Отац

Отац

Денис Вепс

Даже облепленный сырой грязью, автомобиль вызывал интерес всех прохожих. Машины в забытом богом крае были большой редкостью, тем более - такие. Любому мальчишке было понятно, что огромный чёрный внедорожник стоил куда больше, чем вся их деревня. И именно поэтому вездесущая шпана держалась на почтительном расстоянии от страшного автомобиля.

Тупомордый вороной великан грозно взирал на покосившуюся под его взглядом халупу. Внедорожник довольно долго зловеще урчал, а затем вмиг смолк. Дверь со стороны водителя распахнулась и из кабины выбрался мужчина в дорогом костюме. Лакированные туфли, подходящие лишь для дубового паркета, скользнули по грязи разбитой колеи, мужчина неловко взмахнул руками, но всё же успел спасти костюм, схватившись за ручку.

Со злостью захлопнув дверь автомобиля, пришелец направился к дому. Он поспешно шагал к покосившейся хижине, то и дело оскальзываясь, вскидывал руки, словно раненая птица, едва удерживался от падения и шёл дальше. Он зло огрызался себе под нос, проклиная моросящий дождь, деревню и всех её жителей, особо выделяя одного.

Отворив завизжавшую во весь голос калитку, чужак поспешно нырнул под прохудившийся козырёк и скрылся в доме. В тёмных сенях было тепло, пахло старой древесиной и мхом. Пахло детством. Мужчина, замерев на несколько секунд, недовольно выдохнул, избавляясь от навязчивых ароматов, и поспешил дальше. Дом устало ворчал, отзываясь на шаги незнакомца, тяжело дышал почти горячим застоявшимся воздухом, недовольный пробуждением, натужно скрипел.

В доме царил полумрак. Свет, едва пробивавшийся через тяжёлые свинцовые тучи, терялся в складках плотных занавесок. Мужчина шагнул было вперёд - пройти к дальней стене и сорвать полотна, чтобы хоть сколько осветить комнату, но замер, наступив на плетёную дорожку. Он осторожно убрал ногу и посмотрел на пожелтевшие от времени лоскутки. На ткани остался отчётливый чёрный след от туфли. Мужчина взглянул в полумрак комнаты и, злорадно ухмыльнувшись, зашагал прямо по половицам, измазывая их в грязи.

Откинув занавески, чужак смог разглядеть знакомую комнатушку. Он подметил, как мало изменилось в аскетичном убранстве жилища за те долгие годы, что он не показывался тут. Комната, теперь показавшаяся совсем крохотной, была идеально прибрана, и лишь чёрная тропа отпечатков кричаще выделялась на фоне всеобщей чистоты и уюта. Увидев свои следы, мужчина смутился и, потупив взгляд, снял туфли, оставив их в руках. Он нехотя посмотрел на стоящую под иконами кровать. На простом деревянном ложе покоился иссушенный годами старик. Сложив руки на груди, он умиротворённо улыбался, словно забывшись глубоким сном, полным приятных видений.

- Угораздило же тебя именно теперь помереть... - пробурчал недовольно мужчина и тут же осёкся.

Старые петли устало скрипнули и из тёмного проёма выбрался человек, облачённый в чёрную мантию. Священник замер у порога. Посмотрел на старика, затем перевёл взгляд на пришельца. Перекрестился на иконы. Взглянул на чёрную дорожку следов. Перекрестился вновь.

Разувшись у порога, седовласый мужчина прошёл в комнату, осторожно переступая через островки сырой земли. Остановившись у кровати, он поставил у изголовья простенькую латаную торбу, и принялся готовиться к проведению последнего таинства. Священник делал всё степенно и молча, и мужчина не знал, что из этого его злило больше: нерасторопность служителя, когда ему нужно было поскорее убираться восвояси, или же то, что седовласый старик словно игнорировал его.

- Сколько я вам должен? - чтобы разорвать молчание и привлечь к себе внимание, бросил стоящий у окна чужак.

Священник вздрогнул от неожиданности, едва не уронив распятье. Замер. Осенил себя знамением и, поцеловав крест, положил его на краешек кровати.

- Не всё в этом мире измеряется деньгами, - послышался спокойный приятный голос.

Он даже не повернулся. Священник всё так же неспешно достал кадило и, заправив его курениями, открыл книгу. Он стал читать молитвы, произнося слова нараспев, и маленькая комнатушка наполнилась запахами благовоний и музыкой мягкого голоса. Чужак почувствовал, как по всему телу высыпало мурашками, а возле сердца заворочался какой-то неприятный липкий комок. Он недовольно отвернулся, уставившись в окно.

На улице по-прежнему устало моросил дождь. Мальчишки, немного осмелев, обступили автомобиль. Не решаясь дотронуться до огромного чудища, они просто во все глаза глядели на диковинку. Мужчина, наблюдая за ними, невольно вспомнил себя, одетого в потасканный залатанный тулупчик, доставшийся от старшего брата, вечно голодного и не выспавшегося из-за криков младенца по ночам. Но при этом счастливого. Они все были счастливы хотя бы потому, что рядом всегда были мама и папа.

- Не от большого ума такое счастье, - пробурчал мужчина, поспешно отгоняя назойливые воспоминания.

Он вновь повернулся к священнику. Тот продолжал отпевать усопшего, мерно покачивая кадилом. Чужак, приготовившись к долгому ожиданию, уселся на лавку и стал разглядывать прожилки в потемневшем дереве досок.

Время текло медленно. Священник не торопился, чётко произнося каждое слово молитвы, будто прилежный ученик на уроке воскресной школы. Пришелец ёрзал на лавке, ежеминутно бросая взгляд на часы. Всем своим видом он выказывал нетерпение и неудовольствие.

- Да к чему это всё ещё? - Наконец не выдержал мужчина, улучив момент, пока священник перелистывал страницы.

Ответом пришельцу была лишь новая молитва. Разъярённый бизнесмен подскочил на месте, намереваясь продолжить возмущённую тираду, но, наткнувшись взглядом на появившееся в руках священника распятие, потупил взор и уселся на место. На этот раз он терпеливо ждал окончания таинства.

- Помолитесь за усопшего, - вырвал мужчину из раздумий приятный голос.

Чужак непонимающе уставился на священника, начавшего сборы, затем перевёл взгляд на бездыханного старика, после чего лишь раздражённо отмахнулся:

- Все скоро там будем. Вы собираетесь отпевать каждого?

- Скольких успею.

- Тогда у вас скоро будет уйма работы.

- У каждого из нас, - спокойно ответил священник, закидывая сумку на плечо, - Помолитесь за упокой отца. Что бы там ни было, прошлое нужно оставлять в прошлом. Тем более теперь.

Мужчина в рясе сгинул в темноте проёма. Вскоре послышался протяжный скрип калитки, и пришелец остался в одиночестве.

Он долго смотрел на старика, затем стыдливо отвёл взгляд. Ощущение того, что он находится в комнате со спящим человеком, никак не покидало чужака. Ему казалось, что ещё немного и отец очнётся и сядет на кровати, потянувшись до сладкого хруста. Как раньше в далёком детстве. Но отец не торопился пробуждаться от вечного сна.

- Угораздило же... именно теперь... - пробурчал чужак, рассматривая плетёную дорожку у своих ног.

Мужчина осёкся. Ожидал услышать грозный хрипловатый бас старика. Но нотаций не последовало - он так же лежал, скрестив ладони на груди и мирно улыбался спрятанному за крышей свинцовому небу. Мужчина смотрел на исполосованное морщинами, постаревшее лицо и почти не узнавал в иссушенном старце того грозного великана, которого знал очень давно.

Неожиданно осознание того, что лежащий на кровати отец больше не поднимется, не будет наставлять его, никогда больше не станет мазать изодранные в кровь колени зелёнкой, рисуя на них смешные рожицы, смяло мужчину. Едва заметно ноющая в груди тоска сдавила сердце. Его нет.

Едва поднявшись, на ватных ногах он добрёл до кровати. Рухнул на колени. Душащие его слёзы стали прорываться наружу.

Раздавшийся нетерпеливый стук заставил горе ослабить хватку. Он молча смотрел на узор покрывала, боясь поднять взгляд. Он не вставал - кто бы ни пришёл, ему некого было ждать. Стук повторился. Громче. Настойчивее. Было в этой дроби что-то залихватски-настырное. Что-то, что сильно не понравилось чужаку настолько, что он с трудом поборол желание выскочить и сломать барабанившие по двери руки.

Тяжёлый смрад первача пробивался сквозь тонкие щели и медленным ядом расползался по внутренностям сеней. Тяжёлый кулак вновь заухал по доскам, заставляя дверь содрогаться в конвульсиях. Чужак рванул ручку на себя и зловонный запах волной обрушился на него. Сквозь высыпавшие на глаза слёзы пришелец увидел несколько силуэтов. Тени быстро стали приобретать черты, словно проявлявшееся на фотобумаге изображение. За порогом стояли четверо мужчин. От промокших тулупов разило мокрой псиной, а от них самих недельным запоем. Стоящий впереди мужик запоздало опустил руку и оголил ряд неровных жёлтых зубов.

- А вот и мы! - дыхнул незнакомец перегаром и шагнул, намереваясь пройти в дом.

- Я никого не жду, - зло бросил чужак, преградив ему дорогу.

Пьянчужка замер, тупо уставившись на пришельца. Такой реакции он явно не ожидал и потребовалось время, чтобы осознать, что его не намерены пускать за порог.

- Эт как эт? - насупившись, бросил незваный гость. - Ты эт чё?

- Я никого не жду, - холодно повторил пришелец.

За спиной вожака пропойц послышался недовольный бессвязный ропот.

- Эт как ж? - почувствовав поддержку, подбоченился гость. - Эт мы, что, рожей не вышли со всеми вып... усопшего помянуть?

На этот раз чужак впал в немой ступор. Пьяница, явно недовольный таким исходом, угрожающе посмотрел на незнакомца и прошипел, шамкая едва слушавшимися губами:

- Жмотов тут не любят. Давай-ка отходи, а то мы с мужиками сами войдём.

Грозную реплику тут же подбодрили бессвязным ропотом и редкими ударами кулаков в ладони. К лицу чужака мгновенно прилила кровь, скулы резко выдались вперёд.

- Поминок не будет, - прошипел он, стараясь утихомирить клокотавшую в груди ярость.

- Как так? - удивлённо застыл предводитель пьяной ватаги. - Разве ж можно?! Без поминок никак нельзя. Не по-христиански!

- Проваливайте… - багровея процедил пришелец.

- Так, значит?! - почти прокричал пьяница. - Грех на душу берёшь!

- Грех - над мёртвым перегаром вонять. Пошли вон! - не выдержал наконец чужак и, что есть мочи, приложил дверью о косяк.

С улицы кто-то в досаде саданул кулаком о затрещавшие доски. Мужчина уже приготовился дать отпор, но продолжения не последовало. Сквозь шум в ушах донёсся скрип калитки. Всё стихло. Мужчина ещё немного постоял в полумраке, прислушиваясь к тяжёлому дыханию старого дома, и направился обратно. Он остановился у самой двери. Дотронулся до тёплого изгиба ручки, но не смог толкнуть её. Он не мог там находится.

Быстрым шагом вернувшись обратно, он распахнул дверь и вывалился на улицу.

Водяная пыль садилась на лицо и руки неприятными ледяными пятнами. Промозглый воздух моментально забрался под сырой пиджак и облепил тело мужчины, медленным ядом проникая внутрь. Он огляделся и ещё раз с удивлением подметил, что ничего не изменилось. Всё было знакомым и в то же время совершенно чужим, болезненно напоминавшим ему о прошлом, от которого он так долго пытался избавиться. И только чёрная громада замершего внедорожника выделялась на фоне серых воспоминаний, не позволяя мужчине забыть, кем он стал.

Чужак, едва переборов страстное желание заскочить в машину и умчаться прочь, направился в сторону домов в поисках тех, кто бы помог ему с похоронами. Люди открывали пришельцу неохотно и, невнимательно слушая его просьбы, лишь отмахивались, изредка ссылались на несуществующие дела, а всё чаще попросту молча закрывали перед ним дверь. Никому не было дело до продрогшего под дождём чужака и его горя. В лучшем случае он был безразличен, но чаще вызывал лишь раздражение и зависть.

Мужчина серой тенью слонялся от одного дома к другому, уже заранее предвкушая молчаливый отказ. В очередную дверь он постучал тихо, уже без особой надежды. Отворила ему женщина с заплаканными глазами, в которых застыл страх. Она осторожно прикрывала рот застиранным платочком, держа его в дрожащих руках. Пришелец замер и смущённо опустил взгляд.

- Простите. Я, кажется, не вовремя... - тихо произнёс он.

Женщина не ответила. Она лишь опасливо оглянулась назад и с сожалением посмотрела на промокшего, полного безысходности мужчину. Незнакомка, судорожно вздохнув, уже собиралась закрыть дверь, как через проём прорвался гул пьяных голосов и позвякивание посуды. Женщина обмерла. С ужасом и мольбой она посмотрела на незнакомца.

- Ну где ты там шастаешь, дурёха? - раздался из-за её спины недовольный голос. - Бутылку неси! А это кого ещё там черти принесли?

С этими словами в проёме показался недавний знакомец мужчины. Вперив в чужака залитые глазки, пьяница щербато осклабился и, самодовольно почёсывая проступающее под засаленной майкой пузо, поприветствовал пришельца:

- Чего, передумал что ли? Так у нас тут своя пьянка! Лучше ваших. Разом всех поминаем. Всю деревню! И усопших, и живых. Пока что. Сейчас вот жёнку мою поминали - вишь какая красавица!

С этими словами он грубо сгрёб трепетавшую от ужаса женщину волосатыми лапищами и подтолкнул к порогу, чтобы чужак мог получше её разглядеть.

- Да не стесняйся ты! Всё, как есть, показывай! - дёрнув её за руку, расходился пьяница.

Рука с платком безвольной плетью повисла в воздухе, а взгляду чужака предстало изувеченное лицо женщины. Когда-то давно она, безусловно, была первой красавицей на деревне. Эта красота и сейчас проглядывала под маской, замыленной тяжёлым трудом и пропитанной горючими слезами. Но теперь и то, что оставалось ещё от былой красоты, было обезображено разбитыми губами, наливавшимися синевой. Женщина спрятала лицо в ладони и, трясясь от беззвучного плача, бросилась в тёмные сени.

- Бутылку неси! - зло усмехаясь, бросил ей вслед пьяница.

- Так чё припёрся? - злорадно прищурившись, уколол он стоящего под дождём мужчину, - погоди... сам догадаюсь. Помощи ищешь?

- Я заплачу.

- Со своими бумажками можешь сходить под кустом подтереться! - торжествующе воскликнул хозяин дома. - Теперь осталась одна толковая валюта - во!

Пьяница показал на пустую бутылку и, ехидно ухмыляясь, добавил:

- Только у нас этого добра хватит. Будем всех поминать, пока солнце не потухнет! А то и потом продолжим, когда вы все от холода подохнете!

Чужак лишь недовольно дёрнул головой, сдерживаясь, чтобы не начать отфыркиваться, пытаясь избавиться от крепкого смрада перегара.

- Что? Не нравится? А только не вижу за твоей спиной толпы помощников, - ехидно хохотнул хозяин дома. - Да и не к чему это. Оставь, как есть, и убирайся восвояси. Всё равно скоро сгинем. А он пусть так гниёт.

Чужак поднял на пьяного налитые кровью глаза, но тот лишь заулыбался ещё шире. Вскипевшая внутри ярость выплеснулась наружу, и пришелец бросился за ней вслед. Он влетел в проём, обрушил сжатый до бела кулак прямо на пьяное лицо, в гадко ухмыляющийся рот. Костяшки врезались в жёлтую изгородь зубов, губы надулись и лопнули, окропив кулак кровью. В тот же миг у него самого перехватило дыхание и чужак, разевая рот в тщетных попытках глотнуть воздуха, полетел обратно через проём. Жижа раскисшей дороги ласково приняла его в свои холодные объятья. Мужчина некоторое время лежал, подставив лицо ледяным каплям, слушая довольный пьяный гогот. Затем попытался подняться, но оскользнулся и рухнул обратно, под усиливающийся смех. Глотая обиду, он дополз на четвереньках до зелёной проплешины травы и, только там рискнув подняться, поплёлся обратно к дому отца.

Он не стал заходить в дом - не хотел нарушать внутреннюю чистоту и покой убранства своим внешним видом. Вместо этого мужчина обогнул дом и направился к покосившемуся сараю. Внутри было тепло и сухо. Лишь по углам через дыры в прохудившейся крыше весело журчали тонкие нити ручейков, звонко разбивавшиеся о землю. Нос приятно щекотал аромат сена. Промокший, продрогший, униженный мужчина, ворвавшись под крышу, хотел было зло швырнуть облепленный грязью пиджак в дальний угол, но вместо этого сложил его у порога. Он не мог нарушить той чистоты и порядка, что царили в обыкновенном сарае.

Вытерев ноги о рукав пиджака, он прошёл к небольшому верстаку. Ещё у входа его привлекли разложенные рядком плашки свежей дранки. Мужчина коснулся дощечек пальцами и провёл подушечками по гладкой поверхности. Он сразу отметил неровности краёв и глубокие борозды от соскочившего ножа. Мастер стал ошибаться. Руки, скованные старостью, не могли уже удержать инструмент, из одеревеневших пальцев больше не выходили простые и безупречные вещи. Годы брали своё и дом, не способный опереться на ослабевшего хозяина, ветшал вместе с ним. Теперь же он и вовсе стоял болезненным старцем, ожидая приближения своего часа.

Мужчина осторожно собрал дощечки и сложил их на полку. Его взгляд упал на педантично разложенный инструмент. Покрывшиеся пылью отполированные до блеска трудолюбивыми ладонями ручки мирно покоились на привычных местах. Чужак с трепетом, словно впервые, обнял пальцами рукоять стамески, казалось всё ещё хранившей тепло ладоней отца. Рука дрогнула. Всё вокруг исчезло.

Он снова был маленьким мальчишкой, стоящим подле могучего отца-великана, и наблюдающим за тем, как в его ловких руках танцуют инструменты, оживляя простой кусок древесины. Увлечённый своей работой, мастер не сразу обнаружил притаившегося зрителя. Рука художника, не закончив росчерка стального пера, замерла в воздухе. Великан обернулся. Мальчик робко потупил взор. Но мужчина не прогнал его. Лишь тепло улыбнулся. Подозвал сына поближе. Огромный кудесник поставил низенький табурет, чтобы мальчишка мог хоть как-то дотянуться до верстака, и, легко подхватив сына, утвердил его на место. Как было приятно взмыть над землёй хотя бы на несколько мгновений, чувствуя, как тебя бережно и нежно обхватывают крепкие отеческие руки. Радость секундного полёта, окончившаяся приземлением на ладный табурет, сменилась живым интересом: на столе поблёскивали инструменты, так и норовившие прыгнуть в ладонь, чтобы творить чудные цветы и диковинных зверей, создавать из тёплого дерева целые картины невиданных сказочных земель. Мальчик задержал взгляд на небольшой фигурке, в которой уже угадывался ладный коник, игриво бьющий оземь копытцем. Отец вложил в крохотную ручонку мальчика деревянный молоток, оказавшийся таким тяжёлым, словно тот и впрямь принадлежал сказочному великану, а в другую ладонь положил хищно сверкавшее стальным клювом зубило. Он осторожно направил железо к деревяшке, в которой увязла нога коника и показал сыну, как следует ударить, чтобы тот наконец освободился и поскакал по столу. Мальчик, желая поскорее высвободить бедное животное, размахнулся и обрушил деревянный великанский молот на пятку зубила. Треск расколотого дерева громом загрохотал под сводами мастерской. Нога коника так и осталась в деревяшке, а сам он с глухим стуком рухнул в кудрявую стружку. В сердце мальчика ойкнуло, и он тут же, бросив инструмент, зашёлся слезами от обиды, жалости к бедному конику, а особенно к отцу, который столько трудился лишь для того, чтобы он в один момент всё испортил.

Могучий и грозный великан тепло обнял сына и, поцеловав его горячими губами в солёные от слёз щеки, лишь тепло улыбнулся. Он утешал, говоря, что никогда у него самого не получилось бы такого ладного жеребчика и что это лучшее, что он когда-либо делал. В подтверждение своих слов великан утвердил трёхногого коня на полку, поставив его впереди всех чудных птиц и зверей, как знак своей величайшей гордости.

Мужчина стыдливо отёр предательски скользнувшие по щекам слёзы. Взгляд его упал на шторку, занавесившую полку, на которой хозяин дома выставлял готовые творения. Он осторожно одёрнул пыльную занавесу. Свет упал на потемневшего от старости трёхногого печального коника.

Рассохшийся великанский молоток с тихим гулом упал на пол. Мужчина дрожащими руками коснулся надтреснутого бока изувеченного животного. Снял его с полки. Поднёс к самым глазам. Силуэт коника стал таять под напором льющихся неудержимыми потоками слёз.

***

- Ты уж прости, что не рядом с матушкой... Но не успею я тебя увезти.

Мужчина, зажав доску в тиски, с усердием обстругивал край, то и дело примеряя её к другой. В который раз он придирчиво смотрел на едва заметную щель меж ними и, отложив первую, доводил до ума вторую - он знал, нужно было сделать так, чтоб комар носа не подточил. Потому, в который раз утерев с лица смешавшиеся с потом слёзы, продолжал обстругивать край.

- Но место хорошее. Земля сухая. Да и тепло там всё время. Приметное, опять же - внуки не пропустят, ходить будут.

Детей у него так и не было, как не появилось и той, от кого этих детей хотелось бы. Вся жизнь прошла в бесконечной погоне за выгодой и лишь для того, чтобы пустить вырученное на новый круг нескончаемой гонки. Но мужчина верил, что непременно будут. Будут дети, которые подойдут к простому деревянному кресту и коснутся его, здороваясь с дедом, которого никогда не знали, но о котором знают всё. Он расскажет им, обязательно расскажет. И ничто, даже потухшее солнце, не сможет ему в этом помешать.

- На холме. Помнишь, где мы с тобой змея пускали? Конечно помнишь. Разве такое забудешь.

Мужчина в который раз приладил доску и удовлетворённо кивнул. Сняв готовую и утвердив её на стопку, он стал придирчиво выбирать новую.

- А я ведь всё-таки окончил, - улыбнувшись, продолжил мужчина, прилаживая шершавую доску в тиски, - Представь себе, поступил несколько лет назад и вот недавно диплом защитил. Нет, не на юриста или экономиста, какого-нибудь, а как ты и мечтал - архитектором. И ведь сам всё. Ни одной взятки. Заочно, правда...

Он поднял взгляд, надеясь увидеть отражение гордости в старческих глазах, но старика там не было. И всё же мужчине от чего-то казалось, что его маленькое хвастовство не осталось без внимания отца. После стольких лет он гордился им. Не могло быть иначе.

- А Милинка, говорят, замуж вышла... - тоскливо продолжил мужчина, срезая деревянную шкуру ножом рубанка. - Даже по любви. Вроде... Ну, это ничего. У меня капиталы зато! С деньгами-то я себе любую найду!

Мужчина досадливо швырнул рубанок на верстак и вцепился в оструганный край.

- Только зачем мне любая...

Он отдышался, давя подкатывающий к горлу ком и, вытащив последнюю доску, принялся собирать. Руки, давно не державшие ничего тяжелее пера и листа бумаги, слушались неохотно, но недостаток опыта мужчина с лихвой окупал усердием - торопиться теперь было некуда. Прилаживая доски друг к другу, он всё рассказывал о своей жизни, о том, что приключилось за все те годы, что они не общались. Он чувствовал, что отец внимательно слушает, а может и вовсе всё знает. Чем ближе было дело к концу, тем немногословнее делался мужчина. Меньше говорил он ещё и оттого, что спустя некоторое время понял - рассказывать особенно не о чём: сомнительные связи с пустыми женщинами, сомнительные сделки с нечистыми на руку людьми, одинокие вечера и ночи, и пустота - вот и всё, что было в его жизни. А теперь...

Гроб был готов. Матово переливаясь в свете мерцающей лампы, он со скорбной горделивостью покоился на длинной скамье. Последнее творение. Последнее пристанище. Мужчина отёр с лица пот и тяжёлые мысли.

Природа рыдала. Моросящие капли налились и уже стремительно срывались со свинцовых туч. Они, падая на сырую от пота рубаху, обжигали холодом, словно желая истребить выбравшегося из норы человека. Мужчина не обращал внимания. Оскальзываясь в грязи, он думал только об одном - не уронить взваленный на спину груз, не запачкать последний подарок отцу.

Мужчина осторожно оставил гроб под навесом и застыл перед дверью. Теперь, после нескольких часов, проведённых в беседе с отцом, он уже не смог бы спокойно смотреть на лежащего в кровати старика. Через силу он всё же заставил себя отворить дверь и сделать первый шаг. Потом ещё и ещё. Не помня себя, он оказался подле ложа, в котором, всё так же мирно улыбаясь, лежал светлый старец, иссушенный годами и невзгодами могучий великан. Мужчина упал на колени. Он смотрел на руки, изрезанные морщинами сухие руки сказочного мастера. Не взмывать ему больше к небесам, чувствуя, как эти сильные руки бережно поддерживают его в бесконечном полёте. Никогда больше похолодевшая ладонь не погладит буйную головушку, прогоняя боль и тоску. Больше не обогреет он жаром своих рук замерзающие ладони. Не будет больше в его жизни той тихой горячей любви, что дарил только он.

Мужчина, не скрывая слёз, заключил руку старика в свои ладони. Холодная и сухая. Он умер.

Он коснулся солёными от слёз губами холодного лба отца. Он бережно снял старика с кровати. Великан, которым мальчик всегда так гордился, высохший от скорби и невзгод, был необычайно лёгок. Он нёс отца сквозь тьму. Казалось, солнце померкло раньше, чем было предсказано. Он видел только уходящую вперёд тропу. Смотрел только на светлое лицо.

Мужчина осторожно уложил старца в гроб. Кляня себя за глупость, вскочил и опрометью бросился в дом. Уже спустя секунды появился снова. Положил под голову отца подушку и накрыл его тёплым покрывалом. Он долго, осторожно, словно боясь разбудить спящего, подтыкал покрывало, чтобы отец не замёрз. После, пригладив седые волосы дрожащей рукой, опустил крышку.

Приладил гвоздь. Занёс молоток. Рука дрогнула. Он отбросил всё прочь. Скинул крышку. Припал дрожащими губами ко лбу отца. Обнимая старика, он судорожно хватался за его тающий в слезах образ.

Спустя вечность, собрав остатки себя, мужчина вновь накрыл гроб и принялся вгонять гвозди в намокшую древесину увесистыми ударами, каждый из которых страшной болью отзывался в сердце, открывая сочащуюся кровью рану. Последний гвоздь. Мужчина рухнул на крышку гроба и, рыдая, забылся в своём горе.

***

Словно взбесившийся зверь, он бросался из стороны в сторону, желая сбросить седока. Автомобиль то увязал в размытой колее, то выскакивал из неё и во весь опор мчался на тёмную стену деревьев. Огромным чёрным хищником он надсадно ревел, чувствуя приближающийся конец. Мужчина, вцепившись в руль так, что трещала деревянная отделка, до боли в суставах выворачивал руки, пытаясь удержать мечущийся автомобиль. Всё чаще он оглядывался назад, проверяя перетянутый широкими лентами гроб. Каждый раз он испытывал неописуемую муку, представляя, как тело упокоившегося отца бросает о дощатые стенки. Стоило ему в очередной раз отвлечься от разбитой дороги, автомобиль, почувствовав слабину, резво бросился на дремавший вековой дуб. Удар. Мужчина услышал скрежет металла. Спустя мгновение что-то с силой садануло по затылку. Угасающие звуки сердца чёрного зверя, бьющегося в бешеном ритме. Тьма.

Он пришёл в себя через минуту. А может и через час. Первым, что он почувствовал, был металлический привкус на губах. Затем горячую липкую жижу, стекающую от затылка под воротник. После – острую боль, пронзающую голову насквозь.

Мужчина осторожно обернулся. Гроб недвижно покоился на месте. Водитель тяжело выдохнул и выскочил через жалостливо заскрипевшую помятую дверь. Дождь тут же накинулся на жертву, ледяными плетьми хлеща беззащитную спину. Позабыв обо всём, мужчина бросился высвобождать гроб. Он не знал, который час, но точно ощущал, что необходимо торопиться. Нужно было успеть до того, как весь мир рухнет. Нужно.

Выхватив топор, он с остервенением набросился на ели. Наспех связав волокуши, мужчина уложил на них закрытое ложе. Впрягся. Потянул.

Он упорно тащил за собой скользящие в грязи ели, не разбирая дороги. Оскальзывался. Падал в ледяную жижу. Тут же поднимался снова. Тянул. Разбитая в грязь дорога давно уже сняла дорогие туфли, носки налились тяжестью и обросли чёрными комьями. Ледяные струи всё сильнее хлестали подставленную под удары спину, заставляя её покорно сгибаться. Он не думал об этом. В голове от усталости и горя не было ни единой мысли. Сознание отказывало мужчине, он не помнил себя. Он шёл.

Только когда земля резко ушла вверх, мужчина поднял пустой взгляд. Перед ним был холм. Тот самый. Остервенело рыча, почти вгрызаясь в землю, он ринулся на приступ. Мокрая трава то и дело норовила сбросить мужчину, выскальзывая из-под ног и из пальцев, рассекая в кровь ладони и стопы. Он карабкался, положив последние остатки своих сил. Одной только яростью. Холм сдался.

Мужчина позволил себе рухнуть, только когда ноги увязли в рыхлой земле, а темя упёрлось в черенок торчащей из кучи лопаты. Он долго тяжело дышал, глотая дождевую воду и собственную кровь. Воздух с хрипами и сипением вырывался из саднящих лёгких. Сердце, только что колотившееся в бешеном ритме, почти замерло, скованное липким холодом. Превозмогая боль, усталость и страстное желание остаться замерзать под проливным дождём, мужчина перевернулся, встал на четвереньки, а затем, ухватившись за черенок, нашёл в себе силы подняться.

Перекинув ленту, он стал осторожно опускать гроб. Просмолённая жижей ткань скользила в мокрых ладонях, сдирая руки в кровь. Набухшая от влаги земля скользила под ногами мужчины, норовя сбросить его в могилу. Дрожа от холода и усталости, он цеплялся за ленту, ожидая, когда закончится бесконечный спуск и гроб мягко уйдёт в лапник, застилавший дно могилы.

Наконец натянутая лента ослабла и изогнулась дугой. Мужчина ещё некоторое время тупо смотрел в чёрный зев могилы, уже не отдавая себе отчёта в том, где он находится и что делает. Потом он всё же выпустил полосу грубой ткани из рук и, не дождавшись, пока она со смачным шлепком сгинет в грязной жиже, схватил черенок и вонзил лезвие в расплывающийся холмик рыхлой земли.

Он замер с занесённой лопатой, не решаясь сбросить вязкую жижу в могилу. Он просто не мог. Понимал, что, брось он первую горсть земли, всё будет кончено. Раз и навсегда. Бесповоротно. Он не мог пересилить себя и утопить в грязи почившего старика. Не мог похоронить отца. Родители будут жить вечно. Так ему когда-то казалось.

Они умерли.

Мужчина, глотая слёзы, сбросил ком земли, гулко ударивший о крышку гроба. Он вонзал в холмик лопату снова и снова, пока тот не заполнил могилу. Мужчина поднял лежащий в траве крест и с последними силами вогнал его в рыхлую землю, рухнул, обхватив распятие, подставив спину ледяным струям.

- Папа. Прости меня, папа...