Чёрные дыры

Город терялся во времени. Петлял среди обшарпанных домов, тёмных подворотен, заброшенных фабрик и заводов. Время бежало вспять, а иногда и вовсе застывало в напряженных лицах поваленных статуй и в странных надписях на незнакомом наречии, восхваляющих какие-то КПСС и несуществующих трудящихся. Время лилось из окон в звуках виниловых пластинок и голосов, слившихся в пугающий хор давно погибших мальчиков и девочек, застывших лишь в двухмерном пространстве выцветших фотографий с глупыми радостными улыбками тому, утраченному навсегда, миру. Ветер шумел и злился, гудел в металлических трубах, раскачивая железные вышки и другие конструкции, напоминавшие бессмысленные декорации дешёвых боевиков. Иногда сквозь дыры во времени с радостным гулом проскальзывали яркие смешные авто, придуманные каким-то культовым режиссером из наступившего уже будущего. Широко открытые глаза с расширенными зрачками смотрели сквозь щели в пугающий мир Стивена Кинга, застывший в причудливо изогнутой ржавой карусели и в пьяном взгляде рабочего, не подозревающего, что его давно уже нет, и, может, и не было никогда - только серая точка, захваченная боковым зрением, и тут же исчезнувшая за очередным поворотом бесконечного лабиринта ускользающих от нас мгновений. Мы любили этот тёмный гулкий город. Мы, погибшие здесь в провалах времени, пугаем тебя по ночам, заставляя упрямо и напряжённо вглядываться в каждый тёмный угол твоего района, в черные квадраты безжизненных окон, в старые полинялые стены оставленных домов, в черно-белые фотографии, бродить по заброшенным стройкам в поисках...

__________________________________________
Дневник Маши К. по прозвищу Лу.

Это был просто очередной день из моей жизни. Настал он как-то незаметно, холодным декабрьским утром - один из тех, в которые очень не хочется просыпаться. Это были школьные дни моего беззаботного детства. В моих глазах жил ещё тогда настороженный блеск грядущих открытий и приключений, а сердце было розовым и влажным, тепло и приятно билось под гладкой неиспорченной двенадцатилетней кожей.

Мне приснился странный сон. Он потом не раз ещё будет мне сниться, преследовать липким воспоминанием, возвращая снова и снова в ТОТ день. Было холодно и мрачно. Вокруг сырая распаханная земля, куда ни глянь до самого горизонта, вся покрытая руинами и обломками, будто после недавней бомбёжки. Искорёженные металлические прутья, куски разорванной ткани, смешанные с грязью, деревянные и бетонные обломки чего-то, железные части боевых орудий - всё разбросано в беспорядке, утопает в чёрной-пречёрной земле. А над всем этим, страшным монументом, возвышается обугленный купол взорванного православного храма, с чёрными стенами, изуродованными внутренностями былого величия, с проступающими ласковыми взглядами святых на фресках, в молчаливом ужасе кричащие о бесконечной беде, постигшей эту землю. Чёрный крест на чёрном куполе, над ним кружат, радостно и дерзко крича, вороны, будто чёрные ангелы над руинами когда-то великого мира.

Я сидела на земле среди этих обломков безгранично одинокая, безмятежная в своем одиночестве, будто одна из тех ворон. Во мне, как и повсюду, была одна пустота - бездна холода и мрака вместо души. Я была одна среди обломков собственной жизни без памяти, без рассудка, со стеклянными глазами, с остывшим сердцем, в бесконечном ожидании, застывшей в этой жуткой нелепой картине вечности - в месте, где время остановилось навсегда.

Сон этот окрасил моё утреннее настроение в чёрные цвета. Я была в непонятной тоске и волнении. И сбежала с уроков, чтобы вернуться в пустую квартиру и уставиться в оконную пелену холодного дождя, забыв про телевизор и любимые книги. Сидеть, нахмурившись, перебирая воспоминания своей детской души, силясь отыскать причину своих терзаний.

Мне удалось только поймать тонкую чёрную ниточку, тянувшуюся из моего подсознания, и, взяв ручку, начать торопливо писать в дневник сама ещё не зная о чем, когда её оборвал треск телефонного звонка. Звонила мама. Говорила, что они с отцом должны поехать на похороны к кому-то из своих начальников и поэтому задержатся до позднего вечера. И чтобы мы с Анной (моей шестнадцатилетней сестрой) не забыли сделать уроки, нашли борщ в холодильнике и сосиски. Целую. Пока. Будьте дома.

Я посмотрела на дождь за окном - куда уж тут пойдешь гулять. Очень подходящий день для чьих-то похорон. Как в кино. Обычно, все стоят под чёрными зонтами, в чёрной одежде над гробом покойника, слушают монотонные речи священника и дождь разбавляет их слёзы. Я никогда ещё не была ни на чьих похоронах, но подозревала, что сделать такое скорбное лицо, как у людей в телевизоре, у меня не получится. Особенно, если бы день был, вопреки всем законам природы, тёплым и солнечным, а небо безмятежно голубело над людьми одетыми в чёрное, похожими на ворон. Вороны. Сегодня они мне повсюду мерещатся.

Я посмотрела в свой дневник. Там были написаны пара не очень умных фраз, смысл которых был для меня безнадёжно утрачен. Я поразилась: как часто фразы, которые в определенный момент кажутся нам исполненными глубокого смысла, через какое-то время становятся вдруг банальным набором слов, не способным выразить и сотую долю, озарившей разум, глубокой мысли. И всё становится смешным и пошлым. Даже обидно. Но с другой стороны, есть же писатели, которые могут донести всю глубину своей мысли с помощью слов, не исказив её. Как они это делают?

Я всегда любила читать. Я очень уважаю литературу, видя в ней великое таинство, а в писателях - волшебников-мудрецов. От иных книг меня нельзя было оторвать, и я читала как заворожённая - даже за обедом, даже на уроках, даже ночью. Та литература, которая попадала мне в руки, была доброй и умной, заботливо отобранной моей мамой, которая что-то понимала в воспитании таких «книжных» детей, как я, - сама была такой же. Поэтому детство моё протекало безмятежно: от книжки к книжке, вдали от реального безумного мира. Который, если и трогал меня, оставляя следы от обид одноклассников, наказывая чувством постоянного одиночества среди других людей, всё же не так сильно, как мой личный придуманный мир. В котором мне было легко и приятно, в котором можно было делать всё, что захочется и быть кем угодно, а не только девочкой Машей К., ученицей седьмого класса «а», 37-ой школы...

В отличие от меня воспитанием моей старшей сестры Анны мало кто занимался. Анна с детства была очень энергичной, своенравной и властной девочкой. Она всегда подавляла меня, даже казалась мне злой и жестокой. Хотя, буду справедливой, порой в ней просыпалась трогательная сестринская нежность, и она что-то делала для меня, вызывая чувство благодарности. Это чувство не позволяло мне, вопреки даже мукам совести, выдавать матери многочисленные Аннушкины грехи, которые год от года становились всё серьезнее. Да, я покрывала её. Я покрываю её сейчас: ведь я точно знаю, что она не была сегодня в школе. И вчера, и позавчера. И «классная» просила передать маме, что она её давно ждёт для разговора о поведении старшей дочери. Но я молчу. Я знаю, что это - не правильно, и даже знаю, что Анна просто использует меня, но я всё равно не могу её выдать. Мне страшно, что она разочаруется во мне.

Моя сестра считается трудным подростком. Стоит на учёте в милиции даже. Да, она всегда была трудной. Упрямой, скрытной: никто не знал, что творилось у неё в голове. Мама пыталась достучаться, добиться взаимопонимания, но двери Аннушкиной души наглухо были закрыты ото всех домашних. Хотя с отцом она всё же ладила чуть больше, несмотря на то, что ему как раз таки вообще было глубоко наплевать на всё и на всех. Он у нас человек глубоко равнодушный, апатичный, с тихим голосом и взглядом, обращённым внутрь себя. Подозреваю, что и с ним-то Аня общалась так доверительно только потому, что он ей никогда не отказывал в карманных деньгах. Из-за чего родители, кстати, часто ругались.

Моя сестра сутками пропадала в компании своих друзей – странных подростков с пустыми глазами, одетых нелепо и громко матерящихся. Они шлялись по подъездам, чердакам, подвалам, пили водку и, подозреваю, не только это, кричали громкие песни под гитару, всё крушили, ломали, дрались. Я, встретив их на улице, никогда не решалась подойти даже близко и часто пряталась, чтобы Анна не увидела, что я наблюдаю. Хотя, если честно, я часто представляла себя с ними, и такой же крутой, как Аннушка, -даже круче. Но я и боялась этих мыслей, потому что быть такой - это очень плохо. Моя сестра частенько возвращалась под утро совершенно не в себе. Иногда после какой-то драки: с синяками, перепачканная в кровь. Она, игнорируя истошные вопли и слёзы мамы, заваливалась спать в неразобранную постель, а я сидела и смотрела на неё, чувствуя неприятный запах, и мне почему-то было её очень жалко.

Несмотря на грубые манеры все признавали Анну очень красивой девушкой. Хоть она и вела себя вызывающе, часто казалась трогательно беспомощной. И я однажды слышала ночью, как она плачет, зарывшись в подушку, чтобы никто не узнал про её слезы. Теперь я думаю, что она просто в какой-то момент потерялась в бурлящем потоке своей безумной жизни и начала тонуть, и не нашлось никого, кто протянул бы ей руку помощи и вытянул на твёрдую поверхность. Но те, кто пытались помочь тогда, просто не могли к ней подступиться. Она, однажды, кинула табуреткой в оконное стекло, когда мать попыталась приласкать её и поговорить по душам, и меня засыпало осколками - я сильно тогда порезалась. Но Анна, ничего не сказав, просто убежала на улицу, оттолкнув, попытавшуюся её удержать маму, и вернулась только следующим вечером.

Меня Аннушка часто обдавала презрением, высмеивая мой детский уютный мир, да так, что порой доводила меня до слёз своей жестокостью. И когда я, забившись в угол, похожая на затравленного зверька, смотрела на неё глазами полными слёз, она со смехом вытаскивала меня оттуда и, отвесив пару подзатыльников, отправляла меня с глаз долой, ревущую от обиды и беспомощности.

Дождь, монотонно шумевший за окном, действовал усыпляюще, и я незаметно уснула. В моем сне тоже шумел дождь, плотной тёмной пеленой окутывал всё вокруг. Но я не успела уснуть глубоко, меня разбудил настойчивый звон телефона. Я сонно сказала: «Алло», и из пустоты до меня донесся чей-то встревоженный голос. Какой-то парень спрашивал Анну: «Её нет? И не приходила?»
«Нет», - и гудки повисли в трубке. Тревога этого голоса передалась и мне. За окном стало совсем темно, и часы показали пять. Я нервно бродила по квартире, не зная за что взяться. В квартире тоже было темно и тихо, будто в погребе, но не хотелось включать ни свет, ни телевизор. Моё сердце почему-то сжимала тоска, навалилось какое-то тяжелое предчувствие: «Опять, наверное, что-то с ней случилось».

Я все-таки включила телевизор, но вместо картинки и голоса по всем каналам шумела чёрно-белая рябь, тоже похожая на дождь. Это всё напоминало безысходность. Наверное, дождь повредил антенну, чтобы люди в маленьких квадратных клетках квартир никак не смогли разбавить своё одиночество, забыть о дожде и холоде осенних улиц.

Я вставила в магнитофон кассету с Цоем, и он запел унылую песню тоже про дождь. «Самое то сейчас», - я уткнулась лицом в подушку и стала ждать. «Вот бы сейчас поговорить с кем-нибудь. Вот бы мама была дома. А если вот так я насовсем останусь одна, и никого не будет? Как жутко!» Звонить было некому. У меня не было настолько близких подруг, которые смогли бы понять меня сейчас. У меня в тот момент была только я. И в этот раз мне было этого мало.
Через полчаса телефон зазвонил снова. И тот же тревожный голос прокричал мне в ухо: «Алло! Анна не пришла?»
«Нет», - и тут же линия оборвалась, и что-то оборвалось в моём сердце.

Мне стало очень страшно. Я забегала по квартире, пытаясь собраться с мыслями и успокоиться. Я что-то роняла, обо что-то спотыкалась. Страх отзывался в каждом звуке, стоял комом в груди и мешал дышать. Я стала на колени и начала испуганно молиться: «Господи, пусть будет всё хорошо с моими близкими! Пусть с Аней ничего не случится! Пусть мама поскорей придёт! Господи, сделай так, чтобы мамочка поскорей вернулась домой!»

Когда раздался звонок в дверь, и я, спотыкаясь, бросилась отворять её, вместо Анны или мамы я увидела на пороге двух парней и одну девушку, насквозь промокших. Я видела их однажды в компании сестры. У них были напряженные лица, и сигареты дрожали в мокрых пальцах:
- Ну что? – спросил один из парней. - Не было её?
- Не-ет, - промямлила я.
Он сматерился, обернулся к остальным:
- Ну вот, … – и он сматерился опять. – Точно, теперь только там её найдём. Вот она сучка! И ты, Артур, – мудак! Куда ты смотрел? Сказали: сиди, сторожи!
- Сам бы сидел, - Артур мрачно сплюнул на пол подъезда.
- Родители дома? – спросил он у меня.
- Не-ет, - у меня не хватало смелости спросить: что случилось.
Артур выкинул сигарету и пошёл в квартиру, оттеснив меня движением руки. Остальные двинулись следом.
- Нам надо кое-что посмотреть среди вещей Аннушки, - пояснил первый парень. Девушка заглянула в зеркало и провела расческой по мокрым волосам:
- Где здесь туалет? – спросила она меня.
Я показала и пошла в нашу с Аней комнату вслед за парнями. Они уже выдвигали ящики письменного стола, за которым мы делали уроки.
- Где здесь Аннушкины вещи? – я выдвинула ему ящик. - А её кровать?
Он сделал знак Артуру обследовать кровать моей сестры.
Потом он полез было в наш комод, но Артур крикнул: "Вот!", и достал победно какой-то ключ из-под матраса.
- Что это? - спросила я, осмелев. - Что случилось с Аней?
- Может еще и ничего не случилось, - ответил Артур, но отвел взгляд.
- Это ключ от одного гаража. Сестрица твоя ключи утащила и, по ходу, закрылась там. А нам из-за неё мёрзнуть. Успокойся детёныш и родителям ничего не рассказывай. Поняла?
- Я пойду с вами, - сказала я и начала поспешно одеваться.
- Да уж как же! Детское время вышло!
- Нет, я пойду! – я осмелела, мне очень хотелось, чтобы они взяли меня с собой. И так как девушка, вышедшая из туалета с ещё более бледным лицом, задержалась в нашем коридоре, покачиваясь, вцепилась в моё плечо и долго не могла натянуть мокрые кроссовки, я увязалась за ней. Мы вместе догнали опередивших нас парней, и им уже не удалось от меня отделаться.

Мы бежали в сторону леса по скользким размытым дождём дорогам, по щиколотку утопая в грязи. Мы бежали молча, пугая темноту, сквозь пелену дождя, сквозь собственный страх, сжимая в мокрых пальцах ускользающую надежду. Мы долго плутали в лабиринтах гаражей, ребята ругались, спорили, матерились, девушка два раз падала в грязь, поскользнувшись. Но вот мы стоим уже у этой тяжёлой двери, и Артур молча пытается открыть её неподатливым ключом. У парня трясутся руки от холода, и второй всё время хочет отобрать у него ключ, чтобы открыть самому. Но Артур отталкивает его плечом и всё возится. Всё это казалось мне бесконечно долгим и похожим на страшный сон. Наконец, дверь поддалась, Артур нащупал свет, и первой ворвалась в гараж девушка, уже давно промёрзшая до костей. Тут же раздался её страшный вопль, потом грохот, крики, суета. Я последней попала в гараж и сначала ничего не разглядела из-за спин ребят. С потолка свисала тусклая лампочка, освещавшая деревянный пол и беспорядочные нагромождения каких-то вещей и мусора. Я сделала несколько шагов вперед и увидела в углу на куче тряпок свою сестру Анну. Глаза у неё были закрыты, а лицо было серое и застывшее. Руки лежали на коленях запястьями вверх, на них были куски запёкшейся крови. Кровь была и повсюду вокруг Аннушки. Не красная как должна быть кровь, а очень тёмная, почти чёрная, как ртуть.

Я стояла и смотрела на сестру, всё ещё не избавившись от наваждения, что это мне только снится. Такое не могло быть наяву. Наяву так не бывает. Кто-то из парней взял меня за плечи и попытался увести в сторону. Другой набирал номер «скорой» на своем телефоне. Девушка, скорчившись на полу, всхлипывала, закрыв лицо руками, и что-то бормотала. А я стояла и смотрела недоумённо по сторонам, пытаясь отыскать в этом во всем реальность. Настоящее - из привычной жизни. Из которой меня так резко выдернули в какой-то бесконечно кошмарный сон, из которого я никак не могу проснуться. Я повернулась лицом к открытой двери и смотрела на дождь. Чёрный холодный дождь затопил весь мир безысходной тоской, и я знала, что в этом мире мне придется теперь жить всегда, без надежды, без радости, без солнечных беззаботных дней, в которых растаяло мое детство.

Меня посадили в милицейскую машину и заставили показать дорогу домой. Когда я и два милиционера звонили в дверь – её никто не открыл. Родители ещё не вернулись.

____________________________
После смерти Аннушки всё изменилось. В нашей квартире поселилась тишина. Никто не издавал ни звука. Даже короткие функциональные разговоры были почти беззвучными. Мы тихо просыпались, молча собирались, завтракали, потом уходили. Я – в школу, родители – на работу. Также тихо возвращались, ужинали в полнейшем безмолвии, расходились по своим комнатам и всё молчали, молчали… Каждый наедине со своей больной душой, в ловушке одиночества, в унылом мире пустоты.

Иногда мне хотелось поговорить с мамой. Я незаметно подходила к ней, она оборачивалась. Я натыкалась на её застывший взгляд и немела. Я не могла ничего сказать, я опускала глаза. И с каждым днём молчание всё больше застывало: вязкая субстанция превращалась в каменную глыбу. И эту глыбу уже нельзя было никому сдвинуть в одиночку. Разрушить её можно было только силой - той, которой ни у кого из нас не было.

Я всё время сидела в моей комнате. Теперь только моей. Без Аннушки. Но я никак не могла избавиться от чувства, что я здесь чужая, и эта комната не моя. Моей мёртвой сестры - да, но не моя. Здесь всё напоминало Аннушку, здесь пахло ею... Её измалёванные тетрадки, её гитара с четырьмя струнами, её фотоальбомы и скомканная в шкафу одежда. Никто пока не решился всё это собрать и выкинуть, все будто боялись касаться её вещей. В шкатулках всё ещё хранились её браслеты и фенечки, стояли на полках её аудиокассеты и диски, её карты и незаконченные рисунки. Я только сейчас поняла, как много было в нашем доме Аннушкиного. Да все было её. Даже я. Я тоже была её. Просто её младшая сестра. Что я теперь без неё? Пустота. Да мы все пустота теперь. Всё осиротело без нее, стало бесполезным и ненужным.

Я начала слушать ту же музыку, что и моя сестра. Сначала мне было страшно и тревожно. Музыка была мрачная и жестокая. Я понимала – это была злая музыка. И пусть мне теперь и было всё равно, но порой я боялась. Я вдруг вспоминала, что Бог обязательно накажет, если я буду слушать злую музыку. Я выключала магнитофон и начинала испуганно шептать молитву. Потом вдруг замолкала, прислушиваясь к тишине, будто ждала какого-то ответа. Но тишина была по-прежнему такой же тяжёлой, нерушимой.

И я вспоминала. Я прислушивалась к тишине в нашей квартире и вспоминала. Вся моя молитва и страх перед Божьим наказанием превращались в смешную нелепость, слёзы высыхали, и с угрюмой решимостью я включала кассету вновь. Мне начинали доставлять удовольствие эти будоражащие звуки. Они будили что-то в моей душе, что я ещё не знала. Что-то дикое, неистовое, первобытное, что гасило страдание и давало силу, уничтожая страх. Мне становилось безразлично всё вокруг, я становилась каким-то другим существом, которому было всё легко. Существом, способным в этом мире жить и ничего не бояться, никого не любить, быть непобедимым в своём одиночестве. Мне нравилось это чувство. Это было то средство, которое помогало мне победить вечный дождь в моей душе. Это был огонь, который нельзя погасить. Это была новая жизнь, наступившая после детства.

________________
Аннушка

Очнулась. Тихонько села на скомканных грязных простынях. Тело пробирала дрожь, и безумно хотелось пить.
- Артур, - позвала хрипло, - Арту-у-у-ур!
Тишина.
- Надя! На-а-а-дя… - голос сорвался на шепот.
- Да есть здесь хоть кто-нибудь? – прошептала Аннушка и заплакала.

Аннушка подумала о том, что вот она уже пятое или шестое утро как не просыпается, а приходит в сознание. Возвращается из той маленькой смерти, которая уже как по расписанию настигает её каждый вечер. Раньше, постоянно тусившие в её квартире Артур и Надя пугались за неё, и каждое утро Аннушка встречала их озабоченные лица. Но теперь, наверное, уже привыкли.

«Хотя бы стакан воды оставили…» - обреченно подумала Аннушка и попыталась встать. Комната закружилась, завертелась перед глазами, и неведомая сила отбросила Аннушку назад на кровать.

«Только бы не потерять сознание», - подумала девушка и отключилась.

Очнувшись через какое-то время, Аннушка уже не стала делать резких движений, а спустившись с кровати на четвереньках, медленно поползла на кухню по грязному полу. На кухне стояла невыносимая вонь. И, когда Аннушка за очередным поворотом наткнулась на мёртвую собаку, её тут же вывернуло наизнанку чем-то зелёным, и снова неведомая сила откинула её куда-то к холодильнику.

Очнувшись снова, Аннушка почти не открывая глаз и не дыша, открыла дверцу холодильника и стала хватать оттуда кубики льда. Стало легче...

Вонь вскоре заставила Аннушку встать и отправиться в ванную. Зайдя в плесневую комнату и открыв на всю холодную воду, Аннушка, наконец, совсем пришла в себя и стала раздеваться. Помывшись и кое-как обтершись тонким полотенцем, девушка погляделась в осколок зеркала и не узнала себя. Что-то случилось. Что-то совсем изменилось в её лице. Цвет что ли…

«Что со мной? Уж не заболела ли я? Вчера? Вчера всё вроде было в порядке. Хотя, не помню. Не помню, как смотрелась в зеркало. Вообще, плохо помню всё до… до… Не помню до куда».

Отошла от зеркала и поискала косметичку. И вдруг задумалась: «Сколько же мне лет? Сколько мне лет сейчас? Я не помню. Не помню! Разве может такое быть?! Может у меня амнезия? Хотя нет. Я ведь помню Артура и Надю, и еще много кого. И вчера что было - помню. Помню. И позавчера. А вот себя не помню».

Аннушка вздохнула, попыталась отогнать мысли. Думать было сложно. Разболелась голова.

Она снова подошла к зеркалу и, стараясь не смотреть на своё посеревшее лицо, автоматически начала наносить косметику. Затем расчесала волосы и вернулась в комнату.

Одеть было нечего. Всё было грязное, мятое и валялось либо по углам, либо на кровати, либо под кроватью. Наконец, Аннушке удалось «откопать» в шкафу старый Надин сарафан в горошек и зеленую шерстяную кофточку, которая пришлась очень кстати, потому что на улице, по всей видимости, начало уже по-осеннему холодать.
«Неужели уже осень?» - рассеяно подумала Аннушка и, натянув старые кроссовки, вышла за дверь.

На улице тоже было не всё ладно. Ранним утром во дворе нашли чей-то свежий труп, но никто не понял, что в связи с этим надо делать. В конце- концов какой-то мужик за ноги оттащил труп к бензобакам, туда где тусуются обычно молодые наркоманы, и попытался его поджечь. Но у него ничего не вышло. Получилось только так много вони, что какая-то женщина даже потеряла сознание. С ней тоже никто не знал что делать, пока, наконец, не пришла её тринадцатилетняя дочка с ярко накрашенным лицом и зелеными волосами, и не начала хлестать женщину по щекам, что-то крича матом про погодные условия, про какого-то Вована и про «хренов дворник». Вскоре женщина пришла в себя и начала уже хлестать по щекам дочку. Завязалась драка…

Аннушка рассеяно слушала этот рассказ от своей соседки Дины, которая с отдышным смехом размахивала руками перед её носом. Дина колола себе в вену что-то совсем уж синтетическое, и от этого у неё под глазами были глубокие зелёные мешки. «Да и глаза у неё зелёные, – вдруг подумала Аннушка. - Красивая девка».

Дина совсем уже потеряла нить своего рассказа и, заливаясь крякающим прерывистым смехом, начала падать прямо на Аннушку.
- Э! Э! – Аннушка подхватила её за локоть и отволокла на камушки под засохшее дерево.
- Отдохни пока, - сказала она ей. - Я скоро вернусь.
Дина, конечно же, её уже не слышала.

Аннушка медленно брела через парк по направлению к «точке» и ни о чём не думала. Воздух был непривычно свежий и чистый, так что закружилась голова, и сильно забилось сердце. В шорохе деревьев над её головой ей слышалась тревога, а бесшумное быстрое движение облаков завораживало. Мотоцикл с ужасным грохотом нёсся по дороге прямо на неё. Аннушка отпрянула, и он пролетел в полуметре, обдав горячим ветром с запахом бензина и приведя в беспорядок её нервную систему. Девушка оглянулась: вокруг не было ни души. На дороге тоже было пусто.

Тишина вокруг. Аннушка прислонилась к дереву, закрыла глаза, пытаясь унять сердцебиение. Ноги подкосились, и она села на холодную землю.

Осень… Парк, засыпанный листьями. Сырой холодный воздух.

«Что же случилось со мной? С нами? Со всем этим миром?»

Аннушка положила голову на кучу опавших листьев. Неожиданно наткнулась на взгляд пьяного бомжа. Передёрнуло. Аннушка вздохнула и закрыла глаза. Пронзительно сверху вскрикнула ворона. Где-то неподалёку раздался весёлый детский смех.

________________________________________
Серые тени. Люди. Что вы сделали с реальностью? Что вы принимаете за реальность? Да что вы знаете о ней!

Люди… Вас так много, и все вы пытаетесь хоть как-то разместить себя друг в друге. Вы заглядываете в глаза, пытаясь увидеть своё отражение, а видите только пустоту. Вы ищете, вы ждёте, вы надеетесь. Вам так сложно осмотреться вокруг и увидеть хоть что-то. Хоть что-то! Вы видите только себя.

А пустота, что вокруг вас, да это… - северное сияние, солнечное затмение, вспышка сверхновой, чёрная дыра с невообразимой реальностью где-то за горизонтом событий. Та, что вы никогда, никогда, не сможете узнать, пока она не заберёт вас туда навечно. А после, вы будете возвращаться только в чужие сны, оставаясь неясным смутным впечатлением, волнующим душу, для которого не существует слов, чтобы его осмыслить.

Тёмные, очень тёмные, с расширенными зрачками, распахнутые, взирающие на мир с удивлением и растерянностью: «И он такой?... И я в нём?... И как?...». Серое небо отражалось в лужах. Люди шагали сквозь грязные потоки тающего снега, переполняя до краёв весенний нерадостный город шумом, суетой, мыслями – разные, некрасивые, глупые.

Её глаза были повсюду: отражались в серых тучах, в грязных лужах вместе с грязным небом. Они жили сами по себе в этом бессмысленном потоке суеты. Слабое её тело то и дело кто-то больно задевал плечом - она не замечала этого. Вырванная из пространства, оставив там только своё тело, глазами видела она совсем другой мир, не удивлялась ему и даже не сравнивала.

___________________________________
Аннушка брела, опустив голову, не замечая ничего вокруг. Как всегда: вне времени и пространства. Неожиданно кто-то сзади схватил её за плечи. Аннушка обернулась и увидела перед собой глупое пустое лицо. Оно смотрело сквозь неё, как будто бы и не было рядом никакой Аннушки, и как будто бы вообще ничего не было. Но всё же острые пальцы сжимали её плечи и Аннушка спросила:
- Эй?!

И жалобно:
- Отпустите…

Неожиданно на пустом лице проступил жуткий страшный оскал, и оно превратилось в безобразную волчью морду. От страха Аннушка зажмурилась. Клыки звонко щелкнули где-то рядом с её ухом. А потом всё вокруг погрузилось во тьму.

Очнувшись, Аннушка почувствовала острую боль во всём теле и закричала. Кто-то за ногу тащил её прямо по земле, и было больно - невыносимо больно.

Крик оборвался стоном, и сознание снова нырнуло в спасительную темноту небытия.
Очнувшись снова, Аннушка почувствовала на своём лице чьё-то вонючее дыхание, тела своего она не ощущала. Чьи-то шершавые пальцы гладили её по щеке, и тоненький голос напевал ей смешную детскую песенку про весёлого мишутку. Остановившееся было время снова начало увлекать вперед. Отвращение и злость окатили сознание. Аннушка скрипнула зубами, откуда-то вдруг появилась её худая рука, сжимавшая стеклянное гладкое горлышко пивной бутылки. А потом: звон разбитого стекла, чей-то жалобный пронзительный крик и чужая тёплая кровь, залившая перекошенное лицо Аннушки.

Реальность тяжелыми пластами всё больше и больше давила на Аннушку. Стало тяжело дышать. Кто-то неподалёку жалобно скулил, обхватив голову руками, - это было все равно. Аннушка чувствовала себя заживо погребённой в плотной застывшей массе ночи, ей было не пошевелиться.

_____________________
Мужчина в чёрном измятом костюме, небритый и сонный, робко повернул дверную ручку и вошёл в комнату. Там был полумрак. Слабый лунный свет струился в окно, на большую кровать, покрытую белым. На ней лежала девочка. Луна освещала её лицо и шею. Девочка совсем тоненькая, похожая на фарфоровую куклу, с бледным заострённым лицом, обращённым к окну. Глаза, широко раскрытые, смотрели в одну точку.

Мужчина медленно подошёл к кровати и остановился в нерешительности. Девочка не повернулась к нему и была по-прежнему застывшей. Только веки слегка подрагивали, и что-то неуловимо менялось в зрачках, выдавая жизнь в этом почти бесплотном теле.
- Очнись.
Мужчина говорил очень тихо, почти шепотом.
- Эй, - коснулся он её плеча и тут же одернул руку. – Плечо было ледяное.
- Где она, чёрт бы её побрал? Эй! - он легонько ударил её по лицу ладонью. – Давай, просыпайся!

В ней ничего не изменилось, только на щеке остались отвратительные розовые пятна от его пальцев. Взяв аккуратно девочку за подбородок, он повернул её лицо к себе - глаза смотрели сквозь него.
- Чёрт знает что, - пробормотал он и вышел из комнаты.

Полная луна за окном вдруг превратилась в зловещее лицо. В чёрных неподвижных зрачках девочки появился ужас.

Через полчаса тот же мужчина снова вошел в комнату. Уже более решительно. Он судорожно курил, и едкий дым от его сигареты тут же заполнил всё вокруг. В комнате ничего не изменилось. Девочка также лежала лицом к окну, и взгляд её был застывшим. Луна на ясном ночном небе была похожа на круглый фонарь. Неожиданно девочка села на постели. Мужчина вздрогнул и уронил сигарету на пол.

- Не только тебя и меня поглотит Солнце, - быстро и пронзительно заговорила девочка. Глаза её, по-прежнему широко распахнутые, смотрели на что-то ей одной ведомое. - Весь этот мир. И там он превратится в осколки. В радужную цветную мозаику. И это будет прекрасно!

Она сделала паузу.
- У меня была дикая собака Динго. Я не кормила её, и она умерла, - по бледной щеке потекла слеза. – Мне так жаль!

Прошло несколько секунд. Мужчина молчал. Вдруг девочка обернулась прямо к нему:
- Боль, твоя боль, я знаю её. Под обломками твоей совести таится жестокая правда. Я знаю её. Я её знаю.
Она покивала головой:
- Я сама теперь эта правда. Я стала этой правдой в тебе. Только так мы можем отражаться в Солнце. Только вместе.
Она посмотрела ему прямо в глаза. Во взгляде её была жалость и сострадание. Она протянула к нему свою тоненькую ручку:
- Я знаю кто ты. Я вижу тебя. Подойди.

Но мужчина не шевелился. Он только смотрел испуганно.

- Подойди, - попросила опять девочка. Но мужчина вместо этого только попятился к двери. Он провел рукой по глазам, будто пытаясь сбросить наваждение, затушил носком ботинка тлеющую на полу сигарету и вышел из комнаты. Слышно было, как он закрывает дверь на ключ, потом говорит с кем-то по телефону. В комнате девочка сидела в той же позе на постели и задумчиво глядела на дверь. Потом вздохнула, легла и повернулась лицом к стене.

________________________________
Аннушка открыла глаза. Как будто впервые. Странное ощущение новизны бытия. Вокруг неё не было ничего. То есть ничего, за что можно было зацепиться взгляду. Повернула голову. Большие круглые глаза смотрели на неё. Зловещее лицо смотрело прямо в душу. Так что стало больно.

- Ну вот. Вот ты и проснулась. И совсем ещё почти живая. Ну вот.
Аннушке стало еще больнее:
- А… А где я?

Зловещее лицо хитро прищурилось, губы сложились в улыбку. Откуда-то из глубин накатывал рокот, беспредельный грохот, не различимый ухом, но скручивающий всю нервную систему, заполнявший сознание тупым страхом.

- Где я ? – неслышно почти прошептала Аннушка.

Грохот подкатывал к самым пределам, уже готовый вырваться в окружающую реальность и разорвать её на атомы.

- Где я? Где я? - шептала Аннушка, не в силах оторвать взгляд от страшного лица.

- В аду, - и грохот прорвал плотину сознания, обрушил на Аннушку обломки недавнего ещё бытия. Хаос из всего, что было и могло у неё быть, закружил Аннушку потоком видений, затопил океаном боли, унес её в беспредельную тьму.

________________________
Руки. И ноги. Всё цело. Голова. На месте. Приподнялась на локтях: «И где я?»
Облегчённо вздохнула. Всё в порядке. Какая-то комната, кровать – всё незнакомое. Да что уж. Первый раз, что ли, просыпаться, не зная где.

Аннушка со стоном поднялась. Оказывается, она абсолютно голая. И никакой одежды. Вообще ничего не было в комнате, кроме кровати. На ней матрас. Такой грязный.
Аннушка подошла к двери, ступая босыми ногами по холодному бетонному полу. Подёргала ручку – дверь была заперта на замок. Снаружи.

Вдруг всё поняла. Аннушка дёргала пластмассовую ручку и всхлипывала: «Меня заперли! Заперли!»

Сделать ничего было нельзя. Ей хотелось куда-нибудь присесть. Спрятаться, свернуться в комочек. Но вокруг был только ледяной пол, да кровать с невыносимо грязным матрасом.

Начало знобить. И тяжёлое чувство тошноты подкатило к горлу. Просто плакать уже не помогало. Аннушка начала кричать – тонко, пронзительно, как раненый зверёныш. Ходила кругами по квадрату комнаты, скрючившись, обхватив своё голое тело руками. Но рук не хватало. Невыносимое чувство стыда захватило её разум - она не могла ни о чём думать, темнело в глазах. Ей было стыдно за свою наготу, за слабость, за этот отвратительный матрас. Некуда было деться.

Аннушка свернулась клубком в углу, дрожала и скулила. Она была в западне. Здесь в одинокой страшной комнате вместе с телом была обнажена и её душа. Собственное существование вдруг открылось её пробуждающему сознанию и поразило своим уродством. Взгляд застыл, обращённый внутрь себя. Но и там она видела ту же картину, ничего нельзя было найти другого: голое тело на холодном бетонном полу, грязный матрас на железной кровати и больше ничего. Память безуспешно искала хоть что-то ещё, хоть какой-то образ, но ничего не находила.

«Неужели ничего больше нет? Этого не может быть».

Но было именно так.

«Этого не может быть»,- шептала Аннушка.

_______________________________________
Проснулась. Кто-то накрыл её тёплым одеялом. Было уютно и спокойно. И повсюду ощущение чистоты. Так хорошо. Сердце билось ровно, и в теле не было боли. Аннушка чувствовала себя новорожденной. Она улыбнулась и осмотрелась вокруг. Чистая, светлая комната. Обычная. Похожа на детскую. Комната из детства.

Вошла в дверь какая-то девушка, очень красивая, с оттенком беспокойства на лице. Она была не знакома Аннушке. Но девушка подошла к кровати и, с видом хорошей подруги, спросила:
- Ну как ты?
И не ожидая ответа, добавила:
- Мы так беспокоились за тебя! Что ты простудишься и заболеешь. Да ведь с ума сойти! Ты голая на бетонном полу неизвестно сколько пролежала. Когда мы подняли тебя, ты была холодная, как труп, и почти не дышала. Хотели везти тебя в больницу, но, ты же знаешь.... У нас совсем нет денег сейчас, да и вопросы… - девушка перебирала пальцами волосы Аннушки. - Но все равно придется что-то делать. Ведь надо узнать, что с ребёнком. У тебя хотя бы полис есть?
Улыбка давно сбежала с Аннушкиного лица:
- Что за ребёнок? – ей показалось, что что-то в её голове защелкивается, затворяется, по телу пробежала дрожь.
- Как!? Твой ребенок. Ты не помнишь, что у тебя будет ребенок, Аннушка?
Аннушка не помнила. Смысл происходящего вообще с трудом доходил до сознания Аннушки. Всё это было за какой-то оградой, которая плотно окружила её разум. И замок от ворот этой ограды защёлкнулся навсегда. Что происходит сейчас? Что было раньше? Аннушка застонала. Она вспомнила: внутри ограды пустота, бетонный пол и грязный матрас. Что же говорит эта девушка с участливым лицом? Откуда она взялась?
- Аннушка? Ты что не помнишь ничего? Аннушка? Ты меня хоть помнишь?
Аннушка покачала головой. В её глазах было страдание.
- Но я же Надя. А Артура ты помнишь? И что произошло с тобой, не помнишь?
- А что со мной произошло?
На Надином лице было недоумение. Аннушка снова спросила:
- Что со мной произошло?
Надя нерешительно начала рассказывать, всё время пристально глядя Аннушке в лицо:
- Ты… Тебя похитили. Мы не знаем кто. И что делали с тобой, тоже не знаем. Нам… Нам подкинули записку. Артур нашел, когда возвращался в твою квартиру ночью. Под дверью – записку с адресом. А мы и не думали, что ты пропала. Что что-то случилось. Ты же часто исчезаешь. Думали: ты гуляешь где. Ну вот. Там в записке был только адрес. Мы пошли туда сразу. Было уже почти утро. Квартира пустая абсолютно. Голые стены, голый пол. Дверь входная открыта была. Целых четыре комнаты! Одна была закрыта на засов, а там ты – голая абсолютно лежишь на бетонном полу, без сознания. В комнате ни окон, ни мебели, кровать только. Тебя, наверное, заперли. Ты, правда, ничего не помнишь? - Надя пытливо смотрела на Аннушку. - Кто это был хотя бы? Хоть одно лицо? Может голоса слышала? Откуда тебя забрали? Вообще ничего?

Аннушка покачала головой. Она не помнила. Да и не хотела помнить. Всё равно это не вместить в пустую комнату её сознания. Всё осталось за оградой.

- А что за ребенок? – спросила она. - Откуда?
Надя пожала плечами:
- Я же не знаю, где ты его сделала. Но вот уже три месяца как ты беременная. А от кого и как, - Надя пожала плечами и, усмехнувшись, добавила. - Да ты и сама, наверное, не знаешь.
- Я не помню, - сказала Аннушка.
- А когда ты что помнила, - вздохнула Надя.
Аннушка в смятении глядела на Надю. Долго и мучительно пыталась задать вопрос. Самый важный:
- Кто я?
Надя опять вздохнула:
- Ты – Аннушка. Но тебе надо подлечиться.
Надя встала:
- Ты лежи пока, а я пойду, разбужу Артура. Надо придумать, что делать с тобой.

Аннушка осталась одна в комнате, она смотрела в потолок и в голове её кружила одна только мысль: «Я - Аннушка. Да, да, я знаю. Я – Аннушка». Мир оказался простым. Как будто на бумаге нарисованным. И этот мир назывался Аннушка. Пока там мало что было интересного. Но времени впереди, она знала, будет ещё много.

________________
Письмо Аннушки к Артуру.

Меня потянуло в ирреальность.
Я хочу, чтобы на земле лежали осколки сиреневого снега, а дерево было кривое и без листьев. Небо похоже на бездну, потому что очень тихо, и ветра нет. Нет атмосферы - сиреневая дыра. Даже не сиреневая, а с инфракрасным. И всё время ощущение, что кто-то смотрит. Смотрит настороженно. И никуда идти нельзя. Можно сидеть под деревом и ждать. Можно лечь на сиреневый стеклянный снег. Но не спать. Там спать не надо. Также как не надо есть, пить, дышать, чесаться и .....

Думать тоже не надо. Злиться, верить - не верить, спорить не с кем, любить…
Можно еще всё время смотреть на него, но это страшно: постепенно падаешь в эту сиреневую дыру, пропадаешь в этой бездне. И тогда, вообще, можно оказаться в нигде. И не будет тебя вовсе. Будет только сиреневый снег, похожий на толчёное стекло, кривое дерево без листьев, зияющей дырой нависшее небо, из которого настороженно смотрят его глаза....

А ты, нелепо обструганный, неловкий призрак последнего человека, останешься только в воспоминаниях тех, кто когда-то увидел во сне эту картину.

_________________________________
Дневник Маши К. по прозвищу Лу.

Слишком больно. Жить слишком больно. С каждым годом это понимаешь всё отчетливее. Впервые боль коснулась меня ещё ребенком, в далёком детстве. И с тех пор не отпускала. Был такой рассказ в одном детском журнале. О том, как мальчику мать подарила собаку, маленького щенка. Вид у него был глупый и нелепый. Маленький совсем щенок. Не похожий на большую умную собаку, каких хотят все мальчишки. Во дворе все смеялись над мальчиком, обзывались, глумились над его собакой. А мальчик из-за этого очень расстраивался. Ему было стыдно за своего щенка. Стыдно за то, что у него такой глупый вид, и он никому не нравится. Как-то мама отправила гулять сына с щенком, и как обычно...

Ой, не могу больше!... Больно писать об этом!

Вообщем, суть коротко: мальчишки во дворе начали кидаться в щенка камнями и забили до смерти беззащитного малыша. И он тоже кидал. Да, потом ему было стыдно. Конечно. Он раскаялся. В этом вроде мораль рассказа была. Иметь своё мнение и не обижать беззащитных. Сука! Ненавижу того, кто поместил этот рассказ в детский журнал! Он убил этого щенка. Принес его в жертву своей чёртовой морали. Он всем нам, добрым чистым детям, сделал больно. Мы сразу возненавидели этот мир, где нет любви и сострадания, а только гордость и власть.

________________
Письмо девочки Маши К. к другу по переписке.

Вот уже две недели у нас в городе пасмурно, идёт дождь, дует ветер…

Твое письмо достала я из ящика поздно вечером. Всю ночь не могла уснуть. А утром меня застал необычайный рассвет. Он яркими бликами отражался в окнах высотных домов, солнечными зайцами бегал по моим одиноким, уставшим от темноты, стенам.

Это волшебство!

Солнце – это ты, Саша!

Я чувствами и мыслями всю ночь пыталась зацепиться за что-то важное, необъятное, что обязательно есть в жизни каждого из нас. Искала. Искала. Упрямо вглядывалась в мерцающий в свете ночных фонарей снег за окном.

А утром с лучами долгожданного зимнего солнца мне всё стало ясно. Стало легко и весело. Я была как медвежонок, выбравшийся ранней весной, наконец, из своей берлоги, и с удивлением взиравший на оживший вдруг красочный мир вокруг.

Что это?

Волшебство…

В нашем мире человек, по сути, одинок. Хотя он старается всегда поспорить с природой и отчаянно цепляется за дружбу, за любовь, заполняет внешнее пространство своё чужими мыслями и чувствами. Но в долгие ночные часы, в минуты неожиданно застывшего молчания, мы вдруг замечаем щемящее чувство безысходного, беспредельного одиночества. Минуты вечности.

В нашем мире человек, по сути, одинок. Но как трудно это. Когда хочется делиться самым важным, самым сокровенным, чем пропитался весь и что так глубоко пережил. Хочется делиться в надежде на понимание, в надежде на минуту счастья, которое неминуемо настигает в момент единения духовного и чувственного с другим человеком. Правда, потом остается горькое чувство, что это была всего лишь иллюзия, самообман.

Это иллюзия. Ведь в нашем мире человек, по сути, одинок. Счастье покидает нас, нас покидают друзья и любимые. Покидают взаимопонимание и согласие. Но как важна всё же эта минута счастья, пережитая нами! Какой глубокий след оставляет она в наших душах, обращая нас к вечности.

Мне так хочется встретиться с тобой, Саша. Поговорить, почувствовать тебя – твои мысли, эмоции, твою душу. Но так страшно!

Страшно…

Чем выше поднимешься к солнцу, тем страшнее потом упасть в непроглядную тьму. Ведь верно?

Но не упасть – нельзя.

P.S. Ты спрашивал: большая ли у меня семья? Есть ли братья, сёстры. Нет. Я одна у мамы. Хотя мне всегда хотелось, чтобы у меня была старшая сестра. Ну, или хотя бы брат. А у тебя, Саша, большая семья?

С нетерпением жду письма. Маша.

_______________________________
Надя.

Открой глаза. Посмотри, насколько всё просто. Ты. Я. Мы вместе. Друг напротив друга.
Не плачь. Нельзя плакать, когда всё так хорошо. Что тебя мучает? Что тревожит? Я же пришёл.
Ну, неужели так трудно понять?! Что ты ревёшь? Не мог я позвонить, не мог. Я был занят.
Чем? Я же говорил тебе. Да, не было нигде телефона! Ну почему ты мне никогда не веришь?! Почему не хочешь понять?! Ни черта ты меня не любишь!!!
Да, да. Не трогай меня! Я не могу быть с человеком, который не может меня понять и принять таким, какой я есть! Нет, не можешь. Я всегда знал, всегда знал это, что нам нельзя быть вместе…
Неужели нельзя было обойтись без этих концертов? Без слёз? Я так соскучился по тебе, так хотел обнять. Ты и понятия не имеешь, как плохо мне было все эти дни! Ты не знаешь, что значит, когда зависишь от чужих людей! Этих чертовых ... ! Да ты, вообще, не представляешь, сколько проблем мне пришлось решить и сколько ещё прибавилось сверху. Думаешь только о себе. Всё плачешь, плачешь. Сколько можно?! Единственный человек, на которого я надеялся, у которого искал поддержку, и тот не понимает меня!
Что? Конечно, люблю! Не любил, не пришел бы. Как будто сама не знаешь…
Да, я тебя очень люблю.
Очень соскучился…
Иди ко мне…
Ты не представляешь, как я скучал по этим губкам... сахарным губкам... я так тебя хочу… поцелуй…
Ну что, что? С кем я мог тебе изменять??? Киска моя! Иди, иди ко мне, вытри слёзки. Я же только тебя люблю. Ну? Давай, поцелуй меня…

____________________________
Надя презирала его. Нет, ещё хуже: он вызывал у неё отвращение. Когда она его видела, ей хотелось ударить его по лицу. Ей даже хотелось его убить. Но она никогда не могла прогнать его до конца, прогнать окончательно. Надя чувствовала в нём странную извращённую потребность. Он слишком был зависим от неё, слишком предан. Настолько, что она была свободна в своих действиях по отношению к нему, свободна абсолютно! Свободна делать с ним всё, что захочется, как и с любой другой своей вещью.

Артур. Надя познакомилась с ним недели три назад. В тот день ей было как никогда тоскливо и скучно. Недоставало мужского внимания. Недоставало этого универсального зеркала, отражавшего её красоту, от которого зависела вся её жизнь. Он сначала ей даже понравился. И Надя легко дарила ему свои поцелуи, победно заглядывая в восхищённые, затуманенные счастьем глаза. Лёгкая победа.

Но через несколько дней ей стало скучно. Ей не терпелось отделаться от него, ведь у неё уже был новый поклонник - получше. Но тут всё и началось. Его мольбы, его унижение. Она брезгливо морщилась и поручала ему делать за неё уроки и выносить мусор. Потом убегала на тусовки, обещая ему завтра. Он так и жил этим завтра. Возможностью видеть её, слушать её.

Когда его не было, Надя, вдруг вспомнив, начинала жалеть его и думала, как бы получше покончить с этими нездоровыми отношениями. Но на следующий день он появлялся снова, и жалость уступала место раздражению. Ей хотелось сделать ему ещё больнее, сильнее унизить его. Её душа приобретала новые качества.

_______________________________
Артур.

- Сынок, что случилось?
- ...........
- Сынок, что случилось?
- ...........
- ...........
- Мама…
- ?....
- Мама, я ухожу.
- Куда?
- На небо, к Богу.
- Сынок, что с тобой? Что ты говоришь?
- Мама!!!
- ...........
- Я действительно хочу уйти, слышишь? И ты не должна мне мешать.
- Мне… мешать… Что? Сынок?
- Я ещё маленький, я ещё успею.
- Что… успеешь?
- Я ещё успею безгрешным уйти. Чтобы Господь принял меня в Рай. Я ещё маленький, и у меня нет грехов. Но чтобы уйти…
- ...........
- Ты знаешь, мама, чтобы не совершать грех самоубийства, я должен поручить это тебе. Слышишь? Спаси мою душу, мама!
- Мальчик мой… Господи…
«Надо звонить… Телефон… Скорую…»
- Господи!!!
- Куда ты, мама?! Не надо звонить! Ну что ты за эгоистка! Я ведь попросил. Ты должна мне помочь. Ты должна спасти меня. Больше некому. Мама!
- ...........
- Не трогай! Не смей звонить никуда! Убей меня, мама! Я так хочу! Тебе что терять? Ты уже старая. Тебе все равно ТУДА не попасть! Пожертвуй же собой ради своего невинного сына! Мама! Ты можешь! Ты должна!
- ...........
- Не смей! Отдай трубку! Отдай! Отдай! Не смей ты, сука! Кто я тебе?! Кто?! Ты предаешь меня!
- ...........
- Отдай!!!
«Как же так… Что происходит? Он бьет меня! Сынок…»
- Стерва! Ты не любишь меня! Нет!!! Ненавижу! Ненавижу тебя!
«Какие крепкие, сильные у него руки. Мой сын… Мой мальчик…»
- Убью! Убью!
- ...........
- ...........
- ...........
Он обессиленный плакал, прислонившись спиной к стене и опустив лицо к коленям. Мать, вжавшись в угол, смотрела на него испуганно.
- Мама… Мамочка… Зачем же ты?... Как же так…
- ...........
- Теперь ведь я никогда… Никогда. Я никогда не попаду в рай…

_______________________________________
Артур не знал, сколько ещё он сможет терпеть. Нет, он скоро не выдержит. Это свыше его сил. Вот и что толку ждать тогда, если знаешь, что всё равно сорвешься? Да! Сейчас же! Сейчас!

Он резко свернул с дороги, с центральной улицы города, по которой он уже второй час бродил, и бегом направился к троллейбусной остановке. Ему очень хотелось её увидеть. Артур не мог уже терпеть. Она была его наркотиком. И сейчас была ломка. Жесточайшая.

«Любимая, любимая, - повторял он про себя. - Ты нужна мне. Я иду к тебе. Пожалуйста, пожалуйста, не прогоняй меня опять!»

В последнее время он часто повторял эти слова про себя, как молитву. Надя стала для него Богом, его личным идолом, смыслом всей его жизни. Он был приворожен, заворожен, он готов был на любые жертвы.

«Надя прекрасна, прекрасна! – повторял он. - Я люблю её!» Он был готов на любые жертвы, но она требовала уйти. Эту единственную жертву он мог принести ей только со своей жизнью. Чтобы он перестал приходить к ней, ему пришлось бы умереть.
Сейчас после пытки двухдневной разлуки, вырванной ею у него обещания не приходить больше, он спешил к ней только с одним: с просьбой покончить с ним навсегда. Покончить по-настоящему.

Он будет просить Надю, чтобы она его убила. Да! Он упивался этой идеей, пока ехал в троллейбусе. Он представлял себе, как всё будет. Она даст ему яд. Или перережет вены. И он на её глазах умрет. Навсегда оставшись в её глазах. Он тогда навсегда останется с нею. О! Она должна согласиться! Он будет молить её об этом на коленях.

_______________________________
Артур. 1 мая.

Я просыпаюсь. Ах, какое красивое за окном утро! Всё солнечное, зелёное. Зелёное… Где бы взять денег? Чёрт, как не хочется вставать. Здесь так тепло.

Ноги опять не нашли тапки - уже третье утро. Босиком по тёплому от солнца полу пробираюсь к изломанной тумбочке в углу. Там вчерашняя заначка. Достаю, забиваю, убиваюсь.

Как же всё-таки странно мне здесь. Там за окном солнце, весна, птицы поют, а я здесь на грязном полу в углу уставился в свою незастеленную кровать. На улице так хорошо, так хорошо – мне не хочется туда идти. Нет! Лучше здесь, один, со своими тараканами, крысами и незастеленной кроватью. И даже завешу шторы. Вот так. Я один. А это – всё, что на улице - этого нет. Это чья-то фантазия, не моя, чужая, а мне - это просто глюк. Не хочу. А-а-а-а… Не хочу туда.

………
………
………

Чёрт, сегодня ж первое мая.

Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха

Он ещё и праздники придумывает.

Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха

Для нас.

Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ах-ах…

………
………
………

Тянусь к телефону. Он в третьем углу комнаты. В трубке, как обычно, не слышу её голоса, но знаю: она слушает.

- Привет!
- ………
- Хотел вот с праздником тебя поздравить.
- ………
- Поздравляю!
- ………
- Это замечательный весенний праздник!
- ………
- Как ты поживаешь, что делаешь, на что живешь? Я соскучился.
- ………
- Я соскучился.
- ………
- Ха, я опять один, прикинь; и, прикинь, мне опять нечего есть.
- ………
- Я наркоман.
- ………
- И псих.
- ………
- Короче, конченый человек.
- ………
- Тебе ведь плевать, да?
- ………
- Плевать, да, что мне плохо?
- ………
- Ты ведь не конченная…
- ………
- Тебе плевать.
- ………
- Ты вообще жестокая.
- ………
- Бессердечная.
- ………
- Слышишь, я плачу уже.
- ………
- Мне больно.
- ………
- Тебе ведь не бывает больно!
- ………
- Ну и радуйся!
- ………
- ………
- ………
- Но всё-таки пожалей меня!
- ………
- Пожалей!

Я плакал в трубку, плакал горько, но она молчала.
- Змея! Сука! Ненавижу тебя! Убью!
- ………
-А-а-а-а-а-а-а-а-а! Ответь мне! Ответь!

Я кинул трубкой в стену. Убил таракана. Я снова залез в свою кровать. Чтобы плакать и смеяться. Смотреть на занавешенные шторы и думать: как мне здесь странно.

______________________________________
Письмо Артура к Аннушке.

Хочу предложить тебе новый вид кайфа. Кайф по переписке.

Здравствуй, дорогая подруга! Прости, опять ничего не вижу и потому не могу приехать. Что-то опять меня выключило. Что – не помню. Я только удивляюсь: как я ещё жив?! Впрочем, я не уверен. Возможно, даже я вовсе и не живность никакая. Так, бревно с обострённым чувством восприятия.

Кроме чувств ничего не осталось. Я чувствую, как крадётся сзади ко мне какой-то псих. Хочет понять, чем я тут занимаюсь. Ну что ж, пусть прочтёт, проанализирует.
А пишу я по трафарету – иначе не получается. Я чувствую этот трафарет. Скользкий, соблазнительно скользкий. Я даже лизнул его – почувствовал вкус чернил.

Ты, дорогая моя подруга, ещё помнишь меня? Я вот недавно вспомнил, как ты упала с велосипеда в навозную кучу и долго потом материлась. А я смеялся. Ты, наверное, уже забыла, какой я красивый был, и как ты меня завоевывала? Да в принципе всё неважно…

Я и сейчас красивый.

Увидимся.

_____________________________________
Дневник Артура. Первая из двух записей.

Сущность моей личности, конечно же, ничем не отличается от миллиардов других таких же, населяющих нашу большую Землю сущностей. Хотя, в последнее время, вследствие прочитанных мною в большом количестве книг, я уже начал сомневаться. Но, впрочем, ведь каждому члену нашего общества доподлинно известно, что человек всегда находится в заблуждении, что вся Вселенная вращается вокруг него, а он является её центром. Причем почти каждому доподлинно известно, что этот факт является именно заблуждением. Тем не менее, избавиться от него весьма не просто, да практически не возможно, что даёт повод задуматься о том, что на самом деле является в нас заблуждением. Но я просто хочу убедительно доказать этим размышлением тот факт, что среди всех прочих проявлений я не являюсь исключением, а скорей наоборот, являюсь ярчайшим примером данного заблуждения.

Всё обстоит, возможно, даже хуже, чем у основных масс, ибо данный феномен в моей личности реализовался манией отличия и исключительности, что тем глубже породило внутренний конфликт, потому как данная мания проявляется у меня на фоне глубочайшего комплекса неполноценности, который и стал основной причиной проявления данного феномена во мне именно таким образом. Проще говоря, «комплекс неполноценности» реализуется во мне в первую очередь как «комплекс отличия от основных масс сущностей». А «мания исключительности» - это «мания отличия от основных масс сущностей», разница только в качестве. А в моем случае качество этого отличия неожиданно меняет свои полюса, плюс на минус, что происходит главным образом, конечно, в моем сознании. В моем сознании.
Бля…

__________________________________
Последний день девочки Нади.

Надя была такая девочка, которая просто любила всех ближних, любила родителей, любила учиться. Надя была хорошей девочкой.

Она никогда не пропускала школу. Но сегодня… Она проснулась и поняла, что на самом деле она - стерва, она - плохая и … и очень красивая. Надя накрасилась ярко-ярко. Надя надела мамино модное демисезонное пальто. Она украла у мамы из кошелька деньги и вышла в зимнее утро.

Встретила по дороге бездомную кошку и зачем-то кинула в неё гранитным кирпичом. Потом, улыбаясь, долго смотрела, как кошка истекает кровью и дрыгает лапками.

Надя зашла в булочную, попыталась купить три бутылки водки, но ей не дали. Она накричала на продавца и разбила витрину. Надю забрали в милицию, хотя она сопротивлялась и покусала двух милиционеров, за что с размаху получила по лицу.

Заплывшую тушью и помадой, вызванная мама нашла её в отделе и лишилась чувств. А вечером Надю забрали в больницу, где она в истерике разбила себе голову о белую-белую стену. На неё надели рубашку с длиннющими рукавами, и девочка пообещала вести себя хорошо. А ночью, когда все заснули, Надя с разбегу врезалась в оконное стекло и слетела с пятого этажа. Сломала себе шею и умерла.

Вот таким весёлым был последний день жизни хорошей и доброй девочки Нади.

______________________________
Письмо Маши К. к её первому возлюбленному.

Что я могу тебе еще сказать, что я еще не говорила?

Я ведь уже не помню, что говорила, а что нет. Так опасаюсь повториться. Стать скучной и бесцветной не хочу. Ты знаешь, почему я вечно сомневаюсь? Я так хочу быть самой лучшей для тебя. Быть самой-самой необыкновенной. Ну, просто сказочной принцессой хочу быть.

А надо просто быть собою. Да?

Ты знаешь, может быть, тебе уже я говорила, что я упрямо и упорно не верила в любовь и в счастье в жизни. Я, как японский самурай, прижатый к стенке, всем поклялась сражаться и бороться за то, чтоб закалить свой дух, пройдя сквозь ВСЁ. Не верить, не просить, и не бояться. Меня так в этом жизнь конкретно убедила, что никакое утро не могло порадовать меня, хотя бы потому уже, что оно просто наступало.

Я каюсь, но японский самурай во мне так долго упирался, что долго не могла я недоверие в душе унять. И долго не могла самой себе признаться, что счастье есть и есть любовь, и это – очевидный факт. Хотя твои глаза мне день за днем об этом говорили. И твои руки. И твой голос мне об этом пел.

Но сложно, очень сложно выйти мне из той пещеры, где так давно прокладываю я свой странный путь. Ведь здесь под солнцем буду совершенно беззащитна и не смогу себя ничем я защитить! Ведь, если вдруг отпустишь руку, куда я буду падать? Я даже никогда не видела тех мест. Хотя сама я от себя не ожидала, что окажусь такой пугливой. Какая, на фиг, разница, вниз или вверх?

Зачем вообще об этом думать? Тем более, что самурай во мне давно повержен. Он превратился в улыбающегося монстра. Нелепого, смешного. Когда смотрю я на него, мне даже стыдно. Сам понимаешь.

Я всё это пишу, чтобы ты понял, что я совсем спокойна, и больше не боюсь, что дальше будет. И полечу туда, куда захочешь. И ничего, что этот мир перевернулся с ног на голову.

И ты не знаешь, как это приятно – тобой гордиться и тобою любоваться, и радоваться за тебя и волноваться, и… Ведь раньше я гордилась, любовалась только лишь собой – нелепым самураем, зловредным, хитроумным, просто злым. Теперь я не такая. Я очень-очень изменилась. Я стала доброй, ласковой и нежной, заботливой, внимательной. И представляешь, что виноват во всём этом лишь ты!

Всё приземляюсь, и просто быть хочу с тобою рядом. Усталой, скучной, недовольной и любой. Какой бы ни была, я все равно хочу быть рядом. Хотя бы где-нибудь поблизости с тобой.

_____________________________
Дневник Маши К. (последняя запись)

Мир был пыльный и грязный. Росли в ряд, шумели тополя. Плясали в ушах серьги нервно беззвучно. Хотелось есть и в воду. Денег не было.

Я шла по этой улице, как в последний раз. Пытаясь добраться до дома, где уже никто не ждал. Где было сыро и пахло прокисшим шампанским и рыбой. Там были мои книги и музыка. Был твой забытый рисунок. И твой взгляд сквозь зеркала. Только тебя там не было. Даже твоей тени.

Я не хотела думать о тебе. Я хотела забраться с ногами в кресло. Уснуть там под шорохи деревьев и крики чужих детей под окном. Я хотела не думать.

Маши больше нет. Реквием! Осталась только Аннушка.

______________________________
В душе было пыльно и пусто.

***
Не стереть, не выбросить из сердца тени прошлого. Проще родиться заново. Без воспоминаний…

…Кружит в странном хороводе горящих свечей тонкие руки, возбужденные глаза, алые языки пламени безумной страсти, пожирающей в единый момент тело и разум. Вертится комната, звуки и гул голосов, обволакивает, бросает в жар и холод. В глазах смех и безумие. Безумие и смех. О, сейчас погибнет кто-то безвозвратно. Чья-то душа сорвется, сметая, задевая острые углы и стёкла, источая кровь и адреналин. Но только стук сердца. Гулкие удары.

И всё.

Никто ничего не заметил. Все по-прежнему живые и теплые. Пожирают глазами пустоту разломанных свечей и языки пламени, ползущие по полу, по твоему, уже не твоему, забившемуся в угол телу. Там, где однажды гулко стучало сердце.

Я закрою лицо ладонями. По пальцам пробежит лёгкая дрожь.

…А эти широко раскрытые глаза, в которых теплело доверие и большое детское чувство…

Как, однажды, задрожали ресницы от обиды и разочарования, когда стало зябко и зыбко, и во рту появился горький вкус. А потом ещё было много чего - в тот один короткий миг, когда мир рухнул на худые детские плечи, и оставалось только ползать и давиться ядом, обдавая жгучим взглядом, наполненным ненавистью, в котором в одно мгновенье погасло Солнце, осыпались листья, наступила осень, наступила ядерная зима. Этот короткий миг…

То, что не убивает – делает нас сильнее. Разве?

А я думаю, что это разрушает нас, делает нас другими – не такими, какими мы были прежде.