Первая ласточка

Каждый год это происходит со мной, но я никак не привыкну... Меня начинает бить нервная дрожь, я становлюсь злым и раздражительным. Знаю, что ни в коем случае нельзя этого делать, однако, чем ближе этот день, тем труднее бывает себя сдерживать. Вот и сейчас, нанося удары ногами по голове извивающегося у моих ног сопляка, я не чувствую ни капли жалости. "Сам напросился!" бьется в голове назойливая мысль."Нечего было задирать незнакомого мужика!". Вокруг стоит сплошная темень, только вдали, на пересечении с основной магистралью, виден краешек светящейся гирлянды. Иногда я думаю, что загадочные кукловоды не зря выбрали для Дня Ванвинкля именно промежуток межу 31-м декабря, и 1-м января. Переход из атмосферы праздника в их мир, способен деморализовать кого угодно. Я, напоследок, еще раз пнул тихо поскуливающего гопника, и направил стопы в сторону перекрестка. До начала Дня Ванвинкля оставалось две минуты...
***
За пять лет до описываемых событий.
Война - самое мерзкое, что может быть на свете. Нет в ней ничего эпического и возвышенного. Только боль, страх и ненависть.
Когда наш отряд подошел к деревне, вокруг уже сгущались сумерки. Здесь выгорело все, что могло гореть. Артобстрел с применением зажигательных снарядов не оставил жителям ни единого шанса. Мы шли со стороны небольшой рощи, где незадолго до этого устроили веселую встречу бегущим от огненной смерти. Как ни странно, вооруженных людей среди них не было. В основном старики, женщины, дети. И все-таки это был Враг. Старики давали благословение солдатам, уходящим убивать нас. Женщины и дети ждали мужей, братьев и отцов обратно. С победой, добытой ценой наших жизней. У нас не было повода жалеть их.
На околице мы услышали надрывный скулеж. Так скулит собака, тоскующая по хозяину. Взяв автоматы наизготовку, мы зашагали в сторону источника шума. Он обнаружился сразу за первым домом. На земле, придавленное обвалившейся балкой, лежало тело женщины. Голова была попросту раздавлена железобетонным брусом, тело давно закоченело. В ногах трупа, крепко уцепившись за цветастую юбку чумазыми ручонками, сидел пацан, лет четырех - пяти. Сквозь слезы и подвывание можно было разобрать одно, периодически повторяющееся, слово. Хоть и звучало оно на их, тарабарском, языке, но нам оно было хорошо знакомо. Это слово часто твердили пленные вражеские новобранцы, когда мы их, перепуганных и обмочившихся, ставили к стенке. Твердили как мантру, как заклинание, способное развеять их палачей в дым. Возможно, если мне выпадет та же участь, я, как и они буду повторять: "Мама, мама, мама...". Не знаю...
Короткая автоматная очередь прервала мои размышления. Енот всегда любил старый, классический 7,62. Таскал неудобный "калаш" с деревянным прикладом, и стоически переносил наши шутки по этому поводу.
- Видал! Одной очередью на две половинки! - Енот отвратительно заржал. Все-таки он мерзавец. Будь сейчас мирное время - появился бы еще один серийный убийца. Аккуратный, педантичный, умывающийся по десять раз на дню, как какой-нибудь енот-полоскун. Собственно за это он и получил свою кличку. Да еще за лающий, неприятный смех, которым сейчас заливался. Его идиотский гогот был прерван неумелым ударом в челюсть. Молодой лейтенантик, приставленный к нам из штаба, казалось, готов был разорвать Енота на куски.
- Скотина! Да что же это ты вытворяешь! Совсем с катушек съехал?
Полоскун потер подбородок, и с прищуром посмотрел на командира. Нехорошо так посмотрел. Не хотел бы я оказаться на месте лейтенанта, ох, не хотел бы. Затем енотова рожа расплылась в улыбке.
- Не кипишуй, командир - щенок и так бы подох. Я, может, ему даже добро сделал!
Лейтенант зло сплюнул ему под ноги, и, перехватив автомат, зашагал дальше, вдоль домов. Не, наш командир нормальный мужик. Наивный, правда, как одуванчик. Не видал он, чего враг с нашими женщинами и детьми делает. Хотя, я все равно Енота не оправдываю. Скотина он и садист.
Палатки мы разбили в нескольких сотнях метров от деревни. Поужинали скудной пайкой. Бойцы сетовали, что не нашли в сгоревших домах ни грамма спиртного. Новый год приходилось встречать трезвыми и уставшими, как мулы на каменоломнях. Когда это произошло, большинство из наших уже беспробудно спали, наплевав на условности, связанные со сменой цифр 23.59 на 00.00. Очнулся я посреди бесконечного коридора. Сначала был приступ дезориентации, который через мгновение исчез, утонув в потоке возвращающихся воспоминаний. Каждый год, тридцать первого декабря, все человечество идет... Нет, не в баню, хотя и туда тоже. А идут все люди планеты на прием к режиссерам. Вон, к тем лощеным франтам, что ждут нас за бесконечными рядами дверей. Я сидел на, обитой дерматином, лавке, которая бесконечной лентой тянулась вдоль стены коридора. Двери были только с одной стороны, поэтому лавка была непрерывной. По моим наблюдениям место, где тусовалось человечество в день Ванвинкля, было расположено ни на Земле, ни на какой либо другой планете. Коридор в обоих направлениях уходил в бесконечность, без малейшего намека на кривизну поверхности. Такое можно увидеть, встав между двумя зеркалами. Но, в отличие от иллюзии, созданной отражающими поверхностями, этот коридор был вполне реален. Когда-то, много лет назад, я делал попытки идти вдоль него. Как правило, это, рано или поздно, заканчивалось тем, что меня окликали, и я покорно заходил в одну из дверей, для приватной беседы с кукловодом. Дверь предо мной раскрылась, и я удивленно ахнул. Никогда на моей памяти я не встречал в День Ванвинкля знакомых. А сейчас из кабинета вышли сразу два человека, с которыми полчаса назад делил скудный ужин. Енот внимательно разглядывал меня, и, казалось, не удивился встрече. Лейтенант же тупо уставился на листок бумаги, зажатый в руке, и ничего не замечал вокруг. Такой же листок был у Енота. Почему-то смутившись, он скомкал бумагу в руке, и быстро зашагал прочь. Еще секунда, и его тело растворилось в воздухе. Для Енота День Ванвинкля закончился. Я с любопытством взглянул на лейтенантову бумажку, и обмер...
***
Миф о конце света есть почти у всех народов. Многие теологи склоняются к идее, что это событие совпадает с еще одним культмассовым мероприятием - Страшным Судом. И невдомек попам и кликушам, экстрасенсам и атеистам, что все, ВСЕ, проходят через Страшный Суд раз в году! И нет здесь ни котлов со смолой, ни карикатурных чертиков с гипертрофированно большими трезубыми столовыми приборами в когтистых лапках. Все гораздо страшнее. Человеческие души препарируются в кондиционированной прохладе кабинетов. Здесь беспристрастные судьи досконально изучают прожитый год каждого человека. Здесь нет весов, на которых взвешиваются грехи и праведные дела. Все данные находятся на жестких дисках. Вежливый кукловод услужливо, но не подобострастно, ознакомит вас с обвинением, объяснит неясные моменты. Вердикт вам выдадут в виде распечатки. Никакого запаха серы. Никаких ангелов с огненными мечами. Канцелярщина! На бумаге - сценарий вашей жизни на год вперед. Не весь, конечно - просто перечень ключевых событий. Сделал грех в прошлом году - перелом ноги в этом. Перевел старушку через улицу - веселую пирушку получи и распишись. Прочел - марш исполнять! А День Ванвинкля - забудь на год. Дабы вершить дела грешные и праведные не под угрозой наказания, а только порывами души, огребая от невидимых режиссеров в ключевых точках. Кукловоды утверждают, что готовят наши души для посмертия, закаляя их. Не знаю... Неприятно быть марионеткой...
***
Листок был пуст. На его девственно чистой поверхности не было ни одной надписи. Я некоторое время тупо пялился на него, потом поднял взгляд на лейтенанта, и успел увидеть слезы на его глазах. Затем он растворился в воздухе. Я бросился в кабинет. Их было двое. Тот, что постарше кивнул на стул, но я пренебрег его предложением. Я на коленях умолял оставить мне память. Кукловоды переглянулись. Старший пожал плечами, и протянул мне бумагу. Я с облегчением убедился, что листок весь покрыт текстом, и все же опять произнес:
- Прошу оставить...
Кукловод жестом остановил меня.
- Это будет интересно. Будь, по-твоему.
Я хотел ответить, но не успел...
***
Из угла палатки раздавался тихий шорох. Я зажег фонарь и бросился на звук. Лейтенант был мертв. Горло его было перерезано от уха до уха. Последние конвульсии сотрясали тело.
- Гад! - взревел я в бессильной злобе. - Убью!
***
Енота я настигаю в развалинах деревни. Подонок пытается набросится на меня с ножом, которым только что убил своего командира. Странно, но, ни Енот, ни я не догадались взять с собой автоматы. Носком сапога, снабженным заточенной металлической пластиной, бью его в голень. Удовлетворенно слышу хруст кости. Сопляк! Я резал глотки врагам, когда ты еще в штанишки писался! Подбираю выпавший нож. Пинком переворачиваю воющего от боли гада на живот, задираю вверх подбородок, и ловким движением перерезаю горло. Когда он, наконец, затихает, встаю на ноги. Все руки перемазаны в крови. Шарюсь по карманам, в поисках платка. Рука натыкается на листок бумаги. Разворачиваю. Читаю. Ноги становятся ватными. Сердце сжимается в тоске. Плохо чувствовать себя марионеткой.