Василий Лобов
Позвольте мне, скрипя умами и напрягая божий дар, вновь появиться перед вами, как подзабывшийся кошмар. Да! Муза от безделья воет, Пегас копытом землю роет... Простите, милые друзья, что вновь вас подвергаю я атаке рифмы неуклюжей! Мне б снисходительности грамм: я, право, опасаюсь сам – как бы не оказаться в луже!.. Итак, прошу чуть-чуть вниманья для своего повествованья.
С чего начать? Вопрос не хилый, когда объёмен так предмет. Как описать всё неуныло – тут точного рецепта нет. Согретый вдохновенья богом, другой поэт роскошным слогом писать, конечно, лучше мог. Простите мне вульгарный слог!
Внимание мне ваше лестно. Как незаслуженный аванс воспринимаю я тот шанс, что мы все тернии совместно авось осилим как-нибудь…
Позвольте ж изложить вам суть.
На старый лад затеял петь я, теперь такого не найдёшь. На рубеже тысячелетья уже иная молодёжь свои диктует миру нравы. У ней теперь свои забавы. Хоть не вполне мы старики, а всё ж тягаться не с руки барбосу битому с бульдогом! У вас сейчас иной ухват – и ум, и блат, и шах, и мат...
Но что-то я болтаю много: волнуюсь, видимо, слегка. Ну, извините старика!
Я разбирал свои бумаги, что сами копятся, хоть плачь; и штурм стола, как штурм рейхстага, считал важнейшей из задач. Работа шла довольно вязко...
О, тривиальная завязка! Что я могу ещё сказать? Конечно, я нашёл тетрадь...
В воспоминаньях много ль проку? Давным-давно минувших дел угрюм и горестен удел; нам память – лишняя морока, она не стоит нам труда и не тревожит никогда. Но эти старые записки оставил мне один чудак. Мы были с ним довольно близки – ну, я в то время думал так. Судьба нас после разбросала; встречались мы ещё, но мало: семья, работа, тьма проблем... И как-то разошлись совсем.
Типичный образ поколенья мой друг собою представлял: талантлив, хоть немного вял; и, если б не мешала лень, я его бы сделал (я умею!) героем целой эпопеи.
Вот мой герой – Василий Лобов. Среди ровесников кругом не выделялся он особо ни положеньем, ни умом. В свой срок мой друг окончил школу; был предан Вася комсомолу не более, чем кто иной – общественный, простите, строй не допускал здесь исключений. Вся жизнь лежала перед ним путём укатанным одним к вершинам марксовых учений: такой уж был тогда режим – а идеал недостижим!
В тетради той хранил Василий – так жир верблюд хранит в горбу – описанную вольным стилем свою горбатую судьбу.
Судьба! Как много в этом звуке слилось и радости, и муки! А впрочем, Лобова судьба была ни гладка, ни ряба – и, как костюм с плеча чужого, она могла бы подойти ну трём так точно из пяти, хотя и не об этом слово. Теперь пришла пора тетрадь на суд читателю отдать.
Мой дядя (самых честных правил) к тому же был большой дурак: он поступать меня заставил, хотя и мог устроить так… Ах, эти университеты! Когда вокруг бушует лето, манит река, и пляж, и лес, когда в ребро толкает бес – ужели впрок пойдёт наука?! Вы сами думаете как? Я не лентяй, я не дурак, но из очерченного круга – программы школьной скучных строк – я удирал, как только мог.
Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь – и я со школьного порога отправился в нелёгкий путь. В суровой кабинетной пыли занятия чужды мне были, и вызывал ужасный стресс во мне технический прогресс. Кругом дрожала абитура: невроз, бессонница, мигрень – всю ночь и после целый день. Но у меня губа не дура: я плотно ел, спокойно пил – и почему-то поступил.
О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух! Экранов, ламп и трубок ртутных, и сколько лазеров вокруг! Кругом доценты, кандидаты (забиты Ларами Пенаты...); и даже ректор сам порой шнырял сквозь наш весёлый рой. От радости едва ль не плача, мы слово новое «студент» к себе примерили в момент. Какая выпала удача: в науку можно сунуть нос! И нас отправили в колхоз.
Да, человек – лишь птичка в плане, и я запомнил навсегда: студент собой стирает грани меж всеми видами труда. Сентябрь придёт тропой окольной – сойди с дороги, недовольный, и в битве той за урожай ты государству не мешай!
Система действовала славно: все предприятия, ты глянь, платили рекрутскую дань; а ВУЗы, значит, и подавно: коль это нужно для идей – вперёд, и никаких гвоздей!
Я помню чудные мгновенья в полесской кондовой глуши; дневные сны, ночные бденья, и ящик водки для души; свой труд на благо коллектива и премию (вот это диво!); костров сиянье над рекой и замдекана грозный вой; гитарный скрежет полунощный и радость редких выходных (эх, кто б тогда добавил их?!). Что жаждал организм немощный? В конце концов, отбывши срок, удрать обратно бог помог.
И вот пошло: кванты, дифуры и вся подобная фигня... Я понял – эти процедуры, пардон, совсем не для меня. И я ушёл. И дверью хлопнул с одним лишь только: чтоб ты лопнул, проклятый университет! В твоих стенах мне счастья нет. Другая ждёт меня дорога: всем прочим личностям в пример я, неудачный инженер, пойду да послужу немного...
И вот, словечко за словечко, издал указ товарищ Гречко.
Пора! Повестку мне приносят, и плачут родственники в лад, и поезд вдаль меня уносит, и я теперь уже солдат…
Ракеты — это не игрушки! И не игрушки также пушки. Поэтому-то вот солдату допрежь всего дают лопату, дают пилу, дают топор, и тряпку, и ведро с водою... Ночами бодро пол я мою, а днём, прокравшись, словно вор, в каптёрку или в кочегарку, коплю задор для ночи жаркой.
…Дианы грудь, ланиты Флоры солдаты видят лишь во сне. Зато какие разговоры ведут о женщинах оне!
О, да!!! Но эту тему, впрочем, мы обозначим тут отточьем...
[ ... ]
(Заполнить оное готов набор из слишком сильных слов!)
Встаёт заря во мгле холодной. Дневальный проорал подъём. Вот злой как чёрт ввалился ротный, и сразу вызван на приём состав сержантский. Завтрак скоро. Отдельной темой разговора прошло дежурное ЧП. С тоской о гречневой крупе в столовой рота поридж харчит... И, завершая этот вид, явился тучный замполит. Что надобно тебе, о старче? Два года – сроку так немало, чтоб от тебя душа устала!
Но срок идёт – одна отрада. И я старик, и лозунг мой – что мне ракет уже не надо, а надо поскорей домой. Смотрю лениво, как салаги трепещут предо мной, как флаги на крыше штаба батальона, и на меня глядят влюблённо.
Прощай, гнилое Забайкалье! Давно в Европу мне пора. Пусть пашут здесь, как трактора, ужо призывники-канальи!
И рота, проводив меня, осиротела с того дня.
Меня торжественно встречают декан, проректор и комсорг. Они во мне души не чают. К чему же тут словесный торг? И снова завертелись годы...
Но я уже не той породы, когда мне можно ставить «уд» за кропотливый тяжкий труд! Я ныне знаю свою силу, и педагог уже не тот: он ласково глядит мне в рот и улыбается так мило! И мне теперь за всякий вздор поставят минимум что «хор».
Ну что ж! Покоя сердце просит. Такое время. И притом руководитель мне приносит и дарит тему на диплом; и чуда ждёт, и ждёт удачи, подсказывает, просит, плачет; он весь в отеческой заботе, он побудил меня к работе... Трудился я, что было сил. Конечно, сил было немного – прости, наука, ради бога! Но всё ж восторг я пробудил, когда в ужасном напряженьи познал таблицу умноженья.
Затем защита. Председатель, смущаясь, задал мне вопрос. Я с детства был большой ругатель – и как поехал, как понёс!.. А впрочем, и не так уж шибко: он мигом осознал ошибку...
Итак, прощай, лихая воля! У инженера злая доля: плохой начальник, хитрый зам, зимою отпуск, летом план, долги, очки, пустой карман, аванс, коньяк, потом «Агдам», работа, милая семья, и денег нету...
Счастлив я.
- продолжение следует -
