Ландыши

  • Опубликовано на Дзен
Автор:
Андрей Ваон
Ландыши
Текст:

В подвал кроме нас троих никто не ходит. Дурная слава ходит про подвал.

- Серый из девятого "Б" говорит, - рассказывает Алька. Развалилась в продавленном кресле (корячились осенью, пёрли его почти от Разгуляя с помойки), ноги костлявые да голые (в шортах она коротких) на подлокотник задрала, грызёт яблоко лошадиными своими зубами. Хрустит, - вы доиграетесь, ухнете в этот Кукуй… и станете черными насквозь. Или не вернётесь никогда.

- Да он в тебя втрескамши, - замечает Вадим.

Мы с ним сидим на диване, смолим одну сигаретку на двоих. Смотрим на Алькины ноги. Про Серёгу Кумина Вадим правду говорит. Первый парень на деревне, то есть на всей Бауманской улице, а Алька отлуп ему дала. Давно ещё. Вот он и бесится.

- Ну, положим, про Кукуй-то не он выдумал, - возражаю всё же я.

Ручей Кукуй шумит под нами. Даже через гундящие из магнитофона "Крылья" наутилусов слышно несмолкаемое журчание.

- А пошли за дверь, а? – Алька скидывает ноги.

Глаза её загораются нехорошим блеском.

Мы следим за тем, как она сгрызает яблоко вместе с семечками. Такая же участь постигает и палочку.

Всю легенду мы знаем вдоль и поперёк, но она, легенда эта, полна дырок и пустот. Мол, ещё до Москвы тут было место для отпущения грехов. Или наоборот, неотпущения. Кто-то толковал про языческие ещё времена, кто-то бубнил про православные дали. Но одно наверняка было известно: как дом сто лет назад тут построили, ручей Кукуй в трубу заведя, подвала народец стал побаиваться. Но вроде кто-то, да спускался… Тут тоже возникали варианты. Самый простой – исчезали люди. Второй – возвращались, но другими, а какими – зловещий тон рассказчика в момент сменялся на скучающий: "Да какая разница? Другими и всё…".

И вот мы зависаем тут целыми днями (вечерами обычно, школу-то мы посещаем исправно), слушаем музло, травим байки, покуриваем в кулачок. А дверь… Дверь мы как бы не замечаем. Не замечали. Если бы не Алька. Это всё шило ейное.

- Тимур, а? – прищуривается она.

Из нас двоих всегда меня она на штык поднимает. С Вадиком ей неинтересно, тот при звуках её голоса теряет волю.

- Что? – включаю дурака.

- Очкуешь?

- Само собой. - Меня голыми руками не возьмёшь.

- Конечно, - ухмыляется она, надувая жвачечный пузырь. Не может ничего не жевать. – Ну, мы с Вадиком вдвоём тогда. Да, Вадюш?

Этот увалень пыхтит паровозом, от "Вадюши" у него даже лоб вспотел. Но и дверь ему священный ужас внушает. Гляжу, глаза забегали, а сам уже идёт двигать шкаф, дверь эту заслоняющий.

- Погоди, помогу, - бурчу я и спешу к нему на помощь.

Ведь мы втроём с горшков вместе, куда я без них. И они без меня.

***

Алька бежала, и светлые длинные её волосы развивались, как крылья.

- О, летит, - заметил её невесомость Вадим.

И хотя мину он кроил суровую, я знал, что он любуется. Я бы и сам полюбовался, но, во-первых, дал давно зарок на Альку не глядеть так, а, во-вторых… да достаточно и во-первых. Я на небо смотрел. Хоть и не видели мы Альку уже полгода.

Она подбежала, тяжело дыша, ухватилась за Вадима, склонив голову.

- И… и чего… вы тут? – выдавила она через одышку. – А тел… телефоны? – Она потрясла зажатым в руке говорильником.

- И тебе привет, - сказали мы хором.

Я лично рад ей был до невозможности. И этот бегемот рядом, несомненно, тоже.

Она так прищурилась, что… ну, вот когда солнце после дождя проглядывает и отовсюду искорки. Махнула на нас рукой.

- Ребят, вы дурачки? Пошли скорее, опаздываем же! – Потащила за собой.

Наверное, смешно со стороны мы выглядели: худой и длинный (я) и не то, что бы толстый, а громадный во все стороны (Вадим) потянулись, как на верёвочке за Алькой, такой воздушной, красивой и тонкой.

- А куда бежим? Вадька сказал, что возле шаурмы, - поспешая за шустрой подругой, спросил я.

Вадим молчал, сохраняя серьёзную физию.

- Я к шаверме давно привыкла, а вы шаурма… - отмахнулась Алька. – А Вадику лишь бы пожрать.

- Слушай, Альк, а чего? Взяли бы по шавухе, по пивандрюю… Прогулялись, а? Погода шепчет, – забасил Вадим. – Чего нам эти квесты, подвалы?

- Соглашусь с нашим другом, - кивнул я на ходу. – Обязательно именно так знакомиться?

- Обязательно! - Мы шли быстро, а Альке и вовсе приходилось. – Ой, стойте, не могу.

Мы послушно остановились. Погода и правда шептала. Да что там шептала – орала во весь весенний размах: подсохло, травка пробилась, солнце лупило мощно и сочно, деревья трепетали под тёплыми ветрами пока голыми, но готовыми вот-вот заклубиться зелёным шумом ветвями.

- Короче. - Алька снова пошла, но уже не торопясь. Посмотрела на часы, прикинула и теперь не торопилась. – Во-первых, мы давно хотели по боевым местам детства пройтись, так?

Вадим скроил что-то сомневающееся, а я согласился:

- Допустим.

- Вот. А, во-вторых, неужели непонятно, что там, в движухе вы получше узнаете Аркашу. Чем все эти дурацкие и неловкие вопросы, где работаешь, как отдыхаешь, что любишь… Бее, – она помотала головой.

А потом вдруг расхохоталась.

- Ты чего? – нахмурился Вадим.

- Подумала, что я перед тем, как его с родителями знакомить так не волновалась, как сейчас, - смеялась она.

- А, я понял, - закивал он. - Поэтому мы прёмся в этот подвал, чтобы тебе проще было? А то боишься, что на свободе мы с Тимуркой его заклюём?

Я удивился. И изощрённой версии друга, и тому, что Алька, подруга наша ненаглядная, может отчего-то сильно волноваться.

- А может и так, - хитро улыбнулась Алька. – Почти пришли.

Мы спустились по узенькому переулку среди архитектурной мешанины и вышли к красному кирпичному зданию. Такому родному. Ёкнуло в груди. Давненько мы с Вадимом тут не шлялись. А с Алькой и подавно. Она ж теперь питерская.

Подвал наш кто-то оприходовал. Над ступеньками вниз висели трудночитаемые вензеля: "Городские легенды".

Возле лестницы в эти "легенды" стоял невысокий крепкий парень с шапкой мелких кучеряшек. Он слегка дрыгался, заткнутый наушниками.

- Чего, вот тот шибздик кучерявый? – совсем неделикатно удивился Вадим.

Я качнул головой. А Алька пихнула острую ладонь ему под рёбра. Вадик охнул.

- Я попрошу! – сказала она. – Чтобы не обижали мне, поняли?

- Аль, да не волнуйся ты, - успокоил её я. – Вадик больше не будет. Не будет же Вадик, да? – И выпучил на него глаза. До дыр мы с ним тему её свадьбы затёрли. Сколько можно. Договаривались же.

Вадим ощупывал свой травмированный бок с озадаченным видом.

Мы подошли к входу. Парень нас заметил и, выдернув музыку из уха, расплылся в приятной улыбке.

- Аркадий Варламович, - представила его Алька, покусывая губы.

Парень широко раскрыл ладонь и крепко схватил меня за руку, а затем утонул в пухлой громадине Вадима.

- Можно Аркаша.

- Вадим, - буркнул большой наш друг.

- Тимур, - улыбнулся я.

- Не татарин, знаю, - сказал Аркаша. И вышло у него вовсе не фамильярно. Нормально сказал – мне понравилось. – Так, ребят, тут нам Алька приготовила интересное приключение. - Он приобнял её по-хозяйски. – Я лично на таком мероприятии впервые. Надеюсь поразвлечься, а? Пойдёмте?

Он подмигнул, и они двинулись внутрь.

- Раскомандовался, - пробубнил Вадим, явно неодобривший эти обнимания на людях.

***

Из холла (кофе, пуфики, администрация), где забрали мобильники и озвучили правила, нас запустили в комнату и захлопнули дверь. Вот вам, дитятки, квест. Играйтесь.

- Нормально они наш подвал уделали, - оценил Вадим подземное пространство.

- Думаешь, прямо вот здесь? – засомневался я.

Поди разбери, где именно тут мы смолили и слушали Бутусова – то ли где холл был, то ли тут вот. Всё переделали, обустроили, всё культурненько, и антуражик. Что-то вроде погреба в деревенском доме. Квест так и назывался - "Бабушкин погребок": стеллажи с банками, внизу картошка насыпана, бидончики какие-то… Так себе городская легенда.

Алька глаза, и без того огромные, распахнула широко – видно, проняло её, хотя и от нашего старого ничего не осталось.

- Ребят, да какая разница? – оборвал наши ностальгии Аркаша. – Надо действовать. - И кинулся показывать примером, как именно.

- А чего делать-то? – поинтересовался Вадим, разглядывая комнату.

- Вадик, ты задания не слышал, что ли? – возмутилась Алька, трогая неровные стены.

- Эту ахинею? Найти правильный набор продуктов, с которыми псевдо-бабуля примет внучат с радостью назад? - отозвался Вадим. – Полная хрень. Вот насколько интереснее был бы сценарий, возьми они напрямую наш подвальчик с легендой и дверью. А, Тим?

Я промолчал, а Алька задумалась. И вместе с Вадимом начала строить редкой ветхости воздушные замки из воспоминаний, встраивая в непонятную мне логику нынешнего нашего положения. Аркаша рылся на полках, я прохаживался неспешно вокруг, изредка угукая на не требующие ответов вопросы друзей.

- Так вы в ту дверь так и не вошли же. - Аркаша, несмотря на активные поиски чего-то, к разговору прислушивался.

Мне стало обидно. А, выглянув из-за полок, я понял, что кольнуло и Вадика. О том, что мы не вошли в ту дверь, пообещали не трепаться. Такая вот тайна на троих. Была.

А Альке – слону дробина. И бровью не повела.

- Ну и что, что не вошли? Легенду это не отменяет. Продумать, обставить со всех сторон – классно получилось бы. – Она толкнула насупленного Вадима плечом.

Они сидели на древнем будто бы сундуке, тщательно подобранным для атмосферы, и, скорее всего, специально состаренным.

- Интересно, неинтересно, я один буду тут шуровать? – возмутился Аркаша. – Может, мне кто-нибудь поможет?

- Так это… Вон, Тимурка тоже ищет, - сказал Вадим. – А мы вроде как мозговой центр.

Но Альке, видимо, стало стыдно, и она присоединилась к Аркадию – тот сразу успокоился. Вадим не шелохнулся, покачиваясь, остался могуче восседать на сундуке. Мне говорить ни с кем не хотелось, не возбудился во мне и спортивный азарт. Я бродил по тесной полутёмной комнатушке, а в голову лезли воспоминания. Готов поклясться на кучерявой голове Аркаши, Алька ностальгировала точно так же.

Мои глаза, тем не менее, шарили вокруг и зацепились за нечто, выбивающееся из общего сельского антуража. Не поднимая лишнего шума, я подошёл поближе. Квадратный конверт, виниловая пластинка, Высоцкий… И что? Я повертел пластинку в руках, собираясь позвать нашего главного игрока, а он (про Аркашу, разумеется, речь) подал голос сам.

- Тут дверь и она открыта!

Я вылез из-за тесных пыльных штабелей с банками и прочим. Алька вновь сидела возле Вадика, тот от этого соседства угрюмо сиял, а Аркаша забился в дальний угол и энергично размахивал руками, подзывая нас к себе.

Я, прихватив пластинку, пошёл к нему. Что-то разбередил во мне он всё-таки. Он или пластинка? Подошли и Алька с Вадиком. Последний отдувался, обмахивался, потел. Изо всех сил показывал, как ему тут надоело. Но я видел, что замандражировал Вадька. Дверь, может, и не та же самая, но Кукуй всё равно под нами шумит, как и пятнадцать лет назад. Честно, и меня дрожь пробрала. Прямо, как тогда. А вот Алька с Аркадием Варламовичем дымились азартом.

- Давайте скорее, - торопил он нас, заходя в дверь.

- Будто здесь мало припасов… - пробормотал я, но, словно загипнотизированный, полез за ним и Алькой.

Булькнул что-то неразборчивое и Вадик, но тоже шагнул, дверь захлопнулась пружиной, и мы оказались в длинном, высоком и светлом коридоре. На метро похоже, подумал я.

Осмотрелся. Самый натуральный переход с одной станции на другую. Слышно поезда. Народ торопится, нас словно и не замечая.

Вадим присвистнул, у Аркаши кудряшки вздрогнули, а Алька сказала:

- Ой.

- Вот именно, - подтвердил я. – А туда ли мы попали? – Я нащупал ручку за спиной и, обернувшись, дёрнул. Потом толкнул. Глухо. Как в танке.

Тут мне и Вадим стал помогать, свирепо и мощно. Без толку.

- Круто, парни! А? – Повернул к нам восторженное лицо Аркаша. – А вы ныли, что неинтересно сделали.

- Нежели они ход прокопали прямо в метро? – задумался Вадим. – Вообще, тут рядом ветка-то проходит…

- Да, но не в тоннеле же мы.

А Аркаша уже тянул Альку, обомлевшую и вертящую головой, дальше. Он всё куда-то торопился, хотя и ежу было понятно, что игра поменялась, а вместе с ней и правила. Выскочили мы за рамки. Теперь вроде как не до цейтнота.

- Тебе не кажется, мой дорогой друг, что народ в этом странном шоу одет несколько… - заметил я на ходу.

- Старорежимные кругом челы, ясен пень, - укоротил мою мысль Вадим.

Значит, не показалось.

- Переход на "Театральную", - опознал я тут же коридор.

- Что? – Обернулся Аркаша. И остановился. Встали и мы, прижавшись к стене. – Что это у тебя? – Он кивнул на мою руку.

А Высоцкого, оказывается, я прихватил с собой.

- Пластинка… - тупо ответил я.

- Откуда? – не отставал от меня Аркаша.

- Из бабулькиного подвала.

- А что ты про переход говорил?

Вадим морщился, ему это самоназначенное лидерство Аркаши подсыпало солюшки.

- Похоже на переход метрошный со станции "Площадь Революции" на "Театральную", - пожал я плечами. – И тут столько намёков, загадок и всего остального, что мы даже по внятной легенде или сценарию можем всю жизнь плутать, - подкинул свои соображения.

- Давайте дверь сломаем и вернёмся назад, - предложил Вадим.

- Нет, мальчики, ничего не будем мы ломать, - отказала Алька. – Тем более, вон, - она кивнула на людей в форме, бодро шагающих по краю потока, - милиция.

- Тоже старорежимные, - хмыкнул Вадим.

- Совок… Точно! – понял Аркаша.

А Алька будто и не удивилась. Она сказала:

- Пойдёмте на станцию, там посидим спокойно, подумаем.

- Не, нормально чуваки замутили… Но как? – восторгался Аркаша.

- Сядь, да покак, - пробурчал Вадик. – Тридэшное всё. - Он ткнул в спину проходящего мимо мужика в белой шляпе.

- В чём дело, гражданин? - Оскорбился тот, но пошлёпал дальше.

- Охренеть. - Вадим так и остался с вытянутым пальцем.

- Пошли. Может, актёры, может, ещё чего… - Потащил я его за собой.

Поймал на себе какой-то полный сожаления Алькин взгляд. Хм, подумал я. Вечер не просто перестаёт быть томным, он начинает будоражить.

Дошли до "Театральной".

Ага, "Театральная", как же. Белая (старорежимная, конечно) вывеска, болтающаяся под потолком на свежих подземных ветрах, возвещала, что прибыли мы на станцию "Площадь Свердлова". Этот нюанс постсоветского переименования мы Аркаше, как понаехавшему (пусть и временно), объяснили.

В центральном зале присели на лавочки. Я пластинку разглядывал; почему-то не очень мне любопытен был спектакль вокруг. Но Аркаша наблюдения свои доносил громко. Продумали (сволочи, подумал я про неизвестно кого) всё тут до мелочей. Народ откуда-то из восьмидесятых, может, семидесятых - абсолютно, до костей рафинированные советские граждане. Торопились по своим "сереньким" (термин Аркаши) делам.

- Так, мальчики. Давайте серьёзно. Нам надо отсюда выбираться. Тимка, думай. Ты из нас самый умный, - прервала его Алька.

Вот те раз, вот это комплимент.

- Звучит, как обвинение, - сказал я, заметив злорадно, как вспыхнул после её слов Аркадий. – Предлагаю, - надул я щёки, понимая, что должен брякнуть что-то толковое. Порыскал взглядом, ища вспоможения – навстречу выплыл Высоцкий Владимир Семёнович с пластинки. – А поехали на Таганку! – гаркнул я вдруг.

- Поехали! – с готовностью вскочила Алька.

И так я её прыткой готовности удивился, что захотел допросить с пристрастием, но она увлекла нас за собой энергичной кутерьмой.

Пока ехали, глазели, конечно, по сторонам. А народ нас в упор не замечал. То есть, спрашивали, не выходим ли мы, мазали случайными взглядами, какие-то хлыщи в клёшах зашушукались, увидев Альку, но всё так, будто обычные мы граждане мира этого нарисованного, словно не в шмотках (между прочим, гесс и томихилфингер на кое-ком) десятых годов, а с ними наравне. Схема линий куцая, а вагоны ничего, почти нормальные, не совсем ещё от таких мы отвыкли. Больше удивило объявление станций.

- Какого хрена по-английски они тут говорят, а? – озвучил общее недоумение Вадим.

Дублировали всё на инглише. Дружно промолчали, не знали, какого хрена.

На Таганке удивились вновь (сколько ещё удивлений разных предстояло на нашем подземном пути…): клубились толпы, толкались, а эскалаторы везли только наверх.

- Так, и что теперь? Поднимаемся? – спросил Вадим, вглядываясь в плотные людские массы.

Алька ожесточённо замотала головой.

- Не, ребят, подниматься нам нельзя.

- Почему это? – опешил я.

Алька своим непонятным запретом перебила мою вот-вот готовую сформироваться мысль.

- Потому это. Аттракцион подземельный? Подземельный. Если и захотите, наверх не вылезете, - уверенно заявила она.

- Да с чёго ты взяла, Алюш? – удивился Аркаша. Спросил вроде ласково, но уже притомился он восторгаться окружающими красотами, стало пробиваться и в нём раздражение.

- Попробуйте сами. - Пожала она плечами.

И снова меня посетило стойкое ощущение, что не договаривает что-то наша принцесса.

- Точно! – Лупанул я себя ладонью по лбу.

Все трое уставились на меня.

- И? – Пихнул меня Вадик.

Я затряс пластинкой.

- Я про Таганку на рефлексе ляпнул: Высоцкий – Таганка. А что Таганка? Театр? – Я пожал плечами. – Фиг знает. А поглядите на людей? Чего так много-то? А? – Я смотрел на ребят торжествующе.

- Да не тяни ты! Непонятно же ни фига! – Нахмурился Вадим.

- И правда, Тимур, - поторопил и Аркаша.

Алька? А она смотрела так… так, что я мысль свою чуть вновь не растерял. В её глазах словно мольба какая-то была; пальцы свои длинные заломила. И вроде как просила объяснить, и будто боялась того, что скажу. Странная. Ладно.

- Ребята, ну! На английском-то чего повторяют при объявлении? Олимпиада же! И толпы наверх на Таганке – похороны Высоцкого! Всё сходится…

Всё сошлось и у меня в глазах… Не то, чтобы померкло, а заменился диковинный пейзаж, передёрнулось всё это олимпийское траурное мироздание.

***

Когда отец собирал вещи, он пластинку с Высоцким оставил. Свою любимую. И мою тоже. Мне лет шесть было. "Скалолазку" я обожал. "Держи", - сказал он мне. Мама стояла возле двери в комнату и смотрела на нас сквозь мокроту слёз. А я не понимал ничего. Думал, на дачу он поедет. Он и поехал на дачу. Только не на два дня, а на несколько лет.

Без всяких переходов отец стал вспоминать. "Тебе, - говорит, - три месяца было. Жара, кругом Олимпиада… а на Таганку народ со всего города потянулся… нигде не объявили, а мигом разлетелось. Такая вот любовь была…", я не понимал тогда, про что он, но слова врезались намертво. Стала эта история неразрывно связана с его уходом. С их разводом. Это я потом рыдал, когда мама объяснила, что теперь только по выходным с ним буду видеться.

А пока просто слушал, на руках его повиснув. Улыбался.

***

Оказалось, я это всё вслух пережил.

- Вот ты маму так и не простил, - сказала Алька задумчиво. – Поэтому от женщин и прячешься всю жизнь. – Состряпала мой психологический портрет на раз-два.

На меня печаль навалилась, сдавило всё внутри, словно я пропитался горем сотен людей вокруг. Так натурально всё привиделось.

Что за игра такая…

- Тимка! – Тряхнул меня Вадик.

- А? – откликнулся я, натирая кулаками глаза, пытаясь скрыть внутреннее потрясение.

- Нормально?

- Нормально. Нормально! – Я вскочил. – Давайте наверх!

Я рванул в толпу. А друзья мои стояли истуканами.

- Ну же! – Дёрнулся я обратно, хватая за плечо Вадима. – Алька, пойдём.

- Так не получится же! – в отчаянии крикнула она.

- Пойдём!

Меня влекло неведомой силой наверх, хотелось сбросить тяжесть, осевшую чугуном внутри. Сдерживая рвущийся всхлип-полустон, я пёр по эскалатору, бормоча: "Не получится? Не получится?". Ребята тащились за мной, я слышал сиплую одышку Вадима и причитания Аркаши, который неразборчиво уговаривал Альку. Я не оглядывался, меня тащило вверх.

Эскалатор на "Таганской" кольцевой из двух очередей, я вылез на кружок перед верхней. Вижу, вон, там уже поверхность; народ тихой, упорной процессией выдавливался наружу. Сейчас и мы туда.

Чего я там ожидал увидеть? Прощание с Высоцким? Олимпийские кольца? Себя трёхмесячного и счастливых ещё пока родителей? Не знаю, не думал я ни о чём, в голове долбило лишь одно: "Наверх! Наверх!".

- Тимур, стой! – крикнул Вадим. Почти что завопил. Задохнувшись от непосильного для него подъёма, он пустил петуха.

Я обернулся. Он стоял при выходе с нижнего эскалатора, уперев руки в колени, склонив голову, и тяжело дышал. Алька с Аркадием, поддерживая друг друга, отдувались тут же.

- Что там у вас?

- Помру сейчас, - просипел Вадим.

Тут Алька отделилась от жениха, пошла медленно к верхнему эскалатору.

Народ бесконечным потоком обтекал её, смиренно и без возмущений. А Алька, завороженная, подошла к движущемуся полотну, тронула поручень, ногу протянула поставить на ступени. И не вышло у неё ни черта. Уткнулась в невидимую стену.

- Девушка! – возмутился какой-то товарищ.

Она вздрогнула и отпрыгнула в сторону. Я бросился к ней и точно также бахнулся в плотное, прозрачное ничто. Оно не отталкивало, оно не пускало дальше. На поверхность. Алька посмотрела на меня виновато.

- Я же говорила… - пробормотала она.

Взяла меня за руку и повела назад, к ребятам. А из меня точно стержень вынули, пропало всякое желание к любому движению, я падал обратно в неуёмною тоску, в серое тёмное подземелье горестного воспоминания.

Вадим отдышался, но голову поднимать не торопился. Протянув пухлую руку, он поднял какой-то мелкий предмет с пола.

- Ого, - пробубнил он. – Значок.

Аркаша и Алька заинтересовались, стали разглядывать. А я нет. Мне было всё равно.

- Прикольный, - оценила Алька.

- Тоже с Олимпиадой связанный? – спросил Аркаша. – Дай глянуть. Ага, кольца олимпийские.

- У меня был такой... Почти. "Таганская"… - сопоставил Вадим и удивился. – А это - "Дзержинская".

Тут я, как пойнтер на болоте, почуял след. Растолкал их, выхватил у Аркаши значок. Красивый, красновато-зеленоватый. Метрополитен, пять колец и название станции. Тяжёленький. И рванул обратно к эскалатору, со значком, как с факелом впереди.

Пелена хлюпнула, впустила руку и меня всего целиком.

Я обернулся к ребятам:

- Давайте скорее!

Они кинулись ко мне, причём Аркаша тащил Альку, словно на аркане. Они пропихнулись за мной.

- А чего мы на "Дзержинскую" не поехали? Так же логичнее, – спросил Аркаша, когда мы ступили в наземный вестибюль, и, выносимые толпой, втиснулись в двери с надписью "Выход".

Я успел задуматься, что логично, да, но как объяснить ему этот зов, который тянул меня наверх, и полнейшее моё нежелание спускаться…

- Не знаю, Аркаш, подумаем. Сейчас глянем, что нам тут приготовили, за дверьми, и подумаем.

За дверьми никакого верха не было.

Гардероб, редкие посетители, тускловатое освещение. Цветы в кадках. Мраморный пол.

- Вот тебе и поверхность. – Я рухнул, подсечённый в своём полёте, на деревянную лавку. Опустело всё внутри. Но тут же заточила жажда. – Вадик, давай, шевели мозгом, кудай-то мы попали?

Все трое оглядывались, и мозгом шевелили безо всяких понуканий. Особенно Вадим.

- А чего я-то? – всё равно взбрыкнул он.

- Значок. - Устало шевельнул я пальцем в направлении его рук – в горстях, словно воду священную, слезу небесную, он держал своё богатство.

Мне ещё было зыбко и шатко, но спортивная энергия, коя колотила ещё совсем недавно Аркашу, затеплилась, разгораясь, и во мне.

Алька, пронзительная бестия (к тому же с каким-то ещё тайным знанием – погоди, доберёмся и до тебя), распознала во мне это оживание.

- Тимка, а тебе, никак полегчало? – Вздёрнула она в удивлении бровь.

- С тобой мы ещё поговорим. - Поднялся я с лавочки, осматриваясь. – Так, ну, старорежимность никуда не делась. Опять детские травмы будем ворошить?

- Чего это сразу травмы? – вскинулась Алька.

- А радости – чего их трогать? Радостями на ручье Кукуе не занимались, радостям мы и сами горазды предаваться. - Бывало у меня так - вдруг лились потоком слова, удивляющие меня самого.

Алька рот открыла, но её прервал Вадим.

- Помню! Помню историю со значком… - с мечтательной улыбкой проговорил он.

Такую блуждающую улыбочку видел я на нём… да чего там, никогда не видел. Только вот тут же она и пропала, незамутнённый светлый всплеск померк. Вспомнил историю Вадим до конца. Забубнил для общественности.

***

Привели юного, совсем, можно сказать, во младенчестве, Вадика в Третьяковку, аккурат перед закрытием на масштабную реконструкцию. Папа с мамой рано занялись его воспитанием. Плотно и со стратегическим замыслом. Намериваясь раскочегарить художественные таланты сынулика, уже несомненно в нём проклюнувшиеся.

Вадик значок на себе таскал. Очень им любимый. Тот самый – с олимпийскими кольцами и станцией метро "Дзержинская". Пришли зимой, пальтишко с него сняли, и он ошалело приобщался к искусству прямо со старта, от дверей входных, пришибленно оглядываясь вокруг.

А как уходили всё и выяснилось. Значок затерялся. Когда раздевались, скорее всего, и смахнули. Ор стоял выше гор. Не было края горю Вадикову.

Уж отец потом расшибся в лепёшку, такой же значок разыскивая, и в коллекцию Вадику прицепил похожий, да не тот. "Таганская" написано было на нём. И рана до конца не зарубцевалась, остался навсегда шрам в душе мальчика. Отвадив от искусства напрочь.

***

- И захоронил ты свой дар именно тогда? – понял я.

То, что друг наш рисует на голом, немереном таланте (кто повидал его картинки, тёплым светом потом лучился неделями), мы с Алькой знали.

- Угу, - вздохнул Вадим, будто постаревший сразу лет на пять. Тени залегли на рыхлом лице, потемнели глаза.

- Да ладно, серьёзно? – поразился я схожести его переживаний моим давешним страданиям на Таганке.

- И Алька мне этого не простила, - добавил он непонятно.

Я, дурак, сразу не уточнил, что он, собственно, имеет в виду. А Алька снова губы прикусила, замельтешила глазищами.

Тётки грозно нависали из гардероба - зима, полны вешалки. Тихий народец нас в упор не замечал. Вялый свет сочился с потолка, подмешивая к общему нашему смятению неясную тревогу.

Понятно, мы в Третьяковке старого, советского образца. Во входном вестибюле. Под землёй. Как полагается.

Вадик пребывал в своих дымкой подёрнутых нереализованных фантазиях. Казалось, что он из этого сомнамбулически-опечаленного настроения выходить не собирается.

- Более-менее складная выходит картина, - стал размышлять я. – И Альбина Талгатовна, как мне кажется, может ещё чуток ясности внести, а? – Прищурился я в сторону сразу покрасневшей Альки.

- Прямо как в нашей качалке, - потеплевшим голосом, совсем уже даже не скучая, выдал поперёк моих слов Аркадий.

Алька и рада, подскочила к нему, ускользнув опять из моих не очень цепких лап.

- Что? – Она склонилась вместе с Аркашей над кадкой с чем-то фикусоподобным.

Моя энергия всё прибывала, легко перешибая моё же недовольство Алькиной загадочностью, и я присоединился к разглядыванию.

Печальное зрелище: утыканный бычками керамзит, похожий на арахис, и хилый стволик растения. Аркадий двинул подбородком, показывая, мол, вот как у них в качалке. Перекуривали между подходами к тяжестям. Или подходили к снарядам в перерывах между закурами.

- Фу, Аркаша, не трогай! – воскликнула Алька.

Аркадий Варламович холёной своей рукой потянулся за бычком. Я эту силу узнал. Она толкнула меня на Таганку (пластинку, кстати, я таскал до сих пор), она никак не отпускала Вадима. Она же магнитила пальцы Аркаши к занюханному, вонючему сигаретному огрызку. Мы притихли, завороженные пасами Алькиного жениха. Навис над нами и грустный Вадик.

За спинами стихло шушуканье культуроведов, экскурсантов, скучающих бездельников и ворчание гардеробщиц. Послышались звяки железа, охи, вздохи и кряхтения культуристов.

Конечно, так и есть. Качалка. Екатеринбург уже или как? Аркадий ведь из Свердловска родом.

- Ох, мать моя женщина… - пробормотал он, вцепившись в свои кудри.

Помещеньице было самое то – к середине девяностых любера окуклились в качков, съехали с уличных площадок по таким вот подвальцам. Натаскали железа, натырили где-то журналов про мистера_олимпия и делали упражнения как Шон Рей.

Парни в борцовках и трениках деловито жали грузы, поигрывая средней крепости бицепсами, трицепсами и прочими приводными. Дымили не так уж и много, начался, видимо, период умеренного ЗОЖ. Из бумбокса пилило что-то металлическое. Совсем непопсовое, наверное, их, Уральское музло. На нас, как водится, не обратили ни малейшего внимания. И здесь, в тесном помещении, в котором густо шибало в нос запахом пота (Алька поморщилась, пробормотала: "Я же говорила, не трогай"), от этого незамечания становилось не по себе. Нас для этих ребят не существовало вовсе.

- Прямо подвалы подсознания какие-то, - сказал я.

Алька резко обернулась, втыкая в меня взгляд, точно лопату в целину. Мы стояли сбоку, в светлом углу, на виду у всех. Аркаша сел на корточки (убейте меня, если сейчас это были не кортаны) и только что слезу не утирал.

- Сам придумал? – спросила меня Алька.

- Чего тут придумывать-то? Тёмные печали из нас выковыриваются, всё, что погребено где-то очень глубоко. Понятно же. Ну и визуализация соответствующая, - ответил я. И заскучал.

А вот у Вадика в глазах стеклянную печаль сменила стылая жуть. Он ходил средь (и через) станков и штанг, гантелей и блинов, махал своими ручищами, но прошивал всё и всех насквозь, не вызывая даже лёгкого колыхания предметов одушевлённых и не очень.

- Я всегда знала, что слишком много ума – это боль. - Посмотрела куда-то сквозь меня Алька.

- Ведь точь-в-точь! – забубнил Аркаша, словно откликнувшись на наши слова. И дырявящий всем и всеми подряд себя Вадим его не смущал. – Вот тут Паштет сидел, здесь Кислый. Мы подойдём, раз-два пожмём, а потом на диванчик лясы точить. Я тогда и брякнул, что тухнуть в Екате не стану; сначала в театральный тут, а потом в Москву переведусь после первого курса. А Кислый возразил, что Питер зачётнее, культурнее и всё такое. Главное, тёлочку там найти и всё будет… А я точно знал – Москва. Только Кислый, он… подход ко всем знал. Не уговаривал, на понт не брал, только, гля, а ты уже по егойному делаешь…

Алька поначалу вроде как слушала женишка своего вполуха, всё глядела в незримые дали, а как он начал душу выкладывать свою нараспашку, тут бровки её на взлёт и пошли.

- Очень интересно! – Потрогала она выпяченную губу. – И вот, значит, ты маялся-маялся, пока, наконец, по завещанию Кислого и не поступил? Ещё и совместил удачно питерское и московское.

Вадик с кривой улыбкой, с ужасом в глазах, ходил кругами; Аркаша вываливал нечистоплотные свои юношеские замыслы; Алька морщилась, принимая удары, а я взирал на всё это с безмерной тоской. Как забурлила во мне энергия в Третьяковке, так и иссякла вместе со скрипами местных железяк. Захотелось присесть. Поискал. Кресло продавленное, скукоженное, облезлое – очень подходящее этому местечку.

Алька опередила. Плюхнулась с размаху, ногу на ногу закинула, пальчиком наманикюренным подбородок острый подпёрла и давай, в Аркашу желчными стрелами тыкать. А он не дрогнул даже. Он утюжил наше кривоватое настоящее своим прогорклым прошлым. Уже, правда, менее существенным в разрезе передёргивания жизненного сценария; смаковал всё больше общее своё ностальжи.

Алька довольно быстро выдохлась, но не обмякла, как я давеча, просто нахмурилась, будто и не гадость вовсе от Аркадия прилетела, а так, укольчик, царапка мелкая. Для профилактики. "Высокие отношения", - подумал я сквозь сожаление, что некуда мне тело отяжелевшее бросить. К Альке, что ли, на подлокотник?

- Да не… неужели опять? – Она крутилась в кресле, разглядывая его со всех сторон.

Я уставился на неё. Закруглил свои хождения Вадик, застыв рядом. Прекратил причитать и Аркаша, повернув голову к креслу, всё ещё сидя на корточках. В руке его торчал тот же бычок (и мы с Вадимом не отставали: пластинка неудобила мои руки; а друг мой таскал значок в зажатом, поднятом кулаке – вот-вот выкрикнет "¡No pasaran!").

Алька вертелась, как кошка, мяла руками обшарпанные бока седалища, затем закинула ноги на подлокотник, достала жвачку, подмигнула нам всем. Бац!

И мы вновь в "Бабушкином погребке". Тут только кресло я и признал – то самое, из нашего подвала, с Разгуляя которое мы тащили в доисторические времена. Как сразу не заметил. Что ж они, паршивцы эдакие, не выбросили, когда всю эту лабуду свою игральную городили, - подумать успел, а сказал совсем другое.

- Ты знала, - сказал я и ткнул пальцем в Альку.

Аркаша с Вадимом вроде как начали отходить от приключений, примериваясь к доподземельным своим образам: Аркадий вделся в улыбку, тряхнул кучеряшками, вспомнил давешние восторги: "Крутецки они всё обставили… но как узнали-то, а!" и хлопал себя по ляжкам; Вадим хмурился и бубнил нечленораздельно, поглядывая на Альку.

А она, как задрала ноги свои стройные и длинные, так и сидела, пожёвывая мощно.

- Знала, - спокойно ответила она. – Ты так говоришь, будто я преступление совершила.

- Чегой-то ты знала? – поинтересовался между прочим Аркаша. – Ребят, а чего мы тут? Раз всё прошли, давайте вылезать!

- Всё, да не всё, - процедил я.

Попутно глянул на местные часы. Как было нам ещё тут полчаса сидеть, так и осталось. Заметил временной затык и Аркаша, рот открыл, кучеряшки обвисли. Притомился парень.

- В смысле, не всё? Вот ведь Алькино кресло, она последняя, - неуверенно проговорил он.

- Может и так, но что оно обозначает, мы так и не знаем.

- Ой, Тимур, ты чем старше, тем скучнее. – Алька встала, потянулась. – Ну да, я была тут уже. Да, выходила в эту дверь. Пять лет назад.

Вадим, потихоньку соображая (мы с ним мыслили очень похоже, просто он чуть дольше до всего доходил), присвистнул.

- То есть, ты свои подвалы уже посетила? – спросил я. – И что там было, позволь узнать?

- Ничего интересного. - Отмахнулась она.

Я успел заметить, прежде чем она отвернулась, что заалели щёки, заблестел глаз.

- Так нечестно, - по-детски возмутился Вадим.

- Вадик, поверь, в твоих же интересах мне лучше помолчать. - Подняла на него полыхающее лицо Алька и тут же прикусила язык.

- Так, так… - Упал я в освободившееся кресло. – Рассказывай. Мы всё равно отсюда не выйдем без твоих откровений.

Алька заметалась взглядом, что-то прикидывая в уме. Посмотрела на недвижимую стрелку часов. А мне стало неинтересно, выйдем мы или нет, это Аркаша (аж вспотел) пусть волнуется – мне Алькино исподнее подавай.

Она послушалась. Покорно села на сундук, руки между ног, голову свесила.

- Я тогда чего в Питер уехала? Потому что в дверь заглянула, - тихо проговорила она куда-то в пол.

- Это понятно. - Кивнул я деловито. – А за дверью-то чего было?

Она подняла несчастные глаза.

***

Я устала, понимаете? От Москвы. От вас. О того, что не получается. Пришла сюда. Нет, никакого квеста тут ещё не было. Но и от нашего подвала осталось лишь это кресло. И дверь. Шумел внизу Кукуй, сердце остановилось. Так мне показалось. От страха или от предчувствия, не знаю. Я хотела выйти наверх другая или не выходить вовсе. Я тогда отдалилась, вы обиделись. Но ни один из вас не нашёл меня, не поинтересовался, что не так, что меня гнобит. А я ждала. Особенно Вадьку. Не смотри, Тимур, так. Странно, что ты такой умный, а ни сном, ни духом.

В дверь меня затащило, я и сопротивляться не стала. И всё было очень вот похоже на то, что мы сейчас вместе пережили. Сюжет мой только. Наш... Предмет какой? Артефакт? Ландышей букетик. Да, Вадюша, те самые ландыши. Да, поворотный момент. Тимка, молчи. Я с него слово брала.

Вот после того, как мне дверь ландыши подсунула из моего личного подвала, я и поняла, что меня держит, что тянет на дно. И уехала в Питер. Не могла же я разорваться.

А сейчас… перед свадьбой поняла, что если я в свой подвал залезла, то вы трое – нет. Да, раз такой поворот в нашей жизни, вы все должны понять, что не так. Если, конечно, не так. Поэтому, Тимка, я и знала, и не знала, что нас тут ждёт.

Подвалы ваши и что там, в глубинах таится – вы теперь знаете.

А про бычок я чисто инстинктивно закричала, противный уж он очень. А не из-за того, что боялась чего-то.

***

- Мегера ты, Алька, - сказал я.

Кивнула, согласная.

Помолчали. Было неприятно. Да чего там, больно было. Вадик прямо-таки горел, и поглядывал затравленно. Ладно, переживём. Не предательство.

- А эти друзья-то в курсе? – подумал я вслух.

- Какие друзья? – не поняла Алька.

- Организаторы дебильной этой игры.

- Да вряд ли… - Пожала она плечами.

- А пластинка откуда же? – продолжил спрашивать я, хотя интересовало это меня мало. Ясно было, что Кукуй всем тут указ. А использует ли шарашкина контора его магию… Я бы на их месте обязательно использовал.

- Я, единственно, не понял, а кресло-то к чему? – Влез растрёпанный (и чувствами, и причёской) Аркаша. – Это что за пятно в подсознании твоём?

Вопрос повис, топором отгородив все Алькины признания, все наши переживания. До и после. Я гмыкнул - часы, отмерившие полчаса нам на игрульки, по-прежнему стояли. Алькино откровение ничего не изменило, не двинуло.

- Весь наш сюда поход – пятно, печаль на Алькином подсознании, - озвучил глухо Вадик.

Чуть ли не впервые вперёд меня доперев до истины.

- И выхода нам отсюда нет, - пробормотал я, догоняя вслед.

- Да почему нет-то? – Аркаша выглядел несчастным. – Давайте ещё раз пройдём…

- И так по кругу, - сказал Вадим.

- По бесконечному, подземельному кругу, - добавил я.

Алька в ужасе глядела на меня, шаря рукой по замызганному креслу.

Другие работы автора:
+4
13:10
412
21:40
+1
Класс! Вот есть стиль у человека свой. Белой завистью.)
22:03
+1
Вот спасибо)
09:47
+1
Понравилось, но много вопросов.
1. Описание Альки: лошадиные зубы, что-то постоянно жуёт, грызёт (молчу уже про ноги). И вот за такой — «в подземную кольцевую»?
2. Прошло 15 лет, а троица внутренне не изменилась ни на йоту. С одной стороны, логично. Зрелые люди в квест не попёрли бы, но хоша б какие сдвиги нужны, иначе нет временного разрыва. В итоге получается полный классицизм.

Если Алька найдёт букет ландышей и поймёт, кто подарил, то чё они выйдут из подвала?
19:20
Ирина, спасибо!
1. Да кто их там разберёт!)) Но я так думаю, что, во-первых, гадкого утёнка никто не отменял, а, во-вторых, любовь зла и всё такое… да и зачастую толпы западают на женщин совсем не за внешность. Ну, как мне кажется)
2. Чего-то да… какие-то совершенные иннфатнилы получились…

А выйдут ли они вообще… я лично очень сомневаюсь)))
00:28 (отредактировано)
+1
Очень понравился рассказ. Классный просто! Выдержан в одном стиле. Язык повествования такой образный. Но вопросов оставлось много. Пока нахожусь под впечатлением рассказа их трудно четко сформулировать. Но вот то, что очень зацепило
Привели юного, совсем, можно сказать, во младенчестве, Вадика в Третьяковку,

так все же юного или во младенчестве? Я понимаю, что это просто словестный обррот такой. Усиливающий оборот. Но сколько было Вадику? Два, три, четыре? Если пять, когда дети хорошо читают, то это уже не ранний возраст для музея. А вот в два, три года ребенку, как мне кажется, все равно, какая станция метро написана — Дзержинская или Таганская. Важно, чтобы присутствовала олимпийская символика. Собственно, в два-три года и символика воспринимается как нечто абстрактное
07:29
Спасибо, очень интересно.
Про оборот — да, грубовато, ошибочно, наверное, даже. Но специально.
А вот основное наверное, не продумал столь тщательно, да. Хотя значки не только названием отличаются, но и заметно внешне)
Загрузка...
Анна Неделина №2

Другие публикации