Кто ты будешь такой

Что лучше: прятаться полдня в яме срыга или арбалетная стрела под лопатку? Яма или стрела? Яма…Право слово, даже не знаю. Если эти уроды из патруля не уберутся в течение часа, я, пожалуй, сам выползу к ним, буду сапоги лизать и умолять пристрелить меня как можно скорее. Может, повезет родиться заново уже королевским отпрыском, а не приютским крысенышем, накликавшим такую беду на свою тощую задницу.

Откуда же мне было знать, что болван, у которого я так ловко срезал кошелек, любимчик самого кардинала? Ни за что б не подумал, что у Его Преосвященства такой дурной вкус! Как вспомню эти красные, воспаленные глазенки с белесыми ресничками, что у той пороси, передергивает меня. Они аж масленые стали от предвкушения: палач готовился рубить Одноухому Эспену руку.

Жалко парня до слез! Ухо-то Эспен уже потерял, правда, при других обстоятельствах. Но, видать, такая судьба. Не дожить ему целиком до старости. Не надо было попадаться на краже. Закон есть закон. С этим даже в Воровской Гильдии согласны. Зато самый большой улов на Топорной площади именно во время экзекуции над вором. Столько кошельков срезается! Простофили разевают рты, а ты знай себе, крутись-вертись. Вот и верь после этого в эффективность системы наказаний. Я б на месте толстосумов очень сомневался, что это помогает в борьбе с нами.

Палач еще точил топор, а трое остолопов, по виду приезжих, благодаря мне, уже облегчили свои пояса от кошелей. Останутся теперь без выпивки и ужина. Ничего, пускай отведают, каково это — спать с голодным брюхом. Удачный выдался денек!

Зря только я решил провернуть эту хохму. Зачем мне это надо было? Да просто хотел чуток покуражиться. Кошель срезать каждый может, кому по возрасту уже не пристало милостыню клянчить. А вот фортель выкинуть, чтоб было потом, чем похвастаться — это уже умение иметь надо и фантазию. Вот я и подвесил «поросе» вместо кошеля дохлую крысу. И все шло как нельзя лучше: мальцы наши уже заметили «фишку», стали тихонько похихикивать и перемигиваться.

Все испортила толстуха-торговка. От женщин вообще одна беда! Расчувствовалась не в меру, отвела раньше времени глаза от плахи и уставилась на зад кардинальского «поросеночка». А вместо шелкового кошеля на шнурке болтается привязанная за хвост дохлятина. Воплей было!

«Порося», хоть и подслеповат, а умудрился заприметить меня. Давай орать страже, мол, этот поганец крутился рядом, значит, и устроил эту штуку. Я, конечно же, принял оскорбленный вид, но от кошеля избавиться не успел. Поэтому пришлось расквасить любимчику нос и делать ноги, не дожидаясь, пока патруль схватит меня с поличным. Так и бежал во все лопатки по кривым улочкам до края города и прямиком через поле бобовицы в лес. Не то пришлось бы присоединиться к Эспену. Ног не чуял. Но лучше так, чем потом не чуять руку. Она-то мне еще пригодится. Вообще, я всеми частями дорожу, нет у меня ничего лишнего.

Кстати, Эспен в итоге руки так и не лишился. От неожиданных воплей в самый неподходящий момент палач промахнулся. Значит, сам Господь простил грешника, отвел топор. Выходит, Одноухий у меня в долгу. Эх, жаль, не доведется мне получить должок сполна! Хотя, не о том я печалюсь в логове хищника, перед тем как напроситься на арбалетную стрелу!

Патрульные никуда не убрались, гогочут где-то поблизости. Что они хоть делают на поляне? Надо бы взглянуть. Я подпрыгнул, но, немного не достав до края ямы, соскользнул вниз. Эх, росту мне не хватает! Я, конечно, не какой-нибудь недомерок в свои шестнадцать, но чуток повыше, и был бы совсем уж видный парень. С другой стороны, загремел бы в рекруты. Так что неизвестно ещё как лучше.

А сейчас главное шуму не наделать своим копошением. Хорошо, что яма глушит звуки. Срыги покрывают жилища слоем веток, а мох-сапун в этих болотистых краях может нарасти на них за ночь так, что и не догадаешься об его недавнем появлении, решишь, что он сто лет на этом месте посапывает.

Вот и мое случайное убежище заросло прилично. Осталось лишь небольшое отверстие для входа, да и то укрыто густыми ветвями разлапистой ели. Мне вообще просто повезло его найти, когда я юркнул под ветки, скрываясь от преследователей. Они-то, обнаружив вход в жилище срыга, внутрь предпочли не соваться. Даже подозрений не возникло, что тот, за кем они гнались от самой площади, сидит сейчас именно в этой дыре под самым их носом. Конечно, кому взбредет в голову залезть в такую задницу?! Ну, я залезти-то залез, но оставаться здесь не собираюсь!

Вторая попытка вышла удачнее. На этот раз повезло зацепиться покрепче. Это хорошо, что я такой сухопарый и не ел ничего со вчерашнего дня. Во-первых, меня не стошнило от смрада, а во-вторых, подтягиваться на пальцах на голодный желудок куда легче, чем с набитым брюхом. Изо всех сил карабкаясь наверх, обрывая с землистых стен семейки грибов-световиков, я, наконец, достиг поверхности и выглянул наружу. После миазмов убежища запах сырого мха и прелой листвы показался свежайшим ароматом. Я вдохнул поглубже, одурманенная голова слегка просветлела.

Сейчас бы выбраться из вонючей дыры, расправить плечи, потянуться всласть, как тянутся к Святому Небу могучие сосны, и пуститься во весь дух сквозь чащу. Пусть хлещут по лицу молодые ветки, ноги путаются в паутине зайцееда, бежать, куда глаза глядят, а когда не будет сил, раскинув руки, рухнуть навзничь в заросли шелколиста и просто наслаждаться свободой. И не надо больше сновать с утра до ночи в толпе, резать кошельки у болванов, рискуя потерять на плахе руку, и каждый раз получать по шее от Мерзавца Уго, нашего наставника. Ему, сколько монет ни принеси, всегда мало. Свобода — это лежать в траве и смотреть в небо.

Но моим мечтам не суждено сбыться, везение отвернулось от меня, как капризная девчонка. Патрульные никуда не делись. Трое болванов, побросав алебарды, возились с костром и свежевали тушку. Глядя на это, меня просто разорвало от негодования.

Что?! Да вы издеваетесь, господа хорошие! Решили кроликом отобедать?!

Устроившись понадежнее, я приготовился к внушению. Это у меня легко получалось с самого детства. Все приютские диву давались, как это Крису-проныре удается избежать субботней порки. Вместо этого Уго вдруг переставал гореть желанием драть с нас три шкуры и отправлял меня то за бутылочкой дешевой бурды, то позвать к нему на часок прыщавую Мэри.

На самом деле в этом нет ничего сложного. Всего-то и нужно, собрать мысли в комок чуть выше бровей, слегка наморщить лоб и диктовать то, что хочешь навязать внушаемому.

Так я сделал: «Не пристало таким знатным господам есть ушастую мышь-переростка. Может, пройдете чуть дальше по оленьей тропе и подстрелите молоденького, еще безрогого сайка? А я тем временем сделаю ноги, чтобы вам же, милейшие, облегчить существование. Вы знатно отобедаете нежнейшим мясом, будто не на службе, а на охоте. Погоня покажется вам пикником, будете вспоминать о ней с сытой улыбкой. А пока что, вы стерли свои достопочтенные задницы в седлах и собираетесь есть лесные отбросы, а крокоморы вовсю уже жрут вас…»

Пятки Кальи! Ничего не выходит! Болваны даже затылок не почесали, продолжают возиться с паршивым кролом. Внушение всегда было моим коньком. Да что со мной не так?! Это все из-за вони.

Мне порядком надоело понапрасну болтаться на краю, я спрыгнул обратно на дно. Ну и вонище! Что за твари эти срыги, как можно до невероятной степени загадить собственное жилище, пусть даже это всего лишь яма?! Мелкие эри, считай, тоже в ямах живут, хотя, попробуй им об этом сказать, язык вырвут, так у них там такой уют, почище, чем в покоях Инфанты.

Судьба точно издевается надо мной. Ну почему на пути попалось жилище срыга, а не эри?! Хотя, о чем это я? Знаем-знаем, как эри встречают незваных гостей. Одноухий Эспен тому красноречивое подтверждение. Он может даже ничего не рассказывать о своем неудачном визите, достаточно забрать кудрявые пряди в хвост. Ходят слухи, что «гостеприимные» эри не всегда останавливаются на ушах. Тогда уж точно, лучше стрела.

То ли дело срыг. Подумаешь, вонючка, зато свернулся волосатым клубком в глубине и дрыхнет так, что душа его далеко за пределы нашего Улинго улетела. Хоть ногами по нему топчись, сопит в четыре дырочки.

Интересно, что снится срыгу? Какое видение способно народиться под шестью морщинистыми, бородавчатыми веками. У этого, правда, глаз только пять. Не повезло бедняге. Значит в Загранье он видит хуже, чем при свете дня или в темноте, если, конечно, я верно угадал с глазами. Может, это у него ночная пара пострадала? Нет, вряд ли. Ночные большущие, ниже на морде. Следующие меньше — дневные, а в центре бугристого лба, узкие, как щели, — это для Загранья. Вот одного и не хватает.

Да, денек! Сижу в вонючей яме и разглядываю спящего мордоворота. Всю жизнь об этом мечтал. В свете грибов он выглядит еще более отвратительно. Кожа на плоской морде отливает сизым. Веки дрожат: десятый сон видит. Судя по горе объедков, снится ему жратва. Здесь повсюду разбросаны огрызки тыквы, лущеные стручки бобовицы, недоеденные брюквы. Да срыг вегетарианец! Кто бы мог подумать?! А еще тряпье в углу, целая куча. Кто будет жрать тряпки?

Ой, нет, это вовсе не тряпки! Святые хранители! Меня сейчас вывернет. Все, с меня хватит! Пусть стреляют, пусть ремни из меня режут… На кол меня! Все лучше, чем быть надкусанным волосатым вонючкой и догнивать, как этот несчастный гном. Бедолага! Внутренности выедены, бок обглодан, ребра белеются. И ведь не дожрал даже, оставил гнить!

Решено! Стрела так стрела, и никаких проблем. Ну, я пошел к патрульным. Счастливо оставаться!

Твою ж срыговскую! Надо было еще дольше собираться. Теперь тварь проснулась и буравит меня ночными глазищами. Ох, и жуткие бельма! Что это он? Скривился весь. Собственная вонь не по нраву? Понимаю! Я тут не один час с перекошенной миной сижу.

Срыг заерзал, изогнул длинное тело дугой.

— Еда паршивая!

Это что сейчас такое было? Кто-то что-то сказал? От вони из приоткрывшейся пасти я чуть сознания не потерял.

— Паршивая. Без жиринки, но еда.

Это чудище еще и говорит? А с виду зверье зверьем. Даже скорее червяк, густо поросший длинным волосом. Мутные глазища таращатся, пасть щерится, но ведь говорит! Коряво, словно булькает, но вполне себе на улингойском.

— Неготовая еда.

Пожалуй, надо что-то ответить, а то как-то даже неудобно:

— Э-э, господин хороший, вы о чем речь ведете? Я что-то в толк не возьму.

— Надо готовить еду, — срыг завозился, намереваясь подняться с належанного места.

Еду ему готовить приспичило. Ну вот, я его мордоворотом обзывал, а он никак угощать меня собрался. Не дай бог, кусок гнома предложит.

— Тут… — начал я, тщательно выбирая слова, чтобы не обидеть приветливого хозяина. — Мало свежего воздуха, и не извольте беспокоиться, я совсем не голоден.

— Потешная еда. Смешно лопочет. Будем готовить.

Срыг приподнялся передней частью тела. В таком положении он походил на болотную кочку, густо поросшую осокой, если только болотные кочки могут быть в человеческий рост. Он как-то по-особому посмотрел на меня, в самое нутро, словно кишки мои разглядеть пытался. У меня от этого взгляда поджилки затряслись. И тут словно обухом по голове. Это ж он обо мне речь ведет! Это ж я — еда, паршивая, без жиринки. А я-то, дурень, размечтался о совместной трапезе. Вечно думаю о других лучше, чем они того заслуживают. «Неготовая»…Вот уж дудки! И готовиться не собираюсь. У меня другие планы. Только как их теперь осуществить?

Выбраться из ямы уже не получится. Стоит повернуться спиной, и чудовище вцепится мне в бок, как тому, что в углу, который готов уже. Он, верно, так и прокололся.

Можно поднапрячься и уйти в Загранье. У Срыга один глаз из этой пары, значит, и видит он там хуже. Да только у меня этих глаз вообще нет. А в том тумане такие чудовища водятся, что срыг, по сравнению с ними, просто подарок судьбы. Затеряешься запросто, сам пришагаешь в пасть к живоглоту или загнешься в кольцах ужима. Это только те, о которых доподлинно известно, кто на краю с нашим Мирьем живет. Без ультра-очков в Загранье делать нечего, а мне о них и мечтать не приходится, не по карману. Так что в плане спасения Загранье для меня не вариант.

Пока я прикидывал, как бы так изловчиться и умереть по-скорому с наименьшими предсмертными муками, срыг подобрался совсем близко, вынуждая меня вжиматься в земляную стену. Тусклый грибной свет наводил тоску.

Надо что-то делать! Думай, проныра. Шестнадцать лет ты крутился по жизни, выбирался из передряг живым и почти невредимым, показывая Косцу нос, не для того, чтобы волосатый червь выгрыз тебе бок.

Глаза слезились, а в голове не было ни одной более менее подходящей мысли. Я понял, что не могу дышать. Может, и рад был сделать вдох, но организм — штука хитрая, его не проведешь. Он напрочь отказывался потреблять смрад вместо воздуха, по всей видимости, вреда от такого вдоха будет больше. Вонь, скорее всего, еще и ядовитая. Конечно, уже чувствую: голова пошла кругом, а в мыслях какая-то чушь, которую язык мелет сам, совершенно без моего ведома.

— Меня есть нельзя! — пискнул я, уже почти теряя сознания от удушья.

Срыг слегка отодвинулся, словно решил разглядеть меня получше.

— Еда съедобная, — рассуждал он, рассматривая меня от пяток до макушки, — не ядовитая, не в броне, не в иголках… Просто неготовая. Приготовлю, и можно.

Он припал к земле, готовясь выкинуть длинное тело, примеряясь круглой зубастой пастью к моему правому боку.

— Не-не-не, господин хороший, это у вас не пройдет. Я б с радостью поделился с вами своей печенью, будь их у меня две. Да что там, я б и кишки вам свои с радостью отдал, не раздумывая, а потом гнил бы тут с удовольствием до полной готовности, да только, никак не могу этого позволить, к моему огромному сожалению. Вы уж плохого про меня не подумайте, о вас же забочусь.

Срыг за всю жизнь, наверное, столько слов от еды не слышал. Крики боли, вопли ужаса, проклятья, вот, пожалуй, и все, чем обычно могли порадовать его жертвы.

У меня появилась малюсенькая лазейка, в которую я должен пролезть во что бы то ни стало, если дорожу своим нутром. Я должен срочно придумать, почему меня нельзя есть волосатым червякам. Брюхо разболится? Да это полный бред! Номер не пройдет. Срыг сразу понял, что яду во мне ни капли, и добыча я легкая. Ох, ты ж! Он уже слюну пустил, к рывку готовится. Думай, крысеныш, думай! Или ходи с дырой в боку…

— Я очень важная персона! — сболтнул вдруг сам собой мой язык, и я не стал его останавливать. — Вы просто меня не узнали в карнавальном костюме. В городе ярмарка, и я решил, смеха ради, нарядиться нищим. Мне так не хватает остроты ощущений! Я такой важный и знаменитый, меня пригласил к себе на обед сам…

В яме повисла тишина. Срыг внимательно слушал и просто жаждал узнать, кто же пригласил его неготовую еду на обед. А действительно, кто? Мне уже самому стало жутко интересно. Но язык намертво присох к нёбу и отказывался болтать так же легко, как делал до этого.

— Кто?

Меня обдало смрадом, отравляя последние проблески фантазии. Да кто же пригласил меня на обед, будь он трижды проклят!

— Кто?! — Срыг о чем-то догадывался или попросту терял терпение.

Это плохо! Очень плохо! Ну давай же! Сочиняй, выдумывай, пори чушь, неси ерунду, только не молчи!

— Кто?!!!

Кажется, на меня попали капли его слюны. Мне вовек не отмыться от вони!

— Именно он! — выпалил я и уже ни на миг не закрывал рта, чтобы поток чепухи не останавливался ни на мгновение. — А как вы догадались? Меня пригласил в гости сам Ктотаков!

Срыг хлопал глазищами.

— Вы, конечно же, сразу поняли, что перед вами его лучший друг. Вы поразительно сообразительны для подземного жителя. Великий Ктотаков никогда не забудет о том гостеприимном приеме, который вы оказали в своем уютном жилище его лучшему другу, да что там, названому брату. Он обязательно внесет вас в список гостей на свое пиршество.

Срыг выглядел теперь не только отвратительно, но и обескуражено, несколько раз он пытался вставить парочку вопросов в поток моей льющейся лжи, но я не давал ему ни единого шанса. Я вошел во вкус, меня несло.

— Да что там говорить, стоит мне только намекнуть, и он освободит вас от оброка и подати на три лунных года! А что это вы так смотрите? Хотите сказать, что никогда не платили Ктотакову? Ни разу? Не внесли в казну ни одного приготовленного гнома?! Да вы в своем уме?!

Срыг часто заморгал, волосы по всему телу пришли в движение. Хоть и трупоед, а занервничал. Надо бы усилить воздействие.

— Вот это поворот! На вашем месте, я бы бежал из леса со всех ног. Ну, это я со всех ног, у вас-то их нет, я понимаю. Но, конечно, если вы настолько отважны, что решились бросить вызов самому Ктотакову… Быть может, вы умеете появляться из ниоткуда и пропадать в никуда, я же не знаю.

Срыг активно замотал головой, медленно отползая вглубь ямы. Я продолжал напирать:

— Может, вы способны менять облик по своему желанию, надевать такую личину, что смотрящие готовы вырвать себе глаза, лишь бы не видеть ужасающего зрелища? Владеете искусством слова, одним приказом заставляя жертву вырезать себе печенку и, истекая кровью, с блаженной улыбкой поджарить ее на сливочном масле с шелколистом, чтобы подать на стол своему кумиру?

Морщины на морде срыга пришли в движение, словно кто-то набрал комок глины с утеса-живуна и месил ее, закладывая все новые складки между пластами. Пасть слиплась в узкую щель, искривилась. Тварь попыталась пустить слезу.

— Что? Не можете? Ничего из этого?

Срыг съежился и мелко затрясся в рыданиях.

— Дорогой мой, мне так жаль! — я изо всех сил изображал сочувствие и щипал себя, чтобы не расхохотаться в неподходящий момент. — Я даже не знаю, как вам помочь.

Червь метнулся в угол к полуразложившемуся гному. Я понял, что перегнул палку, и тварь, каясь, сейчас поволочет труп в воображаемую мной казну несуществующего чудовища.

— Постойте!

Срыг послушно замер.

— Только не с этим. Вы были так милы и обходительны со мной, что я, пожалуй, замолвлю за вас словечко перед старым другом, уверен, что он откликнется на мою просьбу, если вы внесете поистине ценный вклад.

— Это еда готовая! Больше нет!

В тоне было столько отчаяния и обреченности, будто срыг уже собирался повеситься на собственном хвосте. Мне стало даже жаль вонючку. Есть у меня отвратительная черта быстро забывать плохое.

— Ну-ну, — если б у чудовища были плечи, я б дружески похлопал его в утешение. — Не стоит так расстраиваться. Из любой ситуации есть выход. Там, на поляне, осталась моя охрана. Я с радостью позволю вам выбрать одного из них на ваше усмотрение. Нет в них никакого смысла в таком уютном месте, как Гиблый лес. Ума не приложу, за что ему дали такое непривлекательное название.

Срыг заметно приободрился, отрыгнул невнятные слова благодарности. Устремляясь к поверхности, зажмурил ночные глазища, приоткрыл дневную пару. Я ухватился за его хвост и без труда покинул мерзкое место.

— Эх! Да что уж там, берите всех! — позволил я радушно, уносясь прочь, ломая молодые ветки и разрывая сети зайцееда, собственно, как и мечтал.

Звуки схватки таяли за спиной. Очень надеюсь, что алебарды и арбалеты, так опрометчиво брошенные моими преследователями, помогут им чуть больше, чем обглоданные кости крола. Ну, моя совесть чиста. Я их за собой не звал. Могли б держать ухо востро. Теперь их очередь кормить срыга байками.

Как оказалось, в яме я просидел до глубокого вечера. Сумерки сгущались, а ночной пары глаз мне матушка-природа не даровала. Была возможность выменять один такой у ведьмы с улицы Кривых крыш, но она слишком дорого за него хотела. Одного моего дневного глаза ей, как оказалось, мало. Затребовала кой-чего еще, старая срамница, и я прекратил с ней всяческие переговоры. «Еще пожалеешь!» — кричала мне вслед карга. Да вот, что-то не жалею.

Лучше перестану плутать в потемках, устроюсь на ночь прямо на поляне. Вскоре взойдет луна и зальет ее светом. Ночные твари попрячутся, остерегаясь быть замеченными. А я буду разглядывать рисунок на лунном диске: силуэты Принцессы и Нищего тянутся друг к другу, чтобы слиться в поцелуе. Предамся мечтам, что однажды …

Сон окутал меня раньше, чем я смог насладиться грезами, и был он куда прекраснее любых фантазий, соткан из едва уловимых видений, тончайших ароматов и сильных ощущений. Я силился, но никак не мог разглядеть ночную гостью, посетившую меня. Черты ее мелькали и исчезали, вспыхивали на короткий миг и гасли, словно хвосты птиц-огневок, сгорающие в полете и появляющиеся снова.

Почему-то я вдруг оказался без одежды, хотя всем известно, что даже в городских купальнях я не снимаю штаны и рубаху, чтоб не остаться без них навсегда, заодно и постирать без лишних расходов на горячую воду. Но не в этот раз.

Лица, шеи, груди касались шелковые струи волос, густые и нежные, как пьянящий аромат, источаемый ими. Я купался и утопал в этих ласкающих потоках запаха и прикосновений. Тонкие пальцы нежно водили по моим скулам, словно рисуя невидимые узоры. Вглядываясь в ночь, я поймал взгляд незнакомки, и тут же попал в плен разных по цвету глаз. Правый сиял голубым пламенем, как кристалл Вечного льда, который способен остудить даже кипящую воду. Левый горел огнем Сердца Земли. От одного этого взгляда меня бросало в жар и обдавало холодом. Тело вздрагивало от внутренней волны, выгибалось дугой, стремясь за гибким станом, который то прижимался ко мне, будоража изгибами и чудесными формами, то отстранялся, маня за собой. Нежные, как два лепестка алоцвета, губы едва коснулись моих, а я уже задохнулся от счастья. Тут же метнулся в погоню за ними во мрак ночи, как птица за бабочкой, в надежде сорвать еще один поцелуй, но восхитительные черты тут же таяли во мраке. Совершенно без сил я падал в заросли шелколиста. А магия повторялась снова и снова. Каждый раз мне все труднее давался рывок, объятья мои слабели. Совсем скоро стало понятно, если так пойдут дела, я не смогу пошевелить даже пальцем. По телу разливалась удивительная легкость, казалось, теплый ночной ветерок вот-вот подхватит меня, словно опавший лист стародуба, закружит, забавляясь, и бросит надоевшую игрушку увядать среди сочных трав.

Едва шевеля губами, я стал медленно творить молитву. Какую? Разумеется о спасении Отцу небесному. Я и знал всего одну. Выучил на спор, доказывая, что вовсе не дуралей и способен не хуже монахов твердить священные тексты.

Только теперь это было не так-то просто. Губы мои залепило долгим поцелуем. Конечно, я мечтал о таком последние лет пять, но мне и в голову не приходило, что это может отнять все мои силы. Нежные пальчики скользнули по моей шее, опускаясь к центру груди, где бешено колотилось сердце, словно узник, рвущийся на свободу. Я почувствовал, как острые коготки вонзаются в кожу, с полным намерением этого узника освободить из плена грудной клетки. Как одержимый перед алтарем, я бешено замотал головой, отрываясь от бесконечного поцелуя. Освободившиеся уста тут же залепетали чушь, которую я городил несколькими часами раньше:

— Не-не-не, милая, со мной так нельзя ни в коем случае, а то пожалеешь! Могу вполне оказаться твоей последней любовью. Я бы с радостью сам вырвал себе сердце и вложил его прямо в твои ладони, да не могу себе позволить такую роскошь. Только правильно пойми, я себе не принадлежу. Я иду к самому Великому и Ужасному…

— К кому? — с досадой вскрикнуло мое восхитительное видение.

— …Великому Ктотакову, чтобы служить ему до скончания моих дней.

Разноцветные глаза перестали прожигать меня насквозь и леденить душу, а попросту округлились в недоумении. Вслед за взглядом четко проявились и едва различимые прежде черты хорошенького суккуба, миленького демона с симпатичной мордашкой, но не более того. Я порадовался, что освободился от пленительных чар и могу не только здраво смотреть на вещи, но и быть хозяином положения.

— Как? — я приподнялся на локте, одновременно скидывая с себя сладострастного демона. — Ты, милая моя, не слышала о нем? Что за темный лес, где ты обитала последние годы?! Значит, ты не преподнесла в дар ему ни единого сердца молодого путника? И ты все еще здесь, наслаждаешься жизнью в его владениях? Я преклоняюсь перед твоей смелостью. Должно быть, ты одним движением пальца способна вывернуть любого на изнанку? Испепеляешь взглядом? Одним взмахом ресниц устраиваешь ураган, сметающий города с лица земли?

Суккуб замотала головой и нервно дернула плечиком.

— Нет? Тогда ты попросту лишилась рассудка, если осмелилась на такую дерзость. Безусловно, ты самое прекрасное создание, которое я когда-либо встречал в подлунном мире, но это вряд ли сохранит тебе жизнь. Ктотаков равнодушен к прелестям, не падок на ласки, его куда больше радуют страдания других. Увы, он мой старый друг, а это почти как брат, и я не могу не сообщить ему о твоем непочтении даже ради…

Миленькое личико омрачила тень тревоги, собольи бровки метнулись вверх, цветные глазки, смотрели на меня умоляюще, в голубом навернулась слезинка и блестящей льдинкой упала мне в ладонь. Я стряхнул ее небрежно. Суккуб прильнула губками к моему уху и зашептала пылко, не останавливаясь, сообщая о том, как бы она отблагодарила меня за молчание о ее проступке и на что бы пошла, если б я замолвил за нее словечко перед своим страшным другом. И я, покраснев до корней волос, не мог устоять перед таким предложением. Не теряя времени даром, демон страсти тут же принялась исполнять свои обещания так, что луна стыдливо укрылась в ночных облаках от греха подальше.

Утро наступило очень неожиданно. Мне показалось, что я, совершенно вымотанный, бесконечно уставший от наслаждений, лишь на минуточку прикрыл глаза, а солнце уже во всю старалось их выжечь напрочь с моего лица. Суккуба рядом не было, они не сторонницы встречать рассветы с любимым и предпочитают укрыться в темных уголках вместе с последними исчезающими звездами. Вот и славно.

Я торопливо стал искать свою одежду. Но мои штопаные штаны с суконной рубахой пропали. Не зря я с ними не расставался, как знал, что так и выйдет. Кому-то приглянулись мои обноски. Чуть поодаль аккуратной стопочкой были сложены вещи. Какой-то чудак, видать, тоже разнагишался среди ночи и куда-то пропал. Может, заплутал в потемках, забыв место, где оставил вещички. А может, чего и похуже с ним вышло. Да только мне без разницы, срам бы прикрыть и топать дальше. Поесть еще не мешало.

Я без зазрения совести принялся надевать на себя найденные вещи. А растяпа был богачом, только они могут позволить себе штаны из такой нежнейшей замши, словно вторая кожа облегает твое тело; рубаху из шелка, в любую жару дарующего прохладу. А это еще что? Парчовый жилет на золотых пуговицах! А каков плащ из тончайшего бархата цвета ночного неба с меховой оторочкой! С ума сойти! Берет с пером птицы-жар, сияющим в темноте ярче факела! Такие вещи способны изготовить лишь малютки-эри, но они дерут за них втридорога, и простому смертному это не по карману. Тут поблизости голый принц бегает? Да какое мне дело?! Может, я сам царских кровей, просто похищен во младенчестве лиходеями и сдан в приют в качестве мести моей бедной королеве-матушке. Не зря же меня пригласил в гости Великий…

Тут я поймал себя на мысли, что уже сам верю в собственную выдумку. Не надо бы так. Но в таком виде чертовски приятно думать, что не просто бредешь по лесу, а направляешься к лучшему другу, который держит всю округу в страхе. Наряд необыкновенно хорош и мне как раз в пору! Встречу голого принца, ни за что не отдам даже кружевного носового платка. Нечего раскидывать одежду. Жаль только, что вместе со старыми штанами исчезли срезанные кошельки. Лес когда-нибудь да закончится, а деньжата никогда не помешают. А что это так оттягивает карманы? Вот так номер! Мерзавец прибрал себе мою добычу. Вот судьба и сыграла с ним шутку. Он взял мое добро, да только мне все вернулось сполна вместе с его вещичками в придачу.

Я подкинул на руке каждый из кошелей по очереди, наслаждаясь весом их содержимого. «Поросячий» оказался самым легким, но там было явно что-то крупнее монет. Любопытство взяло верх, и я развязал кошелек.

Очки? Срыг тебя дери! Очки! Ну конечно, подслеповатые глазки! И из-за этого я бежал, как угорелый, чуть не задохнулся в помойной яме, едва ноги унес от хищного червя, всю ночь… ну, об этом я, как раз, не жалею, но… Очки!

Куда это годится! Судьба смеется надо мной! Да что там! Ржет, как лошадь. Я повертел бесполезную вещицу, разглядывая только ради интереса розовые стекла в тонкой золотой оправе… Дурачась, я нацепил их себе на нос.

Мир размыл очертания. Ну, а что я хотел? У меня не «свинячьи» глаза. На зрение не жалуюсь, кошели вижу отлично. Вдруг, все стало видно очень резко. Но вместо лесной поросли, окружающей поляну, повсюду, насколько хватало глаз, простирались болота, покрытые серой пленкой. На ней то и дело надувались и лопались огромные пузыри. Узкая тропа уходила вдаль, извиваясь среди трясины, не внушала доверия.

Чтоб мне провалиться! Это ж ультра-очки для Загранья! Знать бы о них вчера! Да это подороже любого кошеля будет! Выберусь из леса, продам. Я бережно убрал очки в чехол.

Я невероятно хорош, просто красавчик! Вот только брюхо прилипло к позвоночнику. Надо осмотреться, может, где-то ореховая лощина поблизости и гриб-сыроед найдется. Пахнет-то как! Свежим хлебом, что ли? Горячим, с хрустящей корочкой. Бывало, стащишь такой с прилавка пекаря и даже не можешь убежать подальше, сразу вонзаешь зубы в румяный бок. Вроде, мясным ароматом напахнуло. Боже, что это, цыпленок с ягодами аурики? Нет-нет, это же окрок, запеченный в листьях балсунихи! Да что я?! Совсем от голода нюх потерял! Это колбасы, жареные по-гавильски, с соусом и пастой из глазодера, или пирог с сытостеблем… Я от голода с ума схожу!

Ноги сами понесли на запах, и ведь в голову не пришло, что это может быть ловушка Сытой ведьмы, которая приманит голодного путника снедью, а затем из него самого колбасок наделает, и поминай как звали. От пряных ароматов голова шла кругом, а глаза закрывались сами собой. Так и брел, ничего не соображая, пока не запнулся о что-то стоящее прямо под ногами.

Я растянулся плашмя, прямо посреди манящих ароматов. Еда была повсюду: корзины с горячим хлебом, сыром и спелыми фруктами, блюда со всевозможной выпечкой, мясной и сдобной, туески с медом, куски запеченного мяса, просто завернутые в пряные листья. Носом я уткнулся в лукошко. Руки потянулись открыть плетеную крышку. Под ней была гора тончайших ажурных блинчиков, политых топленым маслом, а на дне аккуратно порезанные ломтики жареной утки с кисло-сладким соусом. Вот с них-то я и начал предаваться чревоугодию. Хотя, если ты первый раз в жизни ешь досыта, это не грех, это — несказанно повезло!

После окорока, закусываемого пирожком и плодом томатного дерева, я понемногу начал различать звуки, помимо собственного чавканья. В зарослях на краю поляны кто-то перешептывался:

— Как думаете, понравилось?

— Вроде доволен. Эвон как уплетает!

— Ага, за обе щеки.

— И наряды приглянулись. Ишь как красовался! Это эри хорошо подгадали!

— Только вы, волколаки, не лезьте к нему сейчас со своими освежеванными тушами. Дайте господину Другу насытиться.

— Вот именно, эльфы дело говорят. Поест и подобреет, авось и примет остальные дары.

— Эри, вы такие задолизы! Уже и к эльфам примазались.

— Тебе длинный язык не мешает? Можем укоротить!

— Ручонки коротки!

— Кончай грызться! Гномы, хризолиты собрали?

— А как же?! Чистой воды, глаза слепят.

— Вот и славно.

— А я все никак в толк не возьму, как мы так могли просрочить оброк? Откуда вообще взялся этот…

— Ш-ш! Захлопни пасть! Говорят, он слышит через весь лес.

— А видит как! С самого края заметит, куда зарываешь добычу.

— Да не важно, как видит, как слышит… Главное, он достанет тебя с того света.

— Да ладно бы только тебя. Доберется до всех твоих предков от начала рода в Небытие.

— Он и потомков твоих изведет в семи нерожденных поколениях.

— Да он просто невменяемый. Волколак вот, зверюга лютая, но живет-то по понятиям, охотится только в полнолуние. Эри, хоть и зобная мелюзга, но суд вершит на своей территории, не суйся и уцелеешь. Суккубы вообще только по молодым особям человеческого рода промышляют, лесу от них совсем вреда нет. Дриады на части порвать могут, это да, но опять же, не трожь деревья и их даже не увидишь. А этот… его не поймешь. Только что ни слышно ни видно, а через миг он уже в ярость впал. А ты и не знаешь, чем провинился, что пошло не так.

— Ужас какой! За что только эти беды на нашу голову?!

— Не за что, конечно! Мы же белые пушистые, не душим путников в объятиях, не жрем ночами, не крадем младенцев, чтобы вырастить их на свой манер волколаками или вампирами. Вот и карает нас их господь.

— А может, нам их церкви сжечь, монахов и священников покидать в ямы срыгам?

— А может, нам просто умилостивить господина Друга и попросить замолвить за нас словечко?

— Хм… или так.

Мне стало смешно до невозможности. Даже гордость изнутри распирала. Никогда еще мои байки так быстро не разлетались по всей округе и не наводили столько шороху. Всегда мечтал быть в центре внимания. Я не собирался нос задирать и ноги о других вытирать. К тому же в этих сапогах из кожи козла-самочистца это вовсе не требовалось, к ним и грязь то не липнет. Просто хотелось быть кем-то чуть более значительным, чем приютский крысеныш, и прославиться не воровством, а чем-то стоящим.

Прослышал я про турнир менестрелей. Он и был неподалеку, в соседнем Руебурге. Собирались господа со всего Улинго и состязались, кто похлеще небылицу завернет, тому почет, уважение, и поцелуй Прекрасной Дамы, дочери бургомистра. Захотелось и мне силы попробовать. Байки-то сочинять я с малолетства горазд был. Не раз слезливой историей про несчастья матушки мог побольше милостыни выпросить или спастись от побоев, наплетя с три короба про то, как нищие из под моста отобрали у нас дневной барыш, смеясь над самим Уго. Я запросто бы переврал самого говорливого из участников. Вот только взнос был так велик, что я и думать про это забыл. Но судьба предоставила мне шанс. Я и соврал всего разок-другой, а разнеслось на всю округу. Вот так успех!

Я прочистил горло и дал понять, что заметил толпу в кустах, жестом приглашая выйти на поляну.

Первыми показались мелкие эри. Боевой народец: серебряные доспехи начищены до блеска, украшены белоснежными перьями, словно стая ангелов, вооруженных до зубов, высыпали на поляну.

За ними вразвалочку вышла пара близнецов-волколаков. Мощные ребята! С виду от портовых грузчиков не отличишь. Вот только шерстью поросли до невозможности. Им бы в цирке местечко нашлось. Кидали б гири да веселили народ заросшими мордами. И не надо никого жрать лунной ночью.

Эльфы встали поодаль, не желая смешиваться с толпой. Зато гномы вывалили всей гурьбой, потешно отвешивая поклоны. Я чуть со смеху не прыснул, когда эти кряжистые мужичонки стали расшаркиваться в реверансах. В их представлении это было верхом галантности. Старший скинул с плеча увесистый мешок и с кряком опустил его у моих ног, расплываясь в довольной улыбке.

— Сам дотащишь или пособить до места?

У меня голова пошла кругом: мешок был полон золотых самородков и драгоценных камней, которым я и названия не знал. На какое-то время я потерял дар речи и кивком пригласил всех разделить со мной трапезу — еды натащили на целую ораву.

Гномы с волколаками не заставили себя просить дважды. Эри скромно угостились фруктами. Эльфы к еде не притронулись. Из кустов застенчиво помахала ручкой ночная гостья. Я послал ей воздушный поцелуй. Она зарделась и скрылась в чаще.

Когда все уже понемногу попривыкли ко мне, перестали таращиться и коситься, перешли к переговорам.

Высокий эльф с длинными седыми волосами, совершенно не сочетающимися с его молодым лицом и статью, донес до меня просьбу жителей леса. Долгая речь, полная старинных оборотов, перечисляющих все его титулы и восхваляющей меня безмерно, вкратце сводилась к следующему: лесной народ просил меня уговорить Великого сменить гнев на милость, простить их неведение и дать время на сбор даров, для пополнения казны.

— Да не вопрос! Не стоит беспокоиться. Думаю, старый друг будет рад моему приходу и простит все проступки.

Компания шумно выдохнула и радостно загудела. Прощались, горячо пожимая руки, обнимались, хлопая друг друга по спинам, словно мы не час назад впервые увиделись, а, по крайней мере, вместе росли.

На поляну скользнула ночная красавица. Замерла на мгновение, а потом бросилась мне на грудь, заливаясь слезами. Я прямо даже растерялся, не знал, что и сказать, нежно обнял суккуба и поцеловал в лобик.

— Ну, пора!

Удачи желали на все голоса от утробного рыка до нежного лепета. Я помахал рукой, взвалил мешок гномов на плечи и направился в чащу.

— Эй, друг! — меня остановил окрик старшего гнома — Ты, верно, медунихи перебрал слегка.

Я остановился в недоумении. Все от мелкого эри до статного эльфа указывали в противоположную сторону. В лес уводила узкая, неприметная тропинка.

— Он там!

Я наиграно засмеялся, постучал себя кулаком по лбу и, так как делать мне больше ничего не оставалось, пошел в указанном направлении.

Что-то мне это не нравится. Я привык сам выбирать путь-дороженьку к своим воображаемым друзьям. Как-то странно, что туда вообще ведет тропа. В моем представлении все должно быть несколько иначе. Я вдоволь пообщался с публикой, оделся, наелся, разбогател и теперь, довольный, направляюсь по своим делам своей дорогой.

Куда ж ведет эта тропа? Нет ли здесь подвоха? Какое-то время я переживал, что за мной следят, не свернул ли я с пути. Но вскоре убедился, что никто меня не сопровождает. В этой части леса не слышно голосов птиц, не пищали надоедливые крокоморы. Ни единого живого звука, только деревья перешептывались листвой, удивляясь моему неожиданному в этих местах появлению.

Может, плюнуть на все, вернуться к поляне, наплести, в случае чего, что мне сначала надо закончить дела в ближайшей деревушке, что у меня там корова отелилась, куры понеслись, бобы не собраны… Да ну, бред! Не поверят. К тому же я уже приличное время топаю по тропе, уж куда-нибудь она меня выведет. Все когда-то заканчивается, закончится и лес с его доверчивыми чудовищами.

Что-то прошмыгнуло в кустах. Я настолько привык к мертвой тишине этого места, что у меня сердце оборвалось от неожиданности. Стоило перевести дух, убедить себя, что это случайность, как резкое движение повторилось с другой стороны уже совсем близко к тропе.

Я вздрогнул, попятился, боясь повернуться спиной. Хотя, это была совершеннейшая глупость. Как я ни старался, мне не удавалось разглядеть ничего необычного в лесной поросли. Я не видел, кто шмыгает рядом, поэтому, вполне возможно, он мог уже оказаться у меня за спиной. Не успел я об этом подумать, как уперся в какую-то преграду. Отскочив в испуге, я оглянулся. Прямо посреди тропы росло дерево. Мощный такой дубище, лет двести ему запросто можно дать.

Но как? Я меньше минуты назад шел своими ногами по этому самому месту. Тропа и тропа, узкая, петляющая в густой чаще, но тропа. Как на ней могло вырасти дерево? Может, я с ума схожу? Может, не выдержал рассудок погони, ночи любви, сытного обеда, внезапно свалившегося на голову богатства и такого внимания со стороны лесных жителей? Сейчас вот пущусь в пляс, разбрасывая вокруг себя драгоценные камни, словно крошево для птиц.

Ноги вдруг задрожали, согнулись в коленях и пришли в движение. Когда я перестал орать, как потерпевший, мне удалось обуздать испуг и приглядеться, что же они выкидывают, против моей воли. Ноги плясали джигу. Я всегда мечтал научиться этому танцу, чтобы выпрыгивать вместе со всеми, как молодой саек, причудливо отбивая ритм каблуками. Потом ловко пройтись уже одному на глазах восторженных девиц, а они бы принялись шушукаться и строить мне глазки. Вот и сбылись мечты. Только некому оценить мои успехи. Никто не видит изящных па и ловких коленец, что я выкидываю посреди леса.

Да что за черт! Пора бы этому положить конец! Только возмущение пронеслось у меня в голове, как пляска закончилась, и я без сил повалился на землю.

Неподалеку раздался смешок. Так смеется маленький мальчишка, которому забавы ради грозят козой из пальцев, как серебряный колокольчик, заливисто, иногда восторженно повизгивая. Но что за мать бросила беспомощное дитя в колдовском месте?! Кто вообще на такое способен? Кто?

— Кто таков?

Тишину леса пронзил звонкий голос. Он был настолько чуждым в этом месте, где шныряют волколаки, срыги роют ямы, птицееды плетут свои сети. Интересно, мальчишка намного крупнее зайца? Хватит ему сил разорвать паутину?

— Кто таков?

Мелкий поганец крикнул мне в самое ухо, аж загудело в голове. Я обернулся, но, конечно же, никого не увидел. В кустах деловито копошился среднего размера зайцеед, не обращая на меня ни малейшего внимания.

— Ктотаковктотаковктотаков?

Ребенок зашелся в крике. Не было больше серебряного колокольчика. Голос бил по ушам, как молот по наковальне, а затем и вовсе перешел на испуганный визг, усиленный в десятки раз. Я упал, зажимая уши руками. Мне казалось, из них сейчас кровь потечет, а голова попросту расколется, как перезревшая тыква. Крик сверлил дыры во всем моем теле. Я сжался в комок, притянул колени к груди.

— Ктотаковктотаковктотаков? — хлестало меня словно бичом, сдирая кожу, долбило палкой, ломая кости, а я так и не мог дать ответа.

Кто же я? Действительно, кто? Площадной вор? Жалкое отродье? Нет! Не хочу! Я славный парень! Хочу быть известным и знаменитым, здороваться за руку с заносчивыми эльфами, хлопать по плечу могучих гномов и вытирать слезки демоническим красавицам. Ведь я их друг.

— Кто таков?!

Малыш-невидимка бился в истерике, в гневе ломая пополам вековые сосны, словно это тонкие прутики. Он, верно, был гигантом. От топота ног земля подо мной содрогалась.

— Кто таков?!

— Друг! — выкрикнул я. — Я — друг!

Боль прекратилась, стало легко, словно я не умирал секунду назад в диких муках.

— Мой? — пролепетал растерянный голосок.

— Ну, конечно, — я с трудом разогнулся. — Я — твой старый… старший друг. Я шел к тебе и нес подарки.

— Подарки?

— Ну, разумеется, кто ж ходит в гости без подарков? Вот, целый мешок. Хочешь, посмотреть?

И тут до меня дошло. Ребенок не был невидимкой. Он был не в Мирье. С трудом отыскав ультра-очки, я кое-как, вкривь и вкось нацепил их на нос. Воздух передо мной задрожал, пошел волнами. Лес сменился болотом. Я сидел на небольшом островке, посреди грязевой няши. Передо мной стоял ребенок. Не гигантский, не дитя леса, совершенно обычный, человеческий малыш, лет пяти. Светлые пряди спадали тугими колечками кудрей, почти до самых плеч, глаза, темные на столько, что зрачков не было видно, смотрели доверчиво. Одежды на мальчонке не было, только на шее висело нечто круглое на кожаном шнурке. Приглядевшись, я с ужасом узнал загранный глаз срыга. Нагота малыша совершенно не смущала. Он присел на корточки перед мешком с драгоценностями, стал вынимать из него сокровища, внимательно разглядывая каждое. Из самородков он выкладывал причудливую башенку. Прищуривая один глаз, смотрел другим сквозь камни. Цветные ему нравились, он довольно улыбался и складывал их в пустой панцирь какого-то зверюги. А бриллианты не заинтересовали. Он их попросту выкидывал в трясину.

Я скинул плащ, свернул его вдвое и накинул мальчугану на плечи. Он оглядел себя, вскочил и закружился в новом одеянии, любуясь, как колышутся бархатные полы. Потом рванулся ко мне, запрыгнул на руки, крепко обнял за шею.

В носу у меня защипало, в глазах появилась резь. Неизвестно откуда сами собой набежали слезы.

Так вот ты какой, выдуманный мною Ктотаков! Ты есть на самом деле.

Выходит, и лесовики знали о его существовании, но придумывали что-то совершенно непостижимое, выставляя чудовищем. Мои байки легли на плодородную почву и дали богатый урожай. Они и представить не могли на месте монстра ребенка. Дитя, что запросто уходит в Загранье, как к себе домой, и с опаской возвращается во враждебное Мирье. Чудо-ребенок, укрывшийся в Загранье, сумевший выжить среди нежити и изменить свою природу, став всесильным и всемогущим, способным сокрушить гору, вырвать дерево с корнем, оживить все страхи, что таятся в самой глубине души. Но это просто ребенок, напуганный и расстроенный, потерянный и одинокий.

Кто выбрал тебе такую судьбу? Троль утащил из колыбели? Волколак сожрал несчастных родителей, пощадив дитя, обрекая его на ужасную участь? Ведьма ли забрала тебя, как плату за приворотное зелье? Даже не буду спрашивать об этом, ведь ты все равно не ответишь. Я это знаю наверняка, я сам понятия не имею, почему оказался в приюте, не могла же матушка отдать меня туда по своей воле.

Я обнял малыша, крепко накрепко прижал к себе и вынес в Мирье. Кудрявая головка опустилась мне на плечо, лобик доверчиво уткнулся в шею.

— Ты не превратишься ночью в чудовище, чтобы сожрать меня?

— Да нет. С чего бы?

— И не будешь пытаться выпить мою кровь?

— Я хорошо подкрепился сегодня. Я буду заботится о тебе.

— Как это?

Я растерялся.

— Кормить тебя, защищать…

— Ты? — мальчишка расхохотался, словно я сказал какую-то шутку. — Это я буду тебя защищать от крагов и ужимов. Лучше ты будешь играть со мной, ладно?

— Обязательно. Построим уютный домишко на поляне, заживем припеваючи. Будем гостей принимать. Знаешь, сколько тех, кто желает с тобой познакомиться?

— А они будут со мной дружить?

— Конечно, а коли нет, так мы их взашей! Один-то уж точно будет, зовут его Одноухий Эспен.

— Одноухий? Его надо бояться?

— Вовсе нет. Он любит совать нос, куда не просят, и мелкие эри оттяпали ему ухо. А так, он добряк и у меня в долгу.

— Совал нос, а лишился уха?

— Ну да, так бывает.

— Я выращу ему новое, раз он друг.

— Ты славный парень! А глаз срыгу вернешь?

— Ну уж нет! Он — вонючка и хочет сожрать моего живоглотика. Нечего ему делать на болотах.

— Ну, как скажешь. А будешь послушным, стану рассказывать тебе сказки.

— Сказки? Что это?

— Это… это то, чего на самом деле нет.

— Как же ты расскажешь о том, чего нет?

Мне стало смешно:

— Это я умею лучше всего на свете! Ведь я — Крис-сказочник.