MOON

У Мавсима затекла шея. Он осторожно закинул голову и замер. В чёрном холодном обильно-звёздном небе над ними повис огромный охряный лунный диск.

— Ишь ты! - восхищённо просипел сдавленным горлом юноша, не в силах отвести взгляд от полночного чуда.

Сильная рука отца сдавила затылок и пригнула его голову к земле.

- Ты чего шумишь!

Агафон — крепкий старик с окладистой бородой и его сын Мавсима залегли в небольшой канавке саженях в пяти от калитки, ведущей к дому проклятого англичанина. Невысокий, неизвестной для приуралья породы кустарник с маленькими толстыми листьями, в лунном свете будто покрытый патиной, монолитной стеной окружал дом. Из него же над калиткой аккуратно выстрижена арка.

Юноша вздрогнул. Рядом неожиданно возникла огромная фигура крёстного Ливерия. Агафон не шелохнулся, только зыркнул зло и тут же вернул глаз на калитку.

- И где его черти носят? - тихо пробасил Ливерий.

- Чего его носить, - помедлив, ответил Агафон, - он сам чёрт. Припёрся. Гляди проворонишь дружку самого антихриста-Петра, нашего, Алексеевича.

- Ты что несёшь! И при молодняке! В острог захотел?

- Ты же не сдашь? - нехорошо ухмыльнулся Агафон.

- Как можно, Агафон Евстафиевич, что я фармазон какой, или «обливанец». Не помнишь, как нас с тобой в Москве «утопленниками^*» дразнили?

- Как не помнить.

- А если так, то и тернии на этапе оттуда сюда, на Урал, в Ньявинск, не грех ночным зубным скрежетом помянуть, а ты посередь всего пространства развернул. Урядник-то тута, рядом. Второй день как по правой стороне дома хоронится со своими толстомясыми.

- Да ты что! Пропало наше дело!

- Почему, тятенька? - не утерпел и встрял в разговор Мавсима.

- Не даст нам, этот законник, дело по справедливости справить.

- Это точно, - шумно выдохнул Ливерий.

Мавсима заслонился рукавом — в нос ударил тяжёлый запах чеснока и самогона. Крёстный подмигнул ему лукаво и прижал палец к губам. Указал глазами на Агафона: Молчи! Сам скосил поганый зев в сторону.

- Месяц назад мы зверя в дом загнали, окна заколотили, дверь бревном подпёрли… Пали его! И тут этот, с бляхой во лбу. Заставил дверь отпереть, чтобы по закону арест наложить. Мы за ним, с дубьём и кольями. Урядник усмехается — трусы, говорит, а у самого, вижу, поджилки трясутся. Только дверь отворяется, а на пороге этот проклятый Лавр Аронович в распахнутом на пузе сюртуке, в чёрной шляпе и высоченных сапогах.

- Это точно, - сплюнул Агафон. - Успел обратно обернуться, гад. Рукава рубахи аж до кулачных костей приспустил, да вороток высокий широкой шёлковой лентой затянул, чтобы остатков шерсти не видать было. Только из глаз звериный зрак не весь вышел.

- Да что нашему уряднику зрак… - Ливерий проглотил подступившую отрыжку, - … супостата. Ему улики подавай.

- Так и ушли ни с чем, - вздохнул Агафон…

Год назад к заводской управе, сидя на пропущенной между ног деревянной раме с закреплёнными на ней двумя окованными сталью колёсами, подкатил человек. Перед мгновенно собравшейся толпой баб и мужиков картинно сделал круг, ловко соскользнул с машины. Высокого роста, дородный, из под высокой атласной шляпы на бледное лицо спадает прядь чёрных как смоль волос, из-под неё блестят лукавые глаза.

При виде гладко выбритого подбородка незнакомца народ зароптал и зарядил креститься, бабы подтянули детишек к подолам.

На мгновение человек застыл в недоумении, высоко задрав брови. Поднял обе руки с открытыми ладонями и вдруг неожиданно широко улыбнулся и разразился речью. Говорил голосом светлым, громким, на непонятном языке, будто гальку во рту перекатывал. Но удивительное дело — о чём гутарит, понятно: привет свободному русскому народу, потом - природа, листочки-цветочки и… девки-красавицы… Бабы заулыбались, завертели подолами сарафанов, мужики, наоборот, нахмурились. Плавильный мастер главной печи Агафон подметил - один из подмастерьев присел, будто онуча разошлась, а у самого рука к булыжнику тянется. На счастье похожего на большого чёрного кузнечика человека изо рта его блазливого неожиданно выскочила фамилия - Антюфеев.

Агафон незаметно придавил сапогом руку детины:

- Охолонись, паря, - а кузнечику указал на дверь конторы, - тебе туда надо, мил человек.

Тот закрыл рот, но улыбка на алых губах осталась. Не спеша, выправил из рукавов двубортного фрака белоснежные кружевные манжеты, махнул честной публике шляпой в изящном поклоне, сановито развернулся и уверенно толкнул высоким сапогом дверь.

На завтра, утром владелец Ньявинского и Быньговского железных заводов Никита Демидович Антюфеев в своём кабинете представил управляющим цехами и мастерам заморского учёного, сэра Лоуэла Баррингтона. Направил сего важного господина в дыру уральскую сам царь Пётр Алексеевич, - дай Бог ему здоровья - чтобы русские варили стали не хуже аглицких.

По началу так и пошло. Лавр Аронович, как тут же народ окрестил гостя, ночевал в цеху, где командовал Агафон, и уже через месяц старый мастер не мог насмотреться на зажатый клещами раскалённый стальной пробник, мерцавший не виданным до той поры цветом. Выкованный тут же из пробника нож резал прежнее железо как масло…

Никита Демидович сорвал с плеча дочери Алевтины шелковый платок и бросил на отливающий глубокой синевой клинок. Плат будто не заметил преграды и скользнул долу - но уже двумя разъятыми крылами. Не успела Алевтина сказать «Ах!», как Лавр ловко подхватил рассечённый шелк. Одну половину протянул зардевшейся то ли от испуга, то ли от чего ещё, девушке, а вторую трепетными пальцами уложил в нагрудный карман в виде цветочка аленького. И чем дольше змеилась улыбка на устах кавалера, тем ярче рдели ланиты Алевтины, и тем лютее каменело сердце Аврамия. Сын его, Мавсима, год назад помолвлен был с дочкой Никиты Демидовича.

В тот же день Мавсима, узнав про сцену с платком, подобрался и изрубил топором двухколёсную машину. На завтра собрал ватагу приятелей проучить вора дубьём. Да куда там! - от клеврета царского урядник со своими держимордами не отходит, каждый шаг сторожит. Заводчик ему дом-усадьбу выделил, вкруг которой кажется в один день такой крепкий и колючий кустарник вырос, что не продерёшься. И днём к Лавру Ароновичу не подобраться. В конторе кабинет рядом с Антюфеевским, на улице если он не с урядниковцами, так в кругу родственников заводчика и друзей богатеньких и удачливых. А тут ещё фарт подкатил: мошна царская будто треснула, осыпав Никиту Демидовича золотым дождём на поставку из новой стали клинков сабельных, стволов ружейных и пушечных. И ныне едва ли не каждый вечер из ворот дома его выезжал оранжевый возок, запряженный шестеркой лошадей: две пары - крестьянские клячи, а одна — чистокровные скакуны. На коренных наездники — карлик и великан. За возком многочисленные псари со стаей собак всевозможных пород: от карманных болонок до огромных догов. На свите одна половина одежды — шелковая, шитая золотом, другая — из рогожи; на одной ноге — башмак, на другой — лапоть. А в возке вся честна компания: Никита Демидович в соболиной шубе и куньем малахае или, по погоде, в золотом кафтане персицком , напротив Лавр Аронович неизменно во фраке и в шляпе, рядом в европейском платье с корсетом, а то и в брюках — Алевтина, в глубине струнный квартет в париках, девицы, похищенные из столичного варьете, каждый раз новые. Звался тот возок Ноевым ковчегом — в коем каждой твари по паре…

Собрал Агафон мастеров. Ливерия, крёстного своего, с золотодобычи выдернул. Пришла пора обмозговать, от чего всё вдруг наперекосяк обернулось. Поначалу мужики ухмылялись, мол приревновал Агафон англичанина к творимому тем чуду литейному. До сих пор мастер главной печи всем фору давал в профессии. А что ряженые по окрестностям гуляют, так это мода такая столичная. Не нам судить. Но Агафон хитёр и настойчив - кого лестью, а кого угрозою и всех наливкой сладкою, а только уговорил он народ честной на свой лад. И порешили Лавра Ароновича к колдовству.

А как зло неведомое словом точным названо, так сразу и приметы объявились. Один побожился, что от взгляда мимолётного Лаврова тёща, много лет расслабленная, вдруг вскочила с завалинки, сделала пять шагов и в колодец рухнула. У второго жена аромат от платка, обронённого англичанином, вдохнула и уже вторую неделю грудью мается. И все отметили, что по ночам полнолунным собаки во дворах жутким воем заходятся. И наконец, этот — прости Господи - «бессикал». Нешто правоверный сможет на такой штуковине удержаться, да ещё отмахать по колдобинам более тысячи вёрст!

У Ливерия оказался свой счёт к гостю заморскому. Говорит, возвёл Лавр Аронович в версте от города на болоте высохшем доменку особую. Не мала, не велика, над кокошником¹ воздух дрожит, видно, что жаром пышет, а дыма нет. Ни угля, ни дров не подвозят. Вплотную к печи — пристройка каменная. Из болота идёт труба, в пристройку упирается. Туда же руду завозят. У Ливерия глаз намётанный — руда особая, из шахт разных, многих и дальних. Подослал он к Лоуэлу хлопца пронырливого в помощники. Через месяц тот на особом языке заговорил: аурум, аргентум, плюмбум. На рисунках, что соглядатай сделал, столы длинные со склянками причудливой формы, трубками дымными, жидкостью всех цветов и оттенков. И книги — не наши, не церковные, с рисунками яркими, гадкими. Много! Ходил Ливерий к Никите Демидычу с просьбой нагрянуть в пристройку, разобраться с чернокнижником, но только по морде получил: «Не суйся! То дело царское. Мне и самому туда путь заказан».

В тот же день изгнал Лавр Аронович шпиона Ливериева. Но тот не попятился. Высмотрел, что раз в месяц к доменке посланец в курьерской форме наезжает, а в обратный путь с полным подсумком летит. Ливерий поперёк тропы канатом притянул к земле ветку толстую, курьер в сумраке перелеска со всего маху в неё грудью и влетел. Пока посланец царский очухивался, тать успел в сумку заглянуть и незаметно забрать нужное…

И Ливерий выложил перед мужиками жёлтый слиток со спичечный коробок.

- Золото, чистейшей пробы.

Мужики грозно загудели.

Агафон до боли зажал слиток в кулаке. Голоса товарищей всколыхнули ненависть лютую в сердце. Смолчал он про своё перед дружниками, что надысь эта девка крашенная, Алевтина, сынку его, Мавсиме, отлуп дала. В Лавра проклятого втюрилась по уши. Агафон сам пацана из петли полуживого вызволил…

- Да что с тобой, Агафон?

Ливерий заметил как внезапно побледнел его товарищ. Агафон разжал кулак над ладонью Ливерия, быстро спрятал ставшую лёгкой руку в карман и ответил хмуро:

- Светает, расходиться пора.

Мужики ушли. Агафон поднёс правую ладонь к лампе: на вздыбившемся от ожога участке кожи, размером с коробок, отчётливым бордовым контуром проступала оскаленная морда неведанного чудовища. И внезапно счастливая улыбка расцвела на суровом лице мастера. Всё сплелось в его голове в петлю смертную для Лавра Ароновича: и вой собак в полнолуние, и растерзанная неведомой силой туша медведя, недавно найденная в соседнем лесу, и таинственная стремительная тень, то и дело мелькавшая по ночам за околицами соседних деревень, от которой скотина падала замертво, а собаки срывались с цепей и, поджав хвосты, забивались под крыльцо…

Но заставила мужиков начать охоту на зверя смерть любимого Агафоном старого, но могучего, со стёртыми до десны клыками алабая Любки. В ту ночь луна поглотила последний, причитавшийся ей кусок неба, и как беременная баба на сносях бесстыдно расселась в зените. В отличие от соседских псов Любка не залаял и не завыл, отошёл от будки, натянув цепь до отказа, и резко дёрнул головой. Цепь со звоном разошлась у самого ошейника. Выбежавший на шум Мавсима увидел только, как огромный пёс перемахивает через саженный забор.

Появился Любка только на третий день. Пошатываясь, добрёл он от ворот до ног хозяина, упал на передние лапы, брюхо ушло в рёбра от жуткого спазма. Любка чихнул, кашлянул утробно и сдох. Ошарашенный Агафон достал из его пасти плотный осклизлый клубок чёрной как смоль шерсти с окровавленными ошмётками кожи. Никто из мужиков не смог определить, какому из известных им существ эта шерсть могла бы принадлежать. А на утро следующего дня бдительный Агафон на дворе заводоуправления приметил сильную хромоту у только вчера совсем здорового Лавра Ароновича и проступившее через плотное сукно на правой ягодице большое тёмно-влажное пятно…

- Глянь-ка, тятенька, будто кто кровью плеснул.

Лёгкая дымка накрыла лунный диск, сделав его багровым.

- Да. И щербину даёт. Сегодня крайний день.

- А что если он уже в дому сидит, - спросил Ливерий.

- Нет, - Агафон потёр вдруг засаднившую правую руку, - здесь он, рядом. Я его чую.

- А почему не по правую, или по левую сторону? - забеспокоился Мавсима. - Или с тылу прокрался.

- Нет, там народу как у церкви под Рождество — уйма.

- Так что же, мы здесь совсем одни?

- Да тише ты, щеня! Так и задумано. Отсюда он прорываться будет. И брать его буду я. Ливерий, что стоишь. Беги к своим, жди команды…

Агафон ощутил слабое движение слева. Чу! Пошла потеха! Распластавшись по стволу дуба, на землю скользнула огромная чёрная масса. Метнулась на поляну вслед за плывущей к дому тенью от облака и под её прикрытием огромными прыжками рванула к изгороди. Присела, пару раз вильнула задом, готовясь к прыжку.

- Тяни, - что есть мочи гаркнул Агафон.

Зверь метнулся ввысь и в то же мгновение мужики Ливерия дёрнули за канаты с обеих сторон калитки. Зверь с диким воем врезался во внезапно возникшую перед ним сеть, закрутился, заметался, мечтая о свободе. Мужики ещё раз крепко нажали, сбивая зверя на землю, и по команде Ливерия согласно замкнули кольцо вокруг добычи. Когда Агафон и Мавсима подбежали к месту схватки, всё было кончено. Зверь, опутанный сетью, сжался в комок, словно гигантский ёж. Шипел и выстреливал из густой шерсти голубыми разрядами.

- Это что такое? Посторонись.

Между зверем и толпой жаждущих убийства мужиков возник урядник с револьвером в руке.

- Предупреждаю…

О чём он хотел предупредить, так и осталось тайной. Через внезапно возникшую в сети дыру из ежа стремительно вылетело что-то блеснувшее жирной влагой, округлое, со страшными зубами, отхватило уряднику голову и исчезло вместе с ней в глубине чёрной искрящейся массы.

Движимые страхом мужики набросились с дубьём да кольём на чудище кровавое, а когда, обессилев, угомонились, с не меньшим ужасом уставились на урядника, который, обезглавленный, так и застыл стоймя с револьвером в руке, в набухшем от крови мундире.

Его так и погрузили, как статую, на телегу вместе с забитым до полусмерти чудищем…

Ехали на трёх телегах. На первой, со страшным грузом, - Агафон, Мавсима и Ливерий. Молчали. Облако исчезло и дорога к болоту заблестела как стеклянная.

- Ливерий, я сколько раз тебе талдычил - не пей сивуху, - вдруг устало возмутился Агафон, - не по заповедям это.

Мавсима хихикнул. Ливерий крякнул от неожиданности.

- Так я же…

- А почему тогда палёным пахнет? - повёл носом Агафон.

- Гляньте, тятенька, - крикнул Мавсима, - оно дымится.

И правда, над расслабленной беспамятством туши, по всей её необъятности, колыхался сизый дымок.

- Это что же получается, - всполошился Агафон, - Светило его порождает и само же жалит?! То-то он всё в тени ховался, от того невидим долго был.

Соскочил с облучка и накинул на чудище свой кафтан.

- Рано ещё подыхать, Лавр Аронович. В другом месте тебе пекло адово уготовано.

Остановились у аглицкой доменки. Агафон выбил дверь пристройки. Внутри всё как рассказывал Ливерий. Быстро сообразил, что вся энергия идёт от болотного газа. Ай да Лавр Аронович, бестия иноземная! Для промышленного производства маловато, а для экспериментов дьявольских вполне достаточно. Быстро разобрался, что к чему. Двинул рычаг и конвейер подачи шихты заработал. Рванул другой — проснулись форсунки. Печь задышала жаром. Агафон глянул внутрь через толстое слюдяное оконце — и тут его обошёл аглицкий вор, а там во всю уже гулял голубо-прозрачный с оранжевой гривой огненный вихрь.

Довольно улыбаясь, Агафон вышел из пристройки. Мужики сгрузили и поставили в сторонке урядника. Пистолет, от греха, засунули в кобуру. Рука статуи указывала на опушку трубы, над которой дрожал нагретый воздух. Мужики дружно взялись за жердину, с подвешенным к ней с перевязанной мордой Лавром Ароновичем.

- Стой! - крикнул Агафон.

Мужики с готовностью отпустили жердь.

- Ты это чего? - подскочил к Агафону Ливерий. - Неужто пожалел?

- Ждём, - коротко ответил главный мастер…

Мужики успели перекусить карманными запасами хлебной крошки, перемешанной с нюхательным табаком, от чего носы их покраснели, и непрестанный чих мешал класть кресты на загорающийся восток. Но все враз затихли, когда с той стороны показалась несущаяся во весь опор коляска, запряжённая парой вороных.

Из коляски ловко соскочила Евлампия — уже не девка, но и не старуха, дородная, но статная, из под шерстяного платка прядь седая выбивается, а кожа лица и шеи прозрачно-нежная как у девушки, губы алые, брови высокие, чёрные. И только глаза выдают жизнь долгую, страшную.

- Ты что так долго! - накинулся на неё Агафон. - Гляди, луна заходит. На грех нас подбиваешь?

- Да я ко времени поспешала, - спокойно ответила Евлампия, - да вот эта дурёха прилипла. Прокати, да прокати.

- Что…о?

Из коляски, осторожно ступая в грязь красным сапожком, вышла Алевтина. Напомаженная, на щеках толстый слой румян французских, грудь вровень с подбородком, перетянутая корсетом талия как веретеном острым воткнута в пышную короткую юбку. Словом - кукла ряженная.

- Ах ты, Господи!

Мужики дружно перекрестились. Агафон не довёл ударившую болью руку до правого плеча, зло сплюнул кровь от прикушенной губы. Схватил Евлампию за локоть, отвёл в сторону.

- Она знает?

- Да не ведает ничего девка глупая. Вот те крест…

- Я тебе дам — крест, бесстыдница.

- … рядом с домом англичанина, говорит, случайно оказалась. Ну и прознала, что вы здесь зверя лютого поймали. Она в дом к Лавру Ароновичу, а там пусто. Тут на случай я подвернулась. Гони говорит на болото, Лавра видеть хочу. А дочке самого Антюфеева откажешь что ли?

- Ладно. Что просил, принесла?

Женщина молча направилась к коляске.

Агафон подозвал к себе Ливерия и Мавсиму.

- Что хотите делайте, но девку от себя не отпускайте, пока чудище на конвейер не ляжет.

Вернулась Евлампия, бросила под ноги звякнувший железом мешок. По команде Агафона мужики подтащили зверя к конвейеру. Вытянули из связанных лап жердь.

- Так что, грузить? - спросил один.

Агафон достал из мешка соединённые одной цепью кандалы. Ещё раз прошёлся рукой внутри и озадаченно оглядел землю вокруг.

- А заклёпки где? Молот? - и гаркнул во всё горло, - Евлампия!

- Чего орёшь, - зашипела тут же подлетевшая женщина. - Надевай.

Агафон поднял железо, взял две скобы, поднёс к передним лапам зверя. Неожиданно цепь изогнулась членистым телом и кандалы сами легли на место и сомкнулись намертво без следа разрыва.

- У, ведьма! - то ли с восхищением, то ли с угрозой произнёс Агафон.

- Грузи, ребята!

Алевтина быстро успокоилась, когда услышала от Ливерия рассказ о травле зверя, который хотел пробраться в дом её любимого Лавруши. Она была благодарна Мавсиме и Ливерию, но ехать домой отказалась, решила дождаться своего суженного здесь. Только когда зверя заковали в кандалы и положили на конвейер, девушка сообразила — что-то страшное задумали мужики. Спрятала лицо на груди Мавсимы, а он, счастливый, сжал её в крепких объятиях.

Конвейерный захват зацепил цепь кандальную и потащил наверх казавшуюся безжизненной чёрную тушу чудища. Агафон скользнул взглядом вдоль бегущей, подпрыгивающей на валках матово-серой ленты и ахнул - над трубой быстро исчезал в рассветной дымке лунный диск. Перевёл взгляд на чудище. Показалось, или вправду, - туша шевельнулась. Что-то в ней хрустнуло, тихим звоном отозвалась цепь, швеллера конвейера загудели от напряжения. Огромный клок палёной шерсти упал к ногам мастера…

Ливерий перевёл взгляд с опушки домны на пару молодых.

-Вот и всё, - вздохнул благостно и произнёс вдруг нараспев, - теперь можно и свадебку справить. На Покрова как раз будет, девонька, косу расчесать да голову повойником  покрыть .²

Услыхав Ливерия, Алевтина вдруг вырвалась из объятий Мавсимы, огляделась с надеждой во взоре — неужели её Лавруша приспел. Нет, не видать нигде. Невольно глаза девушки вслед за взглядом окружавших её мужиков и указующим перстом урядника остановились на оконечнике домны. А там её Лавруша, в цепи закованный, почти голый, в какой-то чёрной ворсистой грязи перемазанный, извивается на тянущей его в бездну пылающую ленте. Крикнула девушка страшно, да поздно — перевалилось тело стройное, не раз ею целованное, через край трубы и исчезло в чреве огненном…

Все это видели и замерли в страшном молчании. А то как же: ловили зверя страшного, неведомого, а сожгли, получается, человека! От того никто не шелохнулся и не улыбнулся, когда в толпу ворвался на старой больной кляче из упряжи потешной сам Никита Демидович Антюфеев в собольей шубе, молью траченой, и колпаке царском, картонном. Ни один не покатился со смеху, когда обратился хозяин к уряднику безголовому грозно: «А ты что стоишь, беспорядки разводишь, бревно безмозглое!», и увидав, что в точку попал, вдруг присел, заметался, будто недостающий законнику причиндал ищет, так и замер на карачках. Потом поднялся, кряхтя, приосанился, ткнул опасливо подсохшего законника в живот, а у того вдруг штаны монгольфьерами вздулись. Монумент громко выпустил скопившиеся газы смердящие, рухнул плашмя в грязь и упокоился наконец.

Тут только мужики хозяина и обнаружили, стали шапки ломать. А тот бросился к Агафону.

- Девка где?

Главный мастер молча указал на пристройку.

- Только ты, Никита Демидович, туда не ходи. Грозится себя зарезать, если кто ломиться будет.

- Ничего, - заупрямился Антюфеев, - отца родного послушает.

- Да охолонись ты, папаша, кому говорю, - гаркнул на опешившего хозяина Агафон. - Евлампия с ней. Уговорит девку, не сомневайся…

В пристройке дышать нечем. Стена напротив двери — часть распара³ - ещё пышет жаром, но уже потрескивает, остывая. Евлампия осторожно положила руку на плечо девушке. Простоволосая, в одной нижней рубашке, она неподвижно замерла перед слюдяным оконцем, в котором нет-нет а вдруг полыхнёт остаток пламени. Так и стояли безмолвно, долго-долго, пока Евлампия не почувствовала, как дрогнуло плечо юной товарки, и не услышала её судорожный вздох.

- Ты, девонька, на мужиков зла не держи, себя кори. Из-за тебя Лавр Аронович сгорел, а жених твой, Мавсима, в петлю полез.

- Мавсима? - обернулась Алевтина - глаза сухие, блестящие — и сказала тихо, - а я не знала.

- За стеной счастья худа не видать. Слышишь, печь трещит, остывает, так и горе твоё схлынет. А я здесь, чтобы вам помочь.

Женщина схватила железный прут и с неожиданной силой ткнула в отверстие чугунной лётки⁴. Алевтина отпрыгнула в испуге, привычно — сколько раз наблюдала это действо на заводе отца — ожидая потока расплавленного металла. Но оттуда выкатился лишь уголёк размером с кулачок.

- Посторонись!

Евлампия схватила уголёк и стала быстро водить им по стене. Закончила, отошла подальше, голову на бок склонила, примериваясь. Алефтина ахнула — картина: девушка, похожая на неё тянет руки к чудищу чёрному с глазами Лавра, а в руке у неё шар.

- А это что? - спросила Алевтина.

- Это?

Евлампия вдруг быстрой рукой смахнула с ланит девушки румяна толстые и приложила ладонь к шару. А когда отпустила руку, шар сиял охряным глянцем.

- Вот теперь всё как надо.

- А я знаю, что это такое, - вдруг сказала Алефтина. - Это смерть.

- Что есть смерть, - вздохнула Евлампия, и вдруг, то ли улыбнулась, то ли оскалилась большими белыми зубами, - жизнь вечная…

На Покрова, как и предсказывал Ливерий, Алевтина и Мавсима обвенчались под раскаты залпов пушек Антюфеевских из металла сэра Лоуэла Баррингтона вылитых.

****

В дверь постучали. Максим движением большого пальца убрал селфи, на котором на фоне главного Ньявинского мартена его целовала в ухо самая красивая девушка на свете Алла Черных.

- Вы Максим Ливериевич Шевченко?

- Да. А вы, простите…

- Урядников Лев Давыдович, начальник службы безопасности Быньгского ГОК.

- Бынь…? Быньг…?!

Максим смущённо и искренно улыбнулся большому, прилично одетому человеку, лет сорока, который смотрел на него сверху добрыми серыми глазами. Опомнившись, вскочил с кресла и протянул посетителю руку.

- Вот вы все такие москвичи, - рассмеялся Лев Давыдович.

Цепко удерживая руку Максима, опустился на затрещавший под ним стул, заставив московского недотёпу почти лечь на стол.

- Я говорю, - продолжил Лев Давыдович, отпустив, наконец руку Максима, - приедете и, не разобравшись, начинаете рубить, а простое название самого крупного в стране месторождения бокситов, Быньгского, выговорить не можете. Это же не Эйяфьядлайекюдль⁵, правда?

- Правда.

- А ведь уже три месяца, как вы у нас здесь крысятничаете.

- Но позвольте, - обиделся Максим.

- Не позволю, дорогой Максим Ливериевич. Ведь как мы до вашего приезда здесь хорошо жили. Мы добываем бокситы, а Ньявинский комбинат покупает его…

-… по явно завышенной цене, - вставил Максим.

-… и загружает, - с нажимом продолжил Лев Давыдович, - в качестве флюса в свои мартены. В результате получается прекрасная сталь…

-…и поставляется на экспорт по ценам мирового рынка, а Ньявинский комбинат теряет рентабельность и несёт убытки. Это азбука, дядя! - Максим начал злиться. - И потом, мы тут летаем в экономических эмпириях, но причём здесь служба безопасности ГОКа?

- А при том, юноша, - ощерился Лев Давыдович, и прикрыл набухшим веком ставший стальным глаз, - что вы сейчас возьмёте вот это — он выложил на стол алюминиевый кейс — и сегодня же отправитесь обратно, в свою Москву.

Максим сразу всё понял. Полгода назад, по протекции отца — начальника главка Минпромторга — он познакомился с владельцем Ньявинского комбината Алкидом Черных. Тот и попросил его помочь заключить контракт с бразильским бокситным гигантом. О сделке должны были знать только три человека — Максим, его отец и Алкид. Максим получил все полномочия по её заключению и практически все концы по контракту замкнул на себя. Сегодня-завтра должны прилететь бразильцы и контракт будет подписан. Как гоковцы пронюхали про всё это, одному Богу известно. И куда смотрела служба безопасности комбината во главе с самим Золотарёвым Семёном Николаевичем, бывшим начальником крайупра ФСБ?

Урядников внимательно следил за выражением лица парня и, прочитав его мысли, рассмеялся.

- Акелла Семён Николаевич промахнулся. Слыхал, его зам вторую неделю отдыхает на Бали?

- Ну…

- Так до Бали он не добрался, а сидел у меня в местном Гуантанамо⁶.

- Сидел?

- Отсидел свое и сгинул. Через него мы на тебя и вышли, дорогой товарищ. Ну так что, откроешь сезам люминиевый или мне помочь?

Максим встал, нервно прошёлся по кабинету. Гость не шелохнулся, даже когда он, как бы случайно, оказался у двери. Максим вернулся к столу, приоткрыл жалюзи. Ну конечно, он сам во всём виноват! Нарушил инструкцию — допоздна задержался на работе. И… чёрт, чёрт, чёрт! Золотарёв уже второй день в командировке: встречает в Москве бразильцев.

- Я вижу, ты парень учёный, - в голосе Льва Давыдовича прозвучала нотка восхищения, - я тебе помогу.

Он щёлкнул замками кейса. Такого количества серо-зелёных сотенных купюр Максим ещё не видел.

- Два миллиона. Нормально?

- А если я не…

Лев Давыдович с грохотом захлопнул кейс.

- Вот что, паря, заговорился я с тобой. Собирай манатки и стартуем отсюда.

Дверь открылась и в проёме появилось новое физическое лицо, будто самой природой назначенное внушать страх и ужас.

Все самые худшие подозрения Максима подтвердились, когда в приёмной он увидел секретаршу Машу, неподвижно лежащую грудью на клавиатуре компьютера.

- Не боись, - пророкотало физическое лицо, - жива. Спит, - и

показало Максиму опорожнённый наполовину шприц.

На проходной Максим заметил три пары ног, торчащих из-за дивана. «Надеюсь, он их всех не одним шприцем заколол. Ведь не гигиенично!» - мелькнула дурацкая мысль.

- И куда мы едем, - стараясь сдержать дрожь в голосе, спросил, усаживаясь на заднее сиденье Шевроле ТАХО.

- Сначала туда, где тебе будет легче принять решение, а затем — надеюсь, на вокзал, - устало вздохнул Лев Давыдович…

Они шли по плохо освещённой центральной аллее городского кладбища.

- Ты про аллею героев слышал?

- Великой отечественной? - для бодрости духа решился пошутить Максим.

- У нас своя война, свои герои, - как показалось Максиму с гордостью ответил Урядников. - Эти, что слева, полегли в начале 90-х, когда Алкид Черных комбинат приватизировал, - наши, Быньгковские. Те которые справа — его бригада. А здесь братская могила.

- Это как?

- А когда брата Алкида хоронили, кто-то бомбу на себе пронёс. Шахид, чтоб его! Говорят — отец одной из девиц, с которой покойничек не так обошёлся. Здесь и наши, и их — все в одной яме. После этой Хиросимы пришли к согласию. Комбинат — Алкиду, ГОК — Стасу Агафонову, начальнику моему и другу.

Неожиданно Урядников больно дёрнул Максима за руку, развернул и упёрся своим мясистым лбом в лоб Максима.

- А ты, гнида, хочешь этот консенсус разрушить. Мефодий, стой, - скомандовал он физическому лицу. - Пришли. Видишь, Макс, земля утоптана? Здесь помощник Агафонов упокоился. Тот, что на Бали. А рядом яма — она твоя.

И Максим мгновенно поверил, до самых глубин своего мозга и кишок осознал и принял решение. Протянул руку к кейсу.

- Ну вот и договорились, - сверкнул в темноте набором зубных имплантов Урядников. - Мобилу давай.

- Имею право на последний звонок.

- Шутник.

- А если я деньги возьму и вернусь с пол-дороги.

- Стас говорит, у вас, москвичей, кишка тонка. Вы деньги больше матери родной любите. Да и самому-то помирать не жалко? Так что, Мефодий, - на вокзал, быстро.

В дороге Максим ещё и ещё раз убеждал себя, что поступил правильно. Да, этот контракт сорвётся, без него бразильцы бумаги не подпишут. Но отец всё поймёт, поможет. Будет новый. В Ньявинск приедет другой человек, но уже с бригадой спецназа. Главное, он живой и с двумя лимонами. Ох и закрутят они с Алкой на Бали, на Мальдивы, - да куда скажешь. Стоп! Алка… Она уж точно его в предатели отца запишет. Но он убедит девушку. Они же любят друг друга. Чёрт. Они же договаривались завтра встретиться. Позвонить ей прямо сейчас! Проклятый боров мобильник забрал. А там единственная её фотка…!

Максим познакомился с Аллой на открытии новой печи. Именно там он сделал это селфи и именно тогда Алла вдруг быстро поцеловала его в ухо. Шутка? Нет - любовь с первого взгляда, с первого случайного касания рук. Это была единственная фотография любимой. Алла запретила делать другие, боялась, что отец узнает об их связи. Он был страшно привязан к дочери и ревновал к каждому встречному. К тому же Алкид Черных слыл старообрядцем. На тусовках и просто на прогулках её сопровождала охрана. Телефон прослушивался. На социальные сети Золотарёв наложил запрет. Девка истомилась в заложницах отцовской любви и строгих семейных правил. Максим, в отличие от местных ухажёров, со своим столичным снобизмом плюнул на все эти предрассудки и быстро решил проблему. Алла часто посещала знаменитый на весь Ньявинск бутик. Максим подкупил хозяйку заведения, и в нужный день с раннего утра, а то и с ночи, затаивался в одной из примерочных. Короткие встречи были жаркими, но целомудренными. Сказалось воспитание отца Аллы. С каждым разом им всё труднее удавалось сдерживать страсть, но помогала надежда, что заключённый контракт разрешит все их проблемы и они поженятся. И что теперь? Крах!… Осталось от счастья вот только колечко — подарок Аллы.

Максим понял, что на некоторое время потерял сознание, когда почувствовал, что кто-то больно ударил его по щеке.

- Ты что удумал? Помирать? Иди, купи билет, и светись как лампочка Ильича, луноликий, чтобы кассирша тебя запомнила.

Максим забрал билет, выдавил на лице игривую улыбку, пожелал сухонькой бабульке побольше плотской любви и в сопровождении Мефодия поплёлся к вагону. Что за чудо? На едва освещённом перроне он неожиданно столкнулся с самим собой.

- Что, похож? - ликующе гаркнул над его ухом Урядников.

Максим почувствовал лёгкий укол в шею и во второй раз за эту ночь провалился в забытье…

- Где он, - спросил Степан Агафонов.

- В машине с Мефодием. Вот его мобила. Куда его теперь? На болото?

Степан молчал, машинально пролистал фотки на телефоне Максима.

- Вот это да! - вдруг воскликнул он и хитро улыбнулся. - Нет, пусть пока в городе посидит. Найди схрон.

- Есть такой, - сказал Урядников. - Ты что задумал? Золотарёв со дня на день здесь будет. Такой шмон устроит… Ты его знаешь.

- Не учи учёного… И чтобы свидетельство о смерти этого молодца - как его, Максим Шевченко? - к утру у меня было…

Через час в купе, где ехал двойник Максима, неожиданно зашли его приятели из службы безопасности Урядникова. Двойник обрадовался, достал бутылку коньяка. Ещё через полчаса кто-то дёрнул стоп-кран.

В одном из купе полиция обнаружила труп молодого человека, по паспорту — Максима Шевченко. В ближайшей больнице врач поставил диагноз — передозировка сильного наркотика. Москвича опознала, разбуженная и привезённая в морг людьми Урядникова кассирша. Возможные сомнения напуганной бабки были заранее устранены толстой пачкой «красненьких». По постановлению следственного комитета труп кремировали. К семи утра заверенная копия свидетельства о смерти Максима и выписка из милицейского протокола каким-то чудом оказались на столе главного редактора Ньявинской городской газеты «Мартен»…

- Ну признай, Макс, умён Степан, ох умён!

Урядников хлопнул себя по ляжкам.

- Чёрт знает что, - Максим разорвал газету. - Зачем такие сложности. Я же деньги взял, сказал, что буду молчать.

- Ты так уверен, что твой папа одобрит такое поведение, а не отдаст тебя Алкиду на съедение или просто не найдёт тебе замену?

- Вы с ума сошли!

- Все мы немного сволочи, мой друг, когда миллиардами долларов пахнет. Сейчас бразильцы с помощью гугль-переводчика читают эту статейку и в штаны писают. Завтра ноги их здесь не будет. Алкид бросится искать новых поставщиков, а мы ему по вотс-апу твоё слюнявое «прости дяденька засранца» в он-лайне, а на стол - защищённый контракт с ГОКом на вечные времена. Не подпишет — папаша твой получит ухо любимого сыночка по почте, для начала…

Урядников вышел. Максим прижался горячим лбом к оконному стеклу. Ему нужно поговорить с Аллой. Только она сейчас сможет ему поверить и помочь. С высоты десятого этажа он увидел, как Мефодий помогает Урядникову что-то погрузить в машину. Стоп, но именно Мефодий его охраняет. Максим метнулся к двери, дёрнул ручку, дверь поддалась. Наверное Урядников на радостях забыл её запереть. И Мефодий внизу. Слетев по пожарной лестнице, Максим выбежал на улицу. Метнулся за угол, поймал такси и помчался к бутику. Вышел на углу дома и тут же в витрине напротив, в телевизоре увидел свой портрет в чёрной рамке…

Алла узнала о смерти Максима из утренних новостей. Дома в присутствии отца едва сдерживала слёзы. Наконец не выдержала и приказала отвезти её в бутик. Там, в примерочной, зарылась лицом в сорванное с вешалки первую попавшуюся импортную тряпку и завыла. Но что это? Рука её наткнулась на что-то круглое и холодное. Кольцо! Максим жив! Он где-то рядом! Через служебный ход она выбежала в переулок и тут же угодила в объятия Максима. Спасибо хозяйке бутика сделала всё как надо, подумал он, целуя мокрые от слёз глаза любимой…

Сэр Лоуэл Баррингтон через толстое слюдяное оконце наблюдал как к домне подъехала большая чёрная машина. Из неё вышел урядник в чёрном костюме. Тогда, три века назад, зажатый сетью, Лоуэл запаниковал и нарушил Закон — напал на человека, и согласно этому же Закону, лет десять тому, вновь увидел законника-недотёпу живым и здоровеньким в этой нелепой, для него, одежде.

Урядник грубо вытащил из машины сначала мужчину, затем женщину. У обоих руки связаны и чёрные мешки на головах. Позвякивая кандалами Лоуэл переходил от одного оконца к другому, по мере того как группа продвигалась вдоль домны, и замер у последнего, когда открылась входная дверь пристройки…

- Ну вот мы и в моей Гуатанамо, - Урядников, сорвал мешки с голов пленников, ловко разрезал стрипсы на руках. - Располагайтесь…

В полумраке пристройки Лоуэл увидел, как девушка вдруг бросилась с кулаками на молодого парня. Разобрать, что она кричала, мешали толстые стены печи, размытые звуки доходили внутрь печи только через маленькое отверстие, которое когда-то пробила в лётке проклятая Евлампия.

Это было что-то новенькое. До сих пор урядник приводил сюда каких-то зверского вида мужиков в коже и с бритыми головами, а тут детский сад какой-то…

Урядников одной рукой скрутил Аллу, а другой быстро сделал ей укол в шею. Максим оттёр с расцарапанного лица кровь.

- Какая же ты всё-таки сволочь, Урядников! Получается, что это я Аллу выманил из лап охранников, и теперь она меня ненавидит. Но зачем она вам?

- А чтобы папаша её не шалил. И правильно что девка тебя ненавидит. Нечего фотки скабрезные в мобиле хранить. Вот Агафонов тебя и раскусил. Это ещё Алкид про вас не знает… Не знает?

- Нет.

- Вот и хорошо. Зато я знаю, и теперь ты дрожать должен. Девка-то моя. Я на неё давно глаз положил. Уже и с Алкидом договорился, когда мир был, в купель с головой бросится приготовился, чтобы как он «утопленником» стать. Степан приказал вас тут вместе держать, только я против. Жить будешь рядом, в сарае.

- И сколько?

- А это не нам решать. Как только Алкид контракт подпишет — ты свободен. А о девке придётся забыть…

Урядников заботливо уложил на грязный матрас неподвижное тело Аллы. Подложил под голову какое-то тряпьё. Ласково коснулся лапищей щеки девушки.

Максим не выдержал и вышел. Огляделся. От пристройки в глубину болота уходила ржавая труба. Слева сарай. Рядом маячит Мефодий. Справа, метрах в двадцати, собачья будка, кажется пустая. Максим закурил, поднял сучковатую палку, нехорошо усмехнулся. Внезапно услышал металлический звон и шелест. «Чёрт, откуда здесь трамвай?» Обернулся. Прямо на него в прыжке летело огромное чудовище. Максим зажмурился, в мозгу вспыхнуло: Пи…ец! Но вдруг чудище застыло в воздухе, щёлкнув перед его носом огромными зубами, и рухнуло на землю. Перед глазами всё поплыло, он ощутил, как по ногам стекает горячая жидкость.

- Любка, ну что же ты так!

Урядников, не обращая внимания на Максима, стоя на коленях, нежно гладил огромную голову собаки. Обрубок хвоста Любки вздрагивал в такт ударам сердца Максима. Урядников дёрнул за толстую проволоку, которую в пыли не заметил Максим. Натянутая по земле как струна, она проходила от будки вдоль фасада пристройки и заканчивалась на уровне угла здания.

- Повезло тебе паря.

Урядников забил в землю кусок торчащей из земли арматурины, за которую зацепилось подвижное кольцо собачьей цепи.

- Прости, Макс, совсем забыл: в полдень у Любки обед. Хе, хе. Впрочем ты теперь понимаешь, что доступ в альков для тебя закрыт. Еды ей там на месяц хватит - мне тут с вами часто светиться не с руки. И ты с голоду не помрёшь. Решишь сбежать, Алла умрёт. Такие дела…

Уже вторую неделю Золотарёв рыл землю носом, но Алла как в воду канула. Алкид назначил Агафонову стрелку, знал он, что смерть парня и похищение Аллы дело рук бывшего друга, но тот молчал «как рыба об лёд» и только настаивал на подписании убийственного для комбината контракта…

Они общались через открытую дверь. Любка, лёжа перед входом, вёл себя спокойно, но тут же начинал рычать, когда он или она делали шаг навстречу друг другу. Алла рассказала, что обнаружила на стене печи удивительное граффити. Кто-то искусно углём нарисовал девушку, протягивающую оранжевый шар какому-то страшному чудовищу.

- Оно на Мефодия похоже, - рассмеялась Алла. - Всё хорошо у нас будет, я уверена. Вот только собака второй день воет. Страшно. И за стеной, кто-то будто цепями звенит постоянно. И мне кажется, дыра, там, у жёлоба, стала шире.

- Да кому же там быть, - постарался успокоить девушку Максим…

Второй день над жерлом трубы висела полная луна точно такого же цвета, что и шар. Посредине решётки гигантского стального колосника ровным кругом светилось её отражение. На внутренней стороне стены привычно проступило зеркальное изображение граффити — но тонкой изящной фреской древних иконописцев. Чудовище услышало лёгкое движение снаружи. Осторожно, чтобы не обжечься о столб лунного света, оно приблизилось к оконцу. Уже дней десять сначала Лоуэл, а сейчас оно, с непонятным, удивительным чувством, наблюдало за её грациозными движениями, удивлялось гибкости её тела. И только сейчас лицо девушки оказалось совсем рядом. Чудовище вздрогнуло, быстро перебросило кроваво-чёрный зрак с её лица на другой, точно такой же лик на фреске. Быстро спряталось в тень, увидев, как открылась дверь…

Бесшумно зашёл Мефодий. Девушка вскрикнула, обнаружив его за своей спиной. Гигант молча поставил на стол пакеты с едой. Что-то пробурчал невнятное. Алла вдруг поняла, что он страшно смущён. Мефодий потоптался, полез в карман и достал оттуда… апельсин. Уходя, бросил через плечо:

- Урядников говорит, завтра твой отец бумаги подпишет. И это… сторожись его. На днях тебя заберут отсюда, девонька.

- Максим, ты слышал, - крикнула Алла, - завтра мы будем свободны. В первый раз я засну спокойно.

- Спокойной ночи, любимая.

Неожиданно ровный свет, освещавший пространство померк. Максим задрал голову — на луну наплывало густое серое облако…

Страшное лунное пятно на колосниках растаяло, словно мокрый след от тряпки на разогретой плите. Чудовище встрепенулось всем телом. Кандалы спали. Одним прыжком чёрная мощная масса достигла вершины трубы…

Максим проснулся от ощущения кошмара, который был вот тут, совсем рядом. Прислушался. Короткий звук борьбы, лязг цепи, чей-то щенячий визг, чавкающий звук. «Наверное Любка крысу задрал». Бросился к пристройке.

Алла в белой ночной рубашке застыла в проёме двери. Глаза в пол-лица наполнены ужасом. У её ног в луже чего-то тёмного, вязкого, лежал Любка, точнее — его половина. Вторая, задняя, исчезла. Максим осторожно приблизился. При ярком лунном свете он отчётливо увидел, что из пасти собаки торчит огромный клок смолисто-чёрной шерсти. Парень и девушка одновременно вздрогнули, услышав, как от мощного удара органно загудели колосники…

Раненое чудовище не удержалось когтями на гладкой стене трубы и рухнуло на железо с высоты кокошника. Оставляя за собой кровавый след, выскользнуло из лунного круга и забилось в угол. Смолисто-чёрная шерсть на нём дымилась. Цепь мгновенно изогнулась змеёй и кандалы захлопнулись одновременно на четырёх лапах. Чудовище сбило щелчком последнюю искру с шерсти и, удовлетворённо ворча, потянулось языком к ране на ягодице…

Урядников, расталкивая охранников, ворвался в спальню Агафонова.

- Золотарёв вызвал спецназ. Завтра будут здесь, - заорал он.

- Обманул Алкид, сволочь, - Агафонов поставил «стечкин» на предохранитель. - Так, девку и парня кончать, сейчас же, и чтобы следов не осталось…

Максим осторожно опустил обессиленную Аллу на матрас. Её глаза лихорадочно блестели, сухие, потрескавшиеся губы что-то шептали. Прислушиваясь, Максим нагнулся. Неожиданно девушка с силой двумя руками притянула его к себе. Губы её ждали поцелуя и Максим ответил…

Урядников едва удержался, чтобы не упасть, споткнувшись обо что-то мягкое и ещё тёплое. Когда увидел, что это — волосы зашевелились на голове. Он выхватил «стечкин». Где?…

Чудовище приникло ухом к дыре, которую Лоуэл за эти дни расширил так, что оно могло просунуть туда морду. Теперь оно могло не только хорошо слышать всё что происходило в комнате, но и видеть ноги, находившихся в комнате. А сейчас оно увидело, как лежавшие обнявшись молодые люди вдруг вскочили. В поле зрения остались только маленькие ножки девушки с крашенными ноготками…

- Вот оно как! А я тебя предупреждал, паря, - обнажил клыки Урядников.

Максим молча бросился на него. Урядников выстрелил и легко отбросил в сторону согнувшегося пополам парня. Девушка опустилась на матрас, обхватив тонкими руками плечи.

- Что, холодно, девонька, - рассмеялся Урядников, - сейчас включим кондиционер.

Он дёрнул торчащий из стены рычаг. Где-то внутри печи зашипел газ.

- Смотри-ка, сколько лет прошло, а работает, - удовлетворённо сказал он. - А вот так.

И он дёрнул второй рычаг. За спиной Аллы загудела стена. В слюдяном оконце мелькнуло жёлтым пламя. Урядников положил пистолет на пол и недвусмысленно расстегнул ремень брюк. Девушка вскрикнула. Урядников удивлённо поднял бровь: её глаза были наполнены не страхом, а глубочайшим презрением, и эти глаза сейчас смотрели не на, а за него. Не успел обернуться, как на него сзади навалился возникший ниоткуда Мефодий. Они схватили друг друга за горло и громко зарычали. Как бы в ответ из дыры чугунной летки раздался жуткий вой. Оба на мгновение замерли. Урядников успел нагнуться, схватил пистолет и выстрелил Мефодию в живот. Гигант упал. Убийца наставил пистолет на Аллу. В это мгновение из дыры вылетело что-то похожее на мяч, осклизлое и с огромными острыми зубами…

Голова урядника во второй и последний раз исчезла в желудке чудовища. Чудовище втянуло через дыру свой желудок и захлопнуло пасть. Но девушка…! Оно её не видело…

Алла перевернула Максима на спину. Пуля попала ему в бок и прошла на вылет. Она бросилась к матрасу и оторвала длинную полосу материи.

- Moon, - внезапно послышался чей-то глухой голос. Или ей показалось?

Девушка настороженно заглянула в дыру и встретила взгляд пары безумно страдающих, обрамлённых густой шерстью человеческих глаз. В страхе она откатилась и упёрлась спиной в противоположную стену.

- Moon!

- Чего тебе от меня нужно?! - крикнула Алла.

- Moon!

- Какая, к чёрту, луна? - неожиданно догадалась она. - Где я тебе её возьму. Отпусти меня!

Гул в печи усилился. Жутко запахло палёной шерстью. Случайно взгляд девушки упал на лежащий рядом с рукой апельсин — подарок Мефодия. Из дыры послышалось что-то вроде кошачьего мырлыканья. Алла запустила апельсином в дыру.

- На, возьми, не жалко.

Из дыры высунулась огромная чёрная когтистая лапа, схватила оранжевый шар и исчезла.

Едва соображая, что она делает, Алла схватила Максима за плечи и вытащила из пристройки. Оглянулась. Из дыры вырвался оранжевый язык пламени. Пристройка мгновенно вспыхнула.

У сарая она положила Максима на землю. Парень тяжело, но дышал.

Позади раздался страшный треск. Труба на глазах у Аллы раскололась пополам. Над развалинами медленно появилась огромная фигура, похожая на птицу. Зыркнула на девушку горящими углями глаз, взмахнула кожистыми крыльями и взмыла вверх. Алла, чтобы не упасть, сделала шаг назад и почувствовала какую-то преграду. Обернулась.

Перед ней стоял молодой человек во фраке викторианского кроя, высокого роста, дородный, из под высокой атласной шляпы на бледное лицо спадает прядь чёрных как смоль волос, из-под неё — блестят лукавые глаза.

- Do you speak English, lady? - спросил он и широко улыбнулся.

*Старообрядческое крещение проходит через троекратное полное погружение в купель, в отличие от никонианского обряда обливания крещённого водой. Поэтому в народе первых часто дразнили «утопленниками», а старообрядцы, в ответ, называли крещённых по-новому «обливанцами» (прим. автора). Источник: П.И. Мельников-Печерский, «На горах»

1 Оконечник трубы

2С Покрова (1-го октября) начинались по старообрядческим деревням начинаются свадьбы. После венчания молодой расчёсывают косу и кроют голову повойником (старинный головной убор замужних женщин)

3 Нижняя, самая широкая цилиндрическая часть печи.

4 Канал прямоугольный, ширина 300 мм, высота 500 мм, по нему вытекает расплавленный метал. При варке закрыт огнеупорной массой.

5 Знаменитый вулкан в Исландии

6 База США на Кубе. Там секретная тюрьма США, в которой заключённых пытают