Тени умирают дважды

Скандинавский полуостров,

мыс Нордкап,

комплекс космической станции «Новая заря».

71°10′16″ с. ш. 25°46′59″ в. д.

2020 год нашей эры

Она чувствует, как задыхается. В груди хрипит и булькает, попытка вздохнуть оканчивается провалом. Воздух выходит из горла со свистом, а во рту сводит от металлического привкуса. Из последних сил ей удаётся подняться с кровати и дойти до кривого куска зеркала, прислоненного к стене, из которого на мир взирает измученная тень девушки: слипшиеся от пота черные волосы, глубоко запавшие глаза с темными кругами вокруг них. Её сухие и потрескавшиеся губы кровоточат. В заторможенной растерянности рука тянется к щеке, проводит по ней, едва касаясь… И из груди вырывается хрипящий стон – кожа остается на ладони. Силясь закричать, отражение заходится мучительным – до рвотных позывов – кашлем, чтобы через мгновение выплюнуть фрагменты собственных легких.

Мар вздрагивает и резко распахивает глаза. Да, в комнате душно, как и в том жутком сне, но, в отличие от него, здесь, в этой серой реальности, на застиранной ткани подушки не остается лоскутов кожи; здесь всё ещё можно дышать, не захлебываясь кровавым кашлем. Это значит одно: лучевая болезнь ещё не взялась за нее.

Она садится на постели и смотрит на соседнюю койку, на которой мирно посапывает светловолосая девочка двенадцати лет. Аня. Рейдеры подобрали её на границе с Россией, рядом с разграбленной пустующей деревушкой и кладбищем брошенных автомобилей. «Аня» – никто не знает, как ребенка зовут на самом деле, – ни разу за все это время не произнесла ни единого слова. Рейдеры подозревали у неё амнезию или, на худой конец, глухоту, но девочка прекрасно слышит и все понимает: реагирует на русскую речь и всегда вздрагивает, прячась за старшую подругу, стоит ей услышать громкие, пугающие звуки.

Аня спит, но девушка не сводит с нее тяжелого взгляда – на самом верхнем углу серой замызганной ткани подушки прилепилось несколько прядок тусклых светлых волос. Девочка даже не заметила, как начала их терять: кто знает, сколько времени та находилась в зараженной зоне, и какую дозу радиации успела получить.

Тихий вздох срывается с губ, стоит Мар подняться с постели – сегодня все равно больше не уснуть. Неторопливо одевшись, она подхватывает с пола сумку с инструментами и выходит из комнаты. Ну как комнаты – для большинства здешних обитателей это, может, и «комната», а на самом деле – один из отсеков заброшенной космической станции, которую рейдеры все еще надеются починить, чтобы использовать как «Ноев ковчег» для последних оставшихся в живых представителей человечества на зараженной планете.

Девушка не спеша бредет по пустым коридорам станции: сейчас глубоко за полночь и вряд ли она кому-нибудь помешает. Коридор обрывается герметичной дверью, что ведет в отсек к установкам маршевых двигателей – единственной проблеме законсервированного космического звездолета. Электронный замок не работает: из-за поломок комплекс функционирует на треть мощностей, так что приходится открывать дверь вручную. Покончив с замком, Мар подбирает сумку с инструментами и идет внутрь. Впереди её ждет бессонная ночь, возможно, полная новых открытий, – куда более полезная, чем кошмары о будущем или горечь воспоминаний о прошлом.

***

Когда-то девушку звали Марина, и жила она в России. Это было не так давно, но кажется, что с ядерного удара прошла уже целая вечность. Сейчас среди выживших одни иностранцы, а вот русских на станции осталось всего трое: она, Аня да советский инженер, после распада Союза вернувшийся на родину – в Сербию.

То, что уживаться в таком интернациональном коллективе нелегко, Мар знает по себе. Для хоть какой-то «коммуникации» здесь используют смесь из английского и ломанного немецкого. Поначалу общаться было очень тяжело – всегда трудно привыкать к другой культуре и косым взглядам. Особенно если английский так и остался на уровне средней школы. Да и заслужить элементарное уважение в обществе рейдеров тоже совсем непросто. Изо дня в день на станции – вот уже несколько месяцев – её выручает привитая еще отцом любовь к технике и умение работать руками: в прошлом Марина проводила все свободное время в гараже, ковыряясь в давно дышащем на ладан отцовском уазике, а позже оставалась до ночи в лабораториях родного аэрокоса, собирая очередной студенческий проект. Пригодился здесь и упрямый с детства характер: не ожидая жалости или снисхождения, в вылазки хрупкая девушка выбирается наравне с опытными рейдерами и не имеет привычки ныть по пустякам. Потому-то её единственным «недостатком» в глазах окружения стала Аня. Однако «избавиться от ущербной девчонки» для неё означает самое худшее – нечто, что гораздо страшнее смерти. Мар боится, что не так уж и отличается от тех, кто росчерком пера дорогой авторучки и введением «золотого кода» перешел последнюю черту; от тех, кто ударом с небес стер все живое с лица земли и уничтожил последние крохи надежды человека на сострадание и прощение.

Теперь это – совершенно другой мир. Мир, погибающий в жуткой агонии, где все обязательства между людьми аннулировались, а привычные ценности потеряли свою значимость. В этом полном отчаяния месте именно молчаливая Аня стала единственной родной душой, младшей сестрой, которой у неё никогда не было. Сестрой, которую она может потерять навсегда.

Как бы там ни было, девушка уверена в одном: кто достоин жить, а кто нет – отныне решать не людям.

***

— Да что же это за ржа такая, а? — за риторическим вопросом следует удар по стальной коробке ручкой шуруповерта: очередное сверло сломалось. — Что, у америкосов из ходовых материалов только маты хорошо идут?

Для выпускницы аэрокосмического университета участие в ремонтных работах пилотируемого корабля обещало стать уникальным и захватывающим опытом. Обещало. Но оказалось просто затягивающим, как болотная, мать её, трясина.

Мар в свое время очень внимательно следила за новостями: подумать только, настоящая космическая станция небывалых для землян размеров…

Огромный комплекс, построенный на каменистой поверхности мыса Нордкап, выделялся издалека: по высоте сооружение равнялось шестнадцатиэтажному зданию. Внутри хватало места и усиленной обшивке, и длинным узким коридорам, соединявшим жилые помещения с научными лабораториями, и двигательному отсеку, что питал всю эту немалую конструкцию и должен был по плану впоследствии привести корабль в движение.

«Новая Заря», технологическое чудо, созданное Евросоюзом в тесном сотрудничестве с Россией, Японией, Америкой и Китаем, несла особые надежды человечества. Надежды на лучшее будущее. Ей предназначалось стать первым модулем орбитальной окололунной станции с многофункциональными лабораторными блоками, спроектированными для продолжительной работы и жизни нескольких десятков ученых, инженеров и астронавтов. Еще в начале восьмидесятых годов двадцатого века над «Зарёй» трудились лучшие умы планеты, дабы воплотить давнюю мечту человека – колонизировать ближайшие к Земле космические тела. Впрочем, такой дорогой и амбициозный проект, конечно же, не мог долго просуществовать. Постепенно финансирование государствами прекратилось, и реализация программы стала осуществляться лишь за счет редких финансовых вливаний коммерческих организаций. А затем начался период обострения отношений между странами - бывшими участницами. В двухтысячных, на момент, когда весь мир десять лет как стоял на пороге Третьей мировой, международным СМИ уже не было дела до того, закончена станция или нет. И вот, в двадцать первом веке, в один роковой для человечества момент стало совсем не до космоса …

— Маты – это же универсально, — откуда-то снизу, рядом со встроенным в стену трансформатором, раздается бормотание. — Ими и построить, и обложить можно… А все остальное, так себе, фигня дилетантская.

Отбросив неэлектрический шуруповерт, которым ранее пыталась открутить намертво прикрученную болтами металлическую панель, сидящая на корточках девушка хватает разводной ключ и в гневе бахает им по злосчастной железке. Панелька с грохотом отваливается вместе с болтами.

— Прав Косберг: как будто и не уезжала из России. Не вдаришь – не починишь!

Едва разводной ключ присоединяется к шуруповёрту на полу, грязная – в черных от пыли пятнах – женская рука тут же тянется к обнажившейся проводке.

— Ну и что это за маркировка?! Это вообще европейские стандарты или… Ай! — хоть пальцы обожгло несильно, русский черт поминается как-то сам собой. — Трехнутые европейцы, всё у них через жо!

— Мэри, что ты здесь делаешь? — по-матерински теплый, но совершенно незнакомый голос, говорящий на чистом английском, раздается откуда-то из-за спины.

Мар замирает, забывая, как дышать. Если чему-то её и научила жизнь после ядерной катастрофы, так тому, что если за спиной нет стены – априори ничего хорошего там быть не может. Крепко сжимая разводной ключ, девушка медленно оборачивается на голос: глазам предстает мерцающая синеватыми помехами голограмма высокой женщины в белом халате с бейджем научного сотрудника.

— Ты же знаешь, что доктор Ольсен будет ругаться, если узнает, — взгляд незнакомой женщины направлен как будто сквозь.

Приходится вновь оглянуться: за плечом, совсем близко оказывается такая же голограмма – девочка лет семи с двумя маленькими хвостиками.

— Я хотела посмотреть на чудо-сад, но заблудилась, — виновато глядя в пол, признается своим мерцающим ботиночкам «Мэри».

Сцена жутковатая, но качество голограмм удивляет. Если приглядеться, то надпись на бейдже даже можно прочитать: «Астрид Йенсен, отдел специальных исследований».

— Пойдём скорее, может быть, мы ещё успеем, — молодая женщина протягивает ребенку руку, и обе голограммы скрываются за дверью, через которую проходят, разумеется, без особых проблем.

Сейчас можно выдохнуть, но спокойнее на душе не становится. Такие продвинутые технологии когда-то встречалисьна выставках в Москве и в офисах корпораций вместо рекламы, но чтобы их использовали для видеозаписи происходящего… Ведь это же не могут быть призраки на самом деле?

Девушка настолько взволнована произошедшим, что понимает – просто вернуться к работе уже не получится. Не сейчас. Подумать только, у космолета есть «память»!

Снаружи раздаются громкие перепуганные крики и топот ног– похоже, призраки стали появляться повсеместно. Она выскакивает в коридор и видит рейдеров во всеоружии.

— Всё в порядке, это я! Я просто делала кое-какой ремонт, и вдруг включились эти голограммы.

Эйнар, молчаливый норвежец, с которым они обычно вместе ремонтируют жилую часть комплекса, понимающе кивает и переводит, разъясняя своим. Но его товарищей явно не радует ранняя побудка - те весьма агрессивно пытаются что-то продавить, пока на месте не появляется Семен Косберг.

— Об этой технологии даже у нас знают. Правда, никто и подумать не мог, что господин Ольсен воспользуется ей именно здесь, — насмешливый голос советского инженера доносится сзади, ставя жирную точку в жарком норвежском споре. — Так что Марина тут действительно ни при чем, это всего лишь «тени прошлого», оставленные в назидание потомкам.

— И далеко мы сможем улететь на этом склепе полном призраков? — на ломанном английском не менее саркастично уточняет один из рейдеров.

— Кто знает, товарищ охотник. Может, это мы с вами – всего лишь голограммы для корабля? Что есть жизнь? — старый философ с хитрой усмешкой картинно разводит руками.

Обиженный норвежец бурчит что-то на своем, вполне возможно, что и матерится, но вместе с остальными рейдерами все-таки ставит оружие на предохранитель и покидает коридор: еще бы, Косберга здесь уважают и стараются даже по мелочам в дебаты с ним не вступать. Да и Бог с ними – куда больше интересна судьба Мэри: а вдруг голограммы сейчас где-то продолжают рассказывать свою загадочную историю. Значит, нужно поспешить.

После тщательного прочесывания нескольких отсеков на одном из перекрестков технических коридоров наконец-то замечены «новые знакомые» – на этот раз их уже трое: девочка и её спутница стоят напротив немолодого мужчины в таком же белом халате.

— Астрид, я же просил вас – никаких детей на объекте! Это не только сверхсекретный, но ещё и крайне опасный проект. А никак не ясли для ребенка, — раздраженно вещает проекция того самого Ольсена. Должность на его бейдже красиво гласит: «руководитель отдела специальных исследований».

— Прошу прощения, доктор. Этого больше не повторится.

— Мы это уже проходили, Йенсен. Немедленно отправьте девочку домой.

— Ей некуда возвращаться, сэр. И вы прекрасно это знаете. Вы сами отрядили её мать за материалом, когда они начали бомбить! — пытаясь заслонить ребенка собой, Астрид инстинктивно сжимает маленькую ладошку, отчего девочка ойкает от боли. — Мы делаем это не по заказу и не ради каких-то абстрактных идеалов, а ради них! Когда-нибудь они полетят на «Заре», чтобы спасти себя и не дать роду человеческому сгинуть…

Молодую женщину трясет от едва сдерживаемого гнева, в то время как её собеседник кажется растерянным и отводит взгляд за стеклами очков.

Мар во все глаза следит за разворачивающейся драмой, потому не сразу замечает выходящего из соседнего коридора Семёна. Седой мужчина останавливается и неторопливо прикуривает от старой «зиппо». Наконец вонь от табака привлекает ее внимание.

— Вы ведь тоже не верите, что мы можем спастись? Пытаетесь занять людей и скрасить им последние дни?

— А кто его знает – полетит эта штука или нет? — пожимает плечами бывший советский инженер. — Пробовать надо.

***

Каждый вечер в конце недели сбоящая система корабля запускает в большой зале голографические танцы: электронные проекции бывших сотрудников «Зари» кружатся под незнакомую итальянскую мелодию. Гипнотическое, волшебное зрелище. Вдвоем с Аней, завернувшись в теплый плед и прижавшись друг к другу, они смотрят на эти танцы вместо старого кино. Обычно их не беспокоят: в той зале давно никто не собирается – слишком затратно отапливать.

Подглядывать за голограммами и слушать их разговоры невероятно интересно. Они как будто показывают комплекс совсем с другой стороны. Иногда эти тени из прошлого кажутся куда более живыми, чем реальные люди из плоти и крови, ныне обосновавшиеся на корабле: от страха и безысходности, что постоянно держат обитателей станции в напряжении, выжившие сами теперь походят на измученных призраков грядущего конца. Однажды благодаря «голографическим ученым» девушке даже удается найти запечатанный медотсек с запасом радиопротекторов. Основную его часть она безоговорочно отдает команде, но треть все же прячет про запас, чтобы хоть как-то потянуть время для Ани: вдруг на космолете все-таки существует средство от проникающего излучения, просто о нем пока еще не знают.

«Лучшее лекарство от радиации – это её отсутствие!» — временами любит вещать Косберг, даже не пытаясь спрятать кривую усмешку. Сложно не согласиться: конечно же облучение их убьет, если они не покинут зараженную зону. Но что делать, если вся планета теперь одна сплошная зараженная зона? Да, комплекс имеет обшивку, что не пропускает большую часть радиоактивных волн, но для безопасности живых существ этого ведь явно недостаточно. Семен говорит, что их мог бы выручить защитный экран, который наверняка есть у «Новой Зари», ведь в космосе тоже есть радиация – именно он и должен уберечь экипаж от излучения. Вот только активируется он лишь при запуске маршевых двигателей…

В этот раз тени застают ее в медотсеке: завораживающе мерцая в полутемном помещении, мужчина горько плачет рядом с лежащей на простынях женщиной. На её лице читается слабая ободряющая улыбка. Качество голограммы настолько хорошее, что позволяет различить даже воспаленные пятна на теле женщины – выглядит, будто кожу обожгли, а потом сдёрнули корочку. Лучевая болезнь.

Нездоровый румянец теперь появился и на щеках Ани – они горят, словно девочка целый день загорала на пляже: «загар в майский день», II стадия. Да и не только у Ани, если честно. Ассистируя Косбергу на еженедельном осмотре, когда тот проверяет у младшего поколения команды состояние ротовой полости, лимфоузлы в подмышках и выпадение волос, девушка знает: мало у кого результаты продолжают оставаться неизменными. Еще совсем недавно один из скандинавских рейнджеров, считая, что русская не понимает, рассказывал своим, что его перестал будить утренний стояк и женщин не хочется вообще... Здесь каждый из выживших может быть подвержен лучевой болезни в той или иной степени. Просто стадии у всех разные.

— Макс, отвези меня в сад, — слабым голосом просит женщина-голограмма.

Мужчина захлебывается глухими рыданиями и вымученно кивает: поднимая с постели, он кладет её на каталку и везет прочь из палаты. А вот на глазах Мар нет слёз совсем: закончились полгода назад – вместе с чистой водой, сочной зеленью и богатым разнообразием животного мира родной планеты. В полной темноте она поднимается с кушетки и идёт вслед за ними. Если здесь когда-то был сад – ей просто необходимо увидеть то, что от него осталось.

Призраки прошлого ведут вперёд – в заброшенные ответвления огромной станции, где Макс набирает код на входной панели и проходит сквозь стену. Нужно идти туда, но попасть за дверь столь же легко, как это могут делать электронные тени, человек из плоти и крови не способен. Приходится по старинке: сначала вскрывать панель управления, затем запускать резервный источник питания и лишь после этого набирать заветный код.

Огромная герметичная дверь с шипением тяжело открывается.

Но что это…?

Как будто вокруг сотни солнечных зайчиков заискрили сквозь зеленые кроны. А за ними там, в вышине, должно быть, прячется голубое небо. Вот-вот послышится мамин смех. И запах бабушкиных пирожков. Нужно крепко-крепко зажмуриться, чтобы не спугнуть это хрупкое счастье, что приходит только во снах. Тогда тело вдруг наполняется такой легкостью, родным теплом и тем знакомым ощущением, что ты дома, в безопасности...

Открываешь глаза – и сон закончился. Но он, он все также здесь, перед тобой ­– он не сон, не призрак из далекого детства. Явь. Все эти годы просто тихо ждал, когда его найдут: такой большой и замечательный, неконтролируемо разросшийся буйно-зеленый сад. Делаешь шаг – и от щекочущей близости его листьев, тягучего влажного запаха лета на лице расползается беспомощная, глуповатая улыбка.

Трясущейся рукой доставая дозиметр, с которым уже давно не расстается, Мар видит на экране счетчика всего каких-то 40 микрорентген в час.

Эту зелень можно употреблять в пищу.

Прижавшись спиной к стене и медленно сползая на пол, она даже не плачет – ревет.

***

Сегодня впервые за несколько недель хочется выйти наружу. На самом деле прятаться за обшивкой станции легко только на словах.

Эйнар говорит, что закаты на мысе просто волшебные. Наверняка так и есть, ведь это самая северная точка Европы. И если скоро люди покинут это место, нужно обязательно успеть полюбоваться на него хотя бы разок.

Как же здесь красиво… Заходящее солнце превращает океан в огненную реку, а темные облака, словно растерзанные на куски и разметанные сильной рукой по вечернему небу, сияют нестерпимой для глаза кромкой солнечной позолоты. Вот только почему-то перед внутренним взором стоит вовсе не океанская закатная гладь, а деревенские зорьки на речке. И снова нестерпимо хочется разреветься, потому что нет в воспоминаниях щемящей радости – одна лишь горечь.

То чудовищное известие застало Марину в родной деревеньке, куда она приехала из города хоронить единственного родственника по материнской линии – бабу Зину.

Какой неожиданностью это стало для всех… Никто из выживших до сих пор так и не знает, что произошло на самом деле. Говорили о неудавшемся ядерном ударе Северной Кореи по Америке. Или же это были сбитые ракеты не Кореи, а Ирана. Или Сирии. Виновника создания ядерного прецедента простые люди так и не узнали, но кто-то все же очень сильно разгневал всемогущего заокеанского соседа. Настолько, что за несколько месяцев международное напряжение перевалило все рекорды Карибского кризиса 60-х: лидеры стран столь рьяно стали обвинять друг друга, радостно припоминая старые обиды, что тоже пошли расчехлять ядерные чемоданчики. Так и ругались, пока чья-то «холеная рука» не дрогнула, будучи занесенной над «красной кнопкой».

До их глуши известия доходили медленно, кто-то даже поехал в Москву, к родственникам, чтобы узнать, что да как. Это потом оказалось, что ехать уже было некуда.

Спустя время пропало электричество и мобильная связь.

В деревне все надеялись, что их глухомань радиационное облако уж точно обойдет стороной. Но очень скоро дошло и до них: начался падеж зверья в ближайшем лесу – охотники находили трупы лис, волков, белок.

Тяжелые воспоминания чаще всего остаются в памяти надолго и избавиться от них бывает практически невозможно. Время от времени ей все еще снятся сцены паники деревенских, когда страх захлестывал с головой, и местные массово пытались хоть куда-нибудь убежать на ещё ходивших поездах. И то, какими несчастными глазами смотрели дворовые собаки и кошки, брошенные соседями на произвол судьбы. Многоголосой рев некормленой скотины - пока еще живой. И этот ужасный, невыносимый запах гниения с роем жирных черных мух в лесу. Несколько раз ей удавалось выбраться туда вместе с дядькой Василием, бывалым охотником. Это был страшный лес, чужой: слишком буйные заросли лесных ягод и самый настоящий могильник животных вокруг. Всё было отравлено излучением: травоядные ели ягоды и умирали, сжигаемые изнутри зараженной пищей, их поедали хищники, и круг смерти замыкался.

Прошедший две чеченских войны любимый дядя Василий. Ни разу не пожаловался. До конца отказывался признавать, что болен. В то тихое сонное утро она возвращалась от тёти Кати, жившей на соседней улице. Искала его в доме, искала у соседей и на участке, но нашла лишь в старом сарае. Не хотел обременять. Не любил долгих прощаний.

Раньше Марина никогда не думала, что у нее могут быть настолько слабые руки: совсем не слушались, дрожали, когда она пыталась разогнуть его окоченевшие пальцы. Почему-то тогда так важно было вытащить это проклятущее ружье... Как же это страшно – осознавать, что привычного мира больше нет, что впереди остались только безысходность и мучения, от которых избавит лишь смерть.

А после она решилась бежать. Бежать прочь вместе с выжившими из соседней деревни к ближайшему приморскому городу – уйти по морю туда, где застилавшей небо радиации не было.

Приморский городок оказался точь-в-точь похож на Припять с тех старых сталкерских фотографий: пустые дома, окна которых напоминали распахнутые остекленевшие глаза мертвеца, разграбленные магазины с разбитыми витринами, брошенные машины, и это запустение улиц… Город выглядел настолько спешно покинутым, что казалось, будто его жители вот-вот вернутся. Воспаленное воображение дорисовывало разбросанные на каждом шагу картины бегства: забытая коляска и игрушки у открытых настежь дверей подъезда, оброненный впопыхах новенький ноутбук или старая советская разваливающаяся тележка, – повсюду мерещились смутные тени, бестелесно продолжавшие свой незримый быт на пустовавших улицах города.

Мар вздрагивает и распахивает глаза – солнце уже село. Становится холодно. Пожалуй, слишком часто теперь коченеют руки и болит голова.

Похоже, первая стадия.

***

Она же видела все это, видела и не раз, так почему происходящее всё равно бьет как обухом по голове? Странное, пугающе тихое поскуливание среди ночи неожиданно переходит в звуки рвоты: скрючившись в углу комнаты, Аня расстается с содержимым желудка, и в рвотной жиже – сгустки крови. Её спина такая горячая, что это чувствуется через плотную ткань сорочки. И снова ни одной жалобы, ни одного укоряющего взгляда. Этот ребенок даже страдает молча. Пора бы уже и привыкнуть, но у кого хватит сил безучастно на это смотреть? Пожалуй, она еще не готова.

Голограммы, на помощь снова приходят призраки: тот самый мужчина по имени Макс приводит её в законсервированный отсек с капсулами гибернации. Дома, в России, такие технологии демонстрировались лишь на международных выставках или же их рекламировали дорогие частные клиники. Мар делится находкой с командой. Только вот мало кто ей рад. Ведь это не лекарство, а временно отложенный конец. Да и кто будет выводить тебя из анабиоза, если оставшихся членов группы добьет радиация? Но любые сомнения сейчас – зло и расточительство. Нельзя терять ни надежду, ни время, когда есть хотя бы один единомышленник.

Семен непривычно серьезен: за всё время, что они проверяют рабочее состояние технического устройства, не произносит ни слова. Молчит он и когда они укладывают не приходящую в сознание Аню в капсулу, подсоединяя её к системам гибернации. И много позже, пока девушка, вцепившись зубами в собственный кулак, пытается задушить глухие рыдания, даже тогда седой мужчина продолжает безмолвствовать. Послав меры безопасности «в зад», она впервые закуривает сигарету рядом с техникой в компании молчаливого советского инженера.

— Почему сейчас?! — выдыхая горький сигаретный дым, не получается сдержать полного боли вопроса.

— Потому, дурочка, что все попрятались за обшивкой станции и надеются, что этого хватит, чтобы не сдохнуть. А этого не хватит. Никому. Поздно прятаться и рыть норы – помрешь раньше, чем закончишь! — зло выплевывает Косберг. — Да и малявка твоя черт знает сколько на границе проторчала: если нажраться зараженной травы, дозы даже взрослому хватит. Тебя разве не учили в твоей шарашке, что такое альфа и бета-частицы? Это кожу от ожога может защитить одежда, а если отрава попадет внутрь… — Семен устало махает рукой.

— Мы все заражены, но кто-то же ещё держится: вы, я, северяне, — горло дерет от горького дыма, от напряжения пропадает голос и выходит лишь сиплый шепот.

— Держимся, дорогуша? — нервно хохочет серб. — На, смотри! — и достает из нагрудного кармана нечто белое с запекшейся кровью. Зуб. Красивый. Ровный: без сколов и пятен.

— Это мой. Завтракал сегодня и чуть им не подавился. А стоматолог, зараза, ещё клялся, что полсотни лет гарантии даёт на свою работу. Жаль, что со счетом к нему теперь не заявишься.

— Значит, все бесполезно. Дальше только конец…

— А хрен его знает, что там дальше! Но, как по мне, лучше уж я в оставшееся время хоть делом займусь, чем буду сидеть и жалеть себя, — Косберг тушит бычок о белую стену отсека и направляется к выходу. — Пошли, Буртик, я тут придумал, как нам систему жизнеобеспечения наладить.

***

Вот уже которую одинокую, проведенную в пустующей комнате ночь не получается заснуть. Сегодня вечером они хоронили очередную часть команды. Над головой потолок, вроде лежишь в безопасном убежище на теплой уютной кровати, но перед глазами только комья сырой земли да уставшие лица немногочисленных обитателей станции… Не много тех, у кого еще есть силы и желание смотреть на замотанные в саван тела, засыпаемые землей. Драгоценную древесину на это дело давно уже не используют, её и так слишком мало осталось. Как эмоций и слез. На лицах оставшихся в живых ни единой слезинки. Черствые люди? Нет, просто их уже выплакали, отгоревали свое, теперь вся станция словно живет в ожидании гибели.

Нельзя не заметить, как сильно сдал их «космический экипаж»: рейдеры, техники, женщины, старики и дети. Никто не выглядит здоровым. Но сильнее всех поразил Косберг: крепкий седой мужчина, «немного за пятьдесят», всего за пару недель превратился в старика, передвигающегося на инвалидной коляске, которую сам и собрал из всякого хлама. Пожилому инженеру работать становится все труднее. И временами – от собственного бессилия – серб просто невыносим: саркастичный, язвительный, резкость его порой доходит до грубости. Что тут сделаешь… Спорить? Сердиться, доказывая свою правоту? Это роскошь, на которую у них обоих нет времени, – приходится бежать на перегонки с неизбежным, а оно всё ближе и ближе: Семен потерял уже все зубы, и кожа лоскутами слезает с дрожащих рук.

Все чаще хочется уединения. Слабая попытка спрятаться не столько от других, сколько от самой себя: рядом с гибернационной капсулой Ани или же в пустых отсеках станции, наблюдая за голограммами, гипнотически мерцающими рябью помех. С каждым днем призраки прошлого кажутся все более живыми и настоящими, в то время как члены команды превращаются в безликие серые тени.

Но однажды появляется надежда, совсем крохотная. Маленький лучик света. Выход из того тупика, в который они сами себя и загнали. Это решение вновь подсказывают старые добрые друзья: убитый горем Макс пытается убедить Астрид Йенсен перенаправить резервные мощности «Новой Зари» для осуществления экстренного запуска звездолёта. Глядя на уставшую бледную Йенсен и отчаянно упрямого Макса, Мар впервые за все это время видит реальную возможность спастись.

Что может быть проще – активировать панель управления в капитанской рубке: компьютер выдает информационное окно, только вот рука замирает над клавишей «enter» – при переключении резервных мощностей для экстренного старта космической станции вся информация из голографической базы данных будет утеряна. Значит, и электронные призраки исчезнут навсегда. Ерунда по сравнению со всем тем кошмаром, который они пережили. Вот оно – их спасение: достаточно одного нажатия клавиши!

«Спасение»… А так ли оно им нужно? С момента, как Аня заснула в капсуле, не получается припомнить ни одного дня, в котором бы в голове не возникал вопрос «К чему всё это?»: зачем нужны эти трепыхания, если они все равно умрут. Не сейчас – так при старте звездной колымаги. Не на Земле – так в чертовом холодном космосе. Головная боль, нежданная рвота, выпадение волос и чертов румянец, – вот спутники Мар. Ожидание мучительной смерти – разве это будущее?

Она ждет его в капитанском кресле, опустив голову на сложенные руки, – именно в такой позе её и застает Косберг, чья коляска, скрипя старыми спицами, въезжает внутрь рубки.

— Надеюсь, это стоит побудки в три часа ночи, дорогуша, потому что не так-то и просто сюда добраться в моем-то состоянии, — криво усмехаясь самодельными зубными протезами, возвещает о своем приходе инженер.

Мар поднимает голову и долго смотрит в его воспаленные глаза.

— Я так больше не могу, — взгляд опускается на высохшие руки мужчины, сложенные на коленях, укрытых старым пледом. — Вы оказались правы: все бесполезно. То, ради чего мы все здесь, это просто... иллюзия.

Семен понимающе кивает, его взор такой же цепкий и чуть насмешливый. Он ничего не говорит – да и зачем, если и так всё понятно.

— Какая же я дура, — соленые слезы обжигают красные от «майского загара» щеки почище кипятка. — Я могла бы их просто стереть, вытащить нас всех отсюда, если получится, и даже, быть может, спасти Аню...

— Резервные мощности, — не спрашивает –утверждает серб. — Жаль, сам не догадался.

— У меня нет больше сил. Да и есть ли он, этот чертов смысл? Вы же знаете… Все знают: никакого спасения нет и никогда не было!

Разрыдавшись, девушка закрывает лицо ладонями. Он и так загибается, к чему ему еще и чужая боль. Успокоиться, нужно взять себя в руки и засунуть куда поглубже свою усталость вместе с истерикой. Но не выходит – от рыданий рукава по локоть мокрые, а ее вой наверняка уже услышали в соседних отсеках.

Тяжело вздохнув, мужчина подъезжает на коляске ближе и кладет костлявую руку ей на плечо:

— Тени прошлого, Марина, умирают дважды: первый раз – когда наши близкие уходят, а второй – когда они исчезают из памяти живых безвозвратно, — Косберг говорит как-то нарочито буднично, будто его это совсем не касается. — Все мы отчаянно цепляемся за развалины мира, знакомого с детства. Но его больше нет. Такова горькая правда: со спокойной совестью нам теперь пора кануть в лету вместе с человечеством – ведь мы сделали все, что могли. Или же можно и дальше доводить себя до изнеможения в попытках сохранить то, что осталось. Но знаешь, на деле всегда было важным лишь то, о чем мечтает, чего хочет сам человек. Вот я бы, по правде говоря, не отказался от пары-другой новых целых носков и недельки здорового сна. А там, глядишь, что-нибудь да изменится…

А ведь он в чем-то прав. Мечты? Чего же на самом деле желает она?

— Хочу, чтобы все закончилось.

— Правильно. Все хотят, — хмыкает Семен, — но не каждый может. Частенько многим нужен просто хороший пинок под зад.

— Что вы имеете в виду? — темные глаза его собеседницы гневно сверкают.

— Вот скажи мне, какой бывший узник концлагеря мечтал в него вернуться? — пожимает плечами старик в инвалидной коляске. — Человечество зародилось на Земле, но не думаешь же ты, что на ней ему и суждено сгинуть. Вселенная-то большая. Если можно сделать это где-нибудь еще, почему бы и нет? И отчего бы не сейчас?

Прекрасная философия, простая. Хороший совет для утопающего, который зацепился за скалы на краю водопада: только разожми руки – а там уж как повезет.

В конце концов, даже падение в пропасть не может длиться вечно: все завершится либо спасительным глотком воздуха, либо ударом о дно.

***

Семен Косберг умирает через три дня после их разговора в капитанской рубке. Глядя на его безликий холмик с железным крестом, сваренным из арматуры, приходит умиротворение и странная решимость.

О своей идее она сообщает остальным, и после недолгих споров большинством голосов отныне все силы обитателей станции будут брошены на подготовку к старту.

Голограммы никто больше не видит. Но коридоры не кажутся без них пустыми – по ним торопливо снуют будущие космонавты. Они все теперь связаны одним общим делом.

Аня еще жива, а значит есть надежда. И Мар чувствует, что желание жить появилось не только у неё...

Эпилог

Эйнар и Марина напряженно переглядываются и молча кивают друг другу. Сейчас не нужны слова: не тогда, когда запускается космический комплекс на полную мощность; не тогда, когда резервы активируют стартовые двигатели, а экипаж видит сны в гибернации.

Нет больше времени сомневаться или пытаться сбежать. Семен прав: даже если они взорвутся на старте или при переходе на маршевые двигатели – пусть лучше умрут, пытаясь спастись. Пускай эта попытка смахивает на самоубийство, но это выбор, который можно назвать вполне осмысленным – совсем не похожий на тот, что совершила кучка алчных и ненасытных политиков.

«Тени», оставшиеся от еще живых людей, и тени, ушедшие за грань, – они сделали всё, чтобы подарить жизнь Новой Мечте, новой Заре Человечества...

Если смерть и встретит их там – эта встреча будет радостной и даже желанной.

Земной перрон. Не унывай

И не кричи. Для наших воплей он оглох.

Один из нас уехал в рай,

Он встретит бога - ведь есть, наверно, Бог.

Ты передай ему привет,

А позабудешь - ничего, переживём.

Осталось нам немного лет,

Мы пошустрим и, как положено, умрём.

Вот и сбывается все, что пророчится.
Уходит поезд в небеса - счастливый путь!
Ах, как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.

(Владимир Высоцкий «Баллада об уходе в рай»)