Дорога к морю (3)

  • Опубликовано на Дзен
Автор:
Дмитрий Федорович
Дорога к морю (3)
Аннотация:
Ностальгический очерк
Текст:

Ялта

Но мы отвлеклись! Наше путешествие окончено. Мы прибыли в конечный пункт маршрута.

Следует сразу сказать, что троллейбусы в Ялте обижены по сравнению с автобусами. Я имею в виду вокзалы. Для троллейбусов оборудована всего лишь маленькая стоянка с несколькими окошками касс (впрочем, как выясняется, больше и не нужно), а для автобусного сообщения построен целый двух- (или трёх?) этажный вокзал. Ошибки в предыдущем предложении нет: вокзал этот расположен на круто наклонённой улице, поэтому для поднимающихся по ней он имеет три этажа, а для подходящих сверху – два. Сама эта улица тоже чудна: посреди неё протекает речка – крохотный ручеёк, превращающийся в настоящую реку только после того, как в горах пройдут ливни. Улица имеет два названия. С одной стороны реки она именуется Московская, а другой берег носит название Киевская. Так что вокзал расположен сразу на двух улицах. И упомянутый могучий горный поток протекает прямо под ним. Ничего не скажешь: решение оригинальное и удачное: там прохладно даже в самую сильную жару.

И на автобусном, и на троллейбусном вокзале нас, приезжающих, ждут бабки.

Бабки – явление не уникальное для Ялты, они имеются в любом курортном городке. Суть их в том, чтобы предлагать приезжим койку, угол, комнату или квартиру – в зависимости от платежеспособности клиента. От этого же зависит и расположение предлагаемого жилья: одно дело – на верхних городских улицах, возле самой трассы, и другое – в элитном районе, в десяти шагах от моря.

Наша бабка оказывается мужиком средних лет с тоскливым взглядом вынужденно завязавшего алкоголика. Мужик называется Колей и по взаимной договоренности предоставляет в наше распоряжение комнату с балконом – на удивление просторную и чистую – и ключ от неё. Это хорошо: неудобно быть привязанным к привычкам и распорядку дня хозяев. Наша комната аж на шестом этаже, но лифт ходит исправно, вода есть, холодильник в коридоре – чего ещё желать?!

В нарушение всех теорий о дневном и ночном бризе ветер дует с гор к морю, а не наоборот. Может быть, он и должен бы быть прохладным и свежим, но на деле – то ли горы слишком далеки и низки, то ли по дороге он успевает нагреться – на деле воздух стекает вниз по улице медленной раскалённой волной. Даже не стекает, а чуть заметно движется – вместе с нами, и от этого температура кажется совсем невыносимой. Однако не душно: духота – следствие высокой концентрации водяных паров, а её-то как раз и нет. Сухо.

Мы проходим вниз по Московской-Киевской, мимо Дома торговли с пустым сейчас рестораном на крыше, мимо кинотеатра «Сатурн» с тёплыми фонтанами, бьющими прямо из неглубокого бассейна, мимо главпочтамта. И вот мы у моря.

И хотя волны, толкущиеся у бетонной оконечности причала, качают на себе мелкий мусор и клочки бумаги, всё же это самые настоящие волны на настоящем море. Сразу же у края цвет моря чёрно-зелёный, внушающий уважение – тут глубоко. Чуть далее у пирса настоящий океанский лайнер. Здоровенный круизный пароходище с названием «Азербайджан», в трюм которого сейчас как раз закатывают очередную партию автомобилей. Для этого в носу открыт большой люк. Солнце уже давно перешло зенит и косыми лучами освещает ангар судна.

Только дурак полезет купаться сразу по прибытию. Нет, на пляж следует идти утром, свежим и выспавшимся, а сейчас мы просто пройдёмся по набережной.

Вечер в Ялте

Может быть, к морю стоило бы приехать даже ради одного этого вечера. Сесть на тёплый камень и смотреть на бесконечный простор. Море занято своей вечной работой: оно с безразличной пунктуальностью гонит на берег волну за волной. Это завораживает; на море можно смотреть часами – и думать. Нигде не думается так хорошо, как на морском берегу.

День в Ялте меркнет быстро; солнце уходит за горную гряду (она именуется яйла), и на город опускаются благословенные сумерки. Не следует думать, что жизнь замирает: напротив, ночная жизнь Ялты вряд ли менее напряжена, чем дневная. Открывается варьете, рестораны работают с полной нагрузкой. То и дело слышится голос Тото Кутуньо: итальянская эстрада в моде. Загораются огни.

Про вечерние ялтинские огни можно говорить бесконечно. Они дробятся в подкове залива, они сияют далеко в горах; они различаются от простого жилого окна до шипящего оранжевого света неоновых реклам. На этом фоне несколько теряется даже маяк в гавани. Он стоит на конце волнолома и взблёскивает равномерно и сильно – это если глядеть с моря или с сáмого отрога мыса – от города он отгорожен экраном. Стоящие у пирса пароходы тоже щедро украшены иллюминацией, всё ярко дрожит, переливается и в целом создаёт атмосферу грандиозного карнавала. Гарвей, Гель-Гью, «Бегущая по волнам»…

Ароматы цветов оглушают. Сладкий запах левкоев, петуний и душистого табака буквально залил всё вокруг – но это если войти в парк. Прибрежные улицы довольствуются скромной резедой – её медвяный дух изредка долетает откуда-то волнами.

Бесспорно, центр вечерней Ялты – набережная. Она носит имя Ленина, но мы с друзьями называем её «кобеляжьим проспектом» в честь бессмертного выражения Ильфа и Петрова. Помимо собственно кобелирующих, здесь можно чётко проследить, так сказать, районы влияния. На углу в самом начале собираются глухонемые. Чуть далее – место восточных народов; женщины, хоть и без чадры, но закутаны в пёстрые халаты до пят. Удивительно в такой жаре! Ещё дальше – место уличных художников (когда светло) и музыкантов. Шаржи, портреты. Карточные фокусы. Фотографии. Вечером на этом месте выступает пара: гитарист и скрипачка. Перед ними на земле лежит футляр от скрипки, а в нём – монетки и даже какая-то бумажка. Это в наше время такая картина не режет глаз, а тогда смотрелась потрясающе непривычно и дико – дико везде, кроме Ялты.

На «проспекте» можно встретить кого угодно. Наряды самые разные: от купальников и плавок (ну, это не совсем уж вечером) до развевающихся шёлковых платьев и широкополых шляп. Никого такая смесь не удивляет.

Кобеляжий проспект заканчивается у вытащенной на берег и переоборудованной в бар шхуны «Эспаньола», той самой, которую снимали в советском фильме «Остров сокровищ». Судя по ценам, пираты всё ещё на борту.

Ночь похожа на тёплый чёрный бархат. Лицо гладит слабый бриз. От «Эспаньолы» вкусно пахнет жареным мясом – готовящимися там шашлыками или чебуреками. Но пище и особенно вину следует посвятить особый разговор.

Однако, хватит впечатлений для первого дня! Спать, спать…

Никитский ботанический

Ни один мало-мальски опытный отдыхатель нипочём не станет ходить на пляж в самой Ялте. Может быть – один раз, исключительно для ознакомления.

В самом деле, что за удовольствие бултыхаться в мутной зелёной воде, поминутно натыкаясь на худосочные бледные тела?! Кто выдержит неумолкаемый ор тысяч и тысяч сорвавшихся с привязи детей? Ведь не зря именно здесь родились бессмертные строки: «В Чёрном море – хоть кричи! – на три четверти мочи»…

Нет, мы отправимся чуть-чуть в сторону. Всего за 25 копеек и всего за 30 минут шустрый морской трамвайчик доставит нас на пляж государственного Никитского ботанического сада, или сокращённо – ГНБС. Работники сада с лёгким оттенком хвастовства именуют его научным термином «арборетум».

Пока наш кораблик выбирается из акватории бухты на оперативный простор, самое время узнать, что же это такое – ГНБС.

Своё название он получил от селения Никита, на территории которого и был заложен в 1812 году естествоиспытателем Христофором Стевеном, повидимому, скрывавшемся здесь от участия в отечественной войне. Справедливости ради следует отметить, что ныне такого селения нет: посёлок в настоящее время называется Ботаническое – ну конечно же, в честь сада.

Не станем с гордостью углубляться в список всех видов растений, там обитающих. Это испортит рассказ. Нам важно почувствовать саму атмосферу этого кусочка юга, а если уж в кадр вдруг попадёт секвойя или там пальма – что ж, не отворачиваться же!

До сада можно добраться двумя путями: по морю, что мы сейчас и делаем, и по суше. Для этого следует сесть в специально курсирующий по нужному маршруту троллейбус и прокомпостировать по четыре талона на каждую алчущую путешествий душу едущего. В результате этого акта упомянутые души попадают в пустынное место со скромным дорожным указателем, который они в своё время лихо пролетели по дороге из Алушты в Ялту.

От пустынного места начинается извилистая асфальтовая дорога вниз. Асфальт в Крыму кладут с включением местного диабазового щебня, поэтому он более светлый, чем тот, к которому мы привыкли, и какой-то скользкий. Однако катиться по нему как по льду почему-то не получается.

Именно на этой дороге удаётся сформулировать чувство, не покидающее нас всё время. Всего двумя словами: нехватка воды. То есть, вроде бы растения тут не очень-то и страдают от засухи, и поливающие машины на улицах есть, иногда даже идёт дождь, но воздух почему-то продолжаетоставаться сухим, лужи исчезают удивительно быстро, и по-настоящему влажно только у моря. При всём при том дышится легко и свободно.

Спустившись по серпантину дороги мимо ничем не примечательных заборов и посадок, мы попадаем на небольшую площадь перед входом в арборетум, выложенную старыми бетонными плитами. Здесь царство покоя и патриархальности, которые изо всех сил рядятся в тогу мирового научного центра. Народу почти нет: верхний путь в ГНБС не столь популярен, как нижний, и основная масса посетителей попадает сюда через Нижний парк. Вот как мы: мы ведь всё ещё плывём сюда на рейсовом катере – не забыли? Очень удобно быть автором: можно присутствовать одновременно в нескольких местах!

Но в Верхний парк – Монтедор – удобнее входить сверху, чтобы не добираться сюда по довольно-таки крутым дорожкам от причала. Монтедор – явно французское слово; монте, как я понимаю – «гора» или «горы», а д’ор – значит «золотой». Сравните с «поми-дор» – «золотое яблоко» или «ор-анж» – «апельсин» (впрочем, «апель-син» переводится как «китайское яблоко» – но уже с другого языка…).

Ладно, оставим наши лингвистические изыскания, лишь упомянув напоследок для полного успокоения связь «арборетума» с латинским herba – «трава».

Итак, Верхний парк. Вначале это нетипичное для Крыма царство больших деревьев. Они сплетаются ветвями на значительной высоте, образуя густую тень. Впечатление портят лишь там-сям приткнутые таблички с указаниями пород. В общем-то, ничего особенного: такую картину можно видеть в любом старом парке. Здесь хорошо сидеть и читать, отдыхая от суеты, но для этого нужно быть местным жителем и иметь бездну свободного времени, которого у нас, конечно, нет: на юг едут не за чтением. Очевидно, в силу этих причин и пусты аллеи.

Чуть далее деревья вдруг кончаются, и мы оказываемся в административном центре, если такое сравнение правомерно для парка; здание администрации – впрочем, отнюдь не уродливое и вполне вписывающееся в пейзаж; бюст Стевена – история о нём позже; бассейн с ослепительно голубой водой (в неё, я узнавал, для цвета специально добавляют медный купорос). И море цветов. Розы – всех цветов и оттенков. Гордые канны возносят пламенные лепестки над сухой каменистой землёй. Какая-то небывалая цветная трава с широкими листами. Дорожки аккуратно засыпаны просеянным мелким гравием. И всё это залито таким количеством солнца, что смотреть на отражающие поверхности просто невозможно. В лёгком ветерке, играющем перистыми листьями пальм, непостижимо присутствует царственная неподвижность и восточная нега. Ощущение жмурящегося ленивого кота, раскинувшегося на широком подоконнике.

Но мы уже приближаемся к Никитскому со стороны моря. Вернёмся на палубу, вернее, под кормовой тент нашего катера.

Вокруг нас главенствуют два цвета – белый и голубой. Голубой – это, конечно, море и небо, которые на горизонте сливаются настолько, что самогó горизонта, в общем-то, и нет. А белый – это цвет бликов и гребней волн, облаков и льющегося сверху света. При этом ощущение света не пропадает даже при взгляде на тёмную глубину за бортом.

Здесь расположены заповедник Мыс Мартьян и всесоюзный институт виноградарства и виноделия Магарач. Оригинальное соседство. Впрочем, территория заповедника отделена от общедоступной легко преодолеваемой изгородью, и если вести себя тихо и скромно, то вполне можно насладиться прогулкой по совсем уж пустынным дорожкам.

Всё же мы приехали не за этим. Наша цель – пляж.

Пляж

Нельзя сказать, что пляж Никитского ботанического сада – редко посещаемое место. Но по сравнению с ялтинским Золотым пляжем, где невозможно найти свободный клочок даже в квадратный метр, чтобы хоть как-то примоститься (там места на день занимают ранним утром), в Никитском просто пустыня.

Получив свой законный лежак – на гальке лежать гораздо менее удобно – мы растягиваемся, подставляя животы и спины обжигающим лучам. От просоленной древесины тонко пахнет чем-то невыразимо прекрасным – так, наверно, пахли борта колумбовских каравелл, – закрытые веки лучатся красным огнём, волны шуршат, накатываясь на берег и тут же исчезая в камнях, солнце жжёт и мнёт кожу, как умелый массажист, и всё это вместе заставляет, наконец, понять: всё, финиш, мы тут, у цели, мы добрались, вот оно, море, и осталось только лежать, вбирая в себя впечатления и огонь юга. Дорога к морю кончается здесь – вот он, её край, дальше идти некуда.

Imagine

Чего ещё не хватает человеку, достигшему того, к чему он так долго стремился? Почему мгновения счастья так кратки? Неужели счастье недостижимо, а то, что мы принимаем за счастье – только путь к нему?

Мелькают воспоминания. Вот зима, колкий ветер метёт сухую позёмку – как тогда мечталось о юге! Среди мрака бесконечных январских ночей, украшенных огромными холодными звёздами. Среди мелких повседневных забот. Как теперь это всё далеко и нереально в блаженной неге Крыма!

По пляжу носят высушенных блестящих крабов. Такого краба с воинственно расставленными клешнями покрывают лаком и в обрамлении раковин-мидий сажают на плоский круглый голыш. Загорелые продавцы предлагают склеенные из витых ракушек-рапанов и рубчатых морских гребешков поделки – домики, фигурки собачек с острыми ушками и обязательной надписью «на память о Крыме».

На берегу собирают камни. Особенно этим увлекаются дети. Но довольно часто и взрослые, когда вокруг не очень много любопытных глаз, потихоньку выуживают из воды цветную гальку. Каких только расцветок не попадается среди камней! От глянцево-чёрных до полупрозрачных с белой опалесценцией, с прожилками и без, самых разнообразных форм и расцветок. Конечно, основной цвет – серый, как и положено для диабазовых пород, но иногда древнее вулканическое прошлое дарит собирателя обкатанным кусочком кварца или ярко-оранжевым сердоликом. Вынутые из воды камни сохнут, тускнеют. И по большей мере вновь возвращаются в воду. Но несколько образцов – самых-самых – обязательно увозятся домой, куда-нибудь в Калугу, Сергиев Посад или Гусь-Хрустальный.

Дарсан

Дарсан – это большой пологий холм, господствующий над центральной Ялтой. На нём выстроено здание, издалека напоминающее своей архитектурой греческий храм. На самом деле в храме мирно уживаются ресторан и местный краеведческий музей. Посетителей в последнем мало: основная масса едет к морю не для посещения музеев.

Единственная (в то время) канатная дорога в Ялте связывает Дарсан с центром города. Интересно наблюдать за проползающей внизу городской жизнью с высоты третьего этажа – редко кабинка поднимается выше.

Над Дарсаном дует ветер. Стариной веет от этого вроде бы вполне современного места. Здесь приходят мысли о вечном – наверно, из-за бесконечной курортной суеты им не удаётся приходить нигде больше, как только на этой пустынной террасе. Полутёмные – после яркого света снаружи – залы, где лежат старинные генуэзские амфоры и монеты. Документы, рассказывающие о прошлом края. И – я обещал рассказать – гравюра ХIХ века с изображением Стевена. Этот учёный – судя по бюсту в Никитском саду – отличался жёсткими и строгими чертами лица, орлиным носом и роскошной гривой. Ничего подобного! Современник оставил нам изображение совершенно иное: нос картошкой и жидкие реденькие волосики. Последнее, впрочем, вполне может компенсировать обычный парик, но вообще портретного сходства – никакого!

Лично я больше склонен верить современникам.

Базар

Здесь не видно моря. Здесь царство земли.

Ялтинский базар невелик и всегда полон народу. Возле входа бронзовые дядьки в соломенных капелюхах продают мёд. Янтарные пчёлы стаями вьются над ними – а случается, и жалят зазевавшегося покупателя. Дядьки взирают на это философски невозмутимо.

Мёд продаётся в баночках или прямо в сотах. Как же вкусен сотовый мёд, специально нарезанный тоненькими – на три укуса – полосками! Во рту вязко растекается и тает душистое лето горного Крыма. Но пчёлы не дают расслабиться, и, выжёвывая вощину, мы уходим дальше – в торговые ряды. Мимо гор арбузов, мимо запылённых машин, с которых разгружают только что привезённый товар.

Гранаты, виноград и персики, доставляемые в наши северные города, могут называться так только до тех пор, пока не увидишь их тут, на юге. Нежнейший пух тонюсенькой кожуры, прокусив которую, захлёбываешься ароматом и не успеваешь глотать сок. Громадные мутные ягоды «бычьего глаза», покрытые сизоватым налётом. Душистые золотые развалы абрикосов и алычи. Всё это спелое, свежее, нетронутое, не отлежавшее, пока везут, бока в ящиках: ведь в дорогу брать можно только слегка недозрелые фрукты, чтобы не привезти кисель.

А помидоры! А лук! Тяжёлые плетёнки знаменитого синего крымского лука, ослепительно горького и сочного, обильно гонящего слезу. А горы чёрно-фиолетовых баклажан! А перец – тёмно-красный и жёлтый, сладкий и мясистый; он, кажется, входит в состав всех здешних блюд, и уж конечно – перец, фаршированный рисом, главная еда в меню всех местных столовых.

И всё это продаётся дорого – но без малейшего духа наживы; весело и просто – то ли от обилия солнца, то ли в силу ещё каких причин, обласкавших эту землю и вливших в души мягкость и безмятежность климата.

Вино

На предбазарной площади – главный винный магазин. Неприметный вход, не выделяющийся ни роскошью витрин рядом, ни затейливой вывеской. Просто написано «Вино» на днище укреплённой чуть выше входа отрезанной половине бочки.

Дело в том, что магазин расположен не на площади, а под ней. Собственно, это даже не магазин, а питейное заведение: мы спускаемся по узкой лестнице, оставляя дневной жар выше, за дверью, и попадаем в первый из двух подземных залов.

Сумрак. Вместо столов и стульев – неподъёмные дубовые плахи, отполированные бесчисленными прикосновениями. И – глаза отказываются верить! – многие и многие десятки сортов знаменитых крымских вин.

Даже сейчас, во время всесилия рубля и доллара, трудно найти место, где была бы собрана такая коллекция. А в то время таких мест было всего два – здесь да ещё в Москве, на территории ВДНХ: если от входа принять влево и идти долго-долго, почти в самом конце выставки можно было видеть аккуратный магазинчик-гастроном. Туда в своё время свозили лучшие вина со всего Советского Союза.

Крымские заводы знамениты. Тут и прославленная полносочность Массандры, и изысканность Коктебельского завода, и тонкий вкус Инкермана. Но более всего поражает вкус портвейн с непритязательной сине-белой этикеткой – результат опытов ВНИИ виноградарства и виноделия «Магарач».

Первые капли напитка как бы разбегаются во рту, взрываясь таким сложным и манящим ароматом, что оторваться уже невозможно. Гармония букета неповторимо изумительна. И после того, как бокал опустеет, во рту остаётся чуть уловимый нежный привкус шоколада – дегустаторы-органолептики называют это послевкусием.

Если прикрыть глаза и медленно впускать в себя волшебную влагу, сознание постепенно расширяется и вбирает в себя и залитые солнцем улицы, и далёкие каменные обнажения гор, и бесконечное море с его прохладной глубиной. Краски становятся ярче, звуки слышнее; чувства обостряются и приобретают резкость и глубину. Это продолжается всего несколько минут, оставляя после себя лёгкое и ровное настроение хорошего дня.

Севастополь

С суши Севастополь объявляется, так сказать, задолго до своего начала. Ещё в Верхнесадовом в вагон входят пограничники: здесь начинается особая зона. Дальше едут счастливчики, имеющие местную прописку, или немногочисленные получившие специальное разрешение – гости, туристы и командировочные.

Появление моря поначалу вполне можно и не заметить: отвлекает внимание циклопический хаос Инкерманских каменоломен. Говорят, во время войны здесь взорвали громадный склад боеприпасов, и теперь гора стоит, беспомощно вывалив наружу свои каменные внутренности.

Незаметно с правой стороны пыльные сараи и пакгаузы заменяются лесом мачт – впрочем, таким же заброшенным и убогим, как и наземные строения. Это кладбище кораблей. На самых задворках длинной севастопольской бухты догнивает военный флот, огороженный бесконечным бетонным забором с кое-как пристроенной сверху ржавой колючей проволокой. Ряды брошенных, никому не нужных подводных лодок тесно сомкнулись чёрными бортами. Среди ржавых боков списанных кораблей мёртво стоит тёплая замусоренная вода. Какое множество закончившихся судеб!

Вокзал встречает нас хрипловатым и трогательным маршем «прощание славянки». Чуть дальше виднеются тупики: поезда приходят сюда и уходят отсюда в одну и ту же сторону. Но ощущения края земли почему-то не возникает.

Солнце уронило на воду искрящееся бесчисленными бликами покрывало. Вымытые ветром улицы. Тёплый воздух над асфальтом дрожит и переливается струями. На оконечности мыса – далёкие ряды бойниц Константиновского форта. Над гаванью в голубом воздухе на невидимых нитях подвешены чайки.

Неподвижные серые громады военных кораблей. Чуть шевелящиеся вымпела.

На улицах чисто и немноголюдно. Часто встречается матросская форма: чёрное и бело-голубое. Сияют золотые кокарды офицеров.

Памятник Нахимову. Графская пристань. У самого берега – тот самый знаменитый обелиск погибшим кораблям. Явственно проступает атмосфера пятидесятых годов. И под ней, как под покрывалом – прошлый век. Такое чувство, что вот-вот в парке заиграет военный духовой оркестр. Атмосфера истории.

Весной здесь цветёт акация, и душистые волны её аромата уносятся вечерним бризом далеко в море. На лобастой горе над Угольной бухтой – голубые шарики мышиного гиацинта и крупные упавшие шишки крымской сосны с тупыми колючками на чешуйках. У ступеней входа на Малахов курган, где уютно расположился овощной магазин «Огурчик», играют дети.

Это тоже один из бесчисленных ликов моря.

Imagine

Море больно штормом.

Отменены все рейсы прогулочных катеров, и они тоскливо качаются у пирса, скрипя и натягивая швартовы. Мёртвая зыбь.

В гавани волнение не так заметно, но за волноломом море яростно бьёт берег, выплёскивая на бетон тонны гальки со дна. И тут же, словно спохватившись, вновь смывает её обратно. После каждого удара прибоя поднимается облако водяной пыли, и немногочисленные зеваки, приютившиеся на втором ярусе набережной, рискуют быть окаченными и в секунду вымокнуть до нитки. Море похоже на сердитого дворника, расчищающего свой двор от снега: так же после каждого взмаха лопаты летит белая пыль. Если лизнуть воздух, на губах чувствуется чуть заметный привкус соли.

По небу мчится рвань облаков. Выглядывающее изредка солнце на секунду преображает мир: ярящиеся волны загораются изумрудными переливами – и сразу же вновь темнеют и в пене шумно валятся вниз.

Через два дня шторм уйдёт, и только кучи выброшенных чёрных водорослей будут напоминать о нём, испуская резкий тяжёлый запах.

Алупка

Нигде нет так ярко выраженного духа южного берега, как в Алупке. И прежде всего, конечно, из-за Воронцовского дворца.

Настоящее, подлинное проявление этого духа можно почувствовать только под вечер. Сумерки, с их ошеломляющими ароматами, бесспорно хороши для того, чтобы уменьшить бесконечное количество людей. Собственно, для этого и следует выбирать вечер. Или ненастный, дождливый день. Просто удивительно, до чего меняется восприятие, когда человек наедине с тем, что он хочет вместить в себя.

Серые стены из грубо обработанного камня. Стены, безжалостно изуродованные варварами-охранителями из министерства культуры.

Крохотный пример: заземление молниеотвода толстой кривой арматурой, ничуть не скрываясь, проведено по фасаду, и от него по старой каменной кладке тянутся въевшиеся потёки ржавчины. На крыши ведут убогие лестнички, кое-как сваренные из железного уголка и явно не предусмотренные архитектором Блором. Какая кривая душа допустила такое? Сотни, тысячи Шариковых сидят и пишут неукоснительные к соблюдению инструкции – скажем, по той же грозозащите… Да ведь стоял до них дворец, и ничего, и ещё стоял бы – но нет, тянется к нему глухая к прошлому рука домоуправа, и появляются на стенах означения краской о проходящих в земле газовых трубах и кабелях электропитания, на крыше как-то сама собой вырастает телевизионная антенна, да и сами-то окна на верхних этажах неопровержимо свидетельствуют: живут, живут там какие-то люди, то ли сторож, то ли директор этого музея, то ли ещё кто-то, непостижимым образом прилепившийся к оттеснённой на второй план истории…

Будем, однако, справедливы: без этих домоуправов дворец бы погиб. Зная наш продвинутый народ, в этом никто усомниться не посмеет. «Ося и Киса были здесь» ещё не самый страшный вариант.

Но многое и сохранилось. Прежде всего живое – природа сама умеет зализывать свои раны. И даже немецкое нашествие в годы войны уже незаметно: выветрился чуждый дух, места сваленных немцами пальм заменила иная зелень, и медвяный запах от куртин перед входом сладко щекочет ноздри. Когда темнеет, над цветами снуют юркие ночные бабочки-бражники. Они на секунду застывают над венчиком, на лету погружая в него хоботок, и тут же стремительно перелетают к следующему.

Дворец встречает нас средневековым английским стилем. Тяжесть каменной кладки подчёркивается тенью: английский фасад расположен с северной стороны. С юга же, со стороны моря, он имеет явные черты арабского зодчества. Всё это сочетается в архитектуре самым причудливым и удивительным образом.

Алупкинский парк на равных соперничает с Никитским садом. Та же ухоженность и не бьющая в глаза продуманность насаждений – разве что чуть меньше цветов. Если войти в него на рассвете, в лёгкие вливается освежённый ночью воздух, и не знаешь, чьей свежести больше – горной или морской.

Кончается день.

Изъеденные временем камни отдают накопленное за день тепло. Солнце упало за горы. Сумерки наступают быстро, гораздо быстрее, чем на равнине. Над хребтом гаснут последние алые отблески. Стихает ветер. В темноте громко раздаётся стрекотание цикад.

В такие лунные ночи душа освобождается и парит на миром, как Божий дух в начале творения. И слышит всё, что было на земле от начала веков, и что ещё когда-либо будет под вечною луною, и радуется, и замирает в восторге и благоговении, вознося бесконечную хвалу Создателю.

Imagine

По контрасту: запах снега, чуть приправленный въевшимся в одежду дымом костра. Это тоже было пережито, и тоже пустило в душе корни. Та былая, глухая северная ночь как-то перекликается с нынешней южной в силу необъяснимых свойств памяти. И огни жилья, вдруг возникшие из ниоткуда в заснеженной тайге, где только и есть, что лютый мороз да переметённая колея трассы. Эти огни были как напоминание о том, что существует ещё что-то, кроме бесконечных снегов, как надежда на будущее, как зов далёкого – там, в тайге, очень далёкого! – жаркого моря.

В чём же причина того, что я назвал Алупку средоточием некого необъяснимого духа южного берега? Дело в том, что Алупка, да ещё, пожалуй, Симеиз наиболее полно вызывают ощущение отстранённости, оторванности от всех мирских забот. Может быть, именно в силу своей малости и некоторой удалённости от Ялты – признанного центра побережья. В малых посёлках мы ближе к земле и к морю.

Море

Чувство Крыма. Чувство моря, лежащего перед тобой в волшебном лунном свете. Далёкие огни на берегу. Лунная дорожка на притихшей водяной глади. Чуть слышимый в ночи плеск волн. Чары, разлитые в воздухе до призрачных серебряных облаков.

Это чувство останется с тобой навсегда.

Оно проникает в тебя незаметно, и при отъезде ты вдруг обнаруживаешь, что навеки заразился проклятым вирусом странствий, ты ждёшь своих новых дорог и не можешь иначе. И понимаешь, что теперь ты всегда будешь стремиться сюда, через зимы, годы и расстояния, чтобы снова и снова сказать:

– Здравствуй, море! Я вернулся.

Другие работы автора:
+1
08:00
452
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Загрузка...
Владимир Чернявский