солгал, и это действительно жилище того, кто позабыл на столе флягу с тигром – значит, конец моим поискам.

Скоро я увижу своего отца.

Не знаю, что я буду говорить ему, если он спросит о том, где пряталась моя мать после их расставания. Мама рассказывала, что он всегда смеялся над сказками об островной колдунье. И, тем не менее, именно её пророчество подсказало ей не возвращаться к отцу ради покоя и счастья для нас обеих, и именно её магия укрывала мою маму всю неделю: маленькая лачуга колдуньи словно бы отводила от себя взгляды. И только когда старуха в рокоте моря услышала весть о том, что человек по имени Антонио покинул остров, мама вышла наружу.

Вскоре она уехала в Старый Свет, где, как и обещала колдунья, обрела своё счастье. Мой отчим был прекрасным человеком, и много лет они жили в любви и согласии.

Я не помню, в какой момент я поняла, что мужчина из рассказов матери – мой настоящий отец. Однако я помню, что долго не признавалась в своей догадке, боясь, что меня лишат восхитительных историй о танцах на горячем мелком песке, о тёплом море и запахе полыни, пропитывавшем вечера и ночи. И, конечно, помню, что именно эти истории вдохновили меня саму записаться в школу танцев. А после открыть и свою.

Знаешь ли ты, папа, что в Европе уже несколько сотен детей и подростков живут твоей страстью, которая передалась им через меня?

Вряд ли.

Но скоро узнаешь. Я всё расскажу тебе. Я уже рядом.