Ночь

Не знаю, как кому, а мне в поезде заснуть удается с трудом. И в то же время как сладок сон под непрекращающееся громыхание колёс! И только остановки с их изменением ритма, вокзальными огнями и звуками (кстати, почему-то все девушки, дающие объявления, имеют одинаковую интонацию) – только остановки нарушают сон, вторгаясь в дремотное сознание какой-нибудь случайно вынырнувшей перед стеклом веткой, скупо освещённой станционным фонарём. И за пределами этого освещённого пятна – загадочная чёрная пустота, заполненная своим совершенно чуждым бытием, откуда доносятся такие обычные и такие загадочные звуки живущей ночной жизнью станции, откуда выныривают вдруг и куда потом исчезают некие неясные фигуры: то ли запоздалые пассажиры, торопящиеся занять свои места, то ли рабочие, глухо постукивающие маленькими молоточками на длинных рукоятках по буксам колёсных пар.

Но вот, наконец, далёкий свисток локомотива – мы движемся дальше. Сперва медленно, а потом всё быстрее проплывают за окошком столбы, киоски, тёмные глыбы деревьев с неподвижной листвой, само вокзальное здание с невнятным названием (названия станций почему-то пишут в таком месте, которое заставляет человека, лежащего на верхней полке, неестественно изгибать шею в попытке его прочесть), многочисленные пристройки, сараи и хибарки непонятного предназначения. Вагон покачивается на стрелках, выбираясь на главный путь. Вот мелькнул последний огонёк в будке путевого обходчика – и снова ночь, снова небо, полное мириадами далёких галактик, летит вдогонку за нами, и вершины деревьев смахивают с небосклона зазевавшиеся звёзды.

В приоткрытое окно льётся тугой и тёплый ночной воздух. Он полон запахами скошенных трав, свежей сыростью низин, он полон тумана, встающего надбезвестными ручьями и болотами, ккоторому иногда примешивается привкус отработанного топлива от только что промчавшегося впереди нас локомотива.

Дорога

Как радостно проснуться ранним утром! Как радостно сквозь не вполне еще оставивший глаза сон смотреть на безвестный разъезд, где состав по Бог весть какой причине остановился на несколько бесконечных минут! Там, под окном, трава в росе – или это остаток ночного дождя? – и, когда поезд вновь набирает ход, эти бриллианты капель по очереди медленно вспыхивают на солнце. Само по себе радостно ощущение безмятежного утра, а когда вспоминаешь, что ты едешь к морю – к морю! – радость становится полной, упоительной, и хочется наделить ею весь белый свет.

А леса уже кончились. Те таинственные высокие ночные леса остались за спиной, и перед нами – луга и поля, перемежающиеся весёлыми светлыми рощицами. Хотя нет, это они лишь чуть позже станут весёлыми и пронизанными солнцем, а сейчас они только-только встречают утро, сладко потягиваясь и разгоняя последний лёгкий туман. Воздух влажен и прохладен после короткого ночного ливня. С концов потемневших листьев свисают капли. Ветра ещё нет, и только движение поездов стряхивает их с травы и ближайших ветвей. Начинают звучать птицы – впрочем, их всё равно не слышно за грохотом колёс; про птиц – это я так, с разгону.

С верхней полки смотреть несколько неудобно. Вообще, вагон как будто специально сконструирован так, что удовольствия от путешествия человек должен получать самый минимум. Но в самом этом неудобстве скрыто особое очарование: ведь это предвкушение праздника души. Которое заставляет любить и само путешествие.

А впереди целый день праздного лежания, когда ничегонеделание полностью и безоговорочно оправдано; мы прибываем на конечную станцию – Симферополь – только на рассвете следующего дня. Я специально выбрал пассажирский поезд: скорый, хотя и идет в полтора раза быстрей, на место доставил бы нас во второй половине дня, а нам надо будет успеть добраться до Ялты и устроиться с жильём… Впрочем, до всего этого ещё целые сутки.

Признаться, есть в этом нечто мазохистское. Бесконечное ожидание конца пути довольно-таки утомляет – о, более, конечно, психологически! – но та же самая сладость предвкушения оправдывает всё. И в конце концов, это даже интересно – дорога развлекает нас, разворачивая всё новые и новые пейзажи. Сегодняшний день не похож на вчерашний: мы пересекаем благодатную полосу лесостепей. Бесконечные поля и огороды, огороды и поля – и везде щедрое буйство растительности. Земля обременена плодами, она буквально истекает плодородием. Однообразные картофельные плантации сменяются кукурузой и подсолнечником. На заборы лезут не умещающиеся в загородях плети тыкв. Вдоль составов на остановках носят фрукты, арбузы и горячую вареную картошку; эта молодая картошка вполне успешно конкурирует с относительными прелестями вагона-ресторана.

Imagine

Море! Это понятие живёт в каждом из нас с детства, впитанное вместе с растрёпанными книжками о далёких странах, белых пароходах и кипящих зеленью под стремительными ветрами пальмовых островах, лежащих посреди ослепительно-голубого океана; о джунглях, где среди диковинных плодов кричат большие пестрые попугаи, где металлические жуки сверкают неповторимыми красками, а цветы похожи на утомлённых полётом бабочек, присевших отдохнуть. Море живёт в больших закрученных раковинах-рапанах, которые привозят с юга и так любят прикладывать к уху; оно присутствует в глянцевых панцирях крабов и бело-фиолетовых ракушках морских гребешков. Но прежде всего море поселяется в душе…

Ну что ещё можно сказать о наших среднерусских местах?! Кажется, всё такое знакомое, виденное-перевиденное, но с высоты узкого вагонного окна наши однообразные – и всё же поминутно меняющиеся – пейзажи кажутся новыми и выставляют на обозрение свои затаённые стороны. Потрескавшийся асфальт (в расщелинах которого гнездятся убогие ниточки травы) где-то под Курском или щебнистая утоптанная до каменной плотности земля на бог весть какой забытой станции – на них смотришь с сочувствием и жалостью: как далеко им до раскалённых дорог южных портовых городов!

Мимо, мимо, мимо летят бесконечные кусты и деревья, насаженные вдоль дорожного полотна. Лето уже переломило хребет; трава в полной силе. Бесконечны жёлто-белые поляны цветов. Белое – это цветёт сныть и тысячелистник, а жёлтое – пижма, этакие собранные в грозди ромашки без лепестков с резким и родным запахом летней лужайки. Уже нет грязно-розового вереска, красы наших песчаных сосновых опушек – он остался где-то во вчера, в той первой ночи.

Появляются пирамидальные тополя. Это значит, что мы мчимся по Украине, пересекая её вместе с Днепром – всё ближе к горячим степям приазовья.

Imagine

Основное чувство дороги – лень, истома и нетерпение. Только скорость отвлекает и даёт некоторое облегчение утомлённым предвкушением чего-то особого нервам. Короткие остановки воспринимаются почти физической болью. Как можно ходить по этим дорогам, выжженным солнцем до состояния седой серой пыли, как вообще можно жить тут, когда рядом – вот она, дорога, и поезда мчат к близкому уже морю тысячи изнывающих от нетерпения душ?! Как можно не бросить всё и не присоединиться к согласному движению родственных желаний?!

Но сонные от зноя полустанки пролетают, сменяясь однообразием редколесной степи, и люди, занятые повседневными заботами, почему-то не помышляют очертя голову кидаться в дорогу, и ровный встречный ветер – следствие нашего собственного перемещения – смывает впечатления и швыряет их назад, в прошедшее. Вопреки очевидному, кажется, что мы движемся только по оси времени, совершенно не перемещаясь в пространстве.

Жарко. Днём поезд раскаляется так, что не спасает даже кое-как работающая вентиляция. Дорожные столики уставлены бутылками с лимонадом. Лимонад до отвращения тёплый и жажду почти не утоляет.

Наше окно распахнуто по максимуму. Ветер заползает в купе и лениво шевелит страницы давно прочитанного журнала, не принося снаружи никаких запахов. Вернее, мы уже настолько адаптировались, что перестали их различать.

Поезд резво бежит над Днепром. Запорожье. Хортица. В другое время это вызвало бы живейший интерес – но только не сейчас: температура слишком высока для проявления какой-либо активности. О Боже, скорей бы вечер!

Второй вечер

За ночь мы должны миновать последние сотни километров материка, миновать Перекоп, Джанкой, и рано утром прибыть, наконец, в Симферополь.

Вечер спускается плотным неподвижным воздухом. Я всегда завидовал машинисту, который в своей кабине видит, как бесконечная, уходящая к горизонту колея мчится навстречу, и по ней скользят красные отблески заката. Из вагонного окна такого не увидишь: не тот ракурс. Но, конечно, и так неплохо.

На этом участке скорость поездов максимальна. Не знаю, с чем это связано: с графиком движения, отсутствием крутых поворотов, состоянием пути или чем-нибудь ещё. Поезд с тихим шорохом скользит по цельнотянутым рельсам – это такая особенная технология, когда нет стыков; нет и привычного двойного перестука. Кажется, что поезд идёт почти бесшумно, и только когда мимо проносятся хибары путевых рабочих, фермы мостов или что-то похожее, от чего могут отражаться звуки, можно убедиться, что это не так. Тогда звук колёс раскалывает относительную тишину сумерек. Вообще в поезде тишина недостижима: где-то что-то скрипит и потрескивает, еле уловимо шелестит ветер, из соседних купе слышны какие-то шорохи; но можно оставить часть своего воображения сзади, и когда шум умчится вслед за поездом, ночь постепенно раскроется тишиной, запахами и дрожанием далёких золотых огней. От нагретых шпал чуть уловимо тянет креозотом. Изредка в чёрных кустах всполохнётся устраивающаяся на ночлег птаха. Солнце село; небо хмурится, и от этого на земле ещё темней. Полевые цветы во влажной духоте воздуха пахнут густо, богато и изнуряюще. Тянет влагой: видно, где-то поблизости ручей. Но сильнее всего запах сена – кто-то недавно выкосил лужайку вдоль путей.

Или по-другому: сумеречный ветер разогнал последние клочья облаков, и алый небосвод гаснет величественно и неторопливо. И звёзды – Боже мой, сколько звёзд!

Нам в своих городах нипочём не увидеть такого великолепия. Небо полыхает, брызжет недвижимым огнём, и где-то в душе вдруг просыпается ребёнок и тянется играть, пересыпать звёздную пыль с ладони на ладонь. И в сердце щемяще остро проникает осознание своей малости, беззащитности – и в то же время какой-то обласканности и растворённости во Вселенной. В такую ночь душа поднимается, встаёт на цыпочки и о чём-то шепчется с другими Божьими созданиями.

Утро

Настоящая тягомотина наступает тогда, когда мы вползаем на Крымский полуостров. От этого спасает только рассветная рань; нужно лежать, изо всех сил стараясь не проснуться как можно дольше. Но какое там!

Из приоткрытого окошка (на ночь оставляется мизерная щель: при полноценном сквозняке простудишься враз) – из окошка чуть сквозит свежестью утра; поезд двигается какими-то рывками – видимо, ночью сменилась локомотивная бригада, и это достаточно заметно. На перроне станций царствуют утренние звуки, которые в общем-то привычны, но именно сегодня по-особому тревожат и заряжают бодростью. Мы вот-вот приедем!

Но это «вот-вот» оборачивается почему-то добрыми тремя часами, и от Красноперекопска до Джанкоя – совсем маленький отрезок на карте – мы движемся как сквозь вату; или это только кажется из-за нетерпения? Всё давно собрано, все умылись, позавтракали и с нетерпением поглядывают на запакованные вещи. Все изнывают от нетерпения. Кажется, время совсем остановилось, но точно по расписанию наш усталый поезд наконец вползает на территорию симферопольского вокзала. Стрелки, бесконечные стрелки, переползания с пути на путь, тормоза шипят. Приехали! Слава Богу, приехали! И удачно: на первую платформу.

Десять часов. На часовой башне – слева от арочного проёма, если смотреть с перрона – золотятся и сверкают на солнце стрелки. Небо ослепительно голубое, уже начинающее дышать зноем. Мы выходим на привокзальную площадь. Множество людей снуёт, толчётся и пробирается в различных направлениях. В тени сидят на чемоданах отъезжающие с покорно-обречённым видом. Их легко угадать по загару и той особой психологической ауре, которая витает над ними и которую можно описать двумя словами: утомление югом.

Нам нужно пройти немного левее. Тут продают билеты на самый длинный в Европе троллейбусный маршрут. И как же непривычно и волшебно звучит на языке слово «Ялта»!

Троллейбус отправляется строго по расписанию, минута в минуту. Если опоздаешь – всё, сам виноват, уйдёт без тебя. Впрочем, ждать нового недолго: они идут с паузами от двух до пяти минут, не более.

Imagine

Кто знает, сколько очарования кроется в простой троллейбусной занавеске, колеблемой ветром? Потоки воздуха, врывающиеся в открытые окна, вьются и сплетаются невидимыми причудливыми струями, и лёгкий шёлк помогает видеть их игру. А какой воздух! Он тёпл и ласков – наверное, таким был воздух рая в первый день творения.

Нюанс: билеты на рейс (два рубля сорок копеек) продают строго по количеству сидячих мест. Никакой толкучки! Никаких моральных угрызений типа «нужно кому-то уступить место»! Троллейбусы чехословацкого производства несколько меньше, чем обычно; они скоростные и специально сконструированы для горных дорог. Поэтому поездка превращается в удовольствие: день только начинается, впереди самые чудесные приключения, и главное – впереди море!

День

Честно говоря, вначале поездка не представляет собой ничего выдающегося. Это потому, что движение происходит в городе с его светофорами, поворотами, мелкими заторами и непредвиденными остановками. И хотя для нас протянута специальная – не городская! – линия, рваный ритм движения не доставляет большого удовольствия.

Наконец, машина вырывается за город. Бесконечные частные домики под черепичными крышами, насмерть заплетённые виноградом, остаются позади. Вообще-то, эти домики – далеко ещё не настоящий курортный Крым, тот, сверкающий солёными брызгами, которого мы так ждём. Их обитатели, прозябаюшие в пыли, вызывают умеренную жалость. Хотя, может быть, я и не прав.

Как бы там ни было, слева от нас открывается озеро. При всей скудности водных запасов Крыма (речь, понятно, идёт о пресной воде) пригородное водохранилище, образованное крохотной речушкой Салгир, представляет собой редкое зрелище.

Но вот и водохранилище тоже позади. Как-то незаметно дорога начинает подниматься всё выше, уклон возрастает, и вот мы уже окружены лесом. Появляются громадные увалы – это сглаженные временем и покрытые почвой отроги древней Крымской гряды. Зелень вокруг сочная и яркая – забегая вперёд, можно сказать, что она сильно отличается от растений собственно побережья. Справа тянется большой овраг или балка – и если бы склоны балки не были так пологи, её вполне можно было бы назвать ущельем. Внизу, должно быть, протекает ручей.

Дорога всё время поворачивает, но эти повороты, обусловленные холмами, имеют большой радиус и не идут ни в какое сравнение с выводящими из себя городскими. Появляются так называемые тупики безопасности – в случае, если у кого-то при спуске откажут тормоза, можно свернуть туда и погасить скорость.

Наш троллейбус карабкается в горы на приличной скорости – спасибо чехам, поставили мощный двигатель. А вокруг уже поднимаются достаточно солидные склоны.

Крымские горы считаются одними из самых низких, самая главная их вершина – гора Роман-Кош ­ – с трудом переваливает за полуторатысячную отметку, но вблизи эти полтора, или пусть даже один километр – зрелище величественное.

И вот, наконец, перевал. Почему-то он называется Ангарским, хотя Ангары, да и вообще какой-либо реки тут нет. Имеется лишь парочка киосков, мимо которых мы проносимся, не замедляя ход. Около ста метров дорога горизонтальна, а затем снова появляется чуть заметный уклон – на этот раз отрицательный. Слева и справа от нас – Чатырдаг и Демерджи, входящие в первую пятёрку высоты Крыма.

Imagine

Хочу рассказать о солнце. Солнце Крыма – это что-то особенное, оно ярко, щедро и волшебно. Оно умеет быть ласковым и нежным по утрам, когда просыпающееся море ещё в голубой дымке; оно может быть весёлым и неукротимым, оно льётся могучим потоком на раскалённую землю и впитывается тёмной зеленью привычной к его жару субтропической флоры.

И сейчас солнце играет на тысячах, миллионах листьев, придавая им золотистый оттенок. Оно сверкает в стёклах встречных машин, слепит глаза из-за занавески и, поднимаясь, нагревает воздух до состояния дрожащего над дорогой марева.

И – вниз, вниз, навстречу солнцу, туда, где, скрытое за постепенно понижающимися холмами, лежит заветное море!

Троллейбус легко сбегает по гладкому асфальту. Удивительно мало попадается навстречу нам машин – в основном точно такие же трудяги-троллейбусы, мчащие насытившихся южным солнцем курортников обратно в ад Симферополя. И нет придорожных сёл – что, впрочем, неудивительно: на такой изломанной местности с точки зрения сельского хозяйствования они совершенно не к месту. Но сказать, что места эти обойдены вниманием, нельзя: вот мы пролетаем мимо указателя «верхняя Кутузовка», вот и так называемый Кутузовский фонтан – место, где раненому фельдмаршалу (впрочем, тогда еще, кажется, не фельдмаршалу) оказывали помощь после ранения; это то самое место, где он потерял свой знаменитый глаз. И, конечно, никаким фонтаном даже не пахнет: небольшая площадка с горкой крашеных ядер, окружённая сложенной из камней низенькой – до пояса, не более – полукруглой стеной и какие-то цветы. Всё.

Но мы спускаемся. Лес, до перевала безраздельно властвовавший вокруг, тушуется и отступает на второй план. Появляются большие открытые пространства, занятые ровными рядами виноградников и плантациями табака. Горные склоны расположены так, что дневное солнце упирается в них почти под прямым углом, а сама гряда защищает их от ветров внутреннего Крыма, и поэтому климат тут идеален для этих культур. В самом деле, здесь становится ещё более жарко, и если бы не дыхание близкого моря, смягчающего зной, жизнь здесь была бы невыносима.

Но вот наконец серебряный проблеск, светлая полоска на горизонте – что это? Неужели оно?! Однако при повороте всё вдруг снова скрывается за очередной вершиной, и только восторженное недоумение остаётся: как? Вот эта полосочка, с трудом отличимая от неба, и есть море?! Но горы уже потеряли свою силу, и скоро далёкое море расстилается перед нами во всю ширь, сверкая микроскопическими отражениями бесчисленных волн. Волны отсюда кажутся неподвижными, и только высверки солнца слегка покалывают глаза. Серо-голубая мгла скрывает от нас место слияния моря с небом; далёкие холмы тоже кажутся призрачно-голубыми. Волшебная страна!

Мы по-прежнему катимся вниз. И вот уже шоссе становится ровным, поднявшиеся вокруг деревья скрывают трепетное сияние. Мы въезжаем в Алушту.

Свечи пирамидальных тополей. Кипарисы. Городской шум и запах. Ленивая, истомлённая зноем улица. Белые тенты над продавцами-лоточниками. Жара.

Наш рейс предусматривает остановку на пять минут, и пассажиры выходят на раскалённый асфальт станции размять ноги. Мороженое, газированная вода с сиропом и без (сейчас такой сервис ценой в три копейки безвозвратно канул в Лету). Киоски с неизменными «Известиями» и «Комсомольской правдой». Городская суета – но не озабоченная, а какая-то медленная и вполне добродушная.

Водитель сигналит: пора отправляться! Снова выкатываемся на трассу и, попетляв по улицам, вырываемся из города. Слева, ничем не заслоняемое, сияет ослепительное море. Указатели на дороге пестрят непривычными названиями: Изобильное, Виноградное, Отрадное… Собственно, само подразделение населённых пунктов чисто условно: не успеет окончится какое-нибудь Лазурное, как уже начались домики Приветного.

Высятся корпуса пансионатов и санаториев. Вот Фрунзенское, и сразу за ним дорога уходит вправо, обходя знаменитый Аю-Даг, гору Медведь. Ничего уже не напоминает о вулканическом её происхождении: время сгладило скалы, и теперь каменный зверь тихо спит, погрузив морду в тёплые воды.

Imagine

Человеку свойственно мечтать о том, чего нет. И летом в голову лезут непрошеные мысли о снеге, осень напоминает нежные дни весны, а зимою, конечно, хочется летней жары. Каждая пора года прекрасна по-своему. Мы когда-нибудь вспомним про все, а сейчас – про весну.

Вначале и не осознаёшь, что начинает твориться в душе с первым апрельским теплом. Ручьи текут, подмерзая по ночам; дневные туманы съедают обречённые серые бастионы снега. В лесу снег ещё держится, но и тут появляются проталины, весело и дерзко зеленеющие мхом, и яркость их после одноцветья зимы радует глаз. Воздух наполняется новыми, будоражащими запахами оттаявшей земли; и вдруг откуда-то вылетает первая бабочка. Она весело порхает над снегом, смертница – не в силах найти ни единого цветка. Так весна смеётся над дряхлою зимой.

А первые весенние цветы?! Не та жалкая мимоза, которую в марте везут из Абхазии, а настоящие лесные первоцветы? Как прекрасен голубой лепесток, соперничающий цветом своим с самим небом! Сколько нежности и светлой грусти будит он в душе!

А сколько поэзии в беспорядочном полёте галочьих стай над голыми, только ещё просыпающимися деревьями!..

Но зачем я вспомнил всё это сейчас? В силу какой ассоциации всплыли вдруг в памяти эти галки, этот тающий снег и мокрый мох на косогоре? Как не вяжутся эти образы с плывущим за окнами сухим жаром южного берега! Почему же так навязчиво они прорываются в мысли? Кто знает…

Мы объехали гору Медведь. Внизу опять море и зелень – это Артек. Чем-то далёким и заманчивым веет от этого названия! Вспоминается Гайдар, ночные костры и что-то настолько далёкое и неуловимое, что не удаётся даже подобрать слова. Тем более, что темп движения диктует свои законы. Артек промелькнул – и нет его, за мыском открывается уже Гурзуф.

Нет, всё-таки в крымских названиях скрыто особое очарование! Гурзуф, Коктебель, Мисхор, Ливадия… Насколько старые татарские именования ёмче и милее безликих Урожайных, Светлых и Первомайских! Хотя нет, Ливадия – не татарское.

Мы приближаемся к финишу. Скоро Ялта. Вниз по склону раскинулся Никитский ботанический сад (о нём позже), за ним Массандра. Дорога спускается в громадную долину – тоже, впрочем, отчаянно холмистую – в которой расположена жемчужина Южного берега – Ялта.

На побережье не так уж много мест, которые были бы так удобны для расположения мало-мальски крупного города. Горы подступают к самой воде, оставляя относительно ровной лишь узкую полоску суши. А в этом месте они расступились амфитеатром, и вся эта площадь радостно была заселена людьми.

В последние годы (помнишь, читатель, мы говорим о восьмидесятых…) на Южном берегу всё активнее ведётся строительство. Новые профилактории и дома отдыха растут как грибы. И немного жаль, что многочисленные высотные коробки звучат в природном ландшафте явным диссонансом. Всё больше людей прибывает сюда в летние месяцы. Очереди, толчея. И охватывает ностальгическое чувство по тому ушедшему быту, той патриархальности, когда сама аура этих мест ещё не была так заражена людским прагматизмом.

- Окончание следует -