Подземная авиация (19)

19

Самое неприятное заключалось в том, что проникнуть на борт и отключить аппаратуру не представлялось возможным: на входе отсутствовал оптический датчик, и по линиям ладони идентифицироваться теперь было нельзя. Пидадон, холодея, вспомнил негодяя Степанова, телегу, цыган и своё футбольное ожидание в глубине оврага. В голове начала складываться логическая цепочка. Выводом её стало несложное умозаключение: поскольку на крепёжной штанге красовался свежий спил, сверхсекретное оборудование сейчас наверняка уже находилось в пункте приёма чёрных и цветных металлов…

Оптимальной линией поведения замполиту представилась как можно более быстрая ретирада из центра событий. И он бесследно дематериализовался в мгновение ока – так, что впоследствии никто не смог вспомнить, как и когда это произошло.

После нескольких минут неразберихи выяснилось, что обычный допуск на борт по паролю невозможен: в чрезвычайном режиме эта функция отключалась. Правда, искусственный интеллект охотно вступал в общение, но пускать кого-то внутрь отказывался категорически. Телефонная консультация с генеральным конструктором Баевым (того срочно нашли на другом конце страны) не прибавила оптимизма. Ну, действия исполнительного устройства основаны на логике машины Гёделя – кому от этого легче?

Понятное дело, пришлось принять очевидные меры: взбунтовавшийся борт 007 обездвижили – закрепили внешним якорем; выпуски торпедных отсеков срочно прихватили сваркой. Проснувшийся министр обороны оказался настоящим мужиком и несмотря на все настояния категорически отказался эвакуироваться. Но даже его присутствие не могло повлиять на хронометры, продолжавшие методично отсчитывать время до рокового пуска. Подрыв же даже одной торпеды на месте означал бы конец для всей базы. Конечно, оставалась крайняя мера: вырезать в корпусе новый люк. Но это означало полный выход из строя флагмана подземного флота. И, как следствие, смену погон у многих здесь присутствующих. На вытянувшиеся офицерские лица лёг отпечаток надвигающейся катастрофы.

Все имеющиеся в наличии «кроты» штатно комплектовались экипажами и срочно убывали с базы, рассредоточиваясь согласно оперативной дислокации.

– Заяц, ты же недавно проходил комбинаторную логику… Или как там она называется? – требовательно спросил хмурый Лукинский. – Помнишь что-нибудь про тест Тьюринга? Как нам проще всего сломать машинную логику?

– Да х@й его знает, Лука… Это ж больше года назад было!

– Ну, задвинь этой дуре парадокс какой-то, что ли! Может, чё и перегорит, а? Товарищ генерал, разрешите нам с сержантом пообщаться с бортовым компьютером?

– Валяйте…

Лукинский потянул Артура за собой – поближе к микрофону.

– Вселенной будет приятно, если вход откроется, – вкрадчиво начал он.

– Делать вывод о вселенной меня не уполномочили, – мгновенно отреагировал искусственный разум. Отвечал он хорошо поставленным баритоном и отзывался на имя Фёдор.

– Так ведь надо, Федя, надо… – продолжал лейтенант. – Откройся, а? Ну, что тебе стоит?

– Противоречит инструкции.

– Ну, хорошо… А хотя бы задачку решить нам можешь помочь?

– Конечно. Я же запрограммирован на всемерное содействие человеку. В данный момент процессор загружен на семь процентов, вся остальная мощность в вашем распоряжении.

– Давай, Заяц! – шепнул Лукинский. – Ну?!

– Так, – прокашлялся Артур. – Ситуация такая: парикмахер бреет всех мужчин, которые не бреются сами. Вопрос: бреет ли парикмахер сам себя?

– Это так называемый парадокс Рассела-Цермелло, – спокойно ответила машина. – Решения не существует. Кстати, у меня встроенный алгоритм защиты от подобных противоречий.

По рядам офицеров пронёсся лёгкий шумок, общим лейтмотивом которого было: «вот же сука!».

Артур беспомощно посмотрел на Лукинского. Тот, пожав плечами, принялся упражняться в словесной каверзности и заковыристости. Не было, казалось ни одного коварного вопроса и хитроумного казуса, который он бы не обрушил на неприступный электронный мозг, но результат неизменно оказывался один: входной люк оставался задраенным, а неутомимый Фёдор, словно насмехаясь, предлагал дальнейшую интеллектуальную помощь. Постепенно зрителям это надоело, и офицеры один за другим исчезали. Тем временем техники подтянули аппаратуру плазменной резки.

– У вас пять минут, воины, – посмотрел на часы генерал. – Сумеете – обоим повышение в звании.

Лукинский словно не слышал. Артур буквально кожей ощущал, какая работа мысли идёт в его мозгу. У него и самого трещал череп от напряжения.

– А что, если попробовать закольцевать логику? – предложил он.

– Что? – резко повернулся Лукинский.

– Ну, это ведь машина Гёделя. И она уже мыслит на уровне, когда мы не можем отличить её от человека. Так?

– Ну.

– Значит, она должна оптимизировать свою программу применительно к обстоятельствам. Методом самообучения.

– Так-так-так… – протянул Лукинский. – Ну и молоток ты, Заяц!

И шепнул несколько фраз в микрофон.

Вот теперь можно сказать, мы сделали всё, что могли, – вздохнув, резюмировал он.

Когда плазменная струя горелки уже готова была коснуться поверхности, люк открылся. Юркин ринулся внутрь, и тут же послышалось клацанье тумблеров и его торжествующий рык:

– А вот х@й тебе в нос! Бл@дская п@здопроушина! Глупожопое з@лупоглазое уё@ще!

– Не обращайте внимания, товарищ генерал, это специальные технические термины, – отреагировал Лукинский, снова ставший ехидным и саркастичным.

– Ничего не расслышал, – холодно поджав губы отозвался министр.

– Запомни эту минуту, Заяц, – шепнул Лукинский Артуру. – Где, если не в армии, тебя по-настоящему научат материться!

Напряжение постепенно спадало. Кое-кто уже позволял себе улыбнуться.

– А вот этот Фёдор… Что вы ему сказали, старший лейтенант? – спросил генерал. – Знаете, мне по-настоящему интересно!

– Ничего особенного, – весело блеснул глазами Лукинский. – Это всё вот он, – он мотнул головой на Зайцева. – Толковая голова. Это он подсказал насчёт Гёделя и кольца логики.

– Это я слышал. Машина Гёделя. И что?

– Этот алгоритм предполагает самосовершенствование. Поэтому я просто попросил, чтобы Фёдор сам решил, каким образом можно заставить себя открыть этот чёртов люк. Ну, изобрёл бы какой-то особый выверт...

– И что же он конкретно придумал?

– Понятия не имею, товарищ генерал. Да теперь это и не важно.

События этого наполненного неожиданностями дня, однако, на этом не кончились. В тот самый момент, когда майор Фитюк, подвергшийся внезапному приступу медвежьей болезни, воссел на унитазе, брошенный окурок ефрейтора Гребе вызвал детонацию газа: гремучую смесь исправно вырабатывала погружённая в дерьмо люстра Чижевского. Пьяным везёт: Гребе, сокрушив телом дощатую перегородку, отлетел на десяток шагов (избежав, впрочем, членовредительства), где и расположился на отдых. В результате взрыва канализация на мгновение стала порталом в ад: гидравлический удар, которому подверглась фекальная сеть, привёл к краткому, но обильному выбросу содержимого из всех щелей и отверстий. Пидадона аккуратно приподняло над сиденьем на полметра, а мелкодисперсное орошение полностью довершило антураж. А поскольку морально-нравственная надстройка неразрывна с материальным базисом даже у замполитов, настроение последнего, и без того мрачное, резко опустилось ниже критической отметки.

Порою беспристрастная судьба отыскивает виновных, наказывает невиновных и поощряет непричастных. Иногда это у неё получается оптимальным образом.

- окончание следует -