Хорошая девочка

– Личность, как и все специфически человеческое в психике, формируется и раскрывается в ходе активного взаимодействия со средой внешней и предметной, путем усвоения или присвоения индивидом общественно выработанного опыта.

Студенты слушают молча. Одни впали в прострацию и пялятся в пустоту бессмысленными глазами, другие сидят неподвижно, уткнувшись в смартфоны, только пальцы порхают по экранам. Третьи прилежно записывают, то и дело шурша перелистываемыми тетрадными страницами. Уже сейчас достаточно одного взгляда, чтобы со стопроцентной точностью определить, кто сдаст выпускной экзамен с отличием, а кто вылетит уже к концу года.

Я на автомате, почти бездумно продолжаю:

– В этом опыте непосредственно к личности относятся системы представлений о нормах и ценностях жизни – об общей направленности человека, отношении к другим, к себе, к обществу и так далее.

Мыслями я уже дома. Время подходит к шести вечера, а значит, последняя пара вот-вот закончится и можно будет сматывать удочки. Мало кто из студентов догадывается, что учеба для учителей – точно такая же пытка, как и для учеников.

С задних парт раздается:

– Насколько сильно формирование личности зависит от воспитания, Владислав Владимирович?

Близоруко щурюсь, припоминая имя. Запомнить всех первокурсников к началу октября – та еще задача, но эта девушка с первых дней без труда заняла место в памяти.

– Думаю, достаточно сильно, Лиля, – отвечаю. – Впрочем, сказать точно нельзя, ведь многое зависит от интенсивности воспитания и других факторов. Рассуждать тут можно только в общих чертах.

Лиля – типичная отличница, не пропускает ни одной пары и так тщательно все записывает, что мне кажется, будто в ее тетрадях законспектированы даже мои оговорки и слова-паразиты. Такие студенты всегда подают особенно большие надежды, поэтому их уважают и преподаватели, и однокурсники.

– Идеи и ценности, навязанные воспитанием, можно ли считать действительно навязанными, если в конечном итоге ребенок их полностью поддерживает? – спрашивает Лиля, привычно держа ручку наготове.

Насколько мне известно, она выросла не в самой благополучной семье, и это сразу бросается в глаза: белая блузка старая, хоть и видно, что за ней тщательно ухаживают, юбка вышла из моды несколько лет назад, а туфли донельзя изношены. Учебная сумка украшена рукодельными фенечками из тусклого бисера, а длинные светлые волосы забраны в хвост старой заколкой с облупившейся голубой эмалью.

– Думаю, если ребенок изначально склонялся к этим идеям и ценностям, то навязанными их назвать нельзя, – говорю. – Хочешь привести конкретный пример?

Она молча мотает головой и опускает глаза в тетрадь.

Старая одежда ничего не портит, Лиля будет красивой, даже если оденется в мусорный пакет. Синие миндалевидные глаза, мягкие черты лица, ямочки на щеках – готов поспорить, эта тонкая ювелирная красота сводит с ума всех парней первого курса. Может, и остальных тоже. Будь я помоложе, сам бы заглядывался, но когда тебе чуть за пятьдесят, а дома ждет жена, такие мысли появляются в самую последнюю очередь.

Звенит звонок, два десятка студентов вскидывают на меня обнадеженные глаза. В школе их приучили, что «звонок для учителя», но тут они забудут это правило очень скоро.

Я снимаю очки и объявляю:

– Все свободны.

Под топот и гогот аудитория пустеет почти мгновенно, только Лиля у дверей растерянно копается в сумке. Смерив ее равнодушным взглядом, я отворачиваюсь к окну. Свежий октябрь золотится на самых верхушках крон, обещая в скором времени залить желтым абсолютно все. Даже не верится, что время бежит так быстро: еще вчера ты носился за учителями по школе, выпрашивая хорошую четвертную оценку, а сегодня уже преподаватель психологии, и студенты сами заглядывают в рот, надеясь задобрить.

Обернувшись, я оказываюсь с Лилей нос к носу и вздрагиваю от неожиданности.

– Ты подошла так тихо, – говорю. – Хочешь что-то спросить?

– Возможно, Владислав Владимирович.

Она всегда выговаривает мое имя так четко, будто все свободное время только и делает, что репетирует произношение как торжественную речь. Это ласкает слух по-особенному, и, уверен, Лиля прекрасно все понимает.

Улыбаюсь:

– Надеюсь, это не займет много времени. Не представляешь, как я устал, а еще надо добраться до дома.

– Жаль, но придется вас задержать.

Лиля делает виноватые щенячьи глаза и снова лезет в сумку. Шуршат многочисленные фенечки.

Пока я подбираю слова помягче, чтобы отложить разговор на другое время, она резко поднимает руку. Успеваю заметить в тонких пальцах инсулиновый шприц, а потом в плечо впивается острая боль – игла вошла почти полностью, остатки мутной белесой жидкости в шприце перламутрово поблескивают в свете ламп.

Отпрянув, я взмахиваю рукой, чтобы оттолкнуть Лилю, но движение выходит скованным и неловким. Она невозмутимо надевает на иглу опустевшего шприца колпачок и роняет его в сумку. Синие глаза при этом ни на секунду не отрываются от моего лица.

– Что... Чт...

Язык не слушается точно так же, как и руки. Челюсть отвисла, веки налились свинцовой тяжестью, слабость сковала все тело так, что не получается сделать даже маленький шаг.

Лиля говорит:

– Листенон и еще кое-что, чтобы вам не было дискомфортно. Это не смертельно, если я правильно рассчитала дозу.

Она легонько толкает меня в грудь, и я валюсь на стул как пресловутый мешок с картошкой. Кажется, будто из конечностей вынули кости – руки свисают вдоль тела как гигантские вареные сосиски и смешно болтаются, когда пытаюсь ими пошевелить, а ноги вовсе не слушаются. Получается только вращать глазными яблоками, с непониманием наблюдая за происходящим.

– Листенон относится к препаратам, которые очень трудно достать, если не работаешь в больнице, – объясняет Лиля. – Но я готова на многое ради вас, Владислав Владимирович.

Со скромной улыбкой она достает из сумки моток бельевой веревки и машет им перед моими глазами:

– Это вынужденная мера, так что не обижайтесь. Просто у листенона слишком уж кратковременный эффект. Вы же не обидитесь, правда?

Когда она связывает мне руки за спиной, я ощущаю первый укол страха. Лиля очень умная студентка и, что бы ни задумала, просчитала все до мелочей. Я даже на помощь позвать не могу – голосовые связки превратились в желе вместе с остальным телом, остается только смотреть по сторонам и размышлять, зачем это все нужно.

– Замечательно, теперь ноги.

Она наклоняется, пальцы заплетают бечевку вокруг лодыжек. Движения уверенные и ловкие – явно результат долгих тренировок. Закончив, Лиля выпрямляется и отступает на шаг, чтобы окинуть меня оценивающим взглядом. Улыбка при этом не сходит с губ, будто все происходящее не более чем забавная шутка.

– Вроде все. Вам удобно? Ах да! – Она театрально хлопает себя ладонью по лбу. – Вы же не чувствуете! Ничего страшного, спрошу позже.

Поднимаю глаза на дверь. Заперта. Странно, я никогда ее не закрываю.

– Я закрыла, – говорит Лиля, проследив мой взгляд. – Взяла ваш ключ сегодня утром, когда подходила с вопросом по курсовой. Брелок постоянно торчит у вас из нагрудного кармана, так легко вытащить, когда глядите по сторонам. Даже смешно, что вы до сих пор не заметили. Думала, вы намного осмотрительнее, Владислав Владимирович.

Она осматривает меня сверху вниз и обратно, будто собирается срисовывать. Руки скрещены на груди, светлые брови слегка нахмурены. Пытаюсь спросить, что ей нужно, но из горла по-прежнему не выходит ни звука, зато язык понемногу оживает. Пальцы тоже начинают подавать признаки жизни – легкое покалывание в самых кончиках. Значит, отрава уже выветривается?

– В институте сейчас почти никого, так что можете кричать, если получится, – говорит Лиля. – Но я бы не советовала.

Она кладет сумку на преподавательский стол и неторопливо достает оттуда кухонный нож с пластиковой потертой рукояткой голубого цвета.

– Лучше соблюдать тишину, – продолжает. – Я люблю тишину. А вы, Владислав Владимирович?

С упавшим сердцем наблюдаю, как холодный блик скользит по лезвию. Если у девушки в сумке нож и веревки, то едва ли она задумала что-нибудь хорошее.

Лиля спокойно наблюдает, как я перебираю ступнями в попытке ослабить веревку.

– Кажется, вам уже лучше, – говорит.

Каблуки стучат по полу, когда она подходит ближе. Узкая ладонь хлопает по моей щеке, будто Лиля пытается привести меня в сознание.

– Лучше же, да?

Для следующей пощечины она замахивается шире, тишину разбивает звонкий шлепок, и моя голова дергается от удара. Дыхание сбивается, перед глазами всплывают разноцветные круги. Я напрягаю руки, пытаясь выбраться из веревок, но ничего не получается, только запястья сводит от боли.

– Смотрите, вы почти пришли в себя.

Она снова поднимает руку для удара, но я хрипло выдыхаю:

– Хватит!

С издевательской усмешкой Лиля наклоняется так, чтобы лицо оказалось на одном уровне с моим.

– Теперь можно спросить, – говорит. – Вам удобно, Владислав Владимирович?

Чувствительность вернулась полностью, но я по-прежнему едва могу шевелиться из-за веревок и неудобной позы. Запястья саднит от боли, наверняка уже натерлись до крови. Во рту настоящая пустыня, язык царапает нёбо как наждачка. Лиля жадно ловит взглядом каждую мою гримасу и, судя по всему, получает настоящее удовольствие. Надо вставить ей мозги на место, но при этом не вывести из себя, потому что выводить из себя человека с ножом в руке – идея не из блестящих.

Я шепчу, тщательно подбирая слова:

– Ты делаешь неправильные вещи. Чего бы ты ни хотела, этого можно добиться другими способами, можно же просто попросить. Посмотри на себя – такая молодая, красивая девушка, а делаешь...

– Красивая? – перебивает Лиля, гордо выпрямляясь. – Вы правда считаете меня красивой? Я могу стать еще красивее специально для вас.

Оскалившись широкой белозубой улыбкой, она медленно снимает с волос заколку, и они рассыпаются по плечам золотистой волной. Тонкие пальчики перебираются по скулам к ключицам, а оттуда – к верхней пуговице блузки. Сначала расстегивается одна, потом другая, так, что наружу выглядывает лямка бюстгальтера.

– Прекрати, – бросаю.

Щеки обдает жаром, я пытаюсь отвернуться, но Лиля ловко ловит меня за подбородок.

– Нет, Владислав Владимирович, смотрите на меня, я ведь нравлюсь вам. Нравлюсь же?

Невинно распахнутые глаза Лили никак не вяжутся с ее действиями. Что за дурацкий цирк? Неужели влюбленная студентка? Такое бывало у меня несколько раз, но так давно, что невозможно вспомнить подробности. Да и вообще, влюбленные студентки обычно обходятся томными взглядами и анонимными записками, а не ножом и веревками.

– Так приятно, когда называют красивой, – продолжает щебетать Лиля, устраиваясь у меня на коленях.

В нос бьет запах дешевых духов. Наверное, заказывает по каталогам бойких первокурсниц, вечно они суют их куда попало.

– Слезь, – говорю я. – Давай все обсудим.

Она совсем не слушает – легкомысленно улыбаясь, одной рукой поправляет волосы, а другой, с зажатым в ней ножом, осторожно приобнимает меня за плечи. Небольшая аккуратная грудь так близко от моего лица, что можно различить узоры на кружеве бюстгальтера. Я старательно отвожу взгляд, мечтая только о том, чтобы все это поскорее кончилось.

Лиля мурлычет:

– Наверное, мы замечательно смотримся вместе, как думаете? Надо сделать фото!

– Нет!

Лоб мгновенно покрывается испариной. Подумать только, еще минуту назад я был уверен, что хуже уже не будет.

– Ну что вы, Владислав Владимирович, не надо стесняться! Вы прекрасно выглядите!

Ее ладонь ныряет во внутренний карман моего пиджака и выуживает телефон.

– Это новая модель? Выглядит очень дорого.

– Положи на место, – выдавливаю. – Это не твоя вещь.

Лиля прижимает телефон к груди, глаза делаются жалобными:

– Я бы сфотографировала на свой, но он старенький совсем, без камеры! Так что не злитесь, пожалуйста, я просто хочу фото на память!

Она поднимает руку так, чтобы равнодушный глазок фронтальной камеры взял на прицел нас обоих.

– Улыбнитесь, Владислав Владимирович, а то у вас такое лицо, будто вы на собственных похоронах!

Острие ножа аккуратно упирается в затылок, и я кривлюсь в гримасе, которую даже при наличии хорошего воображения нельзя назвать улыбкой.

– Да что же это такое! – наигранно расстраивается Лиля. Нож упирается сильнее. – Кто вам поверит? Представьте что-нибудь приятное.

Я тут же воображаю, как сворачиваю ее шею голыми руками, как осмысленность покидает синеглазый взгляд, как дергаются ноги в предсмертных конвульсиях, стирая носки на дешевых туфлях о бетонный пол.

Она кивает:

– Замечательно.

А потом телефон воспроизводит звук затвора, и мы застываем на дисплее – пожилой мужчина с сединой в волосах и сидящая у него на коленях молодая девушка в расстегнутой блузке. В кадре не видно ни связанных рук, ни ножа за спиной. И да, я улыбаюсь как закоренелый маньяк-педофил, которому посчастливилось увести с детской площадки особенно симпатичного мальчика.

Лиля соскальзывает с моих колен и прыгает как ребенок, не сводя глаз с дисплея:

– Это же просто прекрасно! Вы такой фотогеничный, Владислав Владимирович!

– Пожалуйста, – бормочу. – Прекрати весь этот спектакль!

Она останавливается, кладет нож на стол и расцветает очередной улыбкой:

– Такую красоту нельзя прятать от других, правда? Давайте покажем это фото кому-нибудь?

Срываюсь на хриплый крик:

– Нет!

– Ну почему? Давайте покажем вашей жене, ей точно понравится! Как она у вас записана?

Молча стискиваю зубы до скрежета. Руки сжимаются в кулаки, веревки снова впиваются в натертую кожу. Будь у меня возможность, задушил бы Лилю прямо сейчас без зазрений совести и никогда не жалел бы о содеянном. Она перешла все границы.

– Что, не скажете? Тогда сама найду, – вздыхает она и водит пальцем по экрану, бубня под нос: – Анастасия Евгеньевна? Нет, это преподавательница философии... Ира Соседка? Точно мимо...

Оглядываюсь по сторонам. Лоб щекочут капли пота, все нутро гудит как провода под напряжением.

– Карина Степановна? Мм, как-то слишком официально...

Надо срочно что-то придумать, пока не стало поздно, как-то остановить эту...

– А! Леночка!

Наклоняется и выдыхает мне прямо в лицо:

– Леееееночка!

Я порываюсь вперед в отчаянной попытке ударить Лилю головой в нос, но она уклоняется и звонко хохочет. Смех разносится по пустой аудитории звонким эхом, бьется в мой мозг как сотни маленьких тяжелых молоточков.

– Я же угадала, да? – говорит она, просмеявшись. – Очень мило, когда старики относятся друг к другу с такой нежностью.

Снисходительно покачав головой, Лиля утыкается в телефон, пальцы бесшумно ползают по экрану.

Жалобно скулю:

– Не делай этого! Ты просто не понимаешь, какие ужасные вещи творишь!

– Отправлено, – отчитывается она и небрежно бросает телефон на стол. – Леночка будет рада.

– Это же не игрушки! Это все серьезно!

Лиля улыбается так хищно, что я не удивился бы, покажись сейчас из ее рта раздвоенный язык:

– О да, Владислав Владимирович. Это все очень серьезно.

Она стоит с прямой спиной, скрестив руки на груди, и не отрывает от меня насмешливого взгляда. Так смотрят на маленьких детей, когда они творят что-нибудь забавное. Лиля совсем не воспринимает меня всерьез, перед ней просто игрушка, связанная по рукам и ногам.

Я говорю медленно, чтобы каждое слово отложилось в ее воспаленном мозгу:

– Отпусти меня, и давай просто забудем все это. Сделаем вид, что ничего не было.

Телефон на столе гулко вибрирует. Бросив взгляд на дисплей, Лиля усмехается:

– Леночка звонит. Хочет рассказать, как ей понравилось фото.

– Возьми трубку! – вскрикиваю. – Пожалуйста, возьми трубку и приложи к моему уху! Только пара слов!

Лиля поправляет волосы, взгляд становится усталым. Блузка все еще расстегнута, можно пересчитать все родинки на шее и груди.

– Какие пару слов, Владислав Владимирович? «Дорогая, я перезвоню, меня тут связала студентка и не отпускает»? Думаете, она вызовет полицию? Думаете, она вам вообще поверит?

Телефон затихает, экран меркнет. Я беспомощно роняю голову на грудь. Подумать только – оказался в плену сумасшедшей студентки и нет никакой возможности позвать на помощь. Если она решит не ограничиваться разрушенным браком и все-таки убьет меня, то это будет очень нелепо – всю жизнь барахтался изо всех сил, потратил десятилетия на образование и карьеру, чтобы в итоге просто умереть по прихоти малолетней шизофренички.

Кто-то дергает ручку двери снаружи, но она не поддается, и тогда тишину разбивает раздраженный стук. Я вскидываю голову, набирая в легкие воздух для крика. У Лили уходит меньше секунды, чтобы схватить нож и приставить острие к моему кадыку.

– Издашь хоть звук – сдохнешь на месте, – шипит.

Стук повторяется, а потом слышно негромкое ворчание и звук удаляющихся шагов. Угрожающе помахав перед моими глазами ножом, Лиля отходит к двери и наклоняется, чтобы заглянуть в замочную скважину. Неловко дернув ногами, я ощущаю, как слабеет узел, и истеричная радость захлестывает с головой. Если еще немного пошевелить, то...

– Уборщица, наверное, – говорит Лиля, выпрямляясь. – У нее есть дубликат ключа?

– Нет.

Вот дурак, нужно было соврать.

– У уборщицы должны быть ключи от всех кабинетов, – подозрительно хмурится Лиля.

– От моего потерялся давным-давно, поэтому она обычно приходит пораньше и моет полы, пока я собираюсь домой. Сегодня вот задержалась. Увы.

Она улыбается и, подойдя ближе, легонько похлопывает меня по щеке, будто хочет приободрить. Будто и не было того жесткого взгляда, когда нож упирался мне в шею. Взгляда, разбившего предположения о влюбленной студентке в пух и прах.

– Чего тебе от меня надо? – спрашиваю.

Лиля отступает на шаг назад и делает печальное лицо:

– Все дело в том, Владислав Владимирович, что некоторые люди слишком легко забывают, какую боль причинили другим.

Я рассматриваю ее внимательно, надеясь отыскать подсказки в мимике или жестах, но тщетно – театрально скорченное личико Пьеро и едва заметно покачивающийся нож в пальцах ни о чем не говорят.

– Не понимаю, о чем ты.

– Тогда я подскажу. Вы же любите конкретные примеры, правда?

Она садится на стол и болтает ногами как легкомысленная школьница, помахивая ножом прямо перед моим носом.

– Давным-давно жила-была одна наивная девочка. Назовем ее, например, Альбина.

Резко вздрагиваю, будто Лиля отвесила мне новую оплеуху.

– Альбина была круглой отличницей и училась на первом курсе, когда в институт пришел новый преподаватель психологии, молодой красивый мужчина. Назовем его, например, Владислав Владимирович.

С каждым новым словом все внутри меня чернеет и наполняется страхом. Как она узнала?

– И вот понравилась наша Альбина Владиславу Владимировичу, да так сильно, что он решил устраивать ей дополнительные занятия, совершенно бесплатно, представляете? Два раза в неделю они задерживались после пар, и Владислав Владимирович рассказывал Альбине много интересного по всяким психологическим темам, а она слушала внимательно, записывала, расширяла кругозор и радовалась свалившейся на нее милости.

Я осторожно кручу ступней, и веревки сползают вниз. Только бы не заметила, только бы она не заметила!

– Прошло несколько месяцев, и Владислав Владимирович решил, что пора проявлять симпатию к умнице-студентке по-новому. Он начал лезть к ней под юбку, распускать руки и навязчиво делать далеко не самые приличные предложения. А когда Альбина не выказала ответного желания, знаете, что он сделал? Знаете, нет? Он применил силу, грубую мужскую силу, и вот против этого наша бедная хрупкая студентка уже никак не могла возразить.

Пот течет по лицу в три ручья, я смотрю на Лилю со смесью стыда, страха и злости.

– Возомнила себя борцом за справедливость? – спрашиваю. – Ты лезешь не в свое дело, мое грязное белье тебя не касается! Не знаю, как ты об этом узнала, но...

Лиля прижимает нож к моим губам, заставляя замолчать, и продолжает:

– Обесчещенная Альбина не выдержала позора и ушла из института. Об этой истории она, конечно, никому не рассказала, потому что боялась проблем. Да и кто бы поверил студентке, возводящей напраслину на преподавателя, успевшего создать себе хорошую репутацию? Никто бы не поверил. После этого несчастная получила такую психологическую травму, что даже на метр приближаться к мужчинам не могла. Так что, лишившись шанса получить достойное образование и покалечив психику, Альбина не смогла найти хорошую работу и прожила всю жизнь в нищете, униженная и сломленная.

Лиля вздыхает и качает головой, глядя на меня осуждающе.

Я бросаю:

– Тебе-то какое дело?

– Вы правда не поняли? Я считала вас умным, Владислав Владимирович. Даже тогда, столько лет назад, вы уже должны были понимать, что такие поступки не всегда проходят бесследно.

Спрыгнув со стола, она разводит руки в стороны и торжественно объявляет:

– Поздравляю, Владислав Владимирович! У вас дочь!

Я открываю и закрываю рот, подбирая слова, но их нет. В голове только оглушительная пустота, всепоглощающий вакуум. Лиля довольно улыбается, наслаждаясь произведенным эффектом, и нож в ее руке поблескивает особенно остро.

Проходит минута или две, когда дар речи возвращается, и я выплевываю:

– Ложь!

– Конечно, вам бы хотелось, чтобы это было ложью. Но вы ведь прекрасно понимаете, что я говорю правду?

Зажмурившись, я трясу головой, чтобы отогнать наваждение. Будто все происходящее – только мираж, кошмарный сон, и сейчас он развеется как туман, растворится как дым. Но когда открываю глаза, Лиля все также стоит передо мной – невинный ангел с синими глазами и ножом в руке.

– И что дальше? Убьешь меня?

– Разумеется.

– Зачем тогда весь этот цирк? Ты могла подойти ко мне в любой подворотне и ткнуть своим идиотским ножиком в брюхо, вот и все! Ты поступила в этот институт только ради того, чтобы привязать меня к стулу и помучить напоследок?

– Как же вы не понимаете, Владислав Владимирович! Подворотни – это неправильно! Вы должны раскаяться, понять, почему это происходит с вами. Я поступила сюда, чтобы стать копией моей мамы в ваших глазах. Вас убьет не случайная маньячка в подворотне, нет! Это сделает та самая студентка, которой вы сломали жизнь. Чувствуете разницу?

Она наклоняется ко мне, и вся наигранность медленно сползает с миловидного личика. Нет больше никаких театральных ужимок, инфантильности, глупых кривляний. Теперь Лиля похожа на затравленную тигрицу, дорвавшуюся до жестокого дрессировщика, пока тот спал, отложив кнут в сторону.

Голос становится серьезным и вкрадчивым:

– Я росла в ненависти к тебе. Мама много рассказывала, до сих пор рассказывает. Я знаю, кто виноват в моем жалком детстве. Знаю, почему у меня никогда не было хорошей одежды и дорогих игрушек. Мои школьные подружки мечтали о новых телефонах и красивых одноклассниках, а я каждый вечер засыпала, представляя, как вскрываю тебе глотку.

Я поднимаю ноги и толкаю Лилю в грудь. Удар слабый и неловкий, но его хватает – удивленно распахнув глаза, она тяжело падает на спину, воздух с хрипом выходит из ее горла, нож тихо звякает, отскакивая в сторону.

Поднимаюсь на ноги, корчась от боли – мышцы затекли, стали почти деревянными, каждое движение превращается в пытку, но у меня нет времени разминаться. Со все еще связанными за спиной руками я хромаю к поднимающейся Лиле и пинаю ее по ребрам, от чего она снова падает со слабым криком.

– Получи!

Она ползет в сторону ножа, блузка замаралась, волосы растрепались, ногти царапают пол.

– Лежи на месте, – рявкаю я, замахиваясь для нового пинка.

Увернувшись в последний миг, Лиля умудряется схватить меня за ботинок и с силой дергает. Пошатнувшись, я валюсь на бок рядом с ней, едва сдерживая крик. От боли перед глазами вспыхивает рой черных мушек, вся аудитория уплывает, уходит в темноту.

– Плохо быть старым, правда? – шипит Лиля, не сводя с меня ледяных глаз и вслепую нашаривая рядом с собой нож.

Я трясу головой, отгоняя обморочный сумрак и пытаюсь отползти, но она хватает меня за ногу. Тускло отблескивает лезвие, поднимаясь над светловолосой головой.

– Прочь! – я трясу ногой в попытке вырваться, но хватка слишком крепкая.

Лиля стоит на четвереньках и тянет меня к себе. Лицо у нее похоже на резиновую маску, изображающую ненависть – до предела распахнутые глаза, скривившийся рот, сморщенный нос. Нож вспарывает воздух рядом с моей штаниной, и я захлебываюсь ужасом, извиваясь как червь на сковородке. Последние силы едва теплятся во мне, их явно меньше, чем у этой бестии.

– Отстань!

Я дергаю свободной ногой, каблук попадает Лиле в скулу, и на этот раз удар получается сильным. С влажным хрустом голова неестественно выворачивается вбок, и Лиля тут же обмякает, уткнувшись лицом в пол. Рука, сжимающая мою штанину, ослабляет хватку, и я с трудом поднимаюсь, не веря глазам.

Тишина смыкает аудиторию в тесных объятиях. Затаив дыхание, я не отрываю глаз от спины Лили – поднимается ли в такт дыханию? Можно ли различить пульсацию вен на шее? Но секунды вязко тикают одна за другой, а тело на полу так и остается безнадежно неподвижным.

Неловко опустившись на колено, я кое-как подбираю нож связанными за спиной руками. Несколько неудачных попыток, и разрезанная веревка спадает с запястий, давая долгожданную свободу.

Надо вызвать полицию, но что им сказать? Все знают, какая Лиля была хорошая, все встанут на ее сторону, никто не поверит в историю со связыванием. А если всплывет та ситуация с ее мамашей? Это огромный жирный крест на всем, что у меня есть.

Я прижимаю ладони к глазам, и там, под закрытыми веками, вспыхивает только одно слово: «бежать». Как можно дальше от всего этого. Меня тут никогда не было.

Вытряхнув из сумки Лили ключ, я перешагиваю через тело к двери.

Вся дорога домой – сплошной туман, в памяти остаются только мягкие желтые огни уличных фонарей и шарахающиеся прохожие. Квартира встречает меня непривычной тишиной: моя Лена (Леееееночка) ушла. Почти ничего не соображая, я прямо в одежде залезаю под одеяло с головой и вскоре забываюсь тревожным сном. Ночные кошмары похожи на галлюцинации сумасшедшего, в них Лиля гоняется за мной по темным сырым коридорам, рот у нее распахнут в безумном хохоте, а вместо рук гигантские окровавленные ножи.

Утром просыпаюсь от звонкой трели домашнего телефона в гостиной. Все тело – сплошная ноющая боль, кости скрипят как старые качели, язык царапается о пересохшие губы. Держась за голову и налетая на стены, я подхожу и снимаю трубку:

– Да?

Это декан:

– Влад?

– Д-да.

– Что случилось?

Воспоминания вчерашнего вечера вспыхивают в голове как фейерверки в ночном небе. Ноги мгновенно делаются ватными, и я опускаюсь в кресло, до побелевших костяшек сжимая телефонную трубку. Надо отрицать все, отрицать до последнего. Я ничего не знаю, я ничего не знаю, я ничего...

– Влад? – настойчиво повторяет декан.

– Случилось? – выдавливаю. – Что?

– Десять утра, а ты не на работе! Ты вчера кабинет не закрыл, тут на столе твой телефон и очки, как это все можно забыть? Я еле нашел номер твоего домашнего!

Очки и телефон? Что за бред? А труп студентки в аудитории его совсем не беспокоит?

Я медленно произношу:

– Голова... болела. И сейчас болит. А... Больше я там ничего не забыл?

Тон декана меняется на сочувствующий:

– Да нет вроде. Приболел? Будешь брать больничный?

Выжила. Пришла в себя, собрала вещи и ушла.

– Нет, обойдусь без больничных, – говорю. – Буду через час.

Если она явится сегодня в институт, мне лучше находиться рядом, чтобы следить, как бы не натворила лишнего. Главное, не оставаться с ней один на один.

– Хорошо, мы заменили твою первую пару на философию, так что постарайся успеть ко второй. Студенты ждут.

Лили нет в институте ни в этот день, ни на следующий, ни через неделю, ни через месяц. На звонки и электронные письма никто не отвечает. Проходит почти полгода, когда деканат наконец принимает решение подписать приказ об отчислении.

Но точно знаю: она не пропала, не убежала. Лиля жива и продолжает следить за мной. Иногда я замечаю, как она щурится на меня из толпы на улице, почти сразу растворяясь среди десятков незнакомых лиц. Порой она переходит дорогу прямо под окнами моей аудитории, мелькает в окнах проезжающих мимо такси и автобусов. Куда бы я ни пошел, она всегда рядом.

Пусть я и остался в живых тем вечером, но не могу не признать, что ее месть в итоге оказалась гораздо более изощренной, чем просто убийство – Лиля оставила меня жить в вечном страхе того, что однажды я проснусь среди ночи, а она будет сидеть на краю моей постели с ножом в руке и улыбаться.