Звенели Цепи часть II

***

Древнее чудовище, что дремало миллионы лет на дне океана, пробудилось. От движений его могучего тела планета затрепетала, а ледяные звезды безбрежного космоса этой ночью светили ярче, приветствуя старого друга.

Но для Роберта стали ярче только лампы его одиночной палаты, а от слабых движений тела туго затянутая рубашка даже не изменила очертаний. И все же чудовищем был именно он.

Мужчина разлепил отекшие веки и уставился в глянцевый потолок тупым, непонимающим взглядом. Где он? Мгновения растягивались в минуты. Неужели смерть так и выглядит? Ни Зала Предков, ни бескрайних равнин, ни безбрежного неба над головой? Он не ощущал тела — ни рук, ни ног, ни даже головы. Все как в тумане.

Он лежал в белоснежной комнате с выпуклыми стенами, на мягком полу, не в силах пошевелиться. Неизвестно, сколько Роберт так пролежал, вспоминая последние моменты истекшей жизни, почему-то не в силах плакать, хотя скорбь поглотила его всецело.

В конце—концов он услышал приглушенные голоса, и череда металлических звуков, предвосхитивших открытие двери, огнем прожгла его мозг. Внутрь вошли… люди?! Кровь в висках заструилась, отдавая в зубы, в голове мелькнула ужасная мысль, что никакого лагеря не было, а он остался лежать на казарменной площади крепости Кинар, пойманный в магическую иллюзию. Сейчас она развеется, и его живот пронзит холодная сталь меча какого—нибудь пехотинца, а может и того хуже — он умрет здесь, так и не поняв — где реальность, а где мираж. Нет. Нет!

— Освободите меня! — Беззвучно пророкотали его ссохшиеся связки.

— Освободите меня! — Прохрипел он уже громче, вызвав тревогу на лицах вошедших.

Люди, облаченные в белое, остались стоять в проходе, пропустив чернобородого мужчину. Линии его сосредоточенного лица были грубы, и все же он не казался угрожающим, несмотря на широкие плечи и уверенную походку.

— Явите свой истинный облик, трусы! — Сказал Роберт уже отчетливее, пытаясь высвободить руки из ремней. Раздался легкий треск разрываемой ткани, один из стоящих в проходе дернулся, но чернобородый остановил его, подошел к Роберту и присел рядом.

— Кто я, по-вашему? — Спокойно спросил он.

— Ты либо маг, либо мираж! — Прохрипел Роберт, содрогаясь всем телом.

— Вы ошиблись, я ваш друг.

Человек замер в напряженной позе.

— Среди людей нет друзей оркам.

— Но позвольте узнать — с какой планеты вы и те люди, о которых вы говорите?

— Планета НакХал.

— А я человек с планеты Земля. И мы ненавидим накхальских выродков за то, что они так похожи на нас.

В прозрачном льде голубоватых глаз склонившегося над ним человека Роберт увидел непостижимую глубину, напомнившую ему прозрачные воды озера Роз, омываясь в котором, он впервые увидел ее. То был прекрасный солнечный день, наполненный ультрамарином безоблачного неба. Один из тех дней, которые заставляют тебя поверить в чудо. Видимо, вера его оказалась сильна, потому что чудо с ним тогда действительно случилось. И не покидало до самой смерти.

Упругие ремни стянулись и обвисли, тело человека обмякло — он лег и устало закрыл глаза.

— Ты маг? — Спросил он, стараясь не уснуть.

— Лекарь. — Ответил чернобородый, давая рукой сигнал санитарам послать за медсестрой, в чем не было необходимости, потому что весь свободный персонал столпился за их спинами.

— Я поверю тебе, лекарь... А мы и не знали, что в космосе есть кто—то еще. Ты можешь считать меня лжецом, но на моей планете я погиб, и почему—то оказался здесь, у вас. Я все никак не могу умереть. Почему?

Он ощутил прикосновение сильных рук лекаря.

— Вы не должны засыпать, иначе не сможете вернуться. Сейчас моя помощница сделает вам укол, и сон пройдет. Только не спите.

Роберт расплылся в блаженной улыбке, он и сам не хотел засыпать, но уже не мог открыть веки.

— А если не усну — вернусь к своим родным? — Спросил он заплетающимся языком, заставив чернобородого выхватить шприц из рук медлительной медсестры и сделать укол самому.

Из-за тотальной усталости он даже не почувствовал иглы, но очень скоро все его разрозненное, рассыпавшееся сознание собралось воедино, встряхнув его сильным разрядом, и он широко открыл глаза, вдыхая запах удивительной реальности.

— Именно, — улыбнулся мужчина, отдавая шприц медсестре.

Его везли по коридору с большими окнами, залитому солнечным светом. Коляска плавно скользила по гладкому полу, всюду мелькали зайчики и зеленоватые тени от деревьев на улице. Тело ощущало сухое тепло и наполнялось энергией солнца. Шевелить ногами он мог прекрасно, но вот ходить пока не получалось, хотя Роберт и чувствовал в них силу и свежесть. Руки его были мягко, но крепко привязаны к подлокотникам, но он не тревожился по этому поводу. Он узнал, что на этой планете вообще никто не владеет магией, и что тут всего одна господствующая раса, а орки — лишь персонажи выдуманных историй, и у них зеленая кожа.

“Забавно” — подумал он тогда, но когда ему показали цветной рисунок орка, Роберт сильно удивился. Все, кроме цвета кожи, совпадало. Может быть, тот, кто нарисовал это, бывал на их планете? “Наши технологии еще не достигли уровня, который бы позволил нам совершать полеты между планетами. Тем более, что НакХал, должно быть, находится очень далеко отсюда” — ответил ему тогда Адриан — так звали чернобородого.

Коляску тряхнуло на небольшом порожке, а Роберт думал о возможности перемещения душ умерших разумных существ между планетами по всей Вселенной. Но ведь он переселился во взрослое тело, а не родился здесь. Что стало с душой, которой это тело принадлежало до него? Может, он вселился в тело умершего? И надо же — в человеческое. Роберт закрыл глаза, восхитившись иронией того, кто всем управлял. По прижатым к подлокотникам рукам пробежали мурашки.

**

— Я часто вижу вас задумавшимся, Роберт. Вам хорошо думается? — Адриан стоял к нему спиной, смотря в окно. Погода за тонким стеклом была капризной, но все же приятной. Деловитый ветерок усердно гнал облака, так что тени от рощи, раскинувшейся в парке лечебницы, то исчезали в тихой гавани небесных барашков, то заполняли все вокруг. Но очень скоро это проходило, и цунами света вновь поглощало мир.

— Прекрасно, а что? — Он прошел к кожаному дивану и с уютном хрустом погрузился в его темные недра. Долгая ходьба все еще утомляла его, а ведь до этого он два часа пробыл в саду.

— Вам у нас нравится?

— Неужели вы намекаете на выписку?

Адриан повернулся к нему. Выскобленную щеку стремительно поглощала тень гонимого на запад облака.

— Еще не время. Вы часто вспоминаете семью?

— Каждый день, а что?

— Я восхищен миром, о котором вы мне поведали. Он прекрасен. Жесток, конечно же, но не в пример прекрасен. Будь моя воля — я бы ничего не менял. Честно. Но вот у вас наблюдается улучшение, и единственный тревожащий меня вопрос — когда оно перерастет в новый приступ?

— Я не совсем понимаю вас, доктор.

Адриан усмехнулся.

— Послушать со стороны, так это я пациент психбольницы.

Роберт сохранял спокойствие, смотря на вновь отвернувшегося к окну Адриана.

— На меня давят, Роберт. Я бессилен более скрывать от вас правду.

— Правду? Какую? — Тон голоса Роберта подернулся дымкой волнения.

— Простите, что позволил себе все эти слова. Их следовало сказать в конце, но тогда они не будут такими значимыми. Роберт. Я сейчас вам кое-что скажу. Слушайте внимательно, пожалуйста, и постарайтесь отнестись к этому серьезно. Впрочем, отнеситесь к этому как угодно, но знайте — я серьезен. Вы готовы? — Адриан по-прежнему стоял спиной к дивану, монолитом застыв перед окном.

Роберт оторвался от кожаной спинки и оперся локтями о колени, сцепив руки в замок и уперевшись взглядом в рисунок на полу:

— Готов.

— Как вы уже знаете, в первую нашу встречу я подыграл вам, сказав, что мы ненавидим людей с НакХала, чтобы успокоить вас и помочь вам. Это правда. Но правда так же в том, что это была не первая наша с вами встреча. С вами — именно с вами, не с этим телом, а с вами, Роберт, или, если быть точным, Лорнгрэйн. Ваше настоящее имя — Роберт. Вы были моим пациентом полтора года. Полтора года назад ваша спокойная и размеренная жизнь треснула, когда одним прекрасным утром вы проснулись у себя дома и начали собирать вещи. Когда жена спросила вас, куда вы собираетесь, вы ответили, что шаман Кэх приказал выступать на рассвете, чтобы успеть соединиться с другим отрядом. Вы это помните?

По мере повествования Роберт менялся в лице. Доверие к Адриану не позволяло даже помыслить о том, чтобы тот лгал.

— Я помню ту битву под предводительством Кэха. И наш долгий поход до нее. Только это.

— Верно. Не знаю, какие ухищрения применила ваша жена, но уже в шесть часов утра вы были у меня на осмотре. Вы серьезно больны, Роберт. И мы не знаем — чем. Выдуманный вами мир детален и продуман. Мы ни разу не смогли поймать вас на путании какого—то события или даты — описав однажды обстоятельства, присущие тому или иному событию на планете НакХал, вы всегда с точностью воспроизводили их, будто это было на самом деле, и вы просто возрождали эти события в своей памяти. Никакое лечение вам не помогало, а пару месяцев назад вы окончательно потерялись в своем мире и стали забывать то немногое, что знали о нем. Роберт, вы слушаете меня?

Он кивнул.

— Насчет смирительной рубашки — видимо, когда на вас, как Лорнгрейна, применяли ту золотую магию, именно в эти два раза вы становились очень агрессивными и очень сильными, особенно для своего истощенного состояния. Двое наших санитаров до сих пор не совсем уверенно ходят.

Роберт взглянул на своего доктора.

— Хотите сказать, что я шизофреник, и вся история моей жизни — выдумка сломавшегося мозга?

— Да.

— Нет. Нет… — Он вновь откинулся назад, погрузившись в мягкое лоно дивана и закрыв глаза.

— Ведь я — орк. Не человек. Люди — это вы, а я… — он посмотрел на свои руки — бледные ладони с глубокими линиями судьбы, тонкие серо—белые запястья. А ведь совсем недавно его руки были совсем другими.

Доктор смотрел на него, поджав губы и сдвинув брови от испытываемой печали, которой некуда было вылиться.

— Послушайте, Роберт. Здесь ваша жена. Она очень хочет вас видеть. Вы непротив?

Он поднял растерянное лицо, помолчал пару секунд, как-будто рисуя в голове сцену встречи с женщиной, лицо которой никогда не видел. А затем кивнул.

Адриан исчез в дверях, а Роберт остался наедине с тишиной и собственными мыслями, гремящими, как чугун. А что, если ему врут. Если он до сих пор в той проклятой крепости. Но зачем? Его могли сотню раз убить или снова отправить в тюрьму, пытать. Нет. Адриан не лжет. Значит, он действительно…

Послышались быстрые неровные удары женских каблуков, приближающихся к кабинету. Дверь распахнулась — и от нового потрясения у Роберта подкосились ноги. Это была Дарка. Да, очеловеченная. Но Дарка. Она застыла в паре шагов от него, едва сдерживая слезы. Она его любит. А он даже не знает ее настоящего имени. Посмотрев в глаза стоящему позади женщины Адриану, Роберт произнес:

— Жену я все же себе выдумать не смог.

Доктор не изменился в лице, пытаясь понять значение сказанного, а он уже шагнул навстречу любимой, сверкая слезами на впалых щеках.

— Ты была там, в выдуманном мной мире. Тебя звали Дарка, и у нас было трое детей. Первенец — мальчик, а следом за ним родились две прекрасных девочки. Но потом вас… Вас всех… — Он разрыдался, обхватив руками ее шею и уткнувшись в душистые каштановые волосы.

— Я знаю, милый, — сказала она тем самым голосом, каким заигрывала с ним при первой встрече, скользя меж гладких озерных вод, пронзив его узкую грудь копьями далеких воспоминаний.

— Мне стыдно спрашивать, но как тебя зовут на этой планете?

— Дакара, — ласково улыбнулась она.

***

— Как самочувствие? — Адриан присел к нему на скамейку, доставая пачку сигарет из внутреннего кармана.

— Думаю, как забавно все получается. Сначала я забыл свою человеческую жизнь, и стал орком, теперь я должен забыть свое выдуманное прошлое, и вновь стать человеком. Должен признаться, первое было легче. — Роберт раскинул руки за деревянную резную спинку и щурился от припекающего солнца, бьющего сквозь прямые ветви раскидистой дубравы.

— Огоньку, — попросил доктор, хлопая себя по груди.

— Второй месяц как бросил, — улыбнулся Роберт.

Адриан окинул взглядом своего пациента: широкие плечи, округлившееся лицо, ровная спина, крепкие руки с плотными пальцами, синева щетины, въевшейся в массивную челюсть. Доктор бросил непочатую сигарету в витиеватую урну у конца лавки.

— Жена все еще терпит?

— А куда ей деваться? Она все понимает. Не хочу возвращаться домой раньше, чем буду уверен, что снова не впаду в бред. Денег у нас достаточно, так что могу себе позволить. К тому же я езжу к ней почти каждый день, просто не ночую. Разница-то…

— Чего конкретно ты ждешь?

— Не знаю… Какой-нибудь внутренней уверенности, что ли.

— Тебе нужен психолог. Или гипнотизер. Страх перед тем, что ты не можешь контролировать — это естественно.

— Но как же мне быть, Адриан? Как я могу ходить по улице, делать покупки в магазине, водить машину, спать рядом с любимой женщиной, зная, что в любой момент могу провалиться туда? Ты можешь себе такое представить?

— Мы все рискуем. Никто не застрахован от этого. Шизофрения, конечно же, на пустом месте не возникает. Но для самого человека она всегда возникает неожиданно. Но ты излечился. Я верю в это. Странно, но исцеление это произошло как раз после того, как твоя выдуманная жизнь подошла к концу. Как-будто тебе необходимо было прожить это для того, чтобы вернуться.

Тем временем за зеленой кущей прогремел трамвай, и на улицу высыпали новые люди. Они проходили мимо, бросая взгляды на двух мужчин, что задумались о чем—то, сидя на изящной лавке возле небольшого фонтанчика в виде двух маленьких ангелов.

— Я снова начал писать, — начал Роберт, — в голове роятся мысли, предложения — их должны услышать другие. Это будет что-то вроде автобиографии. С Лорнгрэйном в главной роли. Если смогу дописать это, и со мной все будет впорядке, то, пожалуй, успокоюсь.

— Как долго ты готов откладывать жизнь, Роберт? Никто от этого не застрахован. Никто.

— Ты прав… Но никто не знает, как это страшно — помнить, что ты считал себя другим существом, что ты мог убить близких тебе людей, не моргнув при этом глазом. Все достижения человечества — техника, политика, социум, космос — все это ничтожно перед распадающейся вселенной, имя которой — мозг. Отчего человек так хрупок?

— Не знаю. Твоя вот вселенная вновь собралась воедино. И теперь ты здесь. Собираешься писать книгу. Что мы знаем о самих себе? Очень многое. Но сколько не знаем? Может быть, будь нам известно больше, мы бы думали совсем иначе. Что наши тела совершенны и чудесно противостоят агрессивной внешней среде. Кто знает…

— Видев стольких душевнобольных, ты еще умудряешься оставаться романтиком. Тебе тоже нужно начать писать, Адриан.

— Может быть, может быть. Ну, мне пора.

— Да и я уже давно сижу. Ты домой? Нам по пути.

Поднимаясь, доктор пошарил во внутреннем кармане, вновь доставая сигареты. Черно—желтая пачка полетела в урну. Роберт оглянулся на звук.

— Давно хотел бросить. — Сказал Адриан, нагоняя своего пациента.

**

Светлый паркет отдавал осенью на солнце, что прошивало эту комнату насквозь через синеватое стекло окон.

Он все еще был расслаблен после сеанса медитации, завершившегося каких-то десять минут назад. Здесь, на пятьдесят седьмом этаже уносящегося ввысь небоскреба, располагался офис мистера Тчанга — буддистского монаха с тибетскими корнями. Сюда стекались искатели со всего Ньюфаундленда, но это было неважно. Пятьдесят седьмой этаж — именно в пятьдесят семь лет он умер, сгорев в огне собственной ярости. Совпадений не существует — так он считал, входя в офис, о котором узнал в глобальной сети.

Несмотря на то, что мастер Тчанг проводил три сеанса медитации в день, на каждом из них были разные люди, хотя никаких правил, запрещавших людям присутствовать на всех трех, не было. И все же никто не задерживался здесь более чем на час.

Все куда-то спешили. “Избитая фраза” — подумал он, смотря на застывшие далеко внизу колонны машин, размываемые маревом от еще не успокоившегося полуденного диска высоко вверху. На его ногах, уложенных в позу лотоса, лежала толстая тетрадь в кожаном переплете. Он взял ручку, звонко хрустнув пальцем, и к неразборчивому нагромождению слов, иногда оставанливаясь, начали добавляться новые:

“ … моя шизофрения — больше, чем болезнь. Теперь это образ жизни. Болезнь приходит и уходит, либо остается с тобой до конца, я же не знаю, здоров или болен, и живу в кредит, выданный мне моим собственным мозгом. Когда-то я ненавидел людей, теперь ненавижу орков.

Нет. Я их боюсь. Когда вижу по телевизору или на прилавке киоска — сразу прячу глаза, стараюсь не смотреть. За столько времени уже следовало бы забыть их мелкие детали, но я до сих пор все помню. Книга почти дописана, многое пришлось выдумать, потому что забыл, но лицо Лорнгрэйна, наверное, мне не забыть никогда.

Док сказал, что это нормально. Мозг так много потратил на создание всего этого, а потом еще больше на то, чтобы убедить себя в реальности собственной иллюзии… Перечитал последнее предложение — романтично.

Никто не знает, каково это — жить на грани. Все думают “Вот, излечился, живи да радуйся”. Нет. Я живу в постоянном страхе. Страхе потерять все в один момент.

Это как идти через луг в грозу. Каждый раз, когда совсем рядом бьет молния, и гром разрывает барабанные перепонки — ты видишь, как моргает Бог. И в одно такое мгновение тебя может не стать. Ты идешь. Совсем здоровый, к дому, к теплу, но что ты можешь сделать с молнией? Ничего. Весь во власти случая. Случая!

Да, это можно сказать про любого. Никто не застрахован от неожиданности. Но лишь за мной она ходит по пятам. Времени все меньше — теперь я это понимаю. Я так до сих пор и не почувствовал хоть какой—то уверенности в завтрашнем дне, и, думаю, даже когда книга выйдет в тираж, ничего не изменится. Смысла отказывать себе в полноценной жизни не было. Я понимаю, особенно сейчас, после медитаций и бесед с Мастером, что жить следует только этим мгновением. Что, кроме него, в жизни ничего более не существует. “Завтра” никогда не наступит, “вчера” никогда не вернется. “Сейчас” — слово длиной в жизнь.

Жизнь — это танец, что горит, пока Он не сомкнет век.

Да и в конце-то концов. Когда это случится, мне уже будет все равно. Остается только надеяться, что я совсем обезумлю и попаду под машину, или свалюсь с моста, захлебнусь, разобьюсь… Пусть лучше так, чем постоянно причинять боль...“

Рука его застыла. Скрежет металла, что громыхнул внизу, сбил с мысли. Он отложил тетрадь, встал и подошел к окну.

Стройные ряды автозастоя исказились — огромный грузовик был там совсем не к месту, он стоял неровно, а позади него пустая дорога была окаймлена разлетевшимися в стороны искореженными машинами. Он прижался к стеклу. Вот так авария. Сегодня ее покажут по телевизору. Дверь открылась — мистер Тчанг, позвякивая чайной ложечкой, просеменил к окну. Мастер ничего не сказал, лишь посмотрел на Роберта, затем на сжимаемую в его руке тетрадь. Снова на него.

Взгляд Мастера казался таким многозначительным, способным выразить куда больше, чем приземленная беседа. Раньше он думал, что это часть его образа, актерская игра, но глаза монаха искрились каким—то загадочным смыслом даже когда тот поливал фикусы из пульверизатора.

— Вы пишете? — Участливо спросил Мастер, желая спросить, что именно он писал.

— После медитации все лишнее из головы исчезает. И когда поток мыслей возвращается — на поверхность всплывает только самое нужное. То, что отображает суть. — Ответил Роберт.

Мастер еще раз взглянул на загнутый чернилами наружу, исписанный лист.

— Многовато для сути, не находите? — Улыбнулся он.

— Вы правы. Но как быть? Душа требует красивых оборотов.

— Мы можем видеть красивое, — Мастер смотрел на аварию, — лишь потому, что носим красивое в себе. Так же с ужасным и всем прочим. Никто так не любит произведение, как сам автор, не правда ли?

— Нет, мистер Тчанг. Бывало и так — что-то писалось на скорую руку, на удачу — и люди благословляли написанное. А над чем—то ты корпишь, все кажется идеальным. А в итоге только критика, критика, критика…

— Речь не о людях, а об авторе. Вкус у всех разный. Потому что красота внутри людей тоже разная. Но кое-что нас объединяет. Каждый ставит свою красоту в центр угла, какой бы ужасной она ни была. С ней все сравнивает, от нее танцует. И это хорошо. В этом все мы.

Роберт смотрел на пожарных, пытающихся вытащить людей из перевернутых машинах. На толпу, что постепенно собиралась — кто-то растерянно стоял рядом, кто-то пытался помочь. Он был частью всего этого. И одновременно — так далеко.

Он распрощался с мистером Тчангом и направился к лифту. Золотое солнце, отраженное, казалось, от самых красных листьев, вынуждало щурить глаза, превратив внешне лифт в скоростной огненный болид, готовый разбиться о землю.

Машина была припаркована неподалеку, придется немного прокатиться дворами из-за той аварии.

Продолжал ли он бояться? Несомненно. Но страх всего лишь означал, что он еще здоров. Теперь он жил дома, с Дакарой. Все стало совсем как раньше, будто и не было этих трех лет.

Машина прыгала из тени в свет, минуя здание за зданием. На сегодня хватит писанины, хотя он и написал всего ничего. Конец всегда самый сложный. Закончить, пусть даже книгу — значит расстаться с частичкой себя — думал он. Многие очень этого желали — поскорее дописать, выпустить, начать что-то новое, ведь идеи уже имеются. Он и сам раньше был таким. А теперь? Дакара мечтала о ребенке. Адриан сказал, что он не обязательно будет с его недугом, что есть шанс на рождение абсолютно здорового малыша. И когда он допишет, то, как и обещал… Об этом не хотелось думать. Не сейчас. Колеса прыгнули на лежачем полицейском, и автомобиль выехал в разгорающееся марево опустевшего шоссе.

Жена ушла в ванную, а он, раскрасневшийся, блаженно лежал под лунными лучами, раскидав влажные простыни и смотря на мотыльков, кружащихся у лампочки на балконе. Дул нежный ветер, лаская уставшие ноги. Из глубины дома доносилось уютное пыхтение водной струи.

Роберт прикрыл глаза, губы его невольно вытянулись в улыбку, он потянулся, зевая, и провалился в сон. Как всегда, сначала ничего не было. Вернувшаяся Дакара прикрыла балконную дверь, не до конца — чтобы не было жарко, потушила светильники в спальне и легла рядом, обняв руку мужа.