Льюшка

Конец августа порадовал теплом. Не знаю, были ли побиты многолетние синоптические рекорды для этого времени, но вода в реке была на удивление тёплая, что привлекало на пляж не по сезону много отдыхающих.

Льюшку я впервые увидал на пешеходном мосту, связывающем городской парк, расположенный на правом – высоком и обрывистом берегу, и пляж, тянущийся вдоль левого низменного берега от залива до излучины напротив порта. Из-за такого расположения моста хорошо заметен его наклон, вполне, впрочем, приемлемый для пешехода. Раньше, ещё до его постройки, на пляж горожанам приходилось переправляться на старом теплоходике, постоянно курсировавшем меж берегами наподобие парома, или пользоваться услугами лодочников – впрочем, сейчас про это давно все забыли.

Льюшка сидел прямо на узких перилах, опасно свесив ноги над рекой, на самой середине моста – а высота там была очень даже солидная, и кто мог знать, что могло скрываться под водой. Не напороться бы на какую-нибудь старую сваю… в случае чего. Признаюсь, у меня на секунду возникла мысль о суициде, но строгий и внимательный взгляд Льюшки, вполоборота внимательно наблюдавшего за потоком пляжников, мало соответствовал такому образу.

Похоже, что такое необычное положение никого не волновало, ибо люди шли и шли себе мимо, не обращая никакого внимания на то, что кто-то наполовину висит над рекой.

– Я не самоубийца, – сообщил он, ощупывая меня своим внимательным взглядом. – Вы ведь такое подумали, верно?

– Верно…

– Меня зовут Льюшка. Имя, может быть, несколько странное для вашего уха, но тут уж ничего не поделаешь. Каждый может иметь то имя, которое имеет, не правда ли? История знает случаи ещё более удивительных наименований… Какой-нибудь Дазмир или Электрина, например… Вы не находите?

– Ни в какой мере не собираюсь оспаривать ваше право на любое имя.

Льюшка удовлетворённо кивнул, словно ожидал только такого ответа.

– Моё поведение, очевидно, должно вызывать недоумение, – продолжал он. – Но, поверьте, у меня есть веские причины поступать таким образом.

– Раз так, вы наверняка не случайно остановили именно меня, – сказал я.

– В мире вообще слишком мало случайностей, вы не находите?

– Значит, у вас какое-то дело лично ко мне?

– Поистине затруднительный вопрос!.. Конечно, дело, и именно к вам, раз уж вы заговорили со мной!

– Позвольте, это вы заговорили!

– Если бы вы знали, сколько людей прошло мимо… – увлечённо продолжал Льюшка. – Не видят и не слышат! Не могут или не хотят – это уже второй вопрос, но ведь не слышат! Поверьте, вы единственный за многие дни и недели!

– Какую реакцию с моей стороны вы ожидаете? Я, видимо, должен быть этим польщён?

– Реакцию? Любую, – вздохнул Льюшка. – Мне выбирать, знаете ли, не приходится.

– В таком случае, потрудитесь объясниться. Чего вы, собственно, хотите?

– Лучше я вам покажу, – сказал он, протянув мне раскрытую ладонь. На ней, глотая воздух и растопыривая ярко-красные жабры, лежала небольшая золотая рыбка. На рыбьей голове имелась крохотная корона.

– Видите?

– Вижу, – согласился я. – И что это доказывает?

– В самом деле, неудачный пример, – поморщился он, швырнув рыбку вниз. – А вот это?

В руке его, до этого совершенно пустой, вдруг возникла крупная жемчужина.

– Возьмите, – предложил он.

Моя рука прошла сквозь жемчужину и его руку, не ощутив никакого сопротивления. Льюшка удовлетворённо кивнул:

– Так. Попробуйте ещё раз!

На этот раз и жемчужина, и рука были вполне осязаемы.

– У вас холодные руки, – заметил я. – Вы гипнотизёр?

–Я водяной, ­– серьёзно ответил Льюшка. – Разумеется, вряд ли вы мне поверите… По крайней мере сразу. И тем не менее, это сущая правда. Да забирайте эту безделку, у меня таких не счесть. Кстати, она вполне реальна.

Я заколебался. Что-то здесь было не так. Если это сумасшедший, то меня-то таковым назвать никак нельзя... Или можно? Я проанализировал своё состояние и не нашёл сколько-нибудь заметных отклонений. И тут же спохватился: если я как-то незаметно и сошёл с ума, то обнаружить это сам вряд ли смогу: это всё равно, что измерять линейкой эту же линейку.

Сохранившаяся способность к логическим выводам несколько успокоила меня. Тем не менее, жемчужина весомо присутствовала в моей руке – приличная такая жемчужина, размером с голубиное яйцо и прекрасной формы. Насколько я мог судить, это был так называемый чёрный жемчуг – одна из самых редких разновидностей подобного рода драгоценностей.

– Она стоит бешеных денег, – сказал я. – Если, конечно, это не подделка. Возьмите.

– Это не подделка, – улыбнулся Льюшка. – А если она вам не нужна, бросьте в реку.

– С какой стати? Это слишком ценная вещь.

– Да говорят вам, что у меня их тьма! Стали бы вы беспокоиться, скажем, о горсти песка? Для меня это одно и то же.

– Раз так… – я спрятал перламутровое чудо в карман. – Спасибо. Сохраню на память о нашей встрече.

– Встреча может иметь продолжение, – загадочно произнёс водяной, – впрочем, это будет зависеть от вас. Приходите завтра в полночь на это же место. И ничего не бойтесь – не сочтите мои слова обидой, я говорю так, на всякий случай. Знаете, разные бывают люди и разные у людей бывают настроения... Вы понимаете?

– Понимаю и не обижаюсь, – сказал я. ­– Что ж, по натуре я немного авантюрист – может быть, я и в самом деле приду. Но согласитесь, мне предварительно нужно всё обдумать.

– Думайте. Это отличное занятие.

В этот момент меня толкнули в спину, я обернулся.

– Ну, бля, – буркнул какой-то неприятного вида субъект, протискиваясь мимо. ­– Встанут на дороге, как пни…

Когда я вновь повернулся к перилам, Льюшки уже не было. И только через секунду из-под моста донёсся тяжёлый всплеск. Я перегнулся и поглядел вниз, но кроме расходящихся по воде кругов на поверхности реки ничего не было.

Господь наложил на человека проклятие, замаскировав оное как любопытство. Первой жертвой его, естественно, стал первый человек: именно любопытству Адама мы обязаны потерей своей райской прописки.

Несмотря на вполне достаточный срок, прошедший с тех пор, человечество так и не избавилось от пагубной привычки совать нос в чужие дела. Первого сентября незадолго до полуночи я вступал на мост, риторически вопрошая себя, не полный ли я идиот и что я тут делаю, если в моём черепе осталось хоть чуть-чуть места для мозга.

Льюшка выступил из тени в поток серебряного лунного света:

– Добрый вечер. Скорее! Нам нельзя опоздать.

– Куда опоздать?

– В полночь начинается бал, – непонятно пояснил он, увлекая меня вперёд. – Потерпите немного, сами всё увидите.

Память тут же услужливо связала всё происходящее с булгаковским балом в квартире № 50 – а с чем ещё прикажете сравнивать ситуацию, когда на полуночный бал вас тащит некто, называющий себя водяным? Или, по крайней мере, утверждает, что на бал? Я вглядывался в чёрный низкий берег и не мог заметить нигде ни огонька. Впрочем, что касается освещения, у Коровьева с Бегемотом всё начиналось аналогично.

Мы сошли с моста, и песок еле слышно заскрипел под нашими ногами. Льюшка двигался уверенно и быстро, держа меня за руку. Похоже, он прекрасно видел в темноте.

Изменение упало на нас сразу, словно мы прорвались сквозь неощутимую завесу, отделяющую обычный сонный мир от чего-то невероятного, живущего по своим собственным законам. Внезапно мы очутились в толпе, внимающей сухонькому седому старичку, стоящему на возвышении. Пламя свечи скупо освещало снизу только его лицо, в глазных впадинах которого таилась темнота. Старичок властно поднял руки, требуя полной тишины:

– Повара! Готово ли угощение?

Он ждал ответа, и ответ пришёл – из ниоткуда и в то же время отовсюду. Призрачные голоса эхом пронеслись над толпой:

– Всё приготовлено по избранным старинным рецептам! Изысканные супы томятся в кастрюлях, запечённая дичь и рыба исходят паром! Лучшие нектары откупорены и налиты в хрустальные графины! Официанты ожидают знака к началу!

– Готова ли иллюминация?

– Тысячи светляков ждут твоего слова, повелитель! Гниющие ветви расставлены и заботливо политы тёплой водой из луж. В заводи стоит пароход, судовой механик пьян, и кормовой прожектор будет сиять всю ночь!

– Хорошо! Я вижу, распорядители ничего не пропустили. Итак, я спрашиваю последний раз: все ли вы готовы к началу бала?

– Готовы! – шелестом листьев пронеслось над собравшимися.

– Готовы!.. – проскрипели сухие сучки.

– Готовы, – где-то далеко выдохнули умертвия в зловонных трясинах.

– Тогда я, владыка этой ночи – и да услышат меня все! – объявляю осенний бал!

– Бал!

– Бал!

– Бал!!!

И вмиг изменился берег: теперь он был залит бледным трепещущим светом, как бы от множества колеблющихся свечей; сдвинулись чёрные ивы, и на листвяных стенах заплясали живые огоньки; в темный бархат неба взвилась мелодия торжественной увертюры, и вот уже вальс подхватил бесчисленных гостей и закружил их в стройном порядке. Блеск великолепных искрящихся бриллиантов в высоких женских причёсках подчёркивался строгими фрачными нарядами мужчин. Лёгкое шарканье подошв и стук женских каблучков оттеняли призрачную мелодию, прекрасную и смутно знакомую – но почему-то ускользающую от полного узнавания. Везде, куда хватало взгляда, колыхалось море вальсирующих – чёрно-белые строгие костюмы с развевающимися фалдами и лёгкие пелерины кружащихся вечерних платьев. Льюшка исподтишка наблюдал за мной, явно забавляясь моим изумлением, но никак не показывая это внешне. Сам он оказался в чёрном фраке с серебряными искорками, в петлице которого горел сапфировый эгрет в виде василька. На мне тоже как-то незаметно обнаружился фрак, но белый.

Ещё громче грянул оркестр. Среди гостей началось перестроение: середину залы освобождали для нового танца, отжимая толпу к стенам. Я вертел головой, постепенно привыкая к невероятной новой обстановке: музыка, шёлковый шелест платьев, приглушённый шум оживлённой разговаривающей толпы. Водяной дипломатично помалкивал, давая мне время полностью освоиться среди всего этого великолепия.

Напротив нас очутилась стройная миловидная девушка в палевом, и мне не оставалось ничего иного, как предложить ей руку для следующего тура. Она грациозно присела, чуть склонив головку, и вновь подняла на меня взгляд своих волшебных глаз цвета крепко заваренного чая. Танцевала она безупречно, угадывая мои малейшие движения – пожалуй, даже и не движения, а намерения движений. Положив руки мне на плечи, она с упоением отдавалась музыке и летела над узорным паркетом, полузакрыв глаза и улыбаясь, что-то шепча в ответ на мои искренние комплименты – и вдруг одаривала таким властно-зовущим взглядом, что между лопатками пробегали колкие мурашки. Она заглядывала мне в глаза так беззастенчиво-ласково и смело, что её поведение можно было бы счесть неприличным, если бы оно не было так по-детски трогательно и наивно. Что-то было необычно в её повадке: примерно так должна была бы вести себя капризная дочь-любимица, специально подпускаемая семейством к рассерженному отцу для утихомиривания – чуть развязно, но и с некоторой опаской... После вальса, проводив даму до места, я поинтересовался у водяного:

– Кто эта дивная особа? Она сказала, что её зовут Диана.

– Эта-то? – отозвался Льюшка. – Это Дианка, любимая борзая графа Паскевича.

– Собака?!

– Собака. Сука, если точнее.

– О, месье Льюшка! – подкатился к нам тщательно причёсанный толстяк с моноклем в тонкой золотой оправе. – Безмерно рад вас лицезреть в добром здравии! Позвольте рекомендоваться вашему другу – вижу, он впервые на нашем празднестве, но времени отнюдь не теряет! Позвольте же предствиться: Рак.

– А этот Рак в самом деле рак? – уголком рта спросил я, улыбаясь и раскланиваясь.

– Как можно! – так же боком ответил Льюшка. – Это врач Соломон Рак, лучший специалист по женским болезням – да кстати, и по самим женщинам тоже. Из-за них и погиб. Не давайте ему себя увлечь: заболтает, подлец, насмерть... Безмерно рад вас видеть, доктор! Кстати, вами только что интересовалась мадемуазель Анет.

– А! Вот как! Бегу! Уже бегу! Прошу простить, господа! – Рак мгновенно ввинтился в толпу и бесследно исчез.

– Кто эта мадемуазель Анет? – спросил я, поражённый таким эффектом.

– Анет? – переспросил Льюшка. – Понятия не имею. Да нам-то какая разница.

Тем временем вальс сменился мазуркой, и я, чтобы снова не оказаться в паре с какой-нибудь крысой, пиявкой или покойницей, поспешил удалиться к краю залы. Тут ловко сновали незаметные лакеи, разнося на серебряных подносах шампанское в высоких старинных бокалах.

– Смело пейте, – шепнул Льюшка, заметив мои опасения. – Всё, что касается растительности, здесь натуральное. А вот от мяса советую воздержаться, учитывая ваш слишком привередливый желудок и некоторые предрассудки.

– В таком случае, объявляю себя вегетарианцем.

– Прекрасно. Не пойти ли нам подкрепиться по этому поводу?

– Не возражаю. Куда?

– Всё равно куда. Представьте, что за этой, например, колонной – столик. Представили?

– Сейчас попробую… Представил.

– Ну вот, пожалуйста! Похоже?

– Да! Только скатерть чуть не такая, и всего этого не было…

– Это я. Каюсь, не удержался, нарушил, так сказать, чистоту эксперимента... Надеюсь, вы не в обиде за столь скромную сервировку? Вам, как договаривались – только флора.

– Помилуйте, даже не ожидал!.. Ананасы, виноград…

– Отведайте жареных бобов в соевом соусе: фирменное блюдо нашей кухни…

Пусть не врут сочинители! Пусть не силятся описывать замешательство главного героя при, так сказать, «погружении в рабочую ситуацию»! Наша повседневная жизнь так пронизана всякого рода чертовщиной, обыватель сейчас настолько приучен к телевизионным чудесам, что адаптация к нетривиальным ситуациям происходит практически мгновенно. А если учесть, что я был уже подготовлен хоть кратким, но знакомством с водяным, то стоит ли удивляться, что я воспринимал окружающее – и сам бал, и все волшебные превращения вокруг – без комплексов, и вскоре мы уже мирно сидели в своём уютном закуточке, выпивая и закусывая под приятный разговор.

Звуки оркестра доносились сюда как бы под сурдинку – я понял, что подсознательно установил именно такой уровень громкости, и это тут же осуществилось по моему желанию. Подозреваю, что для Льюшки громкость – да и вся ситуация! – была несколько иной, хотя основные черты всё же должна была сохранить. Иначе можно было бы предположить иллюзорность и многоплановость не только данной ситуации, но и самогό существования того же Льюшки – да и всего остального! – а от такого весёлого допущения – прямая дорога в жёлтый дом… Тут я окончательно запутался и тут же попытался всё это объяснить своему собеседнику.

– Вы, значит, считаете меня чем-то вроде галлюцинации? – развеселился тот. – И всё вокруг происходящее тоже? Чёрт побери, это так и есть! Но вам-то какая разница, коли вы сами также участвуете в этой галлюцинации?! Попробуйте-ка уколоть палец вилкой – результат будет вполне существенным, уверяю вас! Так к чему задумываться о несущественном?

– Помилуйте! И моё – как, впрочем, и ваше! – существование вы называете несущественным?!

– Естественно! Объективной реальности для субъекта не существует в силу невозможности полностью познать мир, а субъективная реальность есть лишь вариант реализованной вероятности, и реализована она может быть по-разному… Но это запутанно и скучно, друг мой! Перестаньте обращать внимание на слова! Слова – лишь жалкие рабы разума. К чему вам знать, кто и как организовывал осенний бал и какими принципами он при этом руководствовался?! Держу пари, к концу бала вы будете смеяться над всякими попытками рассуждений!

– То есть вы предлагаете пользоваться результатами, не вникая в суть?

– Безусловно! Ведь, что греха таить, никто никогда не смог постичь сущность даже самой примитивной молекулы, что не мешает, скажем так, развитию той же химии… Жизнь такова, какова она есть – но кто поручится, что она более никакова? Ваше здоровье! – и водяной приподнял свой бокал.

– А, вот вы где! – рядом с нами снова возник доктор Рак. Он весело потирал свои гладкие ручки и задорно блестел моноклем. Что-то новое появилось в его поведении, и это новое мне не понравилось.

Льюшка тоже еле заметно поморщился, что не укрылось от доктора.

– Скучаете? С удовольствием составлю вам компанию! – тут же расквитался он, навязываясь к нам. – Эй, человек, пива!

Пиво было тёмным и пахучим, добротным, густым от добавленных при варке специй. Вообще, к нему больше подходило название «эль» – вкус отзывался чем-то английским; я уже попробовал его, рассудив, что этот напиток уж никак не должен включать в рецептуру изготовления дохлых мышей или паучий яд.

– Прекрасный бал! – провозгласил бесцеремонный доктор, извлекая свои дрянные усишки из пивной пены. – Давненько я так не веселился. А ведь самое-то главное ещё впереди! Не так ли, месье Льюшка? Ха-ха-ха!..

Мне показалось, что в глазах у водяного сверкнула молния. Он ничего не ответил, и поддержать разговор пришлось мне:

– Что именно вы имеете в виду?

– Сейчас проходят схватки гладиаторов, затем будет традиционный конкурс прекрасных дам – о, вы непременно должны посмотреть: какие девушки! Само совершенство, поверьте старому ловеласу! – и Рак прищёлкнул языком, на мгновение показав странное уродство: сросшиеся в один зуб верхние резцы. – А потом главная часть… И, скажу вам по секрету, первую скрипку в этом действии сегодня доверено сыграть мне!

– Несомненно, вам нужно как следует подготовиться, – отстранённо сказал Льюшка. – Не смеем вас задерживать.

– О да! – многозначительно кивнул Рак, вставая. – Нам всем следует хорошенько подготовиться. Не правда ли, господин новичок? Однако тысяча извинений, я вынужден покинуть вас! До скорой и приятной встречи! – и Рака не стало, только в ушах постепенно затихал его раскатистый хохот.

– Что за главная часть? – спросил я помрачневшего Льюшку. – Мне неприятен этот Рак. Неужели кому-то будет интересно смотреть на выступление этого надоедливого болтуна? Лично я предпочитаю обойтись без подобного зрелища.

– Невозможно. Присутствовать будут все. Вам тоже придётся пойти. Сожалею.

– Я, конечно, понимаю – у вас тут, конечно, свои законы… Но я-то не брал на себя никаких обязательств, и от лицезрения Рака решительно отказываюсь.

– Не получится: приглашённые являются главными действующими лицами.

– Вот как... Непонятно. А при чём тут Рак?

– Вы заметили его зуб? Это упырь. Он укусит вас... Вам не повезло: в этом году принимают в вампиры. Вот в прошлом был набор в водяные. Поцелуй русалки – это такое наслаждение!..

–Что?! Вы хотите сказать?!.

– Да, – грустно кивнул Льюшка. – Поверьте, я не знал, что вам суждено стать именно вампиром. Версию набора объявляют только в момент церемонии. Я сам ненавижу вампиров. Водяные – да, лешие – тоже сойдёт, ну, в конце концов – домовые, но упыри…

– Чёрт побери! Нет! Благодарю вас за прекрасный вечер, – я нервно поднялся. – Я ухожу!

– Не советую: вы долго будете ходить по кругу, устанете и изнервничаетесь, и всё равно вернётесь сюда. Отсюда не уходят. Смиритесь.

– В таком случае, вы не смогли бы сами проводить меня к выходу? Ведь это вы втравили меня в эту затею!

– Сожалею. Нет.

–Что же мне делать?!

– Ничего. Выпейте вина и успокойтесь.

Глупо! Господи, как же глупо я попался! Ну кто тянул меня на это подозрительное сборище?! Почему не сработало присущее мне (как я наивно думал) чувство подсознательной разборчивости в людях?! И что же мне, в самом-то деле, теперь делать?

Я всё же двинулся куда-то прочь, продираясь сквозь кусты и болота – и откуда, дьявол их побери, они взялись? Не было тут никаких болот!.. – но, как и предсказывал Льюшка, ничего из моей затеи не вышло. Раз за разом я натыкался на знакомый столик, и водяной грустно кивал мне головой, ненадолго отрываясь от своей глиняной пивной кружки. Казалось, что он удручён случившимся чуть ли не более, чем я. В отчаянии я пробовал вспоминать молитвы, обращаясь к Богу, но в памяти царил хаос, и как я ни старался, ничего путного просто не приходило на ум.

В сотый раз возвратившись к знакомой колонне, я сдался и тяжело дыша, опустился на своё прежнее место. И тут же с моега фрака исчезли все следы грязи.

– Выпейте вот это, – водяной протянул мне бокал с рубиновым напитком.

Мне было уже всё равно, я машинально взял вино и проглотил одним большим глотком. Тут же в желудке словно взорвалась бомба, и я почувствовал непреодолимую тошноту.

– Тухлая лягушачья кровь, – пояснил Льюшка, внимательно следя за моим состоянием.

Меня тут же вывернуло наизнанку. Казалось, я израсходовал годовой запас желчи и желудочной слизи. Однако после приступа рвоты заметно полегчало.

– Хорошо, – сказал Льюшка. – Нужно было освободиться от пищи. Всё правильно.

– Правильно?! – выдохнул я. – Ага, значит, правильно… А вот я тебя, правильного такого, сейчас по морде... За правильность.

– Кажется, пора, – пробормотал водяной себе под нос. Он быстро наклонился к моему уху и шепнул:

– Есть возможность изменить ситуацию.

– Что? Душу купить желаете, мрази? Хер вам, а не душу!

– Нет. Я прошу у вас помощи.

Это было настолько неожиданно, что я вздрогнул.

– Возьмите это, – протянул он мне маленький пластиковый пакетик. ­– Когда Рак будет наносить свой ритуальный укус, незаметно поднесите к горлу. Он прокусит его вместо вашей артерии. Толпа должна увидеть кровь... Вам придётся разыграть агонию и смерть. Будьте внимательны: если присутствующие заподозрят неладное, вам и в самом деле не избежать гибели. Кстати, и доктору тоже… Справитесь?

Я ошеломлённо глядел на него. Слишком уж быстро меняется ситуация, однако.

– А зачем это… Жабья кровь? – невпопад спросил я.

– В бокале? Никакой крови. Просто рвотное. Я солгал, чтобы усилить эффект. Вам действительно нужно было очистить желудок: не хватало ещё, чтобы вас вырвало во время спектакля. Знаете ли, у вампиров изо рта воняет так, что… Ну как, справились с собой? Согласны разыграть нашу маленькую комедию?

Я вяло кивнул. Чёрт побери, а что мне ещё оставалось делать? Выбор у меня был богат, как у прародителя Адама, когда тот слонялся по раю, подыскивая себе жену.

– Кстати, чтобы вы окончательно мне поверили… – Льюшка оглянулся и вытащил руку, которую до этого держал под столом. В запястье впился здоровенный комар. Брюшко его на глазах распирало от насыщения.

– Я такой же живой, как и вы, – сказал водяной, прихлопывая кровопийцу. – Запомните: комар никогда не садится на мертвецов. И тем более не кусает.

Надежда во мне вдруг воскресла – слабая, но упрямая.

– Рак тоже? Тоже живой?

– Рак – нет, – жёстко сказал Льюшка. – Но верить ему можно. Гарантирую.

Ситуация складывалась невероятная: в двадцать первом веке человек более-менее спокойно ожидал окончания шабаша, чтобы против своей воли стать одной из его жертв! Проклятое любопытство сыграло со мной подлую шутку. Всё произошло так быстро и было в высшей степени неимоверно, нелепо – но, к ужасу моему, вполне реально. Реально, как ночь, как звёзды над головою, как завывания лягушек у тихой глади затона.

Мне предстояло разыграть смерть от клыков вампира и последующее воскресение – сущая ерунда, в общем-то, если бы это не касалось лично меня. И если бы не слишком большая вероятность обмана. Кто его знает, этого Льюшку – может, он врёт, и комара-то показал так просто, для отвода глаз: я же помнил, как у него ловко получилось с жемчужиной… Может, и не было того комара вовсе. Хотя ведь жемчужина так и не исчезла, когда хозяин прыгнул в реку.

Льюшка не терял времени. Сжато и толково он обрисовал обстоятельства, сложившиеся в общине нечистой силы (он употреблял выражение «иной народ») и мотивы, побуждавшие его, Рака и ещё кое-кого («узнаете после»…) прибегать к, мягко говоря, нестандартным способам решения проблем. Дело было в тривиальном заговоре по смене власти, и группа заговорщиков таким оригинальным способом пополняла свои ряды. Рак и компания всего лишь бешено рвались к власти, а Льюшка и группа «живых» ставила целью легализацию «иного народа» в человеческой среде – ни больше ни меньше. Но на данном этапе тактические цели обеих групп совпадали. Именно поэтому водяной ручался за вампира, хотя и питал к нему глубокую сословную (а мне показалось – и личную) неприязнь. Нарушать условия конспирации оказывалось никак не в интересах Рака: обычная казнь для вампиров-отступников в таких случаях – осиновый кол в сердце. О способах казни водяных Льюшка предпочёл не распространяться.

Мы вышли в центральную залу. Воображение распорядителей соткало невиданный чертог: мраморные колонны увивал восковой плющ; каменные плиты пола (вместо прежнего паркета) составляли причудливую мозаику; откуда-то с невидимых хоров доносилась музыка – но уже не вальс, а мелодия тихая и непритязательная, из тех, которые целый день мурлычешь не замечая.

На подиуме прохаживались обнажённые девицы – прекрасные той странной силы красотой, которая одновременно и манит, и останавливает. Видимо, конкурс был в разгаре. Белокурая Дианка узнала нас в толпе и послала воздушный поцелуй, на что водяной ответил лёгким наклоном головы. Я проигнорировал предназначенный мне знак внимания. Впрочем, некоторая рассеянность с моей стороны в данных обстоятельствах могла иметь некоторое оправдание.

Как быстро ко всему привыкает человек! Конечно, я безумно нервничал, но уже мог бродить среди бесчисленных гостей без риска свалиться без памяти им под ноги, мог замечать иллюзорную пышность убранства комнат, выстраивающихся анфиладами и теряющихся в сумраке дальних пределов, мог поддерживать пустые светские разговоры и даже отвечать на призывные шутки дам, отличавшиеся игривостью и полной беззастенчивостью. Льюшка находился рядом и, так сказать, подстраховывал меня от явных ляпов.

– Не стесняйтесь таращить глаза на женщин, они это любят, – вполголоса поучал он. – Более того, ваш скромно отведённый взгляд может быть воспринят как пренебрежение и заносчивость. А этого они не прощают… Приветствую вас, Зинаида! Как всегда – ослепительно и со вкусом!.. Да, между прочим – не сторонитесь официантов, берите шампанское: если не хотите пить, представьте, что оно просто исчезает у вас во рту. Пустой бокал бросьте на пол – уберут… Здравия желаю, майор! Как ваша служба? Всего хорошего!.. Так вот, о главном: после укуса падайте и замрите. Первое время постарайтесь не дышать – сколько сможете. Не шевелитесь ни при каких обстоятельствах! Это смертельно опасно! Рак даст вам знать, когда можно начать проявлять первые признаки активности. И никаких бодрых вскакиваний: протрите глаза, подержитесь за голову. Можете застонать – но не переборщите. Обычно у приходящих в себя первое время кружится голова: пусть вас пару раз шатнёт. Короче, импровизируйте. Вот, в общем-то, и всё … О, кого я вижу! Какая встреча, дружище! Сожалею, я сейчас занят, но обязательно как-нибудь потом выкрою часок-другой, поговорим, есть новости!..

Я кивал, не переставая искать возможность как-то улизнуть с бесовского сборища, но всё было тщетно: куда бы ни падал взгляд, везде шумели весёлые компании, плясали и пели, бросались серпантином, хватали за рукава, тормошили, смеялись – и нигде не было даже намёка на какой-либо выход. Мы с водяным переходили из залы в залу, я перезнакомился с огромным количеством гостей (которые уже сливались для меня в одну сплошную массу полузнакомых лиц), но странно – никакой усталости не чувствовалось, скорее наоборот: всё более и более меня охватывало непонятное возбуждение и нетерпение.

Внезапно сильный и ясный звук пронёсся над толпою.

– Рог трубит, – сказал Льюшка. – Пора! Не забудьте, о чём я вам говорил.

Не могу сказать, как я очутился на подиуме. Я опомнился от ощущения громады ждущей аудитории: безмолвный тёмный зал тысячами глаз смотрел на меня из пустоты, а гладкий холёный Рак в накрахмаленной белой сорочке крадущимися шагами подбирался ко мне сбоку. Монокль он куда-то подевал, и оба его глаза неотрывно вперились в меня. Мне казалось, что на дне их проскальзывают красные огоньки. Впоследствии я узнал, что цвет свечения глаз в каждой гильдии свой: у водяных, к примеру – зелёный, а у леших – жёлтый.

Рак подобрался вплотную и крепко захватил руками обшлага моего фрака. Хватка его была железна. Не понимаю, как у меня хватило сил выдержать его пристальный горящий взгляд. Я чувствовал, насколько мощным угнетающим и гипнотизирующим воздействием он обладал. Чужая воля, холодная и неотвратимая, безжалостно ломала мою. Внезапно я вспомнил про пакетик, и судорожно зажав его в кулаке, прижал ладонью к шее. Вампир холодно улыбнулся, обнажив клыки, и лицо его вдруг изменилось: верхняя челюсть вытянулась вперёд, как у волка, и из открытой пасти на меня пахнуло невыносимым смрадом. Он нежно коснулся губами моей шеи, чуть сдвинул мою руку, нацеливаясь на пульсирующую сонную артерию – и внезапно всё померкло у меня перед глазами: я погрузился в благословенный обморок.

Смок.

Вот как теперь меня звали. Смок. Я выплывал из тошнотворной темноты, с трудом находя точку опоры и равновесие: голова кружилась и летела куда-то легко и бешено. Липкий пот покрывал тело. Сердце, казалось, бьётся только по своему мимолётному капризу и вот-вот остановится вовсе. Слабость и вялость навалились на меня многотонной холодной подушкой. Я застонал и открыл глаза.

Льюшка и Диана стояли надо мной, наклонясь со стороны головы, и я видел их как бы вверх ногами.

– Смок, – шепнула Диана, кладя нежную ладонь на мой лоб. – Смок. Смок. Смок.

– Он пришёл в себя, – сказал Льюшка.

– Всё хорошо, – зашептала Диана, улыбаясь светло и счастливо, – Всё кончилось! Вы молодец, вы просто герой!

– Помогите мне встать, – мой голос, против ожидания, прозвучал вполне прилично.

Льюшка протянул мне свою сильную тонкую руку, которая уже не показалась мне такой холодной. Да и сам водяной неуловимо изменился. Впрочем, нет: это я теперь воспринимаю его по-новому, догадался я. Не знаю, как, но теперь я абсолютно точно знал, видел, что ли – не глазами, а какой-то дремавшей доселе частью души – что передо мной именно водяной, и ни за что не спутал бы его, например, с овинником. Точно так же и внутренняя собачья сущность Дианы была ясно раскрыта, и это ничуть не шло вразрез с утончённой грациозностью её человеческого тела.

По мере моего возвращения к жизни я обнаруживал всё новые свойства окружающего меня мира и новые возможности воздействия на него. Теперь мне уже не казались удивительными прежние фокусы Льюшки – я и сам смог бы походя наполнить алмазами целый сундук. Всё дело в том, чтобы знать, откуда брать ту или иную вещь.

Диана тем временем по знаку водяного куда-то исчезла.

– Сейчас вам необходимо побыть одному, – сказал Льюшка. – Предостерегаю: неустанно следите за собой. Теперь вы можете отличать посвящённых в общей массе – эта способность сохранится за вами всегда. Будьте же бдительны и крайне осторожны: ни словом, ни делом вы не должны показать им, что вы живы! Таких, как мы, всё ещё очень мало. Даже принадлежность к иному народу не есть гарантия того, что к вам отнесутся по-дружески.

Он вздохнул и продолжил свои инструкции:

– Не ешьте прилюдно. Ни к кому не прикасайтесь без крайней нужды. Если не будет иного выхода – убивайте быстро и без колебаний. Вы знаете, как. Тайна должна быть сохранена во что бы то ни стало. Наша задача – всеми средствами готовить почву для всеобщего признания и примирения. В конечном итоге мы должны добиться равноправия... Как жаль, что нас ещё так мало! Начинать слишком рано… Вы сами знаете, как отнесётся обыватель к тому, что рядом с ним существует параллельная культура, в корне отличная от его собственной. В средние века вас попросту сожгли бы на костре. Да и сейчас выявленному чужаку в лучшем случае суждена роль подопытного кролика в закрытом институте…

– Один вопрос, – остановил его я. – Вы же сильно рисковали, привлекая меня в ряды вашей организации. Что, если бы я отказался встретиться с вами вновь? Или не захотел бы участвовать в обряде посвящения?

– Я бы убил вас, – пожал плечами Льюшка. – По-моему, это предельно ясно.

Я пристально посмотрел на него и понял – да, действительно убил бы. Быть может, внутренне сожалея, но не колеблясь ни минуты. За серою мглою его холодных глаз крылась несгибаемая воля.

Льюшка, казалось, понял, о чём я думаю, и грустно улыбнулся.

– Вживайтесь в образ, – сказал он. – Я покидаю вас и появлюсь в вашей жизни не ранее, чем через неделю. Прощайте, Смок!

Больше Льюшки я не встречал. Уже потом, много времени спустя, мне удалось вскользь узнать о его гибели – чем-то он себя выдал, а может, кто-то предал его, не знаю. Великий Конклав не жалует отступников.

А меня вы можете встретить в парке, у моста – мы часто прогуливаемся там с Дианой: иногда в её природном виде борзой, иногда – женщины дивной красоты с глазами густого чайного цвета. На шее у неё в таком случае всегда висит кулон с той самой чёрной жемчужиной. Она ничего про меня не знает – да и знать, по-моему, не хочет. Чего вы хотите от мёртвой собаки? Она просто нашла себе нового хозяина.

Я шагаю по аллеям и думаю, что кто-нибудь заговорит со мной, и мне суждено будет в свою очередь привести его к той памятной колонне. Я поднимаю глаза к небу, где в закатном солнце горят купола Петропавловского собора, и вспоминаю тот, давний, свой первый бал. Сколько их минуло с той поры! И в вихре их удовольствий нет-нет, да и проскальзывает, как порыв осеннего ветра, воспоминание о том, как мы смеялись и пили эль под мраморной колоннадой, и как, в сущности, одинок был тогда Льюшка. Это воспоминание заставляет меня поднимать воротник, склонять голову и замолкать надолго и сосредоточенно. Многие мысли приходят ко мне, и я гадаю, что могло бы случиться, если бы судьба в ту ночь чуть-чуть свернула в сторону. Но эти мысли бесплодны, и вместо того, чтобы отправляться домой, я вновь и вновь поворачиваю назад, к мосту. Тогда моя чуткая спутница останавливается и вопросительно смотрит мне в лицо. Потом еле слышно вздыхает и покорно идёт следом.

Я жду. Но, действительно – как же мало могущих увидеть! Это говорю вам я, живой вампир Смок.