Валенки-валенки

Снежные хлопья не спешили пролетать мимо окна со старыми деревянными рамами. Они все кружились поблизости, льнули к стеклу, словно любопытствовали, что за симпатичный парень там, у Степановны, с утра пораньше крутится у плиты. Он потешно пританцовывал и фальшиво, но от души, подвывал: «Медуза-а…». Замысловатым коленцам позавидовал бы африканский шаман, а пьяный скоморох умер бы от зависти.

Звонко шлёпая босыми ногами, в кухню прибежала Леночка, молодая жена плясуна-кулинара, нежная, хрупкая, как стебелек герберы, с такой же яркой солнечно-рыжей головкой. Пристав на носочки, чмокнула в гладко выбритую щеку, поймав такт, затянула в унисон Медузу. Наблюдая за снежной кутерьмой, с хрустом вгрызлась в предложенное ей яблоко.

Муж отвлёкся от плиты, в порыве нежности обнял остренькие плечики, поцеловал солнечную макушку, веснушчатый носик, заметив, что Ленка опять босиком, отправил искать тапки. Песня поползала по квартире.

Елена и Леонид, а по-простому Ленчик и Лёнчик, души друг в друге не чаяли. И не только пылкая юношеская влюбленность тому причина, а редкое совпадение вкусов, взглядов, стремлений и желаний. Что бы ни предложил Лёня, Лена поддерживала с невероятным энтузиазмом; любую причуду, любой женский каприз муж стремился исполнить немедленно. Но на пути семейного счастья вставала преграда, единственная, но непреодолимая — тёща.

Скрипнула дверь комнаты. Людмила Степановна покинула свои покои, хлопая тапками, побрела в ванную. «Медуза-а», — простонала она на входе, но во время спохватилась, сердито плюнула. Шум воды заглушил ворчание по поводу дурацких, привязчивых песен.

Сели завтракать.

— Ленчик, от окна дует, — супруг переставил табуретку вместе с сидящей на ней женой-худышкой подальше от коварного сквозняка.

— Чего это, дует? — встряла тёща. — Я все щели ватой протыкала.

Лена зазвенела ложечкой, размешивая не насыпанный сахар: сигнал «мама навзводе».

— Мама, это вы молодец! — тут же сориентировался зять.

Он положил на блюдце щедро намазанный маслом ломтик батона, хотел передать жене, но, секунду помешкав, предложил тёще. Та гнушаться не стала, приняла.

Вот тут бы сменить тему, и утро, пусть с натяжкой, всё же осталось бы добрым. Но Лёня не только молодой муж, но и неопытный зять, отхлебнув кофе, как ни в чём не бывало, продолжил:

— Но по весне окна все равно будем менять.

Именная ложечка с гравировкой «Людмила», выпавшая из дрогнувшей маминой руки, набатом зазвенела о кафель.

— Я подниму! — одновременно выкрикнули молодожёны и чуть не столкнулись под столом лбами.

Ленка скорчила мордочку, насупив бровки и надув губки, Лёнчик послал воздушный поцелуй.

— Лишь бы всё менять! Не зять — пункт обмена.

— Мама, ну, действительно, — Лена героически взяла огонь на себя, — все уже поменяли: и Николай Егорыч, и Кондратьевна, и Арсентьевна, а ты упираешься.

Людмила Степановна грозно загремела новой ложечкой о стенки стакана:

– Мама, значит, упирается.

Похороненная «внутренняя» актриса стала подавать признаки жизни. Людмила сама побаивалась этого состояния — оно ей было не подвластно, контролировать его совершенно не получалось. Но это вхождение в образ, настолько заманчивое и привлекательное, доставляло невероятное удовольствие, и удержаться от искушения закатить сцену не было никаких сил. Нет, она не испытывала ни пафоса, ни праведного гнева, которые обрушивала на нерадивого зятя, и то, и другое она талантливо имитировала. Сами собой рождались язвительные реплики. Тело послушно принимало эффектные позы, оживлялась мимика, а голос удивительно гибко передавал всю гамму чувств: от возмущения до сострадания молодым да неразумным. Такой амплитуде в подаче эмоций позавидовал бы профессиональный актёр.

— А почему мама упирается? — Людмила Степановна вложила в вопрос всю себя, без остатка, и сама же себе ответила целым монологом. — Да потому что Рокфеллеры, доморощенные, ремонт в новехонькой квартире затеяли, да не простой, а золотой. А когда всё там «разрушили до основания», деньги закончились, и «затем» не наступило. Теперь они живут у упирающейся мамы и мечтают и её квартиру сделать непригодной для жизни.

Под справедливыми упреками дети примолкли. Но отмолчаться не получилось. Кухонный спектакль подошёл к сцене взаимодействия со зрителями.

— Вот скажи мне, Леонид, что, нельзя было обои поклеить? Посмотри! — она постучала пальцем по оклеенной стене. — Розочки под шелкографию, красота ж какая! Десять лет уже, и еще сто провесят.

— Мама, — умоляюще взвыл зять, — ну, правда, я не хочу сто лет смотреть на розочки.

— Не хочешь розочки, поклей загогуленки, дешевле выйдет. Никогда не понимала этих евро! Почему голая стена дороже в сто раз?

— Не в сто.

— Не спорь!

— Не буду! К тому же мне пора, — зять выскользнул из-за стола. — Деньги сами себя не заработают.

В тёщином взгляде проскользнуло одобрение, но уже следующая Лёнина фраза, вылетевшая сама собой без предварительного обдумывания, убила все надежды на примирение:

— Жаль, поговорить не успели!

По драматичному вздоху тёщи зять в очередной раз убедился, что некоторые мысли лучше не озвучивать никогда.

— То есть, это — не разговор?! — полетело ему вослед. — Мамины слова — пустой звон!

Для пущей убедительности теща продемонстрировала ложечкой о стакан, что имела ввиду. Вышло пронзительно.

— Мамулечка, ну, зачем ты так?! — Лена подскочила к матери, принявшей позу Роденовского мыслителя.

Одной рукой обняла убитую горем за плечи, другой за спиной махала провинившемуся мужу, мол, отползай-отползай.

— Лёнчик хотел обсудить подарки на Новый год.

Мать уставилась на дочь так, будто видела впервые. Изумлённый взгляд вопрошал: «Кто ты, сумасшедшая девочка, и куда ты дела мою умницу?»

— Вы еще и праздновать собрались? — едва шелестя губами, выдала она на выдохе.

— А как же иначе?

— Да вот так — иначе. Пельменей наварить, окорочков нажарить, шубу, оливье. А какие подарки? Маленькие вы, что ли?

Вопрос был адресован зятю, провозившемуся в прихожей. Тот отступал, но не сдавался. Семейная жизнь преподнесла мужчине ещё не все уроки, приходилось учиться на ошибках:

— Как встретишь, так и проведешь, а пельмени мы и так круглый год едим.

— Хорошо, на тебя варить не будем. Что ж ты хочешь, милый друг?

— Фейерверк хочу.

Тёща наморщила лоб, соображая, что же это за такое блюдо, и пока в голове мелькали новомодные, созвучные «фейерверку», фондю, фрикасе, фрапуччино, зять вдруг разоткровенничался.

— У нас в интернате на Новый год всегда куча подарков от спонсоров была. Елка во дворе настоящая. Ольга Ивановна с нами хороводы водила. Сан Саныч, директор, Дедом Морозом наряжался. А фейерверки нам не разрешали, там с этим строго. Студентом был — тоже не до фейерверков, насчитался я тогда свои копейки. Теперь хоть и зарабатываю прилично, да тоже, выходит, не до этого.

— И почем фейерверки твои?

За спиной матери Лена, активно жестикулируя, закрывала ладонью рот, намекая мужу последовать её совету, но он, как всегда, в самый важный момент глядел в другую сторону.

— Да, по-разному… Но тот, который хотелось бы, тысяч пять.

— Сколько?! — мать схватилась за сердце.

Ленка продолжая одной рукой зажимать рот, второй подкрутила у виска. Вот это муж, как назло, заметил. Сразу нахмурился.

— Это ж такие деньжища и просто в небо? Пфук!

— Ну, — Лёня развёл руками, — выходит, так. Я же просто мечтой поделился.

Погрустневший, он направился к выходу.

Ленка рванулась за ним, как щенок за хозяином, хотела повиснуть на шее, прогнать грусть пылкими поцелуями.

— А посуда?! — окрик матери взял её порыв на поводок.

***

Собираясь в институт, Ленка носилась, как угорелая, из комнаты в ванную и обратно. Вещи словно сговорились. Большого труда стоило отыскать фен, тут же куда-то запропастилась косметичка. Спрашивать у мамы было равносильно беседе с оракулом: получишь мудрый, но бесполезный ответ: «Надо вещи прибирать!»

С этим не поспоришь, только куда ж их тут прибирать. Кроме Лены, мамы и недавно поселившегося здесь Лёнчика в небольшой квартирке в основном обитали шкафы: стенки, шифоньеры, пеналы, комоды, тумбы, доверху забитые неизвестно чем. Некоторые даже открывать опасно: груда хлама словно годами поджидает, когда отворят заветную дверь, чтобы наброситься на освободителя. Не поместившиеся в шкафах вещи теснились в коробках вдоль стен узкого коридора: старый пылесос и новый пылесос Ленке в квартиру; вентилятор, который выбивал пробки, и вентилятор, который не выбивал; подаренная кем-то, уже и не вспомнить, но скорее всего недоброжелателем, страшная кастрюля-скороварка («в жизни ей пользоваться не будем, они ж взрываются!»), магнитофон («да кто ж сейчас кассеты слушает?» «но он же японский!»)… И это далеко не весь перечень только видимого по картинкам на коробках мира вещей. А сколько «открытий чудных» готовили коробки-инкогнито, только до них не добраться!

Под прикрытием скорых Новогодних праздников, Лена навела порядок в собственных вещах: решила, наконец, избавиться от всего, что надоело, разонравилось или просто морально устарело. Два больших пакета притулились к рядам коробок вдоль стен коридора, тоже битком набитых хламом, только хламом первой необходимости, хламом неприкосновенным, на который наложено мамино табу.

Пробегая в очередной раз по коридору, Лена заорала в голос, когда из темного угла ей под ноги шмыгнуло что-то большое и шерстистое. При ближайшем рассмотрении неожиданность оказалась древним маминым валенком с проношенной подошвой. Видимо, ему надоело стоять в углу и он решил кинуться в ножки с мольбой решить его унылую судьбу.

— Мама, тут твои старые валенки под ногами мешаются. Может, выбросим?

— Сначала мои старые валенки мешаются, а потом мать старая мешаться будет…

— Ой, мамулечка, перестань, пожалуйста, я волнуюсь, что ты запнешься об это барахло.

— Отнесу своё барахло дяде Коле, он подошьет.

— Мама, ну зачем? Если хочешь валенки, давай, купим новые.

— Поставь на место, покупательница!

Лена вздохнула. Знать бы, где рваным валенкам место. Никуда мама их не отнесет, стояли они и будут стоять годами, как символ этого царства барахла, неприкосновенный и бесполезный. Ленке вдруг стало жалко мохнатых, стоптанных уродцев. Тут же появилась идея, как их еще можно использовать. С минуту она повозилась с валенками в темноте коридора, загадочно улыбнулась своим мыслям и поспешила в институт.

***

Поцелуй, хлопок закрывающейся двери, и Людмила одна в своей собственной квартире. Мысли, как снеговые тучи, давили на настроение. И зачем она подъедает мальчишку? Парень золотой: умный, работящий, Ленку на руках носит, да и с ней самой всегда вежливый, обходительный, наивный порой до смешного, зато искренний. О таком зяте только мечтать! Но одно дело мечтать, другое слышать по утрам «Медузу», по вечерам игрушки эти компьютерные и понимать, если б не злосчастный ремонт, она бы ходила у себя дома в чем хочется, поступала, как ей вздумается, и никто не покушался бы на её окна, валенки и остальное добро, а сердце бы не болело за каждый неверный шаг молодых.

К чему этот Новый год? Надо затянуть пояса, денег подкопить, а потом уже мечты — хоть фейерверк, хоть еще что. Сначала нужно, чтобы всё как у людей: квартира, машина, дача… И снова захлестнули волна возмущения несоответствием поступков детей ее представлениям о том, как положено быть. Вместо того, чтобы посмотреть сериал, довязать пятку носка для Ленки, она увязла в своих раздумьях.

Все. Хватит. Так и день пройдет. Надо к Арсентьевне зайти, давно хотели сравнить цены в Магните, Монетке и Пятерочке, а зятьёв у той аж двое. Вот где лихонько, и всегда есть, о чем поговорить.

***

По пути домой Лёня получил смс от жены: «Задержусь по дипломке, если мамы дома нет, выброси хлам».

Мамы дома не было. «Медузааа», — затянул Леня и, с энтузиазмом подхватив объемистые пакеты с барахлом, собрался быстренько отнести их на помойку, пока тёща не легла живым трупом у него на пути.

Тёщу Лёня любил. Со дня знакомства с Лениной мамой теплота и нежность поселились в его душе вместе с беспокойством и тревогой, возникли желания заботиться и оберегать. Но все попытки реализовать «души прекрасные порывы» натыкались на стену подозрительности и недоверия. Лёня очень переживал. Лена успокаивала мужа: дело вовсе не в нём. Мама растила Леночку одна. За все эти непростые годы ветрянки и коклюша, беготни между школами общеобразовательной и музыкальной, в условиях вечной экономии времени, денег и эмоций, у мамы выковался стальной характер и откристаллизовался взгляд на то, каким должен быть мир, в котором Леночка, самое дорогое, что есть у нее, будет счастлива. Любое малейшее несовпадение дает сбой программы и включает у мамы режим Терминатора.

В очередной раз простив тёще все причуды, Лёня с легким сердцем поспешил исполнить просьбу жены. Запнувшись в загромождённом коридоре, едва не растянулся на полу. Препятствием на пути к светлому будущему оказались коварные представители мира ненужных вещей — дырявые валенки. Не задумываясь, Леня подхватил и их.

— Людк, глянь, — Арсентьевна позвала подругу к окну, — твой на помойку что-то приволок и потопал куда-то. Опять поди, Ленке за цветами побежал, транжира!

Возмущение захлестнуло Людмилу, смывая, как цунами, все теплые чувства, которые она весь день намеренно вызывала в себе к этому недоумку.

Людмила кинулась домой, оценивать урон, нанесённый в её отсутствие. С первого взгляда она не смогла определить, что именно пропало. Коробки громоздились одна на другую, не давали быстро оценить ситуацию. Подозрительно опустел угол. Что ж там было? Банки? Вроде нет, все семь коробок на месте. Людмила еще раз оглядела завалы добра, нажитого непосильным трудом. Надо бежать на помойку, там разобраться будет проще. С сапогами возиться долго, молния у них сопливая, Ленка говорила про валенки. Худые, но до помойки-то добежать. А где они? Тут Людмила поняла, из-за чего осиротел угол.

Только выскочила из подъезда, сердце почуяло недоброе. От мусорных баков удалялась фигура, сгорбленная под тяжестью мешков. Людмила без труда узнала местную пропоицу.

— Танька, стой!

Окрик заставил Таньку замереть и присесть, но лишь на секунду, потом она припустила, не разгибая колен, да так, что угнаться за ней не было ни единого шанса. Но Людмила погналась, хоть и знала, добра ей не вернуть. Что гнало её вперед, не давало остановиться, махнуть рукой, плюнуть, Людмила понять не могла, потому что даже не задумывалась об этом, не видела себя со стороны: полуобутую, в пальто нараспашку, несущуюся к мусорным бакам, придерживая рукой у груди то ли запахнутую шаль, то ли рвущееся в негодовании сердце.

Снежок присыпал всё вокруг, пушистой белизной припорошил набросанный возле баков мусор, прикрыл наледь. Нога проскользнула, другая потеряла опору, Людмила взмахнула руками, как птица, не способная, но мечтающая летать, и упала на четвереньки рядом с мусорным баком. От боли в ушибленном колене перехватило дыхание. Холод обжог ладони. Мир расплылся сквозь пелену слёз, зато последние мгновения пронеслись перед мысленным взором, словно кто-то успел заснять эту безумную погоню, потешное падение и нелепый итог, и выложить видео на всеобщее обозрение в интернет. Краска залила лицо.

— Совсем с глузду двинулась! — ругала себя опомнившаяся Людмила. — Дались тебе эти валенки. Арсентьевна, у окна любуется, как ты тут на карачках ползаешь. Да что там, поди, весь дом потешается: Степановна за барахлом погналась да сама на помойке валяется. Стыд-то какой!

Замерзшими руками она оттолкнулась от земли, пытаясь встать. К ладони прилипла бумажка. Людмила брезгливо тряхнула рукой. На снег упала купюра Пять тысяч.

В голове пронеслось все, что она слышала в последнее время про карму, «бумеранги», ответы вселенной, все советы освободить пространство вокруг себя, избавиться от старого, взамен получая новое. Людмила Степановна подобрала деньги, очистила от снега, убрала в карман. Затем привела себя в порядок: не спеша застегнула сапоги, отряхнула пальто от снега, как следует повязала шаль и улыбнулась собственным мыслям.

К большому удивлению Лёни, жена в последние дни была, как в воду опущенная, иногда останавливалась в коридоре, с тоской смотрела в пустой угол.

— Ленчик, по валенкам скучаешь?

Лена шутке мужа не улыбнулась, забурчала под нос, что мама эти валенки всю жизнь будет припоминать. Но Людмила Степановна к удивлению детей валенки не припоминала, может, не заметила, может, что ещё случилось, потому что чудесного в последние дни было хоть отбавляй. Завалы таяли на глазах: старую одежду и обувь уволокла довольная Танька, скороварка покинула насиженное место и перекочевала к Арсентьевне, соковыжималка к — Кондратьевне, а излишки стеклотары были поделены между обеими подругами. Сломанную электротехнику забрал Кузьмич, на все руки мастер, радовался, что теперь будет чем заняться вечерами, да и повод, на чай заглянуть с починенным появился.

Квартира очистилась, задышала свежестью. В освобождённом пространстве нужные вещи обрели свои места — воцарились уют и порядок. Только Лена не повеселела даже в канун праздника. Лёня старался изо всех сил вернуть любимой невесть куда пропавшее настроение. Леночка улыбалась для виду, но глаза все равно оставались грустные. Лёня всю голову сломал, ища причину Ленкиной печали, но ничего понять не мог, а она не признавалась.

Праздничный стол теща накрыла потрясающий! Вместо обещанных окорочков и пельменей в центре красовались любимое блюдо зятя — мясо по-французски и Леночкины любимые бутерброды с икрой; салаты и закуски теснили красиво оформленные мясные и рыбные нарезки. Сама мама, веселая и довольная, зятя не цепляла, дочь не гоняла. А за пять минут до наступления Нового года вовсе пропала. Сделала вид, что торопится на кухню, хлопнула входная дверь, ребята не сразу заподозрили неладное. Минуты шли, а мама к столу не возвращалась. Пробежались по квартире, обнаружили, что ее нет ни в ванной, ни в туалете, ни у себя в комнате, нигде в квартире.

Под бой курантов встревоженные дети уже готовы были бежать на поиски. Но с последним ударом входная дверь распахнулась. На пороге стояла вовсе не пропавшая без вести Людмила Степановна, а Дед Мороз собственной персоной: в карнавальном костюме, с прицепным красным носом и кучерявой бородой. В одной руке — бутылку шампанского, в другой — ярко раскрашенная коробка.

— С Новым годом! — заорал он голосом Людмилы Степановны, сунул коробку в руки обалдевшему Лёне, поцеловал перепуганную Леночку и побежал в комнату за фужерами.

— Мама? — в один голос спросили дети.

— Никакая я не мама! Не ветер бушует над бором, не с гор побежали ручьи, Мороз- воевода… Вот кто! Ну, что встали, хватайте бокалы и побежали этот ваш фейерверк запуливать!

Тут только Лёня обратил внимания на коробку в своих руках:

— Золотой дракон!!!

Лена думала, что его разорвет от счастья.

Она кинулась матери на шею, стала взахлеб рассказывать, как хотела подарить мужу этот фейерверк, как копила деньги от обедов, как спрятала заначку в валенок и…

… И-и-и! — запела искорка, взвиваясь в небо, с громовым треском обрушилась фонтаном огней. Сразу за ней две спиральки рассыпались золотыми брызгами. При каждом цветастом взрыве Людмила Степановна взвизгивала испуганно, бросалась то к Арсентьевне, то к Кондратьевне, уставившимся в небо, пока Николай Кузьмич не предложил ей свою руку, конечно же, для поддержки. Опираясь на надежное мужское плечо, Людмила уже спокойнее любовалась распускающимися огненными цветами. Только иногда переступала от нетерпения и восторга роскошными белыми валенками, только что подаренными любимым зятем. Пританцовывая, она фальшиво, но от всей души напевала: «Медуза-а-а...»