ЧОКНУТЫЙ

 Для язвенников пора цветения и пора листопада – это тупая, изнуряющая боль. Дни и ночи напролёт. Особенно ночи.

На этот раз мои весенние неприятности затянулись, и в конце июня я все-таки лёг в больницу.

Территория больничного городка походила на оазис в квадрате пересечения дорог: звенели листвой старожилы-тополя, улыбались из-под ветвей розовыми глазёнками вишни, по холсту разнотравья разбежались яблоньки и сливы, словно играя в какую-то непонятную мне игру. Из окон терапевтического отделения виднелись пылающие чернобривцами клумбы, деревянная беседка, приютившиеся в тени лавочки.

Десять дней врачи ставили меня, как говорится, на ноги. Наконец, облачившись в полосатую больничную пижаму, которая висела на мне, точно на крючке вешалки, я вышел на больничный двор.

Июнь щебетал воробьями, щекотал ноздри тополиным пухом и все вокруг, казалось, плавилось в нещадно палящем солнце. С минуту я топтался на мягком, как илистое дно, асфальте, раз, другой глубоко и жадно вдохнул напоенный ароматами лета воздух, и, шаркая тапочками, беззаботно зашагал мимо вздрагивающей от ударов костяшек домино беседки, – к уютно зеленеющей лужайке, расположенной чуть поодаль.

Вытянувшись на траве, я блаженно закрыл глаза, и тело моё постепенно размякло, подобно хлебному мякишу в молоке. Приятно было впервые за последние месяцы почувствовать себя относительно здоровым человеком, и весь мой пересыпанный порошками да таблетками организм ликовал по этому поводу…

Перевернувшись на живот, я вдруг увидел перед собой, на уровне глаз, бело-оранжевое море одуванчиков: лёгкая белая зыбь маревом колыхалась из конца в конец лужайки, набегая на чугунную ограду, точно на отвесные высокие берега.

Я чуть опустил голову, прижался подбородком к земле, и моих ресниц коснулись… перистые облака, сквозь дымчатую завесу которых пробивались десятки, сотни, тысячи ослепительных лучиков! Это было так здорово, что невольный вздох изумления вырвался из груди. Я легонько подул на дрожащий у самого кончика носа пушистый шар, и он, словно хрустальный, стал рассыпаться у меня на глазах, – но без звона и зеркальных отблеском. Другой шар лопнул, как мыльный пузырь, обнажив причудливой формы ромашку. Спустя минуту таких ромашек вокруг меня было так много, что из них можно было сделать букет, и они, покачиваясь на тонких, медного цвета, стебельках, и, хлопая изогнутыми книзу ресничками, улыбались мне добрыми, светлыми глазами.

Игра воображения так захватила меня, что я, позабыв обо всем на свете, до головокружения ползал в траве, дул на одуванчики до треска в ушах, и всё новые и новые картины упрощали до ребячества мои мироощущения. Красота, фантазия и сама жизнь словно бы опоили меня радостью и восторгом. Мне хотелось смеяться – и я смеялся, мне хотелось кричать – и я кричал, мне жутко хотелось петь – и я запел…

Наконец, в приятной истоме я откинулся на спину и долго лежал так, покуда чья-то рука не коснулась моего лба.

- Вам плохо?

Это был мой лечащий врач, присевший рядом на корточки.

- Нет, мне очень хорошо, – улыбнулся я и почему-то счёл нужным заметить: – Ваша белая шапочка, доктор, походит на айсберг, который скользит по краю заходящего солнца. Айсберг тает, и на солнце искрятся рубины.

- Да что Вы говорите?! – не сразу нашёлся врач, а сам тем временем жёсткими, настырными пальцами оттянул книзу мои веки и пристально посмотрел мне в глаза.

- А что Вы здесь делаете?

- ?!..

- Вернее, чем занимались несколько минут назад? – уточнил он.

- Дул на одуванчики.

- Зачем?

- Я купался, доктор.

- И где же вы купались, позвольте Вас спросить?

- А разве Вы не видите: море вокруг – бело-оранжевое море!..

- Ну и как?

- Прекрасно!

- М-да…, – неопределённо заключил лечащий врач.

Стоявшая рядом манипуляционная сестричка Галя всплеснула руками:

- Бедненький, да на Вас сухой нитки нет! Подымайтесь, подымайтесь быстренько с земли.

Я поднялся.

Под окнами соседнего отделения собрались больные. Их было много. Все они смотрели в нашу сторону. Вдоль чугунной ограды, на тротуаре стояли прохожие. За шеренгой прохожих, на дороге – кряду три троллейбуса.

- Идите за мной, – голосом постового милиционера изрёк лечащий врач.

Покуда шли в отделение, Галя по-матерински нежно обнимала меня за плечи, а у двери сказала по секрету, что у них есть волшебная комната чудес, где меня усадят на ковёр-самолёт, и…

Не знаю, чем закончилась бы эта история, не вызови лечащий врач «по тревоге» психиатра. Тот осматривал меня добрых полчаса, если не час. Пожалуй, затяни он свой осмотр ещё на пару минут, и под дверью палаты собрался бы весь город.

Наконец, меня оставили в покое.

- По моей части все в порядке, – рассовывая по карманам халата свои ударно-колющиеся инструменты, сказал психиатр и с добродушной хитринкой в голосе уточнил у лечащего врача: – Так говорите, «купался в бело-оранжевом море одуванчиков»?

Лечащий врач утвердительно кивнул, но счёл нужным ещё добавить на словах:

- Я видел собственными глазами.

Психиатр потёр кончик шелушащегося носа, с достоинством бросил на ходу:

- Когда начнет нырять… вызывайте!

(1987 г.)