Ночная птица

Город потускнел, когда это началось.

Жизнь его и раньше не была светлой, но ни одна прежняя беда не могла сравниться с нынешней. Как сражаться с невидимым врагом? С тем, кого нельзя пронзить копьём и зарубить мечом? Лучшие знахари и травники тщетно пытались найти лекарство, а больные продолжали умирать, точно бабочки у костра. Все двенадцать сестёр-лихорадок склонились до самой земли перед своей великой княгиней.

Здесь уже слышали о том, как она серпом проходит южнее, выкашивая целые селения, но до последнего думали, что мор их обойдёт. Сам митрополит однажды молвил, что в город привезли святую икону, котораязащитит людей от болезни. Те поверили и после воскресной службы разошлись по домам, шёпотом говоря друг другу, что теперь-то им нечего бояться.

Не иначе как Господь услышал эти крамольные слова.

Пожалуй, один только Иван мог бы поблагодарить Всевышнего за кару, которую тот ниспослал на людей: чума дала ему работу и крышу над головой. Прежде — нищий бродяга, теперь — смелый, уважаемый человек. Каждое утро Иван ходил по городу, сваливал на телегу умерших, а затем хоронил тела. Он не боялся смерти.

Вот дом, в котором он теперь живёт — настоящие хоромы, какими и князь бы не побрезговал. Прежде домом владел купец Терентий, человек ушлый и скупой, как сам чёрт. Когда бояре, прослышав о заразе, уходили в свои лесные поместья, Терентий остался. Не хотел покидать своё богатство.Тогда в один из вечеров на резном коньке его терема пристроилась чёрная птица, не то ворон, не то грач, повертелась вокруг, да и закричала тоскливо. Наутро купца отпевал священник, а три пригожих дочери плакали навзрыд — фальшиво и противно, как плохие скоморохи.

В адском котле вряд ли Терентию помогут оставшиеся на этом свете серебряные гривны, думал Иван, слушая эти заунывные вопли. Одна из девушек дала ему две резаны, но могильщик только покачал головой в ответ. Он больше не нуждался в деньгах.

Дочери умерли одна за другой, так и не успев получить желанное наследство. Иван закопал их всех, ни по ком не пролив ни слезинки. А затем вернулся в покинутый хозяевами дом, где впервые в жизни узнал, что такое роскошь.

Рядом с ним жил приказчик, человек вороватый, но добрый. Иван так и не вспомнил его имени. Приказчик боялся чумы, как огня, но идти ему было некуда, он заперся на все замки, никого не пускал в дом и не открывал дверь. Тогда однажды ночью заголосила, заверещала на его крыше птица — приказчик ругнулся, запустил в стреху деревянной чашкой, да и так и остался навсегда в доме, который с тех пор обходили стороной.

Напротив стояли роскошные хоромы с красивым теремом, которыми когда-то владел княжий ближник, Савелий. Он был сотником, князь слушал его советы и не отвергал их. Три месяца тому он вернулся из похода на половцев, бледный, изнеможённый болезнью. А через день поцеловала его Невея-лихоманка, и зараза пошла по домам.

Умер ростовщик Афанасий, когда один из его должников, заболев, пришёл расплатиться. Вместо серебра он плюнул Афанасию в лицо, зная, что кара настигнет скупердяя-обманщика, и не прогадал: очень скоро Иван похоронил обоих.

Умерла Анна, сестра Афанасия — она торговала амулетами от чумы, и её истерзанный, изувеченный труп нашли однажды на главной улице города. Говорили, это кто-то из обманутых ею людей совершил возмездие, но никто не стал искать убийцу: чума сама забрала виноватого.

Умер пекарь, продававший вкусные мягкие булочки, которые так нравились ребятне. Просто однажды на прилавке не появилось нового хлеба, а еще через день к нему подошёл Иван, закрыл ставни и двумя росчерками уложил на них угольный крест.

Княгиня забирала людей одного за другим, а те обвиняли друг друга в колдовстве, богопротивная мерзость которого призвала чуму. В это легко верилось, да и как не верить, если вот она, чума, ходит вокруг? Однажды кто-то пустил слух, будто колодец в городе отравили евреи, и жители бросились искать виновных. Особенно усердствовал один диакон, который рассказал о вещем сне: будто бы явился к нему ночью архангел Гавриил и назвал имя Янкеля, торговца пряностями. Никто не усомнился в его словах.

Разъярённая толпа бросилась в лавку к Янкелю, выволокла бедолагу на площадь вместе с его юной дочерью, да прямо там и запалила костёр, распевая молитву. Но чума не прекратилась, а у торговца нашлись двое крепких молодых сыновей, избежавших расправы. Однажды ночью под крики ночной птицы они пробрались в церковь и забили перначами кашляющего, тяжелобольного диакона насмерть.

А через три дня Иван сбрасывал их почерневшие, истекающие гноем тела в могильный ров и думал, что справедливости в этом мире нет. Лишь его, точно крестника своего, раз за разом обходила смерть, а чем он заслужил такое?

Одних за другими он укладывал в ямы и засыпал землей горожан, бросая в одну могилу ратников и холопов, тех, кто при жизни подавал ему милостыню и тех, кто щедро отпускал зуботычины. Один день сменялся другим, такой же, как и все остальные — Иван давно перестал их считать.

Поговаривали, что княгиня долго будет гостить на земле: очень уж понравилось ей среди людей. Ходит она, закутавшись в ослепительно белый плащ, по городу, и какого дома коснётся — туда потом и Костлявая заглянет. Другие говорили, что это ведьма-удельница оборачивается ночной птицей и летает над городом, крадет у людей счастье, через то они и помирают. Иван не знал, правда это или нет, да и не хотел знать. Ему было всё равно.

Но однажды довелось ему и самому увидеть княгиню. Работали они тогда до поздней ночи. Старый поп, единственный живой ещё священник, отпевал умерших, а угрюмые могильщики забрасывали их землей. И ведь не дело хоронить в темноте, но и оставить мертвецов боязно. Если после захода солнца умер, то до первого утра еще долежит, потерпит, а если днём, то жди на следующую ночь упыря, жадного до человечьей крови. Вот и копали люди ямы, не жалея сил.

Тогда-то и случилось это. Замолчал вдруг священник, опустили лопаты горожане. А из желтоватой ночной мглы выплыла фигура — человек в белом плаще с накинутым капюшоном, по виду вроде как женщина, хоть так и не скажешь наверняка. В руке у неё покачивалась тусклая лампада, и шла она медленно, осторожно. Ни единого взгляда, ни единого звука — только слабо потрескивало пламя.

Молча смотрели люди, как гостья шла через улицу, а как скрылась она из виду, побросали лопаты и заспешили по домам. Собрался было идти за ними и поп, да Иван схватил его за руку:

— Негоже этих-то оставлять на ветру, — кивнул он на мертвецов. — Закончим, а там и уйти можно.

Ничего не сказал ему поп, только книгу открыл да продолжил молитву. Иван же снова взялся за лопату.

А как взошло солнце, он хоронил разошедшихся в тот вечер товарищей и думал, что не иначе как ангел-хранитель уберёг его от княгини. Остались в живых лишь он да священник, а другие все как один не дожили до утра. Выгорели они в одну ночь — Иван видал уже такое, но никогда, чтобы шестерых сразу.

— Это, Ваня, молитва святая нас с тобой спасла, — сказал ему поп, и вслух Иван согласился. Может, и молитва. А может, просто нечистая сила пощадила их за то, что не бросили померших бедолаг под открытым небом.

Через неделю горстка оставшихся в живых горожан хоронила священника. Его не стали бросать в общий ров, а выкопали могилку чуть в стороне и водрузили на нее кое-как сколоченный крест.

А следующим вечером Иван понял, что и сам подхватил заразу. Его бросало в жар и холод, тошнило, а после захода солнца прорезался кашель с кровью. Иван не молился — он давно уже понял, что ни святая вода, ни самая искренняя молитва не исцелят болезнь. Ведь не помогли же они священникам — что уж тут говорить, если сам митрополит одним из первых на погост отправился? Может, и Бога-то никакого на небесах нет, раз он позволяет такому на земле твориться. Но, находясь у черты, всякий задумается о посмертии — думал о нём и Иван.

Молча сидел он за столом, чувствуя, как горит и сжимает всё тело, а когда грохнул вдруг о пол упавший засов, подумал: «Вот и за мной княгиня пришла». И совсем не удивился, когда увидел на пороге фигуру в белом плаще. Только сейчас Иван разглядел её лицо: бледное, но красивое и холёное, какое и вправду княгине пристало. И волосы, чёрные, как вороново крыло, до самой груди спускаются.

— Проходи, гостья дорогая, — он поднялся навстречу вошедшей. — Нечем мне тебя угостить, да думаю, ты и сама меня желчью напоишь.

— Смелый ты человек, Иван, — нежно сказала княгиня, и бывший могильщик вздрогнул. Не ждал он, что дух заговорит человеческим голосом. — Жаль будет тебя отдавать Костлявой: мне б такой слуга пригодился.

— А если решишь мне ещё пару годков дать, так я в обиде не буду, — заставил себя улыбнуться Иван. Внутри его всего трясло, и ноги подкашивались. Не каждому, наверное, выпадает честь с самой Чумой шутки шутить.

Она рассмеялась и села, подобрав плащ. Лампада звякнула о столешницу, пламя заметалось, но не погасло.

Повисла тишина. Иван молча смотрел на княгиню, застыв в ожидании. Не так он себе представлял последние часы, но когда стоишь у черты, какая уж разница? Ни одной мысли о смерти или чистилище не крутилось у него в голове, он лишь разглядывал лицо Чумы и думал о том, что красивее женщины не встречал никогда.

— Думаешь, это я во всём виновата? — вдруг спросила она. — Знаю, не отвечай. Думаешь. Так думали все, к кому я приходила.

— Разве они были неправы?

— А разве не люди принесли меня сюда? С востока на запад я шла от человека к человеку. И в этот город меня тоже привёл человек. Он знал, что болен, но всё равно вернулся домой. Ему были безразличны другие.

Иван склонил голову. Он не спорил.

— Ты — последний в этом городе, — сказала княгиня. — Завтра утром люди уйдут отсюда, и жизни их будут уже не в моей власти. Но я владею тобой сейчас, до самого утра, пока не придёт Костлявая. И раз уж ты последний, возьми это.

На стол легла маска из белой кожи: птичий клюв с лупоглазыми очками из заморского стекла, да такого чистого, что и у сарацин, наверное, не найти. Иван молча уставился на неё, забыв про гостью, и тут вдруг в ухо ему дохнули горячие губы:

— Если согласен служить мне сто лет и три дня, просто надень маску. Я приду. А нет — так доставайся Костлявой. Ей всегда и всех мало.

Иван повернул голову, но рядом уже не было никого. Пустовал и стул с той стороны, лишь маска осталась лежать там, где лежала, да лампада все так же равнодушно светила на столе.

Ни слова не сказал Иван вслед гостье, только взял в руки маску и оглядел её со всех сторон. Осторожно провел по белой коже пальцем, и показалось ему, что под ней пульсирует тонкая жилка. Маска была тёплой, мягкой, отвратительно живой, и могильщик понял, что ни за какие богатства мира не натянет её на лицо. Он согласен служить прекрасной княгине даже тысячу лет, он ведь давно уже попался в её сети. Разве не началась эта служба ещё весной, когда Иван взялся за лопату и бросил первую горсть земли на тело чумного?

И всё же надеть маску было выше его сил.

Но тут, словно прочитав его мысли, откуда-то изнутри поднялся к горлу огонь, и Иван согнулся пополам, выхаркивая нутро. Белый кожаный клюв забрызгало кровью, на какой-то миг Иван вдруг увидел себя — мёртвого, гниющего, как те несчастные, которых он сотнями хоронил до того. Так и будет он лежать в этой комнате, ведь завтра некому окажется предать его кости земле. И останется здесь, пока не вернутся в город люди, а когда это настанет?

Забыв обо всём, Иван схватил маску. И, словно боясь, что наваждение исчезнет, прижал её к лицу.

— Ах, Иван, Иван! — рассмеялся у него в голове звонкий голос княгини. — Говорят люди, что любопытство кошку сгубило, да только сейчас тебе их присказка пошла только во вред. Неужто ж ты не понял, что за служба мне от тебя требуется?

«А может, мне было всё равно», — хотел ответить Иван, но понял, что не может вымолвить ни слова. Сделал он шаг — и загремели по деревянному полу когти. Взмахнул руками — а вместо них чёрные крылья. Раскрыл он окровавленный клюв, закричал, заплакал, да и вспорхнул на белую руку княгине, которая встала рядом.

Чума улыбнулась. Последний раз протяжно вскрикнула ночная птица, и город затих.

* * *

На рассвете десятеро измождённых, усталых людей уходили из мёртвого города. Без единого слова закрыли они ворота Смоленска и пошли восвояси, не оборачиваясь на покинутые дома.

Иван тяжело сорвался с насеста, раскинул крылья, ловя ветер, и полетел на север. Его служба только начиналась, а впереди лежала целая вереница городов и сёл, ждущих появления ночной птицы. Придёт птица — придёт и чума, и прекрасная княгиня соберет новую дань.

Больше его уже ничто не заботило.