Последний день

Оригинал здесь.

Сложно описать, насколько я обожаю своё обмундирование. Дело даже не в идеальной посадке, функциональности или эстетичности. Надевая форму, я могу позволить себе быть кем-то другим.

Это просто: меня не зря учили в Военной Академии. Отец всегда говорил, что я слишком хрупка и наивна для этого мира, а китель, словно бронежилет, защищает сердце от ударов судьбы. Он всегда любил преувеличивать, особенно если дело касалось меня. Когда-то это казалось милым, трогательным и смешным. Сейчас – только смешным. В сегодняшних реалиях быть хрупкой непозволительно. Только обладая достаточной твёрдостью, ты можешь надеяться, что огромная отлаженная махина власти не перетрёт твои кости в порошок и не удобрит ими почву под сапогами.

Вся универсальность таких машин состоит в том, что неважно, кто стоит у пульта управления, чьей воле подчиняются бесконечные винтики системы. Она работает. Точка. Если убить оператора, устройство останется. Чтобы изменить привычный порядок вещей, придётся устроить диверсию: уничтожить всё. Но что тогда останется? Тысячи оплавленных, ни к чему непригодных деталей? И в тысячи раз больше – полностью уничтоженных, распылённых в воздухе, оседающих на пол несмываемым осадком. Плохой выход.

Я так и сказала на последнем собрании, но разве кто будет слушать? Там собираются люди двух видов: те, кто привык действовать и те, кто предпочитает разговаривать. Я отношусь к последним, и потому все мои предложения и ремарки без сожаления отодвигаются в сторону. Все мои слова что карточный домик против их чертежей: мой вроде реальный, но шаткий, а у них – всё идеально и устойчиво. В теории.

Одно я знала точно: машину нельзя разрушать. Ставить другого оператора, но не того, который будет саботировать работу. Такого, кто будет постепенно, незаметно подменять винтики, перестраивать механизм, превращать его во что-то другое. Это могло сработать. Вот только при таком раскладе новый оператор не должен убивать старого, наоборот: свершить возмездие над убийцей и скорбно занять пустующее место.

Я заплела волосы в две французские косы, а затем в пучок. Волнение – худший враг в деле. От волнения спасают успокоительные, но мне этот вариант не подходит. Ещё хорошо возвращают жизнь в привычное русло ритуалы: заплести волосы так же, как и тысячи дней до этого, начистить сапоги, проверить исправность «беретты томкэт». Не самое лучшее оружие, но секретарю канцлера иного не положено. И сабля. Тоже не самая лучшая, но уж какая есть.

Вдох-выдох. Так-то лучше. В последний день волнение ни к чему. Всё пройдёт, как и обычно, за одним маленьким исключением. И всё нужно провернуть до четверти девятого, иначе мой карточный домик уж точно развалится.

Ещё одна традиция: покупка тюльпанов. Они всегда должны быть белыми и свежими, и куплены лично мной. И только у одного человека.

На углу улицы Правосудия и Красного бульвара как обычно расположилась мадам Грумман. Странная старушка с густыми седыми кудряшками; она казалось всю жизнь посвятила двум вещам: улыбке и цветам. Только у неё можно было найти нужный сорт тюльпанов, почти уничтоженных во время войны в Ландхолле. Белые, с гладкими, идеально ровными лепестками.

- Лиза, моя дорогая! - голос мадам Грумман сочетал в себе жеманность и хитрецу, а ещё был скорее мужским, чем женским.

- Доброе утро. Мне как обычно, пожалуйста, - кивнула я и протянула пальцы к сканеру.

За долю секунды цветочница ввела нужные данные, высветилась привычная сумма. Ещё доля секунды - и сканер считал рисунок вен с пальца. Мадам Грумман протягивала букет из двадцати трёх белых тюльпанов, надёжно укрытых от невзгод прозрачной прочной упаковкой.

Отсюда рукой подать до резиденции канцлера. Сегодня четверг, а значит, нужно зайти в комнату охраны. Там меня, как и каждый четверг, дожидается конверт. Да-да, канцлеру пишут бумажные письма. Стабильно, раз в неделю, на дорогой бумаге с красивой гербовой печатью. Мать есть мать.

Поднимаюсь на лифте до второго этажа – тоже дань традиции – и иду к кабинету.

Я кладу конверт на стол, из выдвижного ящика достаю нож для писем. Неудобный, несбалансированный. Ручка с гербом дорогая и массивная. Обладание такими вещами должно приносить радость. Наверное, так и есть. Мне же, как человеку, использующему этот нож, приходится испытывать другие чувства. В основном, раздражение.

Я сменила воду и поставила новые тюльпаны в вазу, вскрыла конверт. Потом обычно канцлер Кигер в одиночестве читает письмо и пишет ответ, а у меня есть полчаса свободного времени. В этот раз я отошла на несколько шагов и обернулась.

Кигер склонился над тюльпанами. Никогда он так не делал. Волнение всколыхнулось небольшой волной. Только не сегодня, сегодня должен быть самый обычный день, иначе… Достаю «томкэт», не спуская глаз с Кигера. Что, чёрт возьми, он там разглядывает. Пятно. На одном из тюльпанов алое пятно.

- Один тюльпан не бел...

Я спускаю курок. Осечка.

- Белый, - невозмутимо закончил Кигер и обернулся, обнажая саблю.

Чёртов «тип-ап»! Патрон застрял в стволе.

Дрянной пистолет – в сторону, дорогу сабле. Не многим, но всё же лучше. Мне бы рукоять попроще, без этой стилизации под ажурный лист, и самый простой клинок, лишённый бесполезных и никому ненужных вензелей. У Кигера в руках оружие моей мечты: простое, функциональное, строгое. Хорошо умереть от такого.

Я не питаю иллюзий. Чтобы хотя бы попытаться тягаться с канцлером в сражении на саблях, мне пришлось бы потратить с десяток лет на тренировки и надеяться, что молодость возьмёт своё. Либо, для верности, добавить ещё десяток…

Он делает выпад. Играючи, а мне приходится собрать всю реакцию и умения.

- Какое разочарование, Лиза. Придётся огорчить Хьюза плохой новостью.

Он отступает и переходит в оборонительную позицию, хотя мог продолжить атаку и, скорее всего, успешно.

- Ни слова об отце, - бросаю в ответ и делаю ложный выпад, переходящий в горизонтальный рубящий.

Ушёл. Ещё два колющих, последний он вынужден отвести влево ударом плашмя. Но я-то вижу, что он просто не хочет отходить дальше. Там стоит стул, но мне он вряд ли сыграет на руку, скорее наоборот. Кигер делает сомнительный выпад, слишком сильно подавшись вперёд. Явная уловка, но тело независимо от мозга пытается извлечь преимущество. Сближаюсь, остриё скользит над эполетами, ещё немно… Краем глаза вижу, как по небольшой дуге навстречу едет стул. Рывок влево, опираюсь на стол свободной рукой. Кигер спокойно уходит от смещённой траектории удара, остриё едва задевает воротник мундира.

Стул скользит мимо, а потом я теряю равновесие от подсечки. Кигер с силой доводит моё правое запястье до кромки стола, от боли и неожиданности ладонь разжимается; рукоять секунду балансирует на кончиках пальцев и соскальзывает. Звонко и дробно стучит сабля об пол.

- Очень жаль, придётся искать нового секретаря.

Символический замах. Звук открываемой двери. Кигер на мгновение отвлёкся, но я знаю, кто там. Пользуюсь заминкой, чтобы левой рукой дотянуться до ножа для бумаги.

- Хьюз, ты…

Слова тонут в хрипе. Нож ни черта не сбалансирован, но я так часто держала его, что смогла рассчитать скорость и траекторию, даже движение головы Кигера, и вогнала тонкое длинное лезвие в шею. Потом – обоюдный удар. Я попадаю в глаз, он – между рёбер.

Удача. Успела. Не найдут в теле канцлера пулю отца, не станет освободитель узурпатором.

Сталкиваю с себя хрипящего Кигера, встаю.

- Только не испорть всё.

И закрываю глаза. Не хочу видеть, как он стреляет. Вообще, не хочу смотреть. Так надо, так правильно. Будущий освободитель убивает узурпатора. В конце концов, для меня всё закончилось хоро...