6

Утром, удивительно, в отделении показывается Хриза. Я узнаю об этом в душе, по грохоту. Уронить кресло Птичника, споткнувшись о порог, это для неё обязательный элемент посещения.

Когда я, одевшись одной рукой, выхожу в коридор, Птичник насыпает в две кружки растворимый кофе. Шумит чайник, Хриза болтает что-то, размахивая блокнотом. Увидев меня, она улыбается.

– Как себя, чувствуешь, Эва?

Дёргаю головой. Пусть сама решает, как это трактовать.

Пока Птичник поит Хризу кофе, я проскальзываю в палату к Принцу. Кит уже там. Ольга, наверное, занята утренней уборкой, Ник бегает, а Эда заперта.

Кит сидит на кровати Принца, болтая ногами, и что-то рисует. Глажу спящего Принца по голове, а потом, не удержавшись, пропускаю через пальцы кудряшки Кита. Он улыбается мне. Солнце всходит, освещая палату, но Кит всё равно ярче.

– Как спалось? – спрашиваю я.

– А вопроса ещё банальнее тебе в голову не пришло? – бурчит сестра из-за спины.

«Хорошо, спасибо», – пишет Кит. – «А тебе?»

– Неплохо. Он сейчас тихий, – мы смотрим на Принца.

Я уже пару недель не слышала, как он кричит по ночам. Наверное, он слишком крепко спит из-за таблеток.

Конечно, спокойное утро нужно прервать. Распахнув дверь, в палату заходит Хриза. Сразу за ней Птичник с пакетом для капельницы.

– Завтрак, – говорит он, вешая пакет на штатив.

У Принца в руках два катетера. Еда, лекарства – он всё получает, не просыпаясь. Хриза тем временем проверяет ремни на его руках, щупает пульс, оттягивает веки. Она улыбается Киту и спрашивает:

– Как у тебя дела?

Он пишет ей что-то, но я не смотрю. Я уже выхожу из палаты. Что она вообще там делает? Третья палата – самое спокойное место во всём отделении. Пусть Принц спит, не трогайте его, не нужно. Ещё меньше нужно трогать Кита. И Эду, и Ника и меня, и всех нас. Нам хорошо и без Хризы, она только достаёт своими таблетками и схемами, и постоянно всё роняет, и хоть бы она упала где-нибудь на лестнице.

– Не думала, что у нас всё настолько плохо, – усмехается сестра.

Смотрю через приоткрытую дверь на то, как Кит улыбается Хризе, и жалею, что у меня нет ножа. Впервые я понимаю Ника, который набрасывается на людей. О чём они разговаривают? Что ей надо?..

– Эва? – Птичник зовёт меня. – Ты в порядке?

Он комкает в руке пустой пакет для капельницы. Синяя футболка под халатом оттеняет круги под его глазами, которые не выцветают, никогда. В порядке ли я? Хриза пристаёт к Киту, Эда потерялась в галлюцинациях, сестра меня достала, и нож кто-то украл.

– Не совсем.

Птичник изгибает бровь. Вижу, он готов приступить к допросу, но Хриза распахивает дверь.

– Рада, что в остальном всё нормально. Насчёт Эдуарды: завтра зайдёт медсестра взять у неё кровь. Сделаем несколько анализов, подберём препараты, – она хватает Птичника за руку, уводит его от меня.

Успеваю заметить только вопросительный взгляд. Может, он про меня забудет. Нельзя было ему ничего говорить. А Хриза продолжает разливаться:

– …возможно, они передумают. К тому же, нам обещали дать стажёра. Давно пора, мы с тобой хотя бы сможем выспаться.

– Забыл уже, когда это было, – фыркает Птичник. – До того, как я начал работать, точно.

– До того, как я поступила в мед, – Хриза смеётся и роняет блокнот. Разлетаются листочки, оборванные, исписанные мелким почерком, в пятнах чая, кофе или энергетиков помощнее.

После завтрака я снова останавливаюсь у палаты Эды. Изнутри ни звука, и аккуратно постучавшись в закрытую дверь, я не получаю ответа. Может, если прижаться ухом к двери, смогу что-то услышать.

За этим занятием меня и застаёт Птичник. Халат распахнут, в руке шприц: игла закрыта пластиком, но уже хищно нацелена вверх.

– Она на снотворном. Можешь не пытаться.

– А это кому? – киваю на шприц.

– Принцу.

– А-а… – тяну я. – Хриза опять что-то придумала, что ли?

– Ага, – он отворачивается, направляясь к палате Принца.

Иду за ним, смотрю, как он делает укол в бледное предплечье, задрав рукав тонкой больничной рубашки. Сейчас Принц мирно спит, но он не всегда такой. Бывает, я просыпаюсь от его криков и плача, и на следующий день дверь палаты всегда закрыта. Никому из нас никогда не удавалось поговорить с Принцем. Мы даже не знаем, какого цвета у него глаза.

Быть может, это из-за всех капельниц и инъекций? Они могут быть чем-то вроде заколдованного веретена Спящей Красавицы – не давать Принцу проснуться. Хризе, должно быть, удобно держать его спящим. Кормить нормально не надо, следить не надо, меняй капельницы и ни о чём не думай. И лекарства, которые она даёт мне – зачем они? Временами мне бывает от них хуже, но лучше: никогда. Так что Эда, думаю я, поступила правильно.

Ей не нужны эти таблетки. И мне. И никому из нас.

Прислонившись к дверному косяку, гляяд, как Птичник протыкает иголкой нежную кожу Принца, я развиваю мысль, нахожу верное решение. Я тоже перестану принимать таблетки, и посмотрим, что со мной будет.

Даже если они без них мне правда станет плохо – мне всё равно нечего терять.

Это может стать ещё одной попыткой вырваться отсюда.

– Плохая идея, – сразу говорит Ольга.

Обиженно смотрю на неё. Я умылась, пригладила волосы и зашла к ней в палату, чтобы поделиться планом, а она заявляет такое.

Вслух я говорю:

– Почему это?

– Потому что нам нужны эти таблетки. Без них станет хуже. Мы в психбольнице, если ты забыла. И мы не просто так сюда попали, нас всех нужно лечить, – она говорит так убеждённо, что даже стыдно спорить.

– Но если попробовать…

– Я против, – отрезает она. Сестра показывает мне язык. – Я не буду тебя отговаривать, потому что это твоё решение. Но я в этом не участвую.

Молчу, разглядывая ровно разглаженное покрывало. Пока я шла к Ольге представляла это себе совсем не так. Я думала, что она согласится, а потом Ник и Кит тоже, и Хриза с её блокнотом станет нам не нужна. Вместо этого Ольга отказывает, и я уже не уверена, что хочу уговаривать других.

– Можно подумать, за тобой кто-то пойдёт, – смеётся сестра.

Ольга, на контрасте, очень серьёзна.

– Ты ещё кому-то рассказывала?

– Пока нет. Я сама недавно решила, – поднимаю голову. Ольга всё ещё хмурится, но есть в её глазах что-то, что я не могу прочитать. Страх? Нет, не совсем. Скорее волнение.

– Слушай, Психея. Я не скажу Птичнику или Хризе, если ты об этом, – я облегчённо вздыхаю, – но только пока тебе не станет очевидно плохо.

Молча смотрю на неё.

Она сама понимает, что это – предательство?

– Только не расстраивайся, – тут же оправдывается Ольга. – Я пытаюсь тебе помочь.

– Хриза, наверное, думает так же, – вырывается у меня.

Но Ольга не обижается. Даже наоборот.

– Наверное. Но почему ты уверена, что она не права?

Уже который раз за день я не знаю, что сказать.

Единственный вариант – бегство. Я скрываюсь в общей комнате, нахожу на полке с книгами томик Стругацких и утыкаюсь в него. Даже пока я делаю вид, что читаю, никто, уважая моё личное пространство, меня не тронет.

Нет, Ольга. Хриза не может быть права, она не может решать за меня, и тем более не может травить меня лекарствами.

Хотела бы я высказать ей это всё.

Это оказывается проще, чем я думала.

Когда Птичник раздаёт таблетки после обеда, я не проглатываю свою порцию. Прячу капсулы за щекой, мелкими аккуратными глотками допиваю чай. Ольга косится на меня, и кажется, что Птичник тоже, что сейчас он остановит меня, заставит открыть рот, а потом принесёт шприцы и смирительную рубашку. Только кажется. Я спокойно ухожу в палату и выплёвываю в ладонь капсулы.

Теперь надо решить, куда их спрятать.

Засунуть под матрас – плохой вариант. Бельё регулярно меняют, к тому же, это просто противно. В окно тоже не хочу, мне кажется, что вылетающие из окна таблетки могут заметить. Через пару минут в голову приходит простое и изящное решение. Зажав таблетки в кулаке, я выхожу из палаты и смываю их в унитаз.

Глупо ожидать какого-либо эффекта после всего одной отменённой дозы, но кажется, мне уже лучше.

Когда я отворачиваюсь от унитаза, замечаю сестру, через которую просвечивает раковина.

– Ты об этом пожалеешь, – говорит она.

– Иди к чёрту, – отвечаю я и хлопаю дверью.

Этого мало. Она просачивается через створку, тащится за мной, нависает над плечом. Я пытаюсь оторваться. Резко разворачиваюсь, заглядываю к Принцу, стою у двери Эды, дохожу до конца коридора. Она безмолвно повторяет каждое моё движение. Когда я оборачиваюсь, чтобы узнать причины молчания, вижу злобно поджатые губы и сощуренные глаза. Оглядываюсь – Птичника рядом нет.

– Ну что?!

– Ты снова страдаешь идиотизмом. Тебе нужны эти таблетки.

– Да ладно? Ты у нас решила притвориться Хризой? – приоткрываю дверь в палату Ника. Никого.

Скользнув внутрь, я подпираю створку стулом. Сестра снова проходит сквозь деревяшку и осуждающе смотрит на меня. Не думала, что я с поджатыми губами так мерзко выгляжу…

– Только не мешай, – говорю ей.

Она закатывает глаза, пока я поднимаю матрас.

У Ника беспорядок – он смог сотворить его даже из минимума вещей. Одежда в шкафу лежит комом, кровать пуста, покрывало и подушка образуют нечто вроде гнезда в углу. На столе обломки карандашей и обрывки бумаги. Верчу один из карандашей в руке – слишком короткий. Воткнув его в глаз, я останусь без глаза, а не умру.

Но это мелочи. Я ищу нож. Ищу под матрасом и в пахнущем потом гнезде. Ищу в шкафу, на столе, под столом. Пытаюсь поднять подоконник, дёргаю ножки стула, пока сестра осуждающе смотрит на меня из угла.

Или нож не здесь, или я не могу его найти.

– Пошли, – говорю я, ставя стул на место.

Осталось заглянуть к Ольге, Киту и ещё поискать в палате Принца. Вдруг нож переложили.

На выходе из палаты Ника меня ловит Птичник. В его глазах отражается удивление.

– Что ты делаешь?

– Искала Ника, – сестра закатывает глаза.

Сама пусть врёт ему, если такая умная.

– Почему не в общей?

– Ну… Подумала, что он здесь, – переминаюсь с ноги на ногу.

Птичник смотрит мне через плечо и прикусывает губу.

– Покажи руки, – приказывает он.

Я показываю пустые ладони, потом он обшаривает карманы моих штанов. Нет, не угадал, ножа у меня всё ещё нет, а таблетки я уже выкинула. И следующие выкину. И ты ничего об этом не узнаешь.

Он отпускает меня, кажется, разочарованный. Сестра плетётся за мной к общей, но стоит Птичнику зайти к Принцу, я сразу же сворачиваю к палате Кита.

Дверь легко открывается. Внутри снова никого.

Прости меня, Кит, но мне правда надо.

Опять подпираю дверь стулом. Меня Эда научила, когда мы закрывались ото всех, пили чай и разговаривали. Иногда это случаслось ночью, перед отбоем, и Птичник начинал ломиться в дверь, а мы смеялись. С Эдой всегда было здорово, и это точно не то, о чём я должна думать сейчас.

В противовес палате Ника, здесь светло и опрятно. Почти как у Ольги, только без фанатизма. Кровать аккуратно заправлена, и мне приходится приподнимать простыни и матрас осторожно. Под подушкой нахожу несколько книг – Ремарк, Косински и Чехов – Кит, должно быть, читает их перед сном. На столе стопки бумаги, чистой и изрисованной, стакан с кисточками и коробка акварели. Я начинаю листать рисунки, усаживаюсь на пол, раскладываю их вокруг. Всё такое знакомое. Вот санитары, вот Хриза – четыре рисунка, и на всех она в разных шарфах. Вот Эда и я, не знала, что он и меня рисует. И снова моё лицо, с длинными волосами, один глаз закрыт чёлкой.

Лицо моё, но это не я.

– Ты собиралась искать нож, а не пялиться на рисунки, – я поднимаю глаза. Сестра пожимает плечами. – Хотя, какая мне разница?

Мотнув головой, собираю стопку назад. Ножа нет, значит, он в комнате Ольги. Или в любом другом месте, где я не догадалась посмотреть.

Я не найду его. Сто процентов, ладно, девяносто девять, что не найду. Отделение большое, в нём должно быть множество мест, и мне жизни не хватит все их обшарить. Я могу продолжать пытаться, обыскивать комнаты, но зачем теперь, когда я понимаю, что в этом нет никакого смысла.

Я как раз стою, подавленная этой информацией, когда Птичник собирает зовёт нас в общую комнату.

Все ждут только нас двоих. И говоря все, я имею в виду и Хризу тоже. На ней узорчатый красный шарфик, в руке белая с бордовым чашка кофе, ногти подкрашены оранжевым. Для контраста у неё под глазами серо-синие круги.

Нас мало. Без Эды тихо и пусто, Кит и Ольга молчат, Ник вытирает полотенцем мокрые волосы. Они, я, сестра, и больше никого. Я бы хотела, чтобы здесь была Эда, она бы отвлекала меня. Не пришлось бы слушать Хризу, которая как раз, сделав глоток кофе, начинает говорить.

– Я решила рассказать вам сама, потому что… Так просто правильно. Мне сегодня мэйл пришёл, – она поворачивается к Птичнику. Тот слушает так же внимательно, как Ольга, а вот Ник уже зевает. – Есть новости.

– Короче, дамочка, – выдаёт Ник. Кит постукивает карандашом по блокноту, сестра фыркает.

– Мог бы и повежливее, – шепчет Ольга.

– С чего бы?

– Тише, – вступает Птичник.

– Я пришла сюда слушать не тебя, – Ольга обжигает Ника взглядом, кружка в руке Хризы мелко дрожит.

– Если вы ещё и подерётесь, будет вообще весело.

– Молчи, – шиплю я.

Ник принимает это на свой счёт.

– Что?! На тебя что нашло, Психе? – с каждым словом он повышает голос.

Сестра хихикает, Кит занёс карандаш над блокнотом. Я скорее чувствую, чем вижу, как напрягся Птичник. И замечаю, что Хриза быстро дёргает носком туфли. Ольга надулась и смотрит на всех исподлобья, а Ник почти срывается на крик.

– Вам всем так интересно её слушать?! Я один только хочу узнать, что происходит с Эдой, и…

– Хватит уже спрашивать всех об этом! – теперь кричит и Ольга.

Чувствую себя виноватой. Случайно, но я их спровоцировала, и теперь сестра это заметит и будет напоминать постоянно, она всегда так делает.

– Тише! – Хриза взмахивает рукой.

Может, она хотела прикоснуться к плечу Ольги, сделать успокаивающий жест или одёрнуть Ника. Вместо этого она разжимает пальцы.

Бордово-белая кружка разлетается осколками об пол. Кофе выплёскивается в полёте, остаётся каплями на халате Хризы, на моих и Ника пижамных штанах. Все замолкают.

В наступившей тишине, Хриза шумно выдыхает.

– Совсем скоро к нам приедет комиссия. Они собираются проверить работу отделения, ваше состояние, и прочее, что там обычно проверяют комиссии? – она смотрит на Птичника, но тот только пожимает плечами. Помощи ей ждать не от кого.

– Я просто хочу, чтобы мы прошли, и я смогла лечить вас дальше. Чтобы всё было нормально. Ничего больше.

Я оглядываюсь на Кита, и он подмигивает мне. Так мы ей и поверили.

– Я не прошу от вас чего-то особенного. Я понимаю, что вы не можете себя контролировать. Это не вы, это болезнь. Но попытайтесь, хотя бы попытайтесь не вредить себе и другим, – она дёргает рукой, стряхивая с халата капли кофе.

Мы молчим. Молчим слишком долго, так, что Хриза выходит, оставляя на полу современное искусство в виде пятен кофе и осколков кружки. И нас.

– Ник. В палату, – холодно бросает Птичник.

– Я спокоен.

– Сейчас же!

Это работает. Ник, бурча себе что-то под нос, уходит. Птичник за ним, полы халата развеваются, как мантия. Потом бесшумно ступая чистыми носочками, удаляется Ольга, за ней исчезает Кит, даже не посмотрев на меня.

Остаёмся только мы вдвоём. Сестра усмехается.

– А ведь это ты их спровоцировала.

У меня нет никакого желания ей отвечать.

Я сажусь на пол и начинаю собирать осколки чашки Хризы. Но до того как мне приходит в голову идея вскрыть ими вены, в комнату влетают санитары. Меня выгоняют, сестра уходит за мной.

На штанах противно-мокрые кофейные пятна. Эду и Ника заперли. Кит не обращает на меня внимания. Сестра-близнец меня ненавидит.

Не то чтобы я не привыкла к подобным ситуациям. Но сейчас жалею, что не успела оставить хотя бы один острый осколок.

Уран

Иногда мне нужно где-нибудь укрыться.

Пациенты занимают шесть палат из девяти. Ключ от седьмой я держу отдельно, во внутреннем кармане халата. И когда мир вокруг становится слишком невыносимым, я запираюсь изнутри. Пациенты не знают, где я. Санитары не знают, где я. Только Хриза в курсе, это же Хриза, ей нужно знать и контролировать всё.

Самое сложное: выскользнуть незаметно назад, вернуться на свой пост, на Насест, как они его называют.

Они, кстати, неплохие люди. Больны и запутались в лабиринте собственного разума, не таком, который у нас в саду. Стены в нём высокие – не перебраться, прочные – не разрушить. А выхода временами нет вообще. Хриза верит, что сможет их вылечить, хотя бы кого-то, но я не уверен. Как изгнать демонов из Эвы, Кита и Ника? Как вернуть Эду в реальность?Как, в конце концов, достучаться до Принца, даже я забываю, как его зовут, эти их прозвища очень прилипчивы, и ведь хорошо отражают суть вещей, будто они видят больше нас, будто собственное сумасшествие им помогает.

Я слишком много говорю не о том – сам запутался и устал. Ночью я обычно ухожу в общежитие для сотрудников, полкилометра от основного больничного корпуса, но уже неделю торчу здесь. Временами слышу, как кричит Принц, разговаривает сама с собой Эда, и ходят по коридору ночные санитары. Не знаю, что я делаю. Это место: корпус, окружённый лабиринтом, девять палат и дверь с окном в конце коридора – оно затягивает. Если не считать психозов, к которым я привык, здесь удивительно спокойно.

Иногда я признаюсь себе, что прячусь от мира вокруг. Бывают ночи, когда я лежу на больничной кровати, смотрю в белый потолок, и становится страшно. Если мне так хорошо здесь, если я нашёл своё место в отделении, не схожу ли я сам с ума?

Но потом я включаю логику, и меня отпускает.

Я не схожу с ума.

Мне просто нужно спокойное и тихое место.

Я не уклоняюсь от темы. Не хочу рассказывать про то, о чём вы спрашиваете. Ладно, вы не спросили прямо, но я отлично понимаю, на что вы намекаете.

Мой маленький, мерзкий, давно-уже-не-секрет.

Какого чёрта я, молодой, сообразительный, хороший специалист работаю непонятно где, не пытаясь продвинуться выше? Это не я себя хвалю, это реальный вопрос. Ладно, Хриза, у неё тут неограниченное поле для экспериментов, но я…

Я же говорил, что мне надо где-то укрыться.

Когда-то я думал, что меня вообще на работу в медицину не возьмут. И для такого пессимизма была реальная причина. Большая больница, три десятка пациентов, лечащий доктор-профессор и два медбрата, одним из которых был я.

Тот парень оказался клиническим суицидником. Попыток самоубийства больше чем у Психе. Он ненавидел весь мир, а больше всего себя. За ним нужно было постоянно следить, не отвлекаясь ни на минуту.

Даже на одну чёртову минуту.

Я прибежал туда, когда санитары уже уносили тело. Формально им нечего было мне предъявить: меня срочно позвали в другой конец коридора. Второй медбрат тоже отвлёкся, тот парень был откровенно безнадёжен, и, цинично звучит, но у многих врачей и более здоровые пациенты умирают постоянно.

Но людям всегда нужно кого-то обвинить.

Меня уволили. Это было ожидаемо. После я объездил десяток больниц, обзвонил сотню, пытаясь найти новую работу. И везде они узнавали о происшествии. А узнав, находили причину мне отказать.

Про это место я узнал случайно, из объявления. Больница за городом, нужен работник в психиатрическое отделение. Предоставляется общежитие. Полная глушь и конец карьеры.

Мне идеально подошло.

В отделении никому не интересно, что я сделал. Может, снаружи уже и забыли об этом, но я не хочу проверять. Я прячусь здесь, в тишине.

На самом деле, я благодарен за то, что меня взяли. А больше всего за ту фразу Хризы. В первый день в отделении я сам спросил, что она думает о том происшествии. Мне было любопытно. Я боялся, что она не захочет со мной работать.

И она ответила: «Ты не виноват».