Нас давно никто не ждёт

12+
  • Опубликовано на Дзен
Автор:
Аня Тэ
Нас давно никто не ждёт
Аннотация:
Дезертпанк с примесью биопанка и ещё чего-то. Местами дырявый, местами недосказанный. Писался для Квазар-панка, заброшен в дальний угол до лучших времён и ждёт, что его допишут до повести.
Текст:

Я – пустая комната. Когда-то что-то было внутри, я уверена. Если присмотреться внимательно, можно увидеть следы пребывания мыслей, чувств, воспоминаний... Но я не могу, как ни стараюсь. Внутри меня пустота.

– Майя?

Голос. Совсем не знакомый. Но обращаются ко мне.

– Майя, ты слышишь? Кивни, моргни, подай знак.

Двигаю пальцем. Стук. По кушетке, нагретой от солнца.

– Хорошо. Отдыхай ещё.

Но я не могу. Я и так слишком долго отдыхала. Может, много лет?

Открываю глаза и тут же крепко зажмуриваюсь. Ярко. Я не люблю солнце – это точно. До подкожного зуда, до ногтей, врезающихся в запястья, до обожжённых ступней.

Едва надеюсь найти силы, чтобы подняться. Не могу больше находиться здесь, среди молчаливых людей, застоявшегося воздуха, который застыл жарким вязким комом в комнате. Ладони упираются в кушетку, напряжение перетекает дрожью от кончиков пальцев к плечам и животу. Но я справилась. Боли нет, только непрекращающаяся дрожь. И пустота.

– Дура, тебе нельзя вставать!

Ко мне спешит молоденькая девушка в белом халате, злится и хмурится. У неё и без меня проблем по горло. Я встаю, тут же падаю на нагретый от солнца деревянный пол. Ветер рвётся в распахнутое окно, треплет полог шторы и мои волосы. Вьющиеся локоны качнулись прямо перед глазами. Теперь я хотя бы знаю, как выглядят мои волосы: светлые, грязные и короткие. Но это не важно.

– Кто я?

– Дура ты, вот кто! – орёт девушка чуть ли не в ухо, слова гуляют в пустоте. – Сказали, что Майя. Из Солнечной долины...

Щёлк. Это я помню. Это важно.

– ...вообще повезло, что...

В Солнечной долине тоже солнце. Много. Безжалостное мерзкое бельмо на горизонте. Но там изумрудным шатром раскинулись деревья, которые спасают от нещадного жара. Я помню. Люблю деревья.

– ...остальные раненые сдохли по дороге.

– Кто остальные?

Девушка занесла надо мной руку с окровавленным полотенцем, а потом разом поникла, плюнула под ноги и развернулась, бросив глухое «Дура».

Это ничего. Ей и без моих вопросов тяжело.

Вокруг тишина и больничный дух. Хлорка, спирт, кипячёное постельное бельё и кровь. Все эти запахи чужие, я к ним не привыкла. И к воздуху. Слишком сухой и тяжёлый, от него такой странный привкус во рту: кисловатый и вяжущий.

Поднимаюсь на ноги. Держусь. Уже неплохо для начала. Нужно вернуться в Солнечную долину. Там меня знают, там мой дом. Я так думаю. Ну, а если и нет, то чего терять? Здесь тоже не мой дом.

Делаю шаг. Шелестит тонкое покрывало, тяжело вздыхает во сне болезненного вида мужчина. Всё, хватит, невозможно здесь больше находиться!

Сухой продолжительный кашель соседа по больничной палате сопровождает повсюду. Я понимаю, что тут полно пациентов, и пока я неспешно иду по коридору, звук доносится то из одной палаты, то из другой, но я не могу отделаться от этого ощущения. Кашляет весь город. Ему тяжело дышать. Он умирает.

Из палаты вывалилась недавняя медсестра. Измотанная, но взгляд собранный и цепкий. Какое-то время мы смотрели друг на друга, и я всё гадала, испугалась она или просто удивилась.

– Дура, ну-ка марш обратно в постель! – взвизгнула девушка.

Испугалась и разозлилась, совершенно не пойму, отчего.

– Мне нужно домой.

– Какой дом, у тебя сейчас швы разойдутся во все стороны!

Швы? Ничего не чувствую. Ни голода, ни жажды. Только пустоту и беспокойство.

– Но мне нужно... – слова споткнулись о пустоту. – Я хочу вспомнить. Я знаю, что должна вернуться.

– Ничего ты никому не должна, – с нескрываемой ненавистью прошипела девушка. – Думаешь, тебя там ждут? Давай! Иди! Мне легче будет. Валялась полуживой три недели, а тут вскочила!

Я покачала головой и прошла мимо.

– Стой, дура. Одежду хоть нормальную тебе дам.

Нормальной называлась свободная белая рубашка, неприятная на ощупь, бежевые штаны, лёгкий длинный плащ с капюшоном, высокие полошенные ботинки со шнуровкой и широкополая шляпа. Чувствовала я себя во всём этом глупо, но всё же лучше больничной робы. Пока я меняла одежду, девушка без остановки тыкала в сторону многочисленных швов и старых шрамов. Самый заметный – над левой бровью – мне не нравился, пришлось выправить волосы из-за уха, чтобы прикрыть его.

– А если тебя там никто не ждёт, что делать будешь?

– Не знаю. Но мне точно надо идти.

Девушка махнула рукой. Из шкафчика, закрывающегося на ключ, она выудила небольшую склянку из тёмного стекла. Объяснила, что нужно будет пить натощак дважды в день по два глотка, и выпроводила из больницы.

Из запаха смерти и болезни в запах застывшей, расплавленной под солнцем жизни. Даже тени от домов дрожат на жаре.

Я попыталась выспросить у прохожих, где нахожусь и как отсюда добраться до Солнечной долины. Большинство просто молча разворачивалось, едва заслышав название, а одна старушка даже плюнула мне на ботинки. Ничего, всё равно они такие пыльные и заношенные, что плевок почти незаметен. Но мне наконец-то повезло: я нашла двух мальчишек, рыскавших в подворотне, и они любезно согласились мне помочь.

– Тебе нужно на восток, – сказал один из них и почесал неопределённого цвета шевелюру. – На новом равнинном лайнере два дня пути.

– Да какой ей лайнер, Пепе, у меня и то в карманах денег больше! – вклинился в разговор его приятель, характерно шепелявя и присвистывая из-за неполного комплекта зубов.

– В твоих карманах пусто, денегерат!

– Сам ты дене... деге... да пошёл ты, Пепе!

– А если пешком? – вернула я разговор в нужное русло.

Мальчишка с немытыми патлами скептично окинул меня взглядом. Я, на всякий случай, тоже осмотрела себя. Сойдёт, но надо бы для надёжности глянуть в зеркало, хоть узнаю, как выгляжу.

– Не. Пешком ты одна не дойдёшь. Вон там, – мальчишка показал в сторону группы одноэтажных домов, – есть где переночевать. Попробуй поискать попутчиков. В последнее время, сама понимаешь, можно спокойно добраться до любого города. Даже до Солнечной долины.

Я поблагодарила мальчишек и направилась к одноэтажкам. Не заброшенные, но давно не видевшие ремонта. На стенах следы от ботинок, въевшиеся капельки крови и чёрные точки затушенных сигарет. Два здания оказались без опознавательных надписей, а вот над входом в третье болталась на цепях жестяная табличка «Ночлежка у Бидо». На крыльце спал тучный мужчина в обнимку с большим рыжим котом. Едва я ступила на лестницу, скрипнула половица. Кот осуждающе зыркнул подбитым зелёным глазом и снова задремал.

Бидо оказался маленьким сутулым мужчиной со смешными усиками и небольшой бородой. Он был занят тем, что сновал от прилавка к кладовой. Зачем – совсем не понятно, но времени на меня у него не хватало.

Я осторожно огляделась: ночлежка собрала народ всех мастей. И наёмников, и бездомных, и уличную шпану, и детей, убежавших от родителей-пьянчуг, и разодетых в дешёвую роскошь дам, и дам в откровенных нарядах, и простых путников, старающихся сэкономить на гостинице.

– Чем помочь? – воодушевлённо спросил вынырнувший из кладовой хозяин.

– Я собираюсь в Солнечную долину, и... что?

Бидо молниеносно приложил палец к тонким потрескавшимся губам и слегка кивнул головой в сторону кухни. Я молча последовала за ним.

– Местные не любят говорить об «изумрудном рае». А ещё больше они не любят его жителей. Так что помалкивай. Пропагандисты добрались и туда, так что теперь там тоже разброд и шатание… То есть, великий прогресс и надежда на светлое будущее! – театрально вскинул палец мужчина, а потом тихо закончил: – Но всё равно помалкивай.

– Но мне нужно...

– Да понял я, понял. Вот, возьми немного сухарей и консервов. Любишь томатный суп?

Я растерянно пожала плечами.

– А, не важно. Через заднюю дверь выйдешь, потом мимо мусорных баков к другому дому. Там выбирай любую незапертую комнату. В твоём распоряжении кровать, стул и полотенце. Удобства в каждом крыле, так что будь готова к очереди. Если кто-то по пьяни уснёт в обнимку с унитазом, зови меня… Вроде всё? Всё. А завтра порешаем, как тебе добираться до дома.

Дом. Он сказал дом.

С горстью сухарей в кармане, погнутой алюминиевой ложкой и банкой томатного супа я вышла в темнеющий двор. Стало прохладнее.

– Вот, держи ещё воды немного... Опять этот пропойца и забулдыга здесь! Нет чтоб как нормальный человек – в комнате спать... Эй, Рем!

У мусорных баков нечто, что я приняла вначале за груду старого тряпья, встрепенулось.

Хозяин включил лампочку перед входом, слабый свет выхватил бледное мужское лицо с заострившимися чертами, длинные спутанные рыжие волосы и потёртый кожаный плащ. И пустоту. Он тоже – пустая комната, как и я.

Рем устало глянул на Бидо, потом на меня. Мгновение казалось, что сейчас он выкрикнет «Майя!» и подскочит, чтобы обнять. Потому что этот взгляд, это чувство – когда обретаешь утерянное – невозможно ни с чем спутать. А потом мужчина снова опустел. Действительно, странно было надеяться на чудо.

– Иди спать в дом.

Рыжеволосый медленно покачал головой и, бросив нечто невразумительное, улёгся обратно. Бидо раздражённо махнул рукой и, всучив мне бутылку с прохладной водой, зашёл в ночлежку.

Я сделала глубокий вдох. Остывший воздух мягко скользнул в лёгкие.

– Ты любишь томатный суп?

Молчание.

– Рем?

– Дура. Спать иди.

Для забулдыги и пьяницы на удивление внятный голос. Чёткий и ясный, вселяющий доверие.

– Я устала спать. Так что насчёт супа?

Мужчина поднялся с земли и небрежно махнул рукой, указывая на пространство рядом с собой. Я села на кусок фанеры и протянула банку с супом.

– Откроешь? Кстати, я Майя.

– Понятно.

Рем достал из кармана плохонький перочинный ножик, воткнул в крышку, сделал пару движений. На третий раз послышался треск: рукоять отделилась от лезвия.

– Рухлядь, – устало вздохнул мужчина. – Дай свой.

– У меня в карманах только сухари и склянка с лекарством, – отозвалась я и улыбнулась. Оказывается, я богаче неизвестного приятеля Пепе.

– Наивная.

– Дура, – подтвердила я. – Не один ты меня так называешь.

– Видимо, не зря, – он вздохнул и поднялся. -– Попрошу у Бидо.

Рем вошёл в ночлежку, а я вспомнила, что нужно выпить лекарство. Запах странный, больничный, но в то же время знакомый, свой. Сделала неторопливый глоток. Лекарство жидкое, с солоновато-горьким привкусом, но терпимо.

– Чёрт побери, он разговаривает! – донёсся из дома наигранно-удивлённый голос Бидо.

С губ сорвался смешок.

На порог вышел Рем в сопровождении Бидо.

– Скажи ещё что-нибудь, – в голосе хозяина ночлежки плясал смех.

– Спасибо, – нехотя пробухтел рыжеволосый и побрёл обратно ко мне.

Бидо многозначительно подмигнул и, широко улыбаясь, исчез за дверью.

Добрый он человек. И та медсестра из больницы. Добрые люди не обязаны быть вежливыми или проявлять жертвенность; и уговаривать никого не обязаны. Хочешь – принимай доброту, не хочешь – не принимай. Всё просто.

– Бидо расщедрился на вторую банку супа и полоску вяленого мяса. Будешь?

Пожимаю плечами. Не уверена, что люблю мясо. Или томатный суп. Рем молча качает головой и осторожно открывает банку ножом.

А потом мы сидим, хлебаем холодную жижу, заедаем сухариками и жёстким мясом. Но чувствую я себя так, словно происходит что-то волшебное и важное.

– У меня такое чувство, что ты меня знаешь, – я протягиваю ему сухарики.

Он качает головой, и я отправляю всю скудную горсть в рот.

– Интересно. Послушать тебя, так получается, что я тебя знаю, а ты меня – нет?

– Я не помню. Потому и спрашиваю.

Рем долго молчит. Я закончила с едой и теперь сидела, прислушиваясь к звукам ночного города и размеренному стуку алюминиевой ложки о дно консервной банки.

– Ты на сестру мою похожа. Особенно волосами. Они у неё были такого же оттенка и волнистыми. А может, и не такого, я давно её не видел.

Мы опять молчим. Не хочу говорить о семье. У меня её нет. Когда вернусь домой, там найдутся совершенно чужие люди, которые будут улыбаться и говорить, что они мои братья, сёстры, родители, мужья... и дети. Наверное, у меня могут быть дети. Но самое страшное, если я не вспомню. Если я не отыщу в них того, за что любила, ценила, уважала.

Но я должна вернуться. Не ради них, не ради себя. Просто должна.

– Рем? Пойдёшь со мной в Солнечную долину?

Он замер.

– Зачем я тебе там?

– Хороший вопрос, – я улыбнулась. – Не знаю, что ответить. Я готовилась к тому, что ты меня назовёшь дурой, хотя... И в этом случае не смогла бы ответить.

Мужчина мягко хохотнул. Приятно, как бальзам на душу. Его смех, его улыбка – драгоценность.

– Придумала. Если конечно можно отвечать вопросом на вопрос.

Он выжидающе прищурился.

– А зачем ты себе здесь?

– Ха, – совсем не весело выдохнул Рем. – Смело. Я подумаю, что ответить. А сейчас иди спать.

– Дура?

– Майя.

Так лучше, определённо. Я пожелала ему спокойной ночи и отправилась в дом. Сразу за дверью, как и обещано, душ и туалет, дальше – вереница дверей. Восемь закрытых, ещё четыре – открытых. Я зашла в первую попавшуюся, тут же закрыла на замок.

Пусто. Невыносимо пусто. Может быть, поэтому Рем предпочёл остаться на улице? Если бы не пустота внутри, здесь было бы даже хорошо: ни тебе предметов, за каждым из которых тянется целая история, ни тебе других людей. Только ты и твои мысли. Но о чём можно думать, когда у тебя нет ничего?

Я медленно разделась и легла в кровать. Сон не шёл, и потому я не придумала ничего лучшего, чем считать звуки. Один кашель, одно всхлипывание, один-два-три шага, два кашель, один-два-три-четыре ругательства, четыре-пять-шесть шагов, два-три всхлипывание, пять ругательство…

Утром я проснулась с первыми лучами солнца. Состояние было чуть лучше, чем вчера, но даже это принесло радость. Моё тело не дрожит, когда я поднимаюсь с кровати, ноги не подкашиваются, и вообще. Я знаю своё имя и место, где меня ждут. И, может быть, Рем согласится стать моим провожатым.

Я прошла по коридору к душевой. Повезло: кроме меня никто ещё не проснулся. Судя по внутренним часам, близился пятый час утра. Организм пытался вымолить ещё немного времени на сон, но холодная вода сделала своё дело.

Я покинула дом, оставив открытой дверь в комнату. Рем всё ещё спал. Я не стала его будить и отправилась к главному входу ночлежки. Тучный мужчина всё ещё спал на ступенях, подложив под голову обе руки и шляпу, а кот куда-то исчез.

Дверь была не заперта, и я вошла внутрь. В зале пусто, только за стойкой слышалось копошение.

– Бидо?

Послышалось тихое «Ай», а потом звук падающих жестянок.

– Да чтоб тебя! – полушутливо откликнулся хозяин ночлежки. – Я только что собрал полную охапку чёртовых банок с сардинами…

– Помочь?

– Уж сделай милость.

Я нырнула под стойку и подключилась к работе. Бидо бросил короткий взгляд в мою сторону.

– Как там Рем?

– С чего бы мне знать? – пожала я плечами.

– Ну, хотя бы с того, что вчера он наконец заговорил. Я вообще, признаться честно, думал, что он этот… немой. Или просто сумасшедший. Несколько лет тут ошивается, бедолага…

– Вчера он был пропойцей и забулдыгой, – тихо хохотнула я.

Мужчина смешно закатил глаза. Мы расставили консервы на стойке. За помощь, как выразился Бидо, я получила одну из банок с сардинами, ванночку плавленого сыра, несколько галет и бутылку молока.

– И ещё кое-что, – он протянул расчёску с частыми зубьями. – Возьми. Вдруг тебе удастся сделать из него нормального человека.

Улыбаясь, я попрощалась с Бидо и вышла во двор через кухню. Реми проснулся, и мы перекусили. Оказалось, что я люблю сыр и молоко, а сардины – нет. Странно открывать для себя собственные вкусовые привычки. Казалось бы – ерунда, самая настоящая, но из неё складываешься ты сам.

– Так что, пойдёшь со мной? – спросила я, когда с завтраком было покончено.

Рем молча кивнул и поднялся. Без лишних вопросов, без красноречивых жестов и мимики. И правильно. Какого чёрта прозябать в одиночестве, когда можно… хоть немного пожить. Говорить, улыбаться, смеяться. Искать.

Шли в основном молча. Сухость воздуха угнетала. Хотелось вдохнуть полной грудью, но от этого лишь тянуло раскашляться. Иногда Рем рассказывал про налётчиков, которые обосновались в пустошах, я могла лишь кивать в ответ, так как совсем ничего о них не знала. Иногда я вспоминала, что мы идём слишком долго под палящим солнцем и предлагала отдохнуть. Сама я не уставала. Но этот воздух… Ох, я уже была готова убить за этот зелёный кусочек рая! Но мысль об убийстве электрическим разрядом разнеслась по телу. Убивать я тоже не люблю. Если можно об этом рассуждать в подобных категориях.

Ближе к закату на горизонте замаячил город.

– Предлагаю заночевать в пустоши, – сказал Рем, но было ясно, что оспорить предложение не удастся.

– Это после многочисленных разговоров про налётчиков? Я бы не хотела с ними встречаться, тем более, ночью.

– А, ну да, – скривился он. – Странно ожидать другого от того, у кого даже ножа в кармане нет.

Зато у меня теперь есть расчёска. И бутылочка с лекарством. Две вещи от двух добрых людей. Вслух же я сказал:

– У тебя теперь тоже, если ты не забыл.

Мы ещё немного поспорили, но я всё же победила. Двинулись дальше. Рем чуть отстал, а когда нагнал меня, оказалось, что его лицо теперь скрыто за бинтами. Интересно. Не хочет, чтобы его узнали? Но вслух я ничего не сказала, в конце концов, он идёт со мной, чего ещё надо?

«Ночлежка у Мамаши» оказалась тремя зданиями, соединёнными небольшими закрытыми галереями. Центральный блок – двухэтажный, пристройки – одноэтажные.

Я зашла первой. Внутри было гораздо просторнее, чем у Бидо, да и народ более разношёрстный. Тревожно. Здесь мало найдётся таких, у кого не припрятан нож или револьвер. Я словно чувствую все эти лезвия, рукояти, барабаны, спусковые крючки…

– Привет, дорогая, – глубоким мелодичным голосом поприветствовала меня темнокожая молодая женщина.

Она была королевой на фоне сброда: стать, высоко поднятая голова, идеально, но незамысловато уложенные волосы, пышное платье из простой ткани в бело-зелёную полоску. Красивая.

– Пойдём за столик, расскажешь, что…

Она бросила короткий взгляд за моё плечо и тяжело нахмурила брови. Я тоже обернулась. Ну, понятно, Рем вошёл в ночлежку. Если он подобным маскарадом хотел избавиться от лишнего внимания, то потерпел фиаско.

– Знаешь, дорогой, тебе совсем не обязательно носить эти бинты, – голос женщины звучал вкрадчиво, но вместе с тем источал силу. – Каждый здесь подтвердит тебе, что Мамаша – образец толерантности. Но только когда я знаю своих гостей. Хотя бы в лицо.

Он покачал головой.

– Ну в самом деле, – шепнула я.

Женщина покосилась на меня и недовольно прищёлкнула языком.

– В моём доме не принято скрывать своё лицо, – Мамаша энергично уткнула кулаки в складки платья на бёдрах. – Давай, парень, иначе окажешься на улице. И твоя девочка вместе с тобой.

Рем развёл руками.

– Тогда я пойду, а её пристрой куда-нибудь.

– Нет уж, дорогой, я не намерена держать под боком друга того, в ком не уверена.

Из складок платья вынырнул револьвер. Все, находившиеся в комнате в это время, обратили свои взгляды вслед за звуком спускаемого предохранителя.

– Снимай тряпьё и покажи мне своё милое личико.

– Тет-а-тет. Не думаю, что моё лицо важно для кого-то, кроме тебя.

Мамаша криво улыбнулась.

– Хорошо, – она кивнула на дверь в кладовую. – Вздумаешь чудить – я выстрелю. А если вернёшься без меня... Кто знает, какие грехи за душой у тех, кто собрался здесь. Уяснил?

– Вполне.

Мамаша вошла первой, Рем – следом за ней.

Щёлк – захлопнулась дверь. Щёлк – включился свет. Все напряжённо наблюдали; мужчина, находящийся ближе всего к двери, потянулся за пазуху.

– Чооооорт! – визгливо протянула Мамаша.

В этом её протяжном «о» я услышала конец. Всё. Нет дома. Ничего нет. Но через секунду из кладовки вынырнула хозяйка. Выглядела она явно взволнованно и будто не в своей тарелке, но почти тут же вернула прежнее самообладание и ухмыльнулась.

– Я всегда стараюсь спокойно относиться к недостаткам внешности... но уважаю право других скрывать это.

Интересно. Выгораживает его. Значит, они знакомы?

– Идём, дорогая, я провожу вас в комнату.

Она протянула мне руку. Ладонь была горячая и слегка влажная.

Мы спустились вниз по лестнице, прошли между ящиками и тюками к старому комоду.

– Ну-ка, помоги.

Рем сдвинул комод в сторону, под ним оказался деревянный люк. По крутой лестнице мы спустились в небольшую комнату, Мамаша щёлкнула выключателем. Первое, что бросилось в глаза – длинный, почти во всю ширину помещения, стол, а на нём…

– Это же... –- выдохнула я.

– Фиалки, – подтвердила хозяйка. – Знала бы я, что однажды растения уничтожат, то заимела целый подпольный сад. Эти остались только потому, что я их выращивала здесь, под лампами дневного света, и грёбанные пропагандисты их не увидели, когда обыскивали дом.

– Можно? – тихо спросила я и, не дождавшись ответа, подошла к столу, на котором рядком стояли горшки с белыми, розовыми, фиолетовыми и нежно-синими цветами.

Я наклонилась и осторожно вдохнула воздух.

– Не пахнут, – жёстко отрезала Мамаша.

– Пахнут. Жизнью.

– Устраивайтесь поудобнее. И не вздумайте высовываться, пока я не позову. Уяснили?

– Более чем. Спасибо, Ри.

Она ничего не ответила и вышла, захлопнув за собой дверь. Только тогда Рем снял повязки с лица.

– Вы знакомы.

– Разумеется. Я же говорил: мне здесь нельзя появляться. У нас могут быть большие проблемы. И у Мамаши тоже.

Мне бы устыдиться, но не могу. Есть что-то важнее жизней трёх человек. Там, в Солнечной долине.

-– Спасибо, Рем.

– Дура! – впервые в голосе раздражение, когда он называет меня так. – С тобой может быть то же самое, не понимаешь? Приходишь с распростёртыми объятьями, а тебе без разговоров пулю в лоб.

Можно ли ощущать вину за то, что от тебя не зависит? Хотела бы я объяснить, рассказать. Но не могу. Кроме пустоты ничего нет. Но моя пустота хотя бы очевидна, а что с ним?

– Рем? Ты говорил, у тебя была сестра?

– Была.

– Что с ней стало?

Он нахмурился и тяжело опустился на кушетку в углу, словно измученный жизнью старик.

– Лет тридцать не видел её, – он искоса глянул на меня. – Мы не очень-то хорошо расстались.

– И ты её не искал?

– Я всегда знал, где она. Но она предпочла уйти с чужими людьми, чем остаться со мной.

– Вы росли без родителей?

Рем кивнул, откинул с плеча спутанные волосы. Несчастный он. Не знаю, с чего я это взяла. Наверное, я всегда так думала раньше: человек, плюющий на свой внешний вид, несчастен. Потому что ему не с кем делиться своим счастьем, красотой: внешней и внутренней. Мамаша счастлива: у неё целый выводок фиалок в секретной комнате. И она поделилась. С ним. А он сидит с той же пустотой и невозможным равнодушием.

– Разрешишь? – мягко спросила я, доставая из кармана расчёску, подаренную Бидо.

Рем настороженно склонил голову. Я присела рядом и принялась за длинные рыжие волосы. Когда-то наверняка они были красивые, мягкие и блестящие.

– Странно. Ты говорил, что я похожа на твою сестру, особенно волосами. У меня светлые, а у тебя – рыжие. Вы сводные?

– Мне не у кого было выяснять.

– Понятно.

– А вдруг я – это она?

Я сказала скорее в шутку, но в груди болезненно что-то откликнулось. Ох, чёртова память! Мне так нужно хоть что-то! Намёк, образ, слово… Но пустота глуха к просьбам и молитвам.

Рем долго смотрел на меня, а я старательно прятала взгляд в очередном свалявшемся локоне.

– Может быть. Только какая разница?

– Какая? Не знаю. Мне было бы приятно осознавать, что у меня есть родственник, которому не всё равно. И который готов мне помочь.

– Просто друга недостаточно?

– Друзей выбирают, а родню – нет, – я нервно вдохнула и продолжила: – Я боюсь вернуться и понять, что я не помню, почему любила свою семью.

– Не возвращайся. Осядем где-нибудь в Кричащей скале, найдём...

– Да как ты не поймёшь...

– Это ты не понимаешь!

Мужчина схватил меня за плечи и встряхнул. И тут я поняла, что чувствовала медсестра. Такой фейерверк из чувств: сначала страх, потом более яркой вспышкой – негодование, и финальным аккордом – гнев.

– Отпусти.

– Дура.

– Хватит уже меня так называть! – я с лёгкостью высвободилась и отступила на шаг. – Однажды я в это поверю.

– Давно пора, – прошипел Рем. – Может, хоть немного начнёшь думать о своей безопасности и безопасности тех, кто тебя окружает.

– У меня плохо с памятью, а не с самооценкой. Я не собираюсь всю жизнь прожить никому не нужной куклой, которую перекладывают с места на место, потому что им так больше нравится.

– Боже, что за бред, -– Рем рассмеялся и поднялся следом за мной. – Ты вовсе не кукла, и уж тем более не…

– Не подходи ко мне.

– Майя.

Я попятилась назад.

– Я сказа...

Спина наткнулась на стол с цветами. С глухим стуком рухнул на пол цветочный горшок. Рем сухо поджал губы и, обогнув меня по дуге, склонился над останками. Я опустилась рядом Он собирает черепки, а я спасаю цветок. Так странно, но знакомо.

Листочек помят черепком, я осторожно приподнимаю, и мои пальцы касаются пальцев Рема. Огненно-рыжая волна метнулась к лицу, а через секунду мы уже целовались.

Внутри всё задрожало, но не от наслаждения... Ладно, не только от него. В голове пульсировала пустота, в которой в скором времени могут вырисоваться силуэты. Может, я чья-то жена? Будет ли считаться изменой измена по незнанию?

Его губы коснулись виска.

– Любимая.

Я вздрогнула. Нельзя такое говорить вот так, сразу. Ни с того ни с сего. Но развить мысль я не успела, потому что мы опять целовались.

– ...нет, – глухо раздалось сверху.

Но никто не придал этому внимания. А через несколько секунд скрипнула дверь. Мы молниеносно вскочили: я – лицом к вошедшим, а Рем – спиной. Впереди стояла Мамаша, жёстко поджав губы и вздёрнув голову, чуть позади – трое мужчин с нашивками пропагандистов на плече. В одном из них я признала постояльца.

– Эй, ты, – обратился он к Рему. – Повернись.

– А это что? – указал другой мужчина на цветы. – Растения запрещены и подлежат...

– Это мои, – я шагнула вперёд.

– Стой, где стоишь, -– рявкнул постоялец, переводя на меня револьвер, который до этого, понятное дело, упирался в спину Мамаши. – Плевать на цветы. Ты, рыжий, поворачивайся.

– Отпустите женщин.

– Обойдёшься.

– Хорошо.

– Не вздумай, дорогой! – выкрикнула Мамаша. – Я справ...

Постоялец грубо толкнул её вперёд и вытянул руку для выстрела. Не знаю, что меня дёрнуло, но я без колебаний, с каким-то привычным равнодушием рванулась навстречу. Комнатка маленькая, если действовать быстро, то успею.

Женщина падает мне навстречу, я не ловлю её, просто отталкиваю в сторону, с линии огня, делаю шаг и...

Выстрел. Голова откидывается назад, увлекая за собой всё тело. Пуля попала над левой бровью. Там шрам. Туда мне давным-давно попали булыжником. В Солнечной долине. Моей Солнечной долине.

Двери и окна пустой комнаты проламываются, захлёбываются в цунами вернувшейся памяти.

Звуки затихли.

***

– Это удивительно! – восклицает девочка с белоснежной волной волос. – Природа так предусмотрительна: для каждого растения – свой уголок. Это тебе не бездушное выращивание однотипной зелени с помощью генератора.

Мальчик, расположившийся рядом, с ней не согласен. У него с растениями ничего не выходит: только с землёй. Эти люди в белых халатах говорят, что дело только в оперировании программным кодом, но тогда почему у него ничего не выходит? Он понуро опускает голову, от этого длинные рыжие волосы опускаются на мягкий ковёр из мха. Она опускается рядом. Майя. Его сестра. Странная девчонка, которая восхищается глупыми растениями.

– Не хмурься, Рем.

– Реми, – раздражённо поправляет он.

– Ре-ми, – весело повторяет она и смеётся. – Дай покажу.

Девочка берёт его за руку и опускает на мох. Ну не дура ли? Он только что и сам касался ладонью мха. Но... не так? Там мох был сплошным пластом, а тут – словно рыхлая земля.

– Растения не могут без земли, – мягко говорит Майя, а потом снова смеётся. – Хотя, кое-какие могут. Но это не важно сейчас, правда?

Правда. Сейчас он что-то чувствовал. Не просто программный код или цепочки алгоритмов. Что-то... живое. Как он сам. Реми попробовал активировать подземный генератор и настроить на рост растений. Ладонь защекотало. Он приподнял свою руку, накрытую ладонью сестры, и увидел небольшой росток.

– Это брусника, – радостно выдохнула Майя. – Когда подрастёт, то появятся ягоды. Они красные, кислые и немного...

Реми подался вперёд и чмокнул её в щёку. Девочка дважды недоумённо моргнула, а потом молча вышла из лаборатории.

– Ну и дура, – раздражённо буркнул мальчик.

***

Реми никак не мог перестать сюда приходить. Он уже давно овладел всеми требуемыми навыками, необходимыми для будущей резервации, но дело уже было не в этом. В Майе. Она приходила в лабораторию каждый день, выращивая всё новые и новые виды. Она была похожа на странную лесную нимфу в белом комбинезоне, которая творила волшебство в своём лесу. Она позволяла Реми наблюдать. Она восхищала.

– Скорей бы, – глубоко вдохнув, чётко произнесла девушка.

До этого она никогда не разговаривала в лаборатории. Только в тот день, когда помогла ему почувствовать жизнь среди бездушных генераторов. Когда он её поцеловал.

–Что? – осторожно поинтересовался Реми.

– Попробовать вне лаборатории. С нуля.

Он покачал головой. Странный энтузиазм. Сам он ничего не хотел. Вся затея с резервациями, в которые сгонят всех преступников, казалась ему мерзкой, потому он совсем не желал покидать знакомой лаборатории и выходить наружу.

– Чему ты так радуешься? Они продолжат убивать, врать и унижать, где бы ни находились. И плевать они хотели на то, какие цветочки будут расти под окнами их домов.

Майя покачала головой.

– Сложно быть хорошим человеком, когда тебе не предоставляют такой возможности.

Реми насмешливо фыркнул.

– Глупости.

– Наверное. Но знаешь, – она подошла совсем близко и протянула руку. – Мне давно казалось, что стоит немного помочь человеку, чтобы он осознал: можно создавать нечто прекрасное вместо того, чтобы предаваться хмурым мыслям. Или убивать.

– Это не одно и то же!

– Разве? – рука тянется ещё ближе, и он её грубо отталкивает.

– Мы не такие как они. Мы – всего лишь катализаторы.

– Тогда зачем нам сердце? Лёгкие, кожа, голос? Разного цвета глаза и волосы?

Майя легко скользнула по гладкой рыжей пряди.

– Дура.

– Все влюблённые немного дураки, – тихо говорит она и резко, но очень аккуратно касается его губ своими.

А он целует её в ответ и всем сердцем желает, чтобы проект закрыли. Потому что он не хотел с ней расставаться. Тем более, ради каких-то недолюдей.

***

Холодно и голова гудит. Интересно, сколько я провалялась в отключке? Ветер перебирает волосы прядь за прядью. Запахов больницы нет, а из звуков – только дрожащая тишина пустоши.

Я попыталась сесть, перед глазами тут же поплыло, а к горлу подкатила тошнота.

– Дура, не вставай.

Живой. Любимый мой. Говори, говори подольше, я так давно не слышала твой голос… Тридцать долгих лет.

– Все влюблённые немного дураки, – отвечаю ему знакомой, тысячи тысяч раз повторённой фразой.

Реми молчит. Раньше ему не нравилось сокращённое имя, а теперь вот запросто откликается на него.

– Похоже, память вернулась?

– Точно. А ты меня обманул.

Он глухо рассмеялся и, прижав руку к левому боку, откинулся на крыло машины. Угнал у кого-то.

– А что я должен был сказать? Майя, ты моя сестра, но на самом деле нет, потому что нас так определили лишь из-за соседства пробирок? Или так: мы любили друг друга, но ты предпочла жизнь в резервации, в вечной разлуке только для того, чтобы не дать этому сброду умереть. Мы могли бы сбежать, только ты и я...

– Не начинай. Только не снова, – тут я вспомнила нечто очень важное. – А где Мамаша?

Реми поджал губы и опустил голову, пряди сползли по плечам и почти коснулись умирающей земли.

– Завязалась перестрелка, ей повредили лёгкое. Я вкачал в неё остатки твоего ультраферона перед уходом, должно подействовать.

Точно. Я и не заметила, как правый карман опустел.

– То есть, ты не знаешь.

– Не знаю.

– Почему я надеялась на обратное?

– Ри – мой друг. Я бы отдал что угодно, чтобы убедиться в её безопасности, – он поднял на меня тяжёлый взгляд. – Но не в ущерб твоей безопасности.

Я поджала губы и кивнула. Забыла за столько лет, что обо мне кто-то беспокоится. Обычно это я заботилась обо всех, кто меня окружал.

– Зря я боялась, что не вспомню, за что любила свою семью.

– За то, что я всегда называл тебя дурой и поддерживал любую авантюру?

– За то, что умел отделять себя от других, не позволял другим влиять на себя. Кто-то увидел бы в этом равнодушие, снисходительность или отстранённость. Но не я. Меня это бесило, но, как ни странно, это стало причиной любить тебя.

Я медленно выдохнула и осторожно переползла к машине, села рядом с Реми. Он благодарно прикрыл глаза и опустил голову на моё плечо.

– Отдыхай, – тихо говорю ему.

– Ты всё ещё хочешь вернуться в Солнечную долину?

– Да. Я не могу их так оставить. Последний островок человечности.

– Все островки человечности остались вне резервации, – сухо отрезал Реми. – Сюда бросили весь смрад. Помои, отравлявшие человечество. Лжецы, насильники, убийцы...

– Мамаша? Бидо?

– Исключение из правил.

– Ты не видел Солнечной долины.

Он шумно выдохнул.

– Отобрать у убийц оружие не означает исправить их, – Реми устало потёр веки и зевнул.

– Верно. Но что если отобрать у них право убивать?.. Засыпай, любимый мой. Я не хочу сейчас опять начинать этот глупый спор.

И он закрывает глаза. Не прошло и десяти минут, как Реми уснул. А я вслушивалась в дрожащую тишину ночи, надеясь, что за нами нет погони. Так и вышло.

Весь следующий день мы провели в пути; теперь не было нужды прятаться или притворяться уставшим. Я за последние дни отоспалась кажется на неделю вперёд, да и раны не настолько беспокоили, чтобы подключать основные резервы организма.

Единственное, я попросила немного задержаться перед тем, как войти в город. Тяжело было смотреть на то, во что превратилась моя долина. Сухость и смерть вместо чистоты и жизни.

– Готова?

– Нет.

Но надо идти. Надо найти лидера пропагандистов, того, кто убивает города и уничтожает генераторы. Её зовут Нина.

Ближайший дом принадлежал Летиции. Уже пожилая, она как раз из тех, кого в резервацию сослали. Убийца. С жестокостью расправилась с мужем-пьянчугой, по вине которого погиб их маленький сынишка. Она любила ирисы и тюльпаны. Сейчас газон перед её домом напоминал полем боя после бомбёжки.

Я поднялась по разбитым, наспех приведённым в более-менее приличное состояние ступеням и постучала. Летиция открыла и испуганно замерла на пороге. Я улыбнулась и хотела было её поприветствовать, но она замотала головой.

– Я виновата, я так виновата, – захлёбываясь в собственных переживаниях, причитала женщина. – Мы все виноваты. Я его… молоток… Они всё разрушили, я пыталась, мы все пытались…

Я легко коснулась её плеч, и она разом поникла.

– Такого никто не заслуживает. Нельзя заслужить смерть. В смерти…

– … нет ничего благородного, – шмыгнув носом, закончила за меня женщина. – Ох, Майя! Если бы ты была рядом…

Я покачала головой. Летиция дробно выдохнула, словно в груди один за другим тихо взорвались снаряды.

– Мы ищем Нину, – вклинился в разговор Реми.

Женщина отступила, приглашая войти в дом. От неё мы узнали, где находится и чем занимается лидер пропагандистов. На месте сада с прудом в восточной части города теперь высился цех. Что там производилось, Летиция не знала, но кое-кто из жителей города, в основном, молодёжь, работала там.

Быстро обучаются, – так сказала Нина. И так повторила эти бездушные слова Летиция, скрипя оставшимися зубами.

В цеху было чисто и шумно. Нина расположилась за грубо сколоченным столом, на котором стояли стопки книг и бумаги. Добротный суконный пиджак висел на спинке стула, поверх бирюзовой блузки с бантом вместо ожерелья висел одноразовый респиратор. Нина склонилась над чертежами, рука с карандашом то вырисовывала линии, то высчитывала что-то на калькуляторе. Очки сползли на нос, придавая владелице вид одновременно смешной и сосредоточенный. Так выглядели либо увлечённые профессионалы, либо безумные гении.

Я устремилась прямиком к ней. Реми попытался поймать меня за руку, но не успел. Шаг за шагом. Дискомфорт нарастает. Не та одежда, не та походка. Любой заметит и вышвырнет меня отсюда. Я безоружна, истощена. Но есть кое-что ещё. Нематериальное, но весомое. Слово.

Нина заметила меня и распрямилась, но карандаш из руки не выпустила. Другая рука покоилась под столом. Там револьвер. Я всегда чувствую оружие, особенно, когда оно направлено на меня.

– Вы – Нина?

– Верно. А вы – Майя. А ты... точно. Реми. Вы меня отвлекаете, предлагаю обсудить всё через десять минут, у меня как раз будет перерыв на обед.

– Обсудить? Обед? Отвлекаем? – ехидно повторил Реми.

Она словно не заметила, и вновь карандаш замелькал над чертежом.

Реми глухо выругался и подался вперёд. Теперь уже я не успела удержать его. Звук выстрела пронзительным аккордом ворвался в мерное гудение жизни цеха. Всё почтенно затихло. Рабочие глушили механизмы, начинали стягиваться ближе. Только мы трое замерли.

– Нина? – раздался голос одного из рабочих.

– Возвращайтесь к делам, – отозвалась она, не отрывая взгляда от нас с Реми.

В следующую секунду её рука выныривает из-под стола и кладёт поверх чертежей разряженный «дерринджер», и тут же вновь скрывается. Однозарядные малыши. Сколько их ещё прячется с обратной поверхности?

– Не люблю отвлекаться от работы. Извольте подождать. Реми? – не выпуская карандаша, она осторожно взялась за оправу и подтянула очки на переносицу.

Он кивнул и отошёл на несколько шагов.

Тягучие минуты расплавленным каучуком струились по коже, вызывая зуд и жжение. Сердце разгонялось сильнее. Я ощутила дискомфорт. Как люди справляются со стрессом? Даже не с ним, а с этим тягуче-напряжённым ожиданием.

Горячая ладонь Реми крепко сжала мою. От двойного жара и приложенных сил пальцы принялись пульсировать.

Наконец Нина откладывает карандаш и поднимает взгляд.

– Я освободилась. Идём.

Она поднимается, извлекая из-под стола кольт и прячет его в кобуру на бедре. Мы идём следом через весь цех, оказываемся на улице, а потом ныряем в небольшой дощатый сарай.

Там рядами стоят столы и скамьи, а в дальнем углу со скучающим видом примостился дежурный по кухне в застиранном, но чистом фартуке и шапочке.

Нина подходит к раздатке, получает консервированный томатный суп с фрикадельками, кружку горячего кофе и кусочек свежеиспечённого хлеба. Наверное, я смотрела с такой завистью, что женщина, рассмеявшись, распорядилась выдать ещё одну порцию. Томатный суп и кофе меня не вдохновляли, а вот хлеб пах просто изумительно. По-настоящему.

– Я готова вас выслушать.

– Я хочу, чтобы вы покинули мой город.

– Невозможно.

– Отчего же?

– Я только начала.

– Что? – я еле держала себя в руках. – Вы уже разрушили всё, что могли, за каких-то пять лет.

– Что я разрушила? Генераторы, которые отбирали у людей возможность трудиться, создавать что-то самим? Резервации, которые убили на корню весь смысл взаимопомощи и толерантности? Что?

– Вы уничтожили то, что люди строили годами. Нормальное общество.

– Я лишь хочу, чтобы мы развивались. Вы знаете, сколько времени я потратила, чтобы научиться читать чертежи? А чтобы научить этому других? – она сморщилась и остервенело отхватила кусок хлеба. – Мы как чудовище Франкенштейна: нас оторвали от остальных и попытались вселить в это жизнь. Но мы не живём. И вы.

Мы. Я, Реми, другие.

– Что ты предлагаешь? – опередил меня он.

– Выйти из резерваций, забыть о пустошах. Учиться. Жить. Мы построим скальные или даже небесные лайнеры, преодолеем отвесные стены Ониксовой Бутылки. Вернёмся. Мы искупили свои грехи, разве нет?

Последнюю фразу Нина произнесла, глядя прямо мне в глаза.

– Понимаешь? Я знаю, ты сможешь меня понять. Потому что ты вырастила Солнечную долину. Давила личинки гнева, вырывала с корнем сорняки самомнения, подкармливала ценность человеческой жизни. Мы – как те цветы. Взращенные в маленьких тесных ящиках, но нам нужно в мир, иначе – смерть. Наши корни не смогут углубляться, наши стебли и листья не наберут силы, наши цветки никогда не распустятся, нашим семенам никогда не суждено прорасти.

Я понимала. И тем больнее мне становилось от того, как Нина поступила.

– Но ты уничтожила генераторы.

– Я сломала стенки нашего ящика. Кто-то погибнет, кто-то выживет. Но я не говорю, что так должно быть. Мы можем научиться выживать: пускать корни глубже, изгибаться так, чтобы солнечного света хватило на всех, поддерживать тех, чьи стебли помялись. Мы можем. Но не в ящике.

Она доела обед и встала из-за стола, внимательно посмотрела сначала на меня, а потом на Реми.

– Я думаю, стенки ящика тоже можно превратить во что-то полезное. Генератор на месте, я сообщу, что вам разрешено к нему подходить.

Нина не дождалась ответа и, хмыкнув, ушла.

Ящик. Я помнила, как мечтала покинуть лабораторию, чтобы строить светлое будущее. Схожи ли наши ситуации?

– Я хочу взглянуть на генератор, – внезапно бодрым голосом обратился ко мне Реми. – Пойдёшь со мной?

Я нехотя кивнула. И снова мир – пустая комната. То, чему я посвятила тридцать лет, погибло.

Охрана пропустила нас, и мы вскоре оказались в неглубокой шахте. Я опустилась на землю, под ладонью явственно ощущалась болезненная дрожь генератора. Синхронизация не помогла. Словно обрубили все контакты, разорвали связь…

– Ни черта не выходит.

– Подожди.

Реми подходит, чуть вдавливает мою ладонь своей. И я чувствую. Тяжёлый, гулкий пульс, проходящий из земли по всему телу, и я дышу в такт с ним.

– Это руда. Можно использовать её для лайнеров. А вот тут, – он поднял другую мою ладонь к стенке, – крист-оксид. Подойдёт в качестве твёрдого топлива. А потом мы поднимем эти чёртовы лайнеры на поверхность…

– И?

– И наконец сбежим куда-нибудь вдвоём. И никто не узнает, не осудит, и не будет огорчён нашим исчезновением.

+1
17:30
936
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Загрузка...
Ольга Силаева