Кое-что из анатомии творчества В. В. Маяковского

Поскольку проблему для себя я очертил в сугубо узкоспециальном отношении, то перейду сразу к делу. Оговорюсь сразу, что здесь я не стану присуждать личную оценку наследию Маяковского и толковать о нём как о поэте вообще; я оставлю эту долгую и многотрудную работу ругательной или хвалительной риторике.

Для меня социально-лирическая тема изначально была и остаётся сердцевинной, так сложилось и вызрело попутно с общим мировоззренческим взрослением. Как творческая задача, она привлекала своей сложностью и неизведанностью: обособленная лирика в любом случае даётся легче, чем осуществление выхода индивидуума за её пределы.
Но всякая лирика тем ценнее, чем более правдив и непосредствен сам её материал. Обращаясь в этом отношении к писательству Маяковского, стоит признать, что он, конечно же, далёк от подлинного охвата пролетарской темы и потому, видимо, выбрал в своей работе тактику газетчика, репортёра, в конце концов, – идеолога. По этой причине мы имеем тот его художественный язык, которым он, как видится, вынужден стал пользоваться. Этому обстоятельству я отведу основное содержание данной заметки.
Так называемые пролетарские поэты уже были в общих сюжетно-художественных чертах подробно раскритикованы В.Ф. Ходасевичем («Пролетарские поэты», 1925 г.). Его взгляды и тезисы вполне распространяются и на Маяковского. Здесь же мне интересна прежде всего анатомия его поэтики, по итогам исследования которой я прихожу к выводам, которые выражены в признании ряда ошибок Маяковского как поэта. Вот лишь несколько вещей, которые я со временем с наиболее острой неприязнью начал воспринимать в его опытах.

1. Схематичность текста.

Если посмотреть обобщённо, то основным признаком этой новой стихотворной литературы является схематизированное построение текста, оно очень напоминает строение лозунга или листовки. Обыкновенно текст начинается обозначением какой-либо проблемы, задачи, которая ставится перед обществом или персональным читателем, сам автор играет роль глашатая, провозвестника этих задач:

«Будущее не придёт само, если не примем мер» («Выволакивайте будущее!»)
«Если стих сердечный раж, если в сердце задор смолк, голосами его будоражь комсомольцев и комсомолок» («Октябрь 1917-1926»)

Если Лермонтов подытоживал, что умчался век эпических поэм, то Маяковский в этом отношении в какой-то степени возрождает эпическое направление, но в новых, модернистских формах.
Далее идёт разворачивание повестки; почти каждое стихотворение походит на план какого-нибудь собрания, при чтении текста можно просто загибать пальцы: это во-первых, это во-вторых и т.д.:

«Коммуна не сказочная принцесса, рассчитай, обдумай, нацелься…; По фронтам пулемётами такать – не в этом одном война! Вырастает времени мол, день – волна, не в силах противиться, в смоль-усы оброс комсомол, из юнцов перерос в партийцев» и т.д.

Обсуждение повестки, как полагается, неизменно завершается лозунгом, постановлением, нередко словесной бравадой:

«Наших дней залежалых одёжу перетряхни, комсомолия!»
«Зелень и ласки выходили глазки. Больше блюдца, смотрят революцию»
«Я всё равно тебя когда-нибудь возьму – одну или вдвоём с Парижем»
«Но – комсомольская, вперёд, кавалерия! В бумажные прерии лезь и врывайся, лёгкая кавалерия рабочего класса!»

Самое нелепое, на мой взгляд, что и любовную лирику Маяковский выстраивает по той же схеме.
Но это ещё далеко не самое неприглядное.

2. Лексика и стиль

Исходя из выше описанного обстоятельства, вполне логично, что Маяковский мог использовать и использовал только один литературный стиль – стиль публицистики, фельетона, заметки. Это диктовало также определённые пути в выборе языка и словарного состава. Помимо обязательного для пропагандиста набора политэкономических определений (класс, пролетарий, партия буржуй и т.д.), поэт вдавливает в художественную речь целую массу далеко не свойственных ей слов.
Ходасевич уже чихвостил за это левацких писак: «Грядущий мир представляется в виде конгломерата учреждений; поэты восторженно именуют не только такие вещи, как Партия, партком, Эркапе, Комсомол, ЦеКа, Совет, Совнарком, Генштаб, Чека, райком, рабфак, но и скромно - проворовавшееся Эмпео (Московское Потребительское общество: две коробки серных спичек в месяц на едока), и даже Волисполком, и учетотдел, и ячейку, и бюро» («Пролетарские поэты», 1925г.). Верно следует этому нелепому обязательству и Маяковский:

Поэтом не быть мне бы,
если б
не это пел -
в звездах пятиконечных небо
безмерного свода РКП.
(«Владимир Ильич!»)

В чём
сегодня
буду фигурять я
на балу в Реввоенсовете?!
(«О дряни»)

Но бацилла
ни одна
не имеет права
лезть
на тебя
без визы Наркомздрава.
А под плакатом —
помглавбуха,
робкий, как рябчик,
и вежливей пуха.
(«Глупая история»)

Стихотворение «Прозаседавшиеся» так и вовсе целиком изобилует всякого рода аббревиатурами учреждений.
Партия, эксплуататоры, класс, буржуй, пролетарий и т.д., в том числе и аббревиатуры – вся популярная политическая терминология входит теперь в обязательное употребление:

На нас
эксплуататоры
смотрят дрожа,
и многим бы
очень хотелось,
чтоб мы,
кулак диктатуры разжав,
расплылись —
в мягкотелость.
(«Парижская коммуна»)

Поди
под такую мысль
подведи
классовый анализ.
Переводи, Коминтерн,
расовый гнев
на классовый.
(«Свидетельствую»)

Вчерашний день
убог и низмен,
старья
премного осталось,
но сердце класса
горит в коммунизме,
и класса грудь
не разбить о старость.
(«По городам Союза»)

Я,
душу не снизив,
кричу о вещах,
обязательных при социализме.
Словом,
давайте
материальную базу
для новых
социалистических отношений
(«Даёшь материальную базу!»)

И вот,
Вечекой,
Эмчекою вынянчена…
(«Спросили раз меня: «Вы любите НЭП?»)

Пролетарии,
не стойте, глазки пуча, —
идите в ряды мирового Всевобуча!

Совнарком -
его частица мозга, -
не опередить декретам скач его.
(«150 000 000»)

В своё время Пушкин, борясь за чистоту русского языка, выкристаллизовывал его, сводя употребление заимствований к меньшинству. Однако в двадцатом веке в поэтический язык хлынул поток иностранных слов. И Маяковский в их употреблении был одним из самых настойчивых. Допускаю, что его (да и многих последующих поэтов) на это провоцировало увлечение новыми открывшимися возможностями рифмы: хотелось зарифмовать буквально всё, в том числе, и особенно, - слова иностранные. Например, слово «резолюция» мелькает в его стихах с особой частотой. В довесок – к апогею прославления бюрократической работы – всяческие мандаты, бюллетени и т.д.:

«Голосует сердце - я писать обязан по мандату долга»
(Один из самых нелепейших образов в творчестве Маяковского, на мой взгляд.)

Не хотим,
не верим в белый бюллетень.
(«Мы не верим!»)

Не защититесь пунктами резолюций-плотин.
Плати
и по этим российским векселям!
(«Моя речь на Генуэзской конференции»)

Инстанций не считаю - плавай сама!
(«Бюрократиада»)

Меньшевикам,
чтоб могли хвастнуть обновой,
резолюцию дадим
не прошлогоднюю, а новую.

Капитализм
революциями
своей весной
расцвел
и даже
подпевал «Марсельезу»

В борьбе с классикой Маяковский самым активным образом коверкает язык; ворочая такими абракадабрами, ему приходится отказаться от поэтических размеров:

Мы
не вопль гениальничанья
(«Той стороне»)

Снова снегами огрёб
тысяче-миллионнокрыший волжских селений гроб.
(«Сволочи!»)

Сократ разглядывал кентаврью стайку
(«На учёт каждая мелочишка»)

Иззахолустничается.
(«Мрак»)

А за волжским доисторичьем
кресты да тресты
(«По городам Союза»)

Народ
разорвал
оковы царьи
(«Владимир Ильич Ленин»)

Не летим, а молньимся
(«150 000 000»)

Маяковский использует для своей «поэзии» совершенно непоэтический стиль, а скорее стиль листовки, басни или газетного фельетона:

Недавно уверяла одна дура, что у нее тридцать девять тысяч семь сотых температура…
Бабе грязью обдало рыло…
(«Стихотворение о Мясницкой, о бабе и о всероссийском масштабе»)

Нашу правду,
как солнце,
никогда
ни один не задует толстопузый!

Вам не нравится с вымазанной рожей?
И мне - тоже.
Не нравится-то, не нравится,
а черт их знает,
как с ними справиться
(«Спросили раз меня: «Вы любите НЭП?»)

Черт,
сын его
или евонный брат…
(«Бюрократиада»)

Все причиндалы, полагающиеся странам,
имеет и она.
(«Как работает республика демократическая?»)

3. Рифмоцентризм

Качественный агитационно-пропагандистский материал должен крепко врезаться в память, как лозунг, как девиз, как кричалка. Хорошая, точная рифма в этом деле одно из лучших средств. Вот вокруг рифмы у Маяковского и вращается вся ткань текста. Однако точность точности рознь. Маяковский отдаёт главенство точности фонетической, но не смысловой, не содержательной. «Я всегда ставлю самое характерное слово в конец строки и достаю к нему рифму во что бы то ни стало» – признаётся поэт, но что значит это самое «во что бы то ни стало»? Вполне допустимо для Маяковского, если это стало бы в то, что ради рифмы придётся пожертвовать содержанием. Так, зачастую это и подтверждается, когда рифмы выглядят явно нарочитыми, насильно впихнутыми в текст и делающими его переполненным формализованными элементами:

Преград человечеству нет.
И то, что - казалось - утопия,
в пустяк из нескольких лет
по миру шагает, топая.
«Радио-агитатор», где понятия «шагает» и «топая» явно дублируют друг друга ради рифмы к утопии.

Сбивают ставшие в хвост на галоши;
то грузовик обдаст,
то лошадь.
Балансируя
– четырехлетний навык! –
тащусь меж канавищ,
канав,
канавок.
«Стихотворение о Мясницкой, о бабе и о всероссийском масштабе», в котором понятие и содержание канавы растянуто аж на три формы этого слова, опять же ради рифмы.

Примеров таких можно подвести уйму, было бы желание.
О полезных же итогах работы Маяковского с рифмой я сказал в прежних заметках, в частности, в «Слушать и слышать слова».

4. Образы.

Художественному языку следует уделить особое внимание. Ведь это лицо всякого автора. Вообще Маяковский прогремел в первые годы благодаря гиперболическим образам. Гипербола, по моему убеждению, как художественное средство, во всяком случае в поэзии, крайне сомнительное. Отчего – оттого, что она как приём скорее не раскрывает описываемой вещи или выражаемой мысли, а только больше раздувает их до чего-то бесформенного, неясного. В итоге полученный образ смотрится глуповато.
Для обзора данной темы вернёмся к статье Ходасевича «Пролетарские поэты». В ней он приводит основные группы образов-штампов, используемых первыми советскими поэтами:

1) Начинается все с того, что мир лежит в капиталистическом зле, которое мучит героя, но раз навсегда нашло себе прочное выражение в образе ночи, тьмы, мглы, тумана, мрака, тесноты.

2) Но зло должно смениться добром, представляемым в виде утра, зари, рассвета.

3) Иногда ночь заменяется дурною погодой, вьюгою, ветром, а также осенью и зимою, - но знаменует все то же зло. Естественно - антитезой дурной погоды и неприятных времен года служит весна, май, апрель.

4) Устроителем этой весны является рабочий, изображаемый преимущественно в виде кузнеца. В свою очередь, кузнец олицетворяется молотом. Он дробит старый мир, изображаемый при помощи цепей и кумиров. Кузнец не всегда "бьет". Он также любит "идти вперед".
5) Идут, как водится, на "святой бой с тьмой", бою же предшествуют: набат, звон, гудки и колокола. Наконец, наступает революция, выражаемая все в тех же метеорологических терминах: гроза, буря, ураган и тому подобное.
6) Результат торжествующей революции рисуется нашим поэтам, как я уже говорил, чрезвычайно неясно. Зато изображается в виде каких-то совершенно титанических переворачиваний мира, планетарных сдвигов и прочего. Здесь выступает на сцену беспредельное, но наивное хвастовство.

7) …светлые черты преобразованного мира иногда представляются пролетарским поэтам в более определенном виде. Но тогда их убогая фантазия рисует не что иное, как советские учреждения… Воспеваются не только учреждения, но и митинги, заседания, субботники, пленумы, собрания. Воспевается, наконец, просто делопроизводство: бумажки и документы, какие-то тезисы и мандаты, анкеты. Естественно, что героями в этом мире являются люди, определяемые чинами и должностями. С почтительностью старых канцелярских крыс пролетарские поэты произносят титулы: командзап, комбриг, цекист, нарком, завагитпром.

Таково краткое описание шаблонов, которыми пользовались левые стихотворцы. Что же Маяковский? Он также неуклонно и самым активным образом следует этим канонам. С тем лишь незначительным отличием, что выдвигает в качестве эксплуатируемых образов свои излюбленные темы. Одна из них – тема времени. На протяжении всего творческого пути она является одной из главных, если не самой главной, и неизменно выражается ключевыми понятиями: история, будущее. Также очень часто используется возвышенный вариант: грядущее.

Особое значение и острота придаётся образу борьбы противоположностей – старого и нового. Как и иные, менее именитые, левые поэты, Маяковский выражает ко всему прошлому, к истории, крайнее презрение: «В старое ль станем пялиться?» История олицетворяется в чём-либо ветхом, неуклюжем, немощном. Здесь и хрестоматийное «клячу-историю загоним», и «Сегодня рушится тысячелетнее "Прежде"», где-то упоминается «история-бабушка», 300 спартанцев обнаруживаются «у истории в пылях», в «Марше комсомольца» «конец отцу готовит лапа годов» и т.д.:

Старый мир
из жизни вырос,
развевайте мертвое в дым!
(«МЮД»)

Слушай
истории топот.
(«Парижская коммуна»)

Книгой времени
тысячелистой
революции дни не воспеты.

Так
и этой
моей
поэмы
никто не сочинитель.
И идея одна у нее -
сиять в настающее завтра.

Дней бык пег.
Медленна лет арба.

Вообще у Маяковского всё связанное со временем, и соседствующие с ним понятия – грядущее, будущее, завтра, история – постоянно издают какие-либо громкие звуки: топочут, грохочут, гремят, шумят и т.д. Время обязательно выражается в образе каких-либо машин и моторов: локомотива, автомобиля, аэроплана:

Дней шоферы
и кучера
гонят
пулей
время свое

Вырастает
времени мол,
день — волна.

Похода времени —
стан.
Револьвера дней —
кобура.

Помню, по молодости и я пытался подражать, выдумывая что-то вроде: «Это время-крейсер срубило швартов…» Тема машиностроения, моторизации получает продолжение в сравнениях с человеком, человеческим телом:

Наши ноги -
поездов молниеносные проходы.
Наши руки -
пыль сдувающие веера полян.
Наши плавники - пароходы.
Наши крылья - аэроплан.

Но слова «грядущее», «грядёт», пожалуй, повторяются у Маяковского чаще всего:

Новый грядет архитектор –
это мы,
иллюминаторы завтрашних городов.

Но вздором
покажутся
бойни эти
в ужасе
грядущих фантасмагорий.

Но я -
грядущих дней агитатор

Слов
отточенный нож
вонзай
в грядущую небыль!

Надо вырвать радость у грядущих дней.

Маяковский постоянно стремится в небо:

Чтоб в будущий
яркий,
радостный час вы
носились
в небе любом…

Эй, Большая Медведица! требуй,
чтоб на небо нас взяли живьем.

Флагами небо оклеивай.

Стремление в небеса теснейшим образом связано с темой «титанических переворачиваний мира, планетарных сдвигов и прочего», о которых говорит Ходасевич:

Сегодня пересматривается миров основа.

Лишь вместе
вселенную мы разукрасим
и маршами пустим ухать.

Но будет —
над миром
зажжем небеса.

Мы разливом второго потопа
перемоем миров города.

Ну и в качестве апогея:

Ковром
вселенную взвей.
Моль
из вселенной
выбей!
Вели
лететь
левей
всей
вселенской
глыбе!
(«Молодая гвардия»)

Примеров со словом «буржуй» особо приводить не буду – их вагон и маленькая тележка:

С Адама буржую пролетарий не мил

А там -
свои.
Буржуи.
Кулиджи.

Буржуи
лезут в яри

и т.д.

Слова «пролетарий» и «рабочий класс» также повторяются бесчисленное количество раз, на них заостряться не будем. Однако у образа трудящихся есть один постоянный признак – количественный. Маяковский из текста в текст не забывает объявить, что рабочих и крестьян – миллионы. Собственно, апогеем этого образа по праву можно считать название одной из его поэм – «150 000 000». Миллионы повторяются с рекордной частотой, видимо, ещё чаще, чем «грядущее»:

Мильонную толпу
у стен кремлевских вызмей.

Нет!
не ослабеет ленинская воля
в миллионосильной воле РКП.

Разве
путь миллионам —
филантропов тропы?

Оттуда —
миллионы
канонадою в уши,
стотысячесабельной
конницы бег.

Нас опрокинет —
на правом борту
в сто миллионов
груз крестьян.

Логично, что где миллионы людей, там и миллионы частей их тел – голов, глаз, ушей, ног, рук, плеч и даже пальцев:

А рядом поднят ввысь миллион рабочих рук…

Уже
с плечом рабочего —
плечи
миллионов крестьян

Партия —
рука миллионопалая

Партия —
это
миллионов плечи

Класс миллионоглавый
напрягает глаз

Сквозь мильоны глаз,
и у меня
сквозь оба,
лишь сосульки слез

Наш вождь -
миллионноглавый
Третий Интернационал.

Стотридцатимиллионною мощью
желанье
лететь
напои!
(Желанье лететь, видимо, тоже из темы про небо)

Уже
над трубами
чудовищной рощи,
руки
миллионов
сложив в древко…

Дело в описании этих миллионов доходит и до более отвлечённых, посторонних вещей и обстоятельств – некие действия, стуки, шаги и даже какие-то личные предметы, однако всё это также неуклонно исчисляется миллионами:

Гудит
сердец рабочих миллионный стук

Ответ
в мильон шагов
пошли
на наглость нот.

Мы жрали кору,
ночевка — болотце,
но шли
миллионами красных звезд.

Маяковский, также как и остальные левые стихотворцы, охотно и широко эксплуатирует задолго до него заезженные до дыр образы грозы, бури, зари и прочих природных явлений в описании революции:

…и эти раны
в рабочем стане
покажутся
школой
первой ступени
в грозе и буре
грядущих восстаний.

…но, тихие
тучи
молнией выев,
уже —
нарастанье
всемирной грозы.

У гроба —
мы,
людей представители,
чтоб бурей восстаний,
дел и поэм
размножить то,
что сегодня видели.

…а как будто
лишь вчера
были
бури
этих боев.

Иван,
шаги обрушив,
пошел
грозою вселенную выдивить.

Заря Коммуны разгорается туго
оттого, что сидим зря.
Подбросим в зарю донецкий уголь,
и моментально разгорится заря.

Примечательно, что штампы «зари», «бури» и т.д. успешно перекочёвывают и в другие области искусства, например, в названия кинофильмов: «Великое зарево», «Буря», «Ураган», «Зори Парижа» и т.д. А как не вспомнить о буревестнике Горького с его жаждой бури или «Рождённых бурей» Островского.
Любимое занятие масс в революционном порыве – шагать, топать и т.д. Шаги, естественно, грохочут, вбиваются, вдалбливаются и т.д.:

…с площади
вниз
вбиваем шаг.

После дел всех
шаг прогулкой грохайте.

…шаг миллионный печатай.

Хотя мотивы топанья, бурь и прочего появляются уже в дооктябрьских произведениях:

Версты улиц взмахами шагов мну.

Буре веселья улицы узки.

Буре жизни оседлав валы,
я - равный кандидат
и на царя вселенной
и на
кандалы.

В общественное движение Маяковский втягивает не только собственно людей, но и буквально всё вокруг. «Очеловечивается» неживое:

Выше, солнце!
Будешь свидетель —
скорей
разглаживай траур у рта.

На митинг, паровозы!
Паровозы,
на митинг!

В глаза сразу бросается очевидное дублирование этих штампованных образов, скорее даже образцов для стихотворного производства, обнажается со всей своей пустотой и темнотой вся скудность художественной мысли Маяковского.
Ну и совсем уж глупо у писателя, пропагандирующего коммунизм, научный взгляд на общество, выглядит совершенно беззастенчивая эксплуатация религиозной темы в виде «новой веры», свершения каких-то «чудес», вхождения в «рай» и даже введения нового летоисчисления:

Новые несем земле скрижали

…сегодня
мы
займемся
чудесами.

Мы
лета
исчисляем снова —
не христовый считаем род.
Мы
не знаем «двадцать седьмого»,
мы
десятый приветствуем год.

Кто вы?
Мы
разносчики новой веры…

Я
в Ленине
мира веру
славлю
и веру мою.

Мы идем!
Штурмуем двери рая.

Образ Ленина, кстати, прямо ассоциируется со святой троицей, Ленин объявляется отцом и сыном революции, не хватает только святого духа для полноты ассоциации:

Ветер
всей земле
бессонницею выл,
и никак
восставшей
не додумать до конца,
что вот гроб
в морозной
комнатеночке Москвы
революции
и сына и отца.

Подобные образы смотрятся более чем нелепо и неуместно в атмосфере формировавшегося социалистического общества, воспитания научного мировоззрения. Не менее противоречивы, особенно в отношении программы ликвидации безграмотности, и выпады Маяковского против настойчивой учёбы, противопоставленной «умению разобраться и без чтения, в каком сражаться стане»:

Против их
инженерски-бухгалтерских числ
не попрешь, с винтовкою выйдя.
Продувным арифметикам ихним учись -
стиснув зубы
и ненавидя.

Мы диалектику учили не по Гегелю…

Мы открывали
Маркса
каждый том,
как в доме
собственном
мы открываем ставни,
но и без чтения
мы разбирались в том,
в каком идти,
в каком сражаться стане.

Таково, вкратце, основное содержание художественно языка произведений Маяковского, таковы основные разряды наиболее часто употребляемых образов.

Некоторые выводы.
В.В.Маяковский и проблема «левых поэтов» в наши дни

Для чего вообще нужно делать выводы по изложенному выше, и каким должно быть направление этих выводов?
Во-первых, мне думается, выводы необходимы для того и, прежде всего, в обстоятельствах того, что социальная тема так или иначе, с большей или меньшей силой будет подниматься ввиду продолжения общественной борьбы.
Во-вторых, необходимо выяснить границы соотношения индивидуалистического и реалистического мотивов в лирическом творчестве.
Маяковский определял себя как «поэта-рабочего», глашатая всего рабочего класса, и пытался писать от имени рабочих. Но ни к чему дельному, подлинному это не приводило, кроме создания однообразных агитационных текстов:

Выше взбирайся,
генеральная линия
индустриализации
Советской страны!

Строитель,
протри-ка глаз свой!
Нажмите,
партия и правительство!
Сделайте
рабочей и классовой
работу
заселения и строительства.

С особой ясностью деградация его творчества стала заметна в конце 1920 годов; к 1930 году Маяковский пишет уже явно по инерции. И если стихи о любви, прочих личных настроениях, о поэзии, ещё оставляют желать лучшего, то стихи о рабочих и обращённые к рабочим – это форменное издевательство. Даже какие-либо определённые темы, сюжеты, профессии – колхоза ли, заводского цеха и т.д. – Маяковский беспощадно обращает в гранит безликого лозунга, листовки, инструкции, смысл которых лишь в том, что «надо в каждой пылинке будить уметь большевистского пафоса медь»:

Работа — не отдых,
не сидка средь леса,
побежал отыскивать,
где слесарь.

Постоял здесь, мотнулся туда —
вот и вся производительность труда.

Где работа – идите туда.
Первое мая праздник труда.

Втрое, каждый станок и верстак,
работу свою увеличь!
Так
велел работать Ильич.

Уголь, хлеба, железо, чугун
даешь! Даешь! Даешь!

Колхозом разделаем каждую пядь
любой деревушки разнищей.
Вперед, 25! Вперед, 25!
Стальные рабочие тыщи.

Ровно те же самые ошибки массово встречаются и сегодня среди тех, кто обращается в своём творчестве к общественным проблемам. Эти авторы всё также неразборчивы в выборе литературного стиля, и по старой укоренившейся привычке используют газетный или разговорный стиль; они всё также, с заметным для себя удовлетворением, используют соответствующую лексику и структуру речи, которая годится для листовки или заметки, но безмерно далека от художественной ценности.
Вообще тенденция в левацком стихописании массово внедрять специальную лексику в тексты наблюдается с самого начала, и стойко держится и по наши дни. С новой властью и соответствующими идейными установками в искусстве начинающие пролетарские стихотворцы не додумались ни до чего лучше, чем наполнить поэтический язык специальной терминологией. Но повторение по нескольку раз из текста в текст слова «коммунизм» никак не способствует ни его приближению, ни росту качества и ценности самих текстов.
Можно начать приводить здесь примеры, но данная статья и так уже непомерно растянулась. Может быть, я продолжу об этом отдельно. Сейчас же я могу лишь подытожить одно из правил лирики, что если писать о чём-либо конкретном, то должно при этом самому быть непосредственно причастным к описываемому.
Надо признать, что сам Маяковский был недурён в качестве баснописца, фельетониста. Его сказы, сказки довольно крепки в сюжетной части и соответствующих для этого жанра художественных приёмах. Но, пожалуй, только и всего.
Потому данные строки Маяковского вполне справедливо применимы и к нему самому:

«Посудите:
сидит какой-нибудь верзила
(мало ли слов в России есть?!).
А он
вытягивает,
как булавку из ила,
пустяк,
который полегше зарифмоплесть»