– Начнём с конца.
Инквизитор, улыбнувшись, встал с жесткой кушетки, привычным движением стряхнул пыль с полы дорогой мантии и не без удовольствия посмотрел на сидевших чуть поодаль , у камина, тучного старого крестьянина со смешными седыми усами и его жену, худенькую, миниатюрную женщину в аккуратном чепчике.
– А конец, уважаемый селянин, для вас и для вашей любезной супруги будет печальным. Посудите сами, что вас и вашу супругу может ждать кроме смерти?
– Смерти? – крестьянин побледнел и крепко обнял жену, то ли защищая , то ли надеясь найти в ней опору.
– Вы удивляете меня, селянин. Я беседую с вами уже более получаса, но вы так ничего и не поняли. Вот смотрите. Я постараюсь привести пример, близкий вам. Скажем, земля. Вы вспахиваете землю, сажаете что-нибудь, не особо важно, что именно, к примеру, брюкву. Обычная брюква. Вы посадили ее и ждете хороший урожай. Вы хотите, чтобы урожай был богатым, и вас нельзя винить, кто же не хочет. Но к несчастью, есть проблема. Сорняки. Они окружают ботвы брюквы, брюквы о которой вы заботитесь. Что вы делаете с сорняками, селянин?
– Я их вырываю, господин капитан инквизиции Клаус.
– Вырываете? Вы молодец, это правильно. Любой земледелец должен заботиться об урожае. А теперь новый пример. Возьмём скот. Скажем, овец. Вам это также будет понятно, я успел заметить, что вы держите небольшое стадо. Я прав?
– Вы правы, – кивнул крестьянин, который судя по дрожащим ладоням с каждым мгновением боялся все больше.
– Скажем, одна овечка из стада повредила себя. Повредила серьёзно, и вылечить её не получится. Что вы сделаете с ней?
– Если вылечить нельзя, я зарежу её, господин Клаус.
– А теперь вы правы. Заметьте, я считаю правильным ваше стремление очистить ваш огород от сорняков, ваш скот от больных особей. И в этом наши профессии схожи. Ведь инквизитора можно сравнить с земледельцем и скотоводом. Мы тоже печемся о своём огороде, о своём стаде. Мы хотим получить богатый урожай, щедрый приплод во славу богов. А вы, уважаемый селянин, вы и ваша прелестная жена – это сорняки, больные овцы. Вас необходимо вырвать, чтобы вы не испортили нам плоды. Вы же понимаете меня, как земледелец земледельца?
"Он не понимает и не поймёт", – усмехнулся Клаус, которого вид сжавшихся в ужасе крестьян очень забавлял.
Старик не был похож на еретика и богохульника, в этом Клаус мог поклясться. Но деревушка находилась слишком далеко от столицы, путь был долгим и тяжёлым, не зря же он приехал сюда, в конце концов.
– Продолжим нашу беседу. Мы расставили приоритеты, поняли друг друга. Теперь наш разговор станет ещё более приятным для нас обоих. Вы верите в богов?
Крестьянин ответил сразу. Мгновенно. Он вырвался из крепких объятий жены, рухнул на колени и торжественно произнёс
– Свято верю в богов. Верю в короля. Верю в святую и безгрешную инквизицию.
" Как же от этой свиньи смердит, – подумал Клаус. – Это не человек, человек не может так вонять. Запах лука, чеснока и навоза. Его стоит прирезать только за это".
Неожиданно размышления инквизитора прервали распахнувшиеся вдруг ставни. На улице собиралась гроза. Лошади Клауса и его людей испуганно вставали на дыбы, после каждого раската грома. На пыльную землю начали падать крупные капли дождя.
"Боги всемогущие, – проворчал про себя Клаус. – С убийством этой свиньи придётся подождать. Я не собираюсь пересекать тракт в грозу. Нет, тысяча проклятий. Даже если Рино придёт с того света и прикажет мне сделать это, я пошлю его обратно в преисподнюю, где ему и место. Надо будет найти трактир, где можно переждать непогоду. Боги, эта старая тварь читает молитвы".
Крестьянин действительно сложил руки на груди, вперил взгляд в потолок и шевелил губами. Громко и внятно, со жгучей верой в глазах.
"А когда я в последний раз молился? – спросил себя инквизитор. – Хоть убей, не могу вспомнить. Проклятье, а ведь и правда, когда? В этом году точно нет, и в прошлом нет. Не вспомню, руку на отсечение даю, не вспомню. Молится тварь. Старый урод. Ладно, этот спектакль надо заканчивать, – решил Клаус и, неожиданно схватив селянина за воротник, закричал:
– Лицемерие!
Солдаты, сопровождавшие Клауса оторвались от мыслей о борделях и вине, вскочили со стульев и выхватили из ножен мечи. Крестьянка заплакала и уткнулась в грязный фартук, не переставая всхлипывать. Чёрный кот, устроившийся рядом с железным сундуком и поедающий мертвую крысу, испуганно фыркнул и спрятался за разбитым кувшином.
Между тем гроза становилась все сильней. Раскаты грома разрывали хмурое небо, а дождь лил так, словно боги решили устроить очередной потоп.
– Вы считаете, это правильным? Изображать благочестие – страшный порок, – сказал Клаус и оттолкнул от себя крестьянина.
Старик охнул и повалился на стол, который развалился под его весом.
– Что же это вы? Как же это вы? – захныкал селянин.
– Закрой свой поганый рот, тварь! Перед тобой священная карающая длань святой инквизиции. А ты, седая развалина, должен чувствовать страх и ужас, – Клаус поднял с пола ржавый нож и схватил жену старика за волосы. – Вы виновны! И у меня есть неоспоримые доказательства.
"Нет у меня ничего на этих мерзавцев, – пронеслась в голове у инквизитора. – Из них такие же еретики, как из навоза лютня».
К чести Клауса ехать в деревню он не хотел до последнего. Но не ехать, значит не продвинуться по карьерной лестнице, а не продвинешься ты, продвинется кто-то другой.
– Я спрошу один раз, – сообщил инквизитор, приставив холодное лезвие к шее женщины. – Где вор?
Глава 1
Одним холодным вечером спокойствие на улице провинциального городка Эргос нарушилось громкой бранью и гамом отчаянной и злой борьбы.
Трое нищих одинаково грязных и одинаково смердящих сцепились в злой схватке не на жизнь, а на смерть близ здания цирюльни на улице Горшечников.
Драка закончилась так же быстро, как началась. Одному из нищих, известному в очень-очень узких кругах под именем Бедолага Джо, в пылу борьбы откусили ухо. Бедняга схватился за окровавленный обрубок, сел на перевернутое ведро и зарыдал.
Два его приятеля осторожно уселись рядом. Один из них сперва посмотрел на оторванное ухо, потом на жареную крысу, причину драки, и, наконец, вздохнув, произнес:
– Рана дрянная.
Говорившего звали Старый Свен. Человеком он был во всех смыслах интересным. За свою долгую жизнь Свен успел побыть свинопасом у эргоского землевладельца, моряком и даже почтил своим присутствием панферскую столицу, где торговал, выращивал пшеницу, работал подмастерьем у цирюльника. И все это ради того, чтобы оказаться на мокрой и грязной эргоской улице в рваных лохмотьях и одним медным грошом в кармане.
Свен получил своё прозвище не просто так. Изрыхленное морщинами лицо, седые клочья волос, папилломы на шее и спине – ясно указывали на его почтенный возраст. Худой, костлявый и с деревяшкой вместо правой ноги, он умудрялся выглядеть и достойно, и жалко одновременно.
– Ага, – подал голос Толстяк, хороший приятель Джо и очень важный участник будущих событий этой истории. – Рану промыть надо, а то быть беде, быть беде. Знамо быть, дружище.
Толстяк никому и никогда не называл своего настоящего имени. "Видите, какой я жирный, – хохотал он. – Толстяк я. Просто Толстяк. Без всяких этих ваших".
Про своё происхождение - кто он, откуда, где вырос, и как жил до знакомства с Джо, Толстяк рассказывал с неохотой и всякий раз новую историю. " Я из Эргоса, был пекарем", – говорил он утром. "Сын кузнеца, тоже кузнец. Аланбургский" – звучал его грубый голос днём. "Мирсийский принц. Незаконный сын султана" – вечером.
– Ухо! – вопил Джо. – Мерзавцы! Будьте вы прокляты! Чтоб вам девка со срамной болезнью попалась!
"Алкоголь и женщины – вот зло, что погубили меня", – рассказывал Джо о себе в день их знакомства. В прошлом он был помощником канцеляра в одном провинциальном городке. Все перевернулось с ног на голову, когда канцеляр повесился из-за внезапной смерти сына, оставив все своему помощнику. В один миг мелкий писарь Джо взлетел до небес. " У меня было много денег, – рассказывал Бедолага. – Но эти заразы, деньги, то бишь, имеют плохую привычку. Они заканчиваются, чтоб их. Особенно, если ты каждый день проводишь в трактире или борделе".
– Да, ладно тебе, – улыбнулся желтыми зубами Толстяк, поднял с земли окровавленное ухо друга, отряхнул его от дорожной пыли и протянул Джо.
Последний зарычал, ударил приятеля по руке (ухо при этом упало и покатилось по дороге), всхлипнул и высморкался в свои лохмотья. Бедолагу трясло от сильной боли и обиды.
– Накинулись, как шакалы на мясо, – рыдал он. – Как я теперь без уха буду?
– Так же как и я без ноги, – буркнул Старый Свен и поправил на ноге деревяшку.
– Я есть хочу, - всхлипнул Джо. – Сегодняшним утром не ел. Вчера не ел. Целую неделю уже не ел. Почитай, ещё чуток без жратвы и сдохну с голоду. Помяните моё слово. Сдохну. Как пить дать.
Толстяк почесал бок, поймал блоху и положил её себе в рот. Проглотил, с улыбкой посмотрел на друзей и радостно воскликнул:
– А есть и правда охота. Верно, ребята?
– Чему ты радуешься, дуралей? – проворчал Свен. – Голод - не тётка. Это тебе хорошо, отрастил живот и рад. А у меня, между прочим, в моем животе кишка с кишкой дерется. Не поедим, сегодня и умрем. Верно, умрем. Что делать-то будем?
– А где мы жратву возьмем? – удивился Толстяк. – То есть, зачем нам ее искать, если она у нас есть? У нас крыса ведь есть. Надо ее поделить. По-братски. По-дружески. Мы ведь братья с вами. Все, почитай, обездоленные.
Ели молча, громко чавкая и облизывая разбитые губы. Крыса была на удивление вкусной. Старый Свен сообщил, что она ничуть не хуже курятины, которую он ел когда-то в прошлой и безбедной жизни.
Когда с крысой было покончено, нищие облизали грязные пальцы и упали на циновки. Солнце садилось, а, значит, приближалось время отдыха и покоя.
Старик уснул сразу. Ему снилась старая жизнь. Жизнь, когда он был счастлив. Не богат, но одет, обут и сыт. Теперь о той счастливой жизни ему напоминали только его сны. Поэтому Старый Свен очень любил спать и обладал удивительной способностью призывать дрему за считанные минуты.
– Послушай, Джо, – зашептал Толстяк под храп старика. – Сильно болит?
Бедолага в ответ заскулил, размазывая по лицу кровь, которая никак не желала останавливаться. Обрубок страшно болел и обещал болеть еще очень долго.
– Промыть надо, Джо, – обеспокоенно посоветовал Толстяк. – Загноится и того. Окочуришься. Вот помню, был у меня приятель. Тоже, как и я, знатный жирдяй. Вот ведь боги шутники. Он, как и я, из нищих. Как и я, с голодным желудком спать ложился, а вон мы какие. Рослые и тучные. Чудеса-то, да и только, верно, дружище? Да, ладно тебе. Зачем ругаешься? Богов гневишь. Так вот этот приятель раз так от голода с ума сошел, что взял и отрезал себе палец. Ржавым ножом, пожарил его на горьком масле на грязной сковороде. И сожрал. Сожрал, боги свидетели. Сожрал, и спать лег. А на следующий день, раз, и приплыли. Гангрена. Кровь испортилась, и все. Высох бедняга. Четыре денька мучился и сдох. Тучный был, здоровой, а умер. Четыре денька, и умер. Так что промой рану, дружище. Пойдем, промоем. Языки заодно смочим. А то горло пересохло. Не дам солгать, если пересохло.
Толстяк умел убеждать, и вскоре нищие, пройдя пару опустевших от вечернего сумрака переулков, стояли рядом с колодцем. Джо не переставал скулить и благодарно кивнул, когда его друг, набрав полное ведро холодной воды, протянул ему смоченную тряпку (ради этого он оторвал рукав от своей рубахи). Бедолага, стуча зубами, несколько раз протер кровоточащую рану.
– Ну, вот, – улыбнулся Толстяк. – Теперь лучше-то будет. И кровь, дайте боги, остановится. Пройдет все. Поверь, приятель, пройдет. Мы с тобой и не такое переживали. Вон Свен, когда нам есть было нечего, свою ногу алхимикам заезжим продал и ничего, поскулил и ходит. Но теперь милостыню в два раза больше чем прежде собирает.
– Знаешь, приятель, – прошипел Джо. – Не обижайся, но ты идиот. Как ты можешь улыбаться? Твой друг истекает кровью, истекает из-за того, что ему отгрызли ухо его же друзья. За дохлую крысу. Проклятье, я живу на улице уже добрых три года и до сих пор не могу поверить в это. Мог ли я думать тогда, жуя ржаной хлеб с жареной говядиной, что мне в будущем отгрызут ухо за крысу. Зачем я живу?
– А ты так не говори, – попросил Толстяк. – Не говори. Богов гневишь. Нельзя нам, людям, на свою жизнь ругаться. Ну, потерял ты ухо, жуешь объедки. Ну так ты живой, у тебя друзья есть, да и второе ухо на месте.
Джо хотел сказать в ответ что-то обидное, но не стал. До места их отдыха нищие шли молча. Угрюмый Бедолага и веселый Толстяк имели разные мысли на счет произошедшего. Джо взвешивал у себя в голове все "за" и "против" идеи перерезать своим друзьям глотки, пока они будут спать.
А Толстяк думал о яблочном пироге. Он пробовал его один раз в своей жизни, в детстве. Испеченный доброй соседкой пирог был одним из самых вкусных блюд, что ел Толстяк за свою жизнь. Соседка давно умерла, но воспоминания о том дне, об ароматном запахе горячего пирога обещали жить в голове бродяги еще долго.
Когда нищие подошли к порогу городской цирюльни, где и произошла их драка, они замерли от ужаса и удивления. Старый Свен исчез. Циновка, на которой лежал старик, земля вокруг и стена цирюльни были в крови. Костыль, сокровище Свена, был разломан на две половины.
– Что же это такое, приятель? – пролепетал Толстяк. – Как же это можно так? Что же теперь будет?
Рассказ захватывает. Хороший слог.
Чепчик может быть неаккуратным?
Повредить себя — это сознательно нанести себе увечья. Не думаю, что овечка на это способна.
А куда чепчик делся? Волосы, как правило, заправляют под чепчик.
Это то немногое, за что зацепился глаз. И очень хотелось бы дочитать до конца :)
По стилю. Предпосылки к читабельности есть, это обнадеживает. Если автор будет и дальше усердно работать, осознавать, для чего он даёт детали, аккуратный чепчик, грязный фартук, смешные усы, кота, дожравшего крысу, то он будет недурно писать. Пока я вижу набор формальных деталей.
Священная святой — неудачно. Карающая длань Инквизиции — сомнительно.
Зачем инквизитору вор? У него своих дел нет? про лютню понравилось.
Надеюсь, у автора цельная история.
Удачи, все выше сказанное исключительно мое мнение, как читателя, знающего в фэнтези толк.
Не совсем уверена, но мне кажется, что не грошОм, а грошЕм
После драки все остались на пыльной улице. Один из героев сел на ведро, а потом хлоп — и циновки появились. Нищие циновки с собой носят?
Мне показалось, что Пролог по накалу отличается от первой главы. Пролог гораздо сильнее написан. Меньше воды