Этого не происходило никогда

  • Опубликовано на Дзен
Автор:
Дмитрий Федорович
Этого не происходило никогда
Аннотация:
опубликовано в журнале "Наш современник", №9, 2015 г.
Текст:

То, о чём я собираюсь рассказать, никогда не происходило. Вообще никогда.

А теперь начнём.

Я познакомился с Леной и Вениамином на одном литературном портале – не важно, каком. Кажется, был объявлен какой-то стихотворный конкурс, в котором все мы решили поучаствовать. После окончания конкурса – лавров на котором я так и не стяжал – знакомство наше сохранилось, несмотря на то, что физически мы друг с другом никогда не встречались; тут сказалась некоторая общность мировоззрения, взаимный интерес к творчеству и то, что мы были примерно одного возраста – близкого к пожилому.

Лена жила в Рязани, я в Гомеле, а Вениамин Бычковский был из затерянной в глухом белорусском полесье деревушки Бобровичи.

Мы быстро перешли «на ты» – это поясняет, почему я уважаемых и почтенных людей называю просто Лена (а иногда и Ленка) и Вениамин, а не Елена Юрьевна и Вениамин Николаевич. «Лена» звучит проще и короче. Я бы таким образом обошёлся и с Вениамином, но дружеское «Веник» звучит уж слишком неблагозвучно, а «Веня» (тем более «Веничка») для меня накрепко спаяно с незабвенным Ерофеевым. Поэтому пусть будет – Вениамин.

Вениамин радушно приглашал нас приехать в гости: Бобровичи располагались на берегу большого озера, где он в качестве плавсредства имел приличную, по его словам, байдарку и обещал незабываемые впечатления – отдых на воде и изумительную уху, конечно же, по фирменному рецепту. С проживанием проблем тоже не предвиделось: у нашего друга имелся довольно просторный дом, и плюс к тому – местный краеведческий музей, который он же и основал. Вернее, это был даже не музей, а непонятного назначения строение, в котором он собирал различные предметы старины, воссоздавая крестьянский быт прошлого времени – и одновременно используя как гостиницу для приезжих. А гостей у него, особенно летом, бывало предостаточно.

Однако наши с Леной годы, как я уже говорил, только приближались к пенсионному сроку, мы дорабатывали последние годы, и поэтому могли распоряжаться своим временем лишь в пределах отпускного периода. А он у нас, как правило, не совпадал.

Мы продолжали обмениваться электронной почтой – удивляться этому при нынешнем развитии средств связи не приходится; поздравляли друг друга с праздниками и изредка выставляли на коллективное обозрение особо интересные, с нашей точки зрения, авторские новинки.

И вдруг получилось так, что – наконец-то! – всё сложилось наилучшим образом. Теперь, после всего того, что я намерен описать, я думаю, что наша встреча была не случайна – не случайны были и наше знакомство, и занятия литературой, и сроки, которые судьба положила нам для встречи. Мы – все трое – были отмечены; каждый по-своему, конечно, но было в нас нечто общее, то, чего не хватало нам по отдельности, и что совпало и проявилось, когда мы, наконец, собрались вместе. Я говорю об отношении к тем явлениям, среди которых мы все живём, но которые человечество с поразительным упорством не желает замечать – и, может быть, в этом нежелании как раз проявляется спасительный закон самосохранения.

Сколько раз тебе, читатель, попадалась информация о непонятных феноменах, которые наука, несмотря на свои выдающиеся достижения, объяснить не может? Я говорю о НЛО, о полтергейсте, о странных способностях, присущих некоторым людям – среди них, согласен, множество шарлатанов… О явлении дежа вю, о загадках исчезновения людей, о неуловимых йети. О парадоксальных случаях исцеления, наконец, которые происходят от чудотворных икон и мощей святых.

Конечно, можно отмахнуться от таких фактов. Как правило, во время, когда происходит то или иное событие, не укладывающееся в нашу обыденную логику, на месте не оказывается ни видео- и звукозаписывающей аппаратуры, ни точных приборов, позволяющих феномен надёжно зафиксировать, ни, на худой конец, достаточного числа достойных доверия свидетелей. К тому же политика властей всегда направлена на то, чтобы такие факты не становились достоянием общественности: во избежание паники, невычисляемой реакции толпы и Бог знает чего ещё.

Что я могу сказать?

Реакция властей понятна и в чём-то даже оправдана. Недоверие и скептицизм людей тоже имеют под собой основания: я и сам ни за что не поверю, допустим, в НЛО, если про него мне расскажет полупьяный бомж, клянись он хоть чем угодно… Да беда в том, что эти самые НЛО я видел своими глазами, причём неоднократно.

Вот что было в нас общего – мы, все трое, безусловно знали, что некий тайный мир сосуществует с нами, находится где-то рядом; более того, не раз сталкивались с его проявлениями, с его влиянием на свою жизнь. И бывали в нём – как правило, такое происходит помимо воли человека, его просто забрасывает туда. Не в реальном теле: это происходит обычно на границе сна и яви, когда мозг уже освободился от докучливых дневных забот, но ещё не погрузился в сон. С лёгкой руки Лены мы стали называть такие проникновения Полуявью. А что, термин как термин, ничуть не хуже любого другого.

В Полуяви у каждого из нас был свой мир и свои задачи. Но как же я изумился, когда однажды Лена подробно описала мне мой мир (то есть, тогда я ещё думал, что это только мой мир)! Как же так, выходит, это не порождение моей фантазии, раз такое вижу не только я?! Значит, Полуявь не есть нечто чисто субъективное?!

Не есть. Конечно, она для каждого путника своя, иначе и быть не может, наверно, но какие-то общие для всех места, законы и личности в ней, несомненно, присутствуют. И допускают туда только в те места и обстоятельства, для которых конкретный человек предназначен.

Мы были разные. Бычковский, например, по молодости побывав в одной из аномальных зон, получил контакт, за который ему пришлось платить здоровьем. Но взамен он приобрёл расширенное понимание происходящих рядом с ним событий. Лена имела амплуа сталкера-спасателя, выводящего завязшие в Полуяви души из опасных мест. Я же, достаточно долго практиковав упражнения с биополем, мог чувствовать ауру человека или места. Например, указать, где проходит водяная жила – это если нужно определить место для колодца. И, в принципе, чуть-чуть управлять энергетическими потоками.

Сразу оговорюсь: такие способности не даются просто так. И когда начинаешь отсекать жгуты присосавшихся вампиров, затягивать дыры в биополе или наслаивать его на предмет – можешь быть уверенным, что дело закончится сердечным приступом. Не болью (хотя и такое может быть), а слабостью и перебоями пульса – брадикардией. Поэтому производить такие опыты не посоветую никому. Ни к чему это.

Третьей рукой я обзавёлся давно. Случилось это после скоропостижной смерти брата, когда я впервые познакомился с Библией. Беда застала меня в командировке. Так получилось, что, когда я, прорвавшись через снега и толпы пассажиров из Киева в Ленинград, очутился в его притихшей от горя квартире, оставшуюся до похорон ночь мне было просто некуда деть. Нервное напряжение требовало выхода, сидеть просто так было невозможно, и тут кто-то сунул мне в руки чёрную книжицу: «почитай Экклезиаста…».

Надо сказать, что я всегда был склонен к метафизике. Более того, меня как бы подталкивали на этом пути, вели, как это называется: то упавшая книга, раскрывшись на нужной странице, давала ответ на мучающий вопрос, то в автобусной давке чей-то голос на задней площадке бросал слово, недостающее для завершения выстраиваемой логической конструкции…

Библия пришлась кстати. Слово упало на подготовленную почву. Я выбрал себе хозяина.

Давно прошло то время. Я помню, как тайно творил молитвы по дороге на работу и обратно (я и сейчас так делаю): другого времени, когда я был бы всецело предоставлен самому себе, у меня не было. По церковным канонам после завершения молитвы следовало наложить на себя крестное знамение и поклониться – а как? Как это сделать? И как на меня посмотрели бы в том же переполненном автобусе, вздумай я креститься?

Так появилась третья рука. После тайного (про себя, с закрытыми глазами) обращения к Богу я крестился мысленно, так же мысленно совершая поклон в сторону ближайшего храма.

Оказалось, что эта воображаемая рука очень полезна в Полуяви. Она могла быть сильной и длинной, она могла проникать сквозь предметы и стены (ну, этим-то там никого не удивишь), она могла появляться и исчезать по моему желанию. Она была, как я понимаю, овеществлением моего желания. И, одновременно, моим тайным оружием.

Не сомневаюсь, и у Лены, и у Вениамина также были свои тайны и приёмы, но встретиться нам хотелось не поэтому. Всё же на девяносто девять процентов мы принадлежали этому, вещественному миру, и интерес наш носил самый что ни на есть вещественный характер. Одно дело – знать человека по фотографии, и совсем другое – встретить вживую. Я, например, был страшно удивлён, что Ленка слегка грассирует – ну никак я этого не ожидал! Стихи её были простыми и лились, как вода – впрочем, я-то на своей шкуре знаю, чего стоит такая кажущаяся простота!

Поезд из Гомеля добирался до Пинска утром: ехать пришлось ночью. Многие, я знаю, посчитали бы такое расписание удачным – как же, вечером лёг, утром встал, и пути как ни бывало. Но я не люблю спать в поездах. На меня тягостно действует, когда состав замедляет ход и останавливается; я непременно просыпаюсь и нетерпеливо жду, когда он снова тронется. Зато мне нравятся поездки дневные: смотреть в окно можно бесконечно, пусть даже вид будет однообразен и уныл.

Прогрохотав по мосту через Ясельду, поезд сбавил ход и через несколько минут затормозил у вокзала. По обстоятельствам выходило очень удачно: московский прицепной вагон, в котором ехала Лена, цепляли как раз к моему поезду Гомель-Брест, так что прибыли в Пинск мы одновременно. А поскольку все манипуляции с подвижным составом производились ночью, то встретиться мы уговорились уже по прибытии, в Пинске, и дальше двигаться вместе: на автобусе до Телехан или Выгонощ (это сельсовет, к которому относится деревня Бычковского), а если повезёт – то и до самых Бобровичей. Но на такое везение рассчитывать не стоило, кто его знает, как тут дела обстоят с автобусными рейсами!

Было свежо: солнце только-только встало. Я вылез на перрон, глубоко вздохнул, выгоняя из лёгких спёртый воздух тамбура, и медленно побрёл назад. Вагон у неё последний, лицо я по фотографии вроде как помню (у меня особенность: плохо запоминаю лица; могу, поговорив с человеком, назавтра его не узнать. Знакомые знают и не обижаются), да Лена и сама меня вычислит, внешность у меня своеобразная: полностью седой, в очках, морда наглая. Не перепутаешь.

Не перепутать было легко: кроме нас, сошло всего человек пять, так что разминуться было невозможно. Ленкину спортивную сумку, довольно увесистую, я повесил на плечо, а пакет с провизией – ну, как же женщине без пакета? – она оставила себе.

Чтобы попасть непосредственно в Бобровичи, пришлось бы ждать почти до вечера, зато на Выгонощи маршрутка отправлялась через час по прибытии нашего поезда. По гугловским картам выходило, что пешком оттуда до Бычковского мы бы добрались быстрее, чем на автобусе. Дорога пролегала среди леса, пеший туризм я люблю (моя попутчица, как оказалось, тоже), все мои вещи умещались в одном рюкзаке, да и Ленка тоже не была навьючена, как ишак – чего же ещё? А если что не так, попутный транспорт тоже никто не отменял.

Так и получилось: последний этап мы проехали на старых «Жигулях» – повезло, двое местных любителей направлялись на рыбалку, так что в Бобровичах мы оказались часам к двенадцати. Конечно, Бычковский не утерпел и вышел нас встречать к околице (я позвонил ему и сообщил, что мы вот-вот будем) – в резиновых сапогах, куда были заправлены серые рабочие штаны, рубашке-толстовке, соломенной шляпе и с шикарной кудлатой бородой. Вениамин заметно прихрамывал и опирался на трость: последствия давней травмы, с которыми современная медицина мирно уживалась, поскольку устранить не могла.

– Ну, молодцы! Долго ж вы собирались, я уж не чаял дождаться, – прогудел он. – Пошли, вон моя хата… Дай, помогу, – он попытался забрать у меня Ленину поклажу – безуспешно, потом у неё самой пакет – с тем же результатом.

– Ну да, конечно, сейчас мы всё на твою спину взвалим! – отозвалась Лена. – Ничего, Димка дотащит, он здоровый.

Я мельком скользнул по его сознанию – типичная реакция, чуть настороженная: как-то отнесутся гости к новым условиям, быту, гостеприимству? Не забыть бы чего, – короче, обычная галиматья в голове у человека, к которому прибыли гости – не уже привычные гости, а именно те, которые впервые.

– Нормально отнесутся, – пробурчала Лена; не вслух, а мысленно, но так, чтобы и я, и хозяин услышали.

Вениамин хитро посмотрел на неё и улыбнулся. Дескать, чем богаты, тем и рады, назвался груздём – полезай в кузовок.

– Обедать! – объявил он. – Обед прежде всего. Вы, поди, есть хотите, знаю я эти дорожные перекусы.

– Обедать так обедать, – не стали мы спорить.

Несмотря на больную спину, пространство перед домом и двор были умело выкошены. Забор отсутствовал, да он был и не нужен: хозяйство Бычковского стояло слегка на отшибе, и отгораживаться от соседей не было нужды. Земли здесь хватало всем.

– А вот и нет, – возразил Вениамин. – Почитай, все свободные участки приезжие раскупили. Фазенды лепят… Скоро, думаю, тут и места свободного не останется. Так что времена деревенские у нас кончаются, начинаются дачные да коттеджные… Приехали бы на пару лет позже – всё, не видать бы вам ни тишины, ни отдыха. Строятся! А на моторах плавать запретили – как же, урочище у них тут… Того и гляди, рыбалку платной сделают.

Отношение его к новоявленным хозяевам было ясно, да он его и не скрывал.

Жильё у Бычковского оказалось невелико размером, но уютно и чисто – той лесной чистотой, которой присущи солнечные зайчики на полу и запахи смолы и сушёных трав: зверобоя, земляники, медвежьих ушек. В красном углу – иконы, украшенные вышитыми крестиком рушниками. Лампадка отсутствовала. Кому-то из нас предстояло жить здесь, другому – в той самой избе-музее, где уже было приготовлено спальное место.

Я ожидал, что на обед будет та самая знаменитая уха, но ошибся. Вениамин сам не рыбачил (удочки же держал только для гостей), а из соседей тоже ни у кого свежей рыбы не нашлось – так уж вышло. Зато картошка с грибами была просто изумительная!

– Да они тут на каждом шагу, чуть не у порога растут, – улыбался хозяин. – Я вас по таким местам повожу, что ахнете!

Мы пообещали ахнуть, тем более – было от чего. Дом стоял на холме, и прямо из окна открывался ошеломляющий вид на озеро – большущее, ярко-синее, в котором отражались неподвижные громады белых облаков. Противоположный берег еле просматривался тёмной полосой леса на горизонте. Справа всё тоже было покрыто лесом, слева раскинулась деревня.

– Тут хорошо, – заметив наши взгляды, сказал Вениамин. – Дышится легко. Я, как из города приеду, надышаться не могу. Люблю эти места! Да вы за стол садитесь, нечего церемонии разводить. У меня тут кое-что есть... Вы как, не против?

На столе появилась старинная литровая бутыль и рюмки. Самогон, конечно – но не мутный, как утрированно показывают в фильмах, а прозрачный, жёлтый – настоянный на травах. Зубровка.

– Благослови, Господи, трапезу! – провозгласил он, наливая.

– Ой, мне чуть-чуть! – пискнула Лена.

– А я с удовольствием, – сказал я. Освобождённый от дорожной поклажи, я сидел на крепком стуле, за крепким столом, в хорошей компании – и ближайшее будущее обещало замечательные впечатления, так отчего бы не расслабиться? Не так много в жизни у нас моментов, когда можно вот так бросить всё – заботы, обязанности, надоедливые мысли – и наслаждаться тёплым летом, солнцем, тишиной и покоем.

Напиток тоже оказался крепким, но пился легко, видимо, хозяин тщательно профильтровал и очистил его от посторонних примесей, а трава зубровка придала ему приятное послевкусие.

– Берётся только небольшой кусочек стебля, возле корня, там, где розовая полоска, – пояснил Бычковский. – Если класть всё растение, сеном будет отдавать.

– Ну, всё, – сказал я, налегая на грибы. – Теперь мне нынешней ночью Полуявь обеспечена. Они, знаешь ли, любят в этом состоянии по мозгам шарить. По крайней мере – со мной так. Довольно часто.

– Ослабление самоконтроля, – отозвалась Лена. – Не бойся, мы-то рядом будем.

– Чего мне бояться? Не первый раз.

– Ну-ну, – сказал Бычковский. – Давай-ка лучше по второй...

Выпили по второй.

– Я вас сегодня далеко не поведу, так, по опушке побродим, – продолжал он. – Тут у нас дуб заповедный есть, ему больше полутыщи лет, так биологи говорили. Приезжали, студентов на практику привозили. Флору-фауну изучали... Здесь у нас хватает разной живности: немноголюдно, соседние сёла далеко, так что много кого в лесу повстречать случается. Вот свожу вас к дубу, покажу. Правда, болеет он: дупло в нём здоровенное, и какая-то кривая душа огонь было в нём развела. Боюсь, теперь погибнет... Так вы как – гулять пойдёте, или, может, отдохнуть после поездки желаете?

– Пойдём, конечно!

– Ну и лады. Доедайте пока, а я схожу к соседям за молоком. В погреб поставим, вечером холодное будет...

Вениамин ушёл, а мы с Леной, развалясь в блаженной истоме, продолжали сидеть за столом, вяло ковыряя вилками в тарелках, обменивались ничего не значащими замечаниями и лениво оглядывали обстановку. Было нам хорошо, уютно и как-то мягко на душе.

Обычно в подобных случаях пишут «поражало обилие книг» – это своеобразное клише, когда автору надо подчеркнуть духовность описываемого персонажа. Но здесь такое было неприменимо: у нас тоже домашние библиотеки были не маленькими, поэтому особого впечатления книжные шкафы ни на меня, ни на мою спутницу не произвели. Я лишь отметил для себя, что некоторые книги были на польском – опять же, удивляться не стоило, Польша-то – вон она, до границы не так далеко. Кстати, интеллигентом Вениамин не выглядел – до тех пор, пока – скажу, забегая вперёд – не принимался рассказывать или спорить. Тут его знания и логика вызывали уважение. Правда, спорил он достаточно редко, предпочитая отмалчиваться и поглядывать на собеседника уважительно, но колко и цепко.

После обеда мы, несколько разомлевшие, отправились знакомиться с окрестностями. Посмотрели музей (и лежанку, на которой предполагалось спать Лене), часовню, возведённую стараниями нашего неугомонного хозяина, да и просто прошлись по лесу, выйдя на старое песчаное городище на берегу: тут было место древнего поселения, и даже время от времени производились раскопки.

Тишина и покой. Собственно, за этим мы и приехали – сменить обстановку, отдохнуть, не спеша поговорить, набраться впечатлений.

На нас обрушилось беззаботное лето – из той детской поры, когда никуда не нужно торопиться, когда разговор с птицей или жизнь гусеницы являются неимоверно важной частью бесконечно-счастливого дня – и каждый следующий день обещает новые и новые открытия, а мир вокруг всячески показывает, что любит тебя. Сознание слоилось, горячим воздухом текло между поднявшимися на песке красными лесными гвоздиками, летело над тёплой озёрной водой с запахом кувшинок и розовых цветов стрелолиста. Тонкие стрекозки садились на качавшиеся листы рогоза и тут же взлетали, испуганные промелькнувшей тенью птицы. Рыбья мелочь теребила упавшего в воду жука.

– И вот почему-то это место не зарастает, – сказал Вениамин. – Не живут тут деревья. Я уж сколько лет наблюдаю – только трава, да и та не везде.

– И не должны, – тут же откликнулась Лена.

– В этом месте большая беда случилась... когда-то... давно, – поддержал я.

– Во время войны фашисты сожгли в округе четыре деревни, – откликнулся Вениамин. – Но это не здесь, а дальше.

– Нет, раньше, – сказал я. – Много раньше. Уже почти ничего не разобрать, а земля помнит.

– Давайте уйдём отсюда, – сказала Лена. – Почему-то мне кажется, что нам тут находиться не надо. Может, обойти озеро и посмотреть другой берег? До вечера успеем.

Солнце уже зацепилось за лес, и по замершей водяной глади побежали красные отблески, когда мы, пробравшись местными «тайными тропами», ведомыми только местным жителям, вышли на берег с другой стороны. Ветер стих совершенно. Кусты ивняка стояли неподвижно, выделяясь на фоне заката чёрным узором, как на гравюре. Мы присели на сухом стволе какого-то дерева и некоторое время, отдыхая, молча любовались закатом.

Начинали робко проглядывать звёзды. Приближалась ночь, но уходить отсюда никак не хотелось, несмотря на не сдерживаемых более дневным светом комаров. Мы сидели, наблюдая, как скрывается за чёрным частоколом леса потерявший былую яркость тёмно-багровый диск, как меркнут разводы неподвижных горизонтальных облаков.

Похолодало. Над озером потянуло туманом – сначала несмелым, стелящимся по самой воде, а потом – входящим в полную силу, клубящимся и наступающим волнами. Было в нём нечто нереальное, словно в фантастическом фильме о какой-то иной планете.

– Ладно, пошли, – поднялся Бычковский. – Эх, теперь нам по темноте лесом...

– Погоди, – вдруг каким-то напряжённым голосом произнесла Лена. – Смотрите, что это там?

– Где?

– Вон, как раз напротив полуострова... Да выше, выше!

Несмотря на туман, мы увидели над водой слабо светящийся шар. Он неподвижно висел, не меняя ни цвета, ни своей светимости – мертвенной и тусклой. До него было около километра – так мне показалось, но точно оценить размеры и расстояние из-за недостатка освещённости было невозможно. В воде шар – а может, не совсем шар, чётких границ у него не было – не отражался. Или отражение скрадывал туман.

­– НЛО, – сказал я.

Вообще-то, неопознанные объекты я видал и раньше. Неоднократно. И все прежние случаи оканчивались чем-то вроде разочарования: мы, люди, для них ничего не значили; эти аппараты невозмутимо делали своё дело – и исчезали, не обращая внимания ни на что. Но теперь всё было иначе. Всем своим опытом экстрасенсорики, пусть примитивным, я мог поручиться за то, что на этот раз за нами наблюдают. Мои спутники это тоже почувствовали.

– Смотрят… – пробормотала Лена.

Бычковский промолчал, нахмурившись и вглядываясь в неподвижно висящий шар, который быстро скрывался за туманом – плотным, густым, подобного которому я никогда прежде не видел.

Сейчас, когда я возвращаюсь туда памятью, я спрашиваю себя – почему мы не были особенно удивлены происходящим? Может быть, неведомый режиссёр, поставивший эту мизансцену, посчитал, что излишние эмоции могут нам помешать?

Вскоре исчезло всё: и шар, и лес за нами, и даже ближние кусты. Опустилась глухая тишина, не было слышно ничего – ни собачьего лая, ни случайного звука деревни, и это невзирая на то, что ночью над водой даже самый негромкий голос разносится достаточно далеко. Оставалось различимым только небольшое пространство вокруг нас да узкая полоска неподвижной чёрной воды.

Внезапно что-то изменилось. Вверху произошло движение, и в стене тумана образовалось свободное пространство – как раз над нами; стало видно чистое чёрное небо, и стало заметно светлее: это светила полная луна.

– А ведь сегодня новолуние, – пробормотал Вениамин.

Вот как. Что же, получается, они могут и время смещать?

Это соображение пришло откуда-то извне. Сейчас я ощущал некое единство с Вениамином и Леной – мы стали острее чувствовать друг друга, и то, что приходило в голову одному, сразу же становилось достоянием всех. Для этого даже не надо было обмениваться словами. Я чувствовал не только их настороженность, но и привычную ноющую боль в спине – это Бычковский – и существенную усталость, которую не хотел бы показать остальным – Лена. И ещё я почувствовал узнавание. Когда-то, давным-давно, Вениамин уже встречался с тем или с теми, кто сидел там, в шаре, и наблюдал за нами. Та, прошлая, встреча закончилась болезнью, от которой он так и не смог полностью освободиться до сих пор.

– Тише! – шепнула Лена. – Слышите?

Мы слышали. К берегу приближалась лодка – гребец торопился, лихорадочно загребая веслом, и когда лодка показалась в сфере видимости, оказалось, что правит ею худенькая девушка, одетая в что-то, похожее на старую ночную рубашку. Она на мгновение испуганно замерла, увидев нас, но тут же умоляюще протянула вперёд руки, которые замелькали в череде непонятных жестов.

Глухонемая?

Лодка уже ткнулась носом в песок, и девушка, шагнув в воду, пыталась вытолкнуть её подальше на берег, призывно махая рукой.

Она была не одна. На дне лодки ничком лежал юноша – голый торс, короткие штаны из грубого рядна. Он был без сознания. Из спины торчало древко стрелы.

Стрелы?!

Стало быть, это всё – настолько из другого времени? И что теперь делать – если вмешаться, не приведёт ли это к изменению событий уже в нашем времени?

– Не приведёт, – мотнул головой Бычковский. – Настоящее уже таково, каково есть. И изменить его никакое прошлое не может.

– Кроме того, если мы ничего не сделаем, это точно так же будет воздействием на прошлое, – добавила Лена.

Вообще-то да. Какая разница, от чего изменится прошлое – от нашего воздействия на него или от отказа от такого воздействия?

Мы с Вениамином вытащили раненого на берег. Было ясно, что без немедленной помощи дело может закончиться плохо – впрочем, если даже здесь каким-то чудом вдруг оказалась бы бригада реанимации, я бы всё равно не рискнул дать стопроцентный положительный прогноз.

– Сначала надо вытащить стрелу, – предложил Вениамин.

– Нет! – решительно воспротивился я. Я уже мысленно «прощупал» рану и знал, что дело гораздо хуже, чем даже казалось на первый взгляд. – Там наконечник с зазубринами. Будем тянуть – зацепим сердце.

– Как же быть?

Девушка стояла, глядя на нас с надеждой. По лицу её текли слёзы.

– Это её брат, – сказала Лена; она не теряла времени даром и уже знала, что произошло. Собственно, всё можно было уложить в одно предложение: ночь, нападение, побег, шальная стрела. А может, не шальная…

Туман еле заметно окрасился жёлтым – с той стороны, откуда приплыла странная пара.

– Там пожар, – глухо проронил Бычковский. – Горит деревня.

– А те, ну, которые напали, – спросила Лена, – они сюда не приплывут?

– Вряд ли. Они ведь не знают, куда плыть – темно, а на воде следов нет... Скорее уж могут решиться на рейд вокруг озера. И то, если конные.

Конечно, мы не знали, кто напал на деревню: там, в средневековье, откуда прилетела стрела, это могли быть и лучники золотой орды (да, они сюда доходили), и отряд немецких рыцарей-храмовников, и казацкая вольница Хмельницкого, и каратели царя Ивана... Да какая разница. Перед нами умирал человек, а мы ничего не могли сделать. Железный крюк так просто из тела не вытащить.

Бычковский вдруг выпрямился и сжал кулаки. Я почувствовал его ментальный посыл. Кому? Неужели тем, в шаре?

И вдруг стрела исчезла. Я чувствовал – там, возле сердца, бившегося слабыми толчками, колючки больше нет.

Раненый застонал, по спине тонкой стрункой потекла кровь.

Что ж, кажется, пришло моё время... Я понимал, что то, что я собираюсь сделать, превышает мои силы. Знал и то, что потом буду валяться, прижимая руки к груди и пытаясь остатками энергии удержать своё собственное сердце. Но отступить уже не мог.

Несколько глубоких вдохов, перекатом от диафрагмы. Зачерпнуть праны – больше, ещё больше. Активизация – ладони привычно потеплели. Как же долго я не пользовался биоэнергетикой! И надеялся, что делать этого никогда уже не придётся. Но знакомые ощущения не забылись, энергия послушно прибывала, я уже ощущал её, как тёплый шарик, катающийся между ладонями. Пора.

Я закрыл глаза и сосредоточился на ране. Прокол был глубокий, стрела разорвала несколько крупных кровеносных сосудов, и прежде всего нужно было их затянуть, коагулировать кровь. А для этого ох сколько усилий надо!

Получилось. Я открыл глаза, перевёл дух и только тут заметил, что Бычковский стоит сзади, положив руки мне на плечи и подпитывая меня. Выглядел он неважно, впрочем, наверняка и я так же. Но дело было ещё не закончено, необходимо было провести обеззараживание раны – иначе не надо и гангрены, тут малейшее воспаление – и конец: слишком уж близко перикард...

Я добросовестно прошёлся по всей глубине раны, выжигая возможную заразу – тем особым огнём, который позволяет поднять температуру тела до сорока градусов, а субьективно воспринимается как настоящий огонь. Бациллам, проникшим в рану, не поздоровится. Мне, впрочем, тоже: выжигание буквально пожирало энергию.

Я держал огонь столько, сколько мог. И даже чуть-чуть дольше. Когда я поднялся на ноги, глаза застилала такая тьма, что не разобрать было ни берега, ни земли. Я лишь чувствовал, что рядом, за спиной, на песке сидит Бычковский, слабо покачивая головой. Ему тоже было хреново. Лена, выудив из сумочки валидол, торопливо совала таблетку ему в рот. Я остановил истечение энергии (руки полусогнуть в локтях, большой и безымянный пальцы – в кольцо), хотя какое уж там истечение, какая энергия! Жалкие остатки! Затем сунул руки ладонями под мышки: если что-нибудь ещё просочится, пусть замыкается через тело – на питание сердечной мышцы. И отрубился.

Я предупреждал, что ничего из того, о чём я намеревался рассказать, никогда не происходило. Существовало ли, случалось ли оно, это чужое время, в которое мы были погружены чужой волей? Зачем, для чего? У меня нет ответа.

Если судить по тому, что все трое мы были – применю тривиальное сравнение – выжаты той ночью, как лимоны – то да, всё несомненно случилось и произошло. И так же несомненно, что этого никогда не было – для всего остального мира, кроме разве что этих двоих несчастных – кстати, мы так и не успели узнать их имена. Удалось ли им спастись? Выжил ли тот, кому мы так старались помочь? Сейчас, когда мы находимся в своём месте и времени, мы обречены размышлять об этом и строить предположения, которые не могут быть ни доказаны, ни опровергнуты.

Бычковский, например, утверждает, что всё случившееся было опытом с целью проверить, правильно ли каждый из нас пользуется своим даром, и мы трое не зря были собраны вместе в нужное время. Лена же попросту молчит, предпочитая не докапываться до смысла. У каждого из нас есть задача, которая предназначена только ему. И ей предстоит ещё долго разбираться с теми, кто подвергся нападению, и пытаться, выражаясь педантично, «минимизировать урон». Уж что она под этим подразумевает, я не знаю, знаю только, что задача эта вовсе не проста. Но она справится.

Что предназначено сделать мне, я не знаю. Возможно, просто написать об этом, чтобы кто-нибудь тоже задумался о том, зачем он существует, кому это нужно, и к чему судьба предызбрала именно его.

+3
08:00
281
13:31
+1
не знаю, как относиться к паранормальному — только как к бредятине-чертовщине и мракобесию, либо как к проявлениям непознанного. Просто не знаю.

И уж тем более предпочитаю даже не пытаться и задумываться насчёт предложенных зачем, кому, а тем паче ещё о собственной предызбранности — мама дорогая, да в отношении самой себя у меня без хи-хи такого и выговорить-то не получается. Живу как живётся, трава травой, пребывая в убеждении, что и абсолютное большинство окружающих — ровно так же точно, куда кривая. А уж предначертание ли оно судьбы или веление дурацкой случайности — да пофиг, раз всё одно познать того не можно.

Написано несколько суховато, без заигрывания и претензий на задушевность, в чём-то смахивает действительно на некий отчёт — возможно, намеренно.

Но как всегда стройно, связно — читать приятно.
20:31
+1
Как к проявлениям непознанного, однозначно. Говорю по своему опыту.
wonderздорово! Читала, открыв рот. Замечательный слог, история великолепная! Спасибо!
Загрузка...
Светлана Ледовская