Дело о...

Такого трескучего мороза в Москве ещё не бывало. По крайней мере, на моей памяти. Дорога от дома до уютного офиса нашего бюро превращалась в пытку и испытание нервов: машина заводилась с трудом, а украшенные застарелыми сугробами обочины заметно сужали проезжую часть и не способствовали ускорению трафика. Поэтому, когда перед самым Новым годом мне позвонил мой старый клиент, Лёва Масальский, и попросил срочно приехать, я мысленно помянул чёрта, его бабушку и всех остальных его нечистых родственников. Чёрта, естественно, а не Лёвы.

– Феликс, у меня неприятности, – уныло бубнил тот. – Госбезопасность и милиция, конечно, уже разбираются, но хотелось бы… В общем, не мог бы ты со своей стороны покопаться в этом деле?

– В каком именно?

– Приезжай, это не по телефону… Оплату гарантирую.

В этом весь Лёва. Заплатить он, конечно, заплатит, деньги-то в его фирме крутятся не маленькие. В прошлом году, например, когда я помогал ему отбиться от… В общем, неважно; я помог, и рассчитался он по-королевски, тут надо Лёве отдать должное, но перед этим, что называется, вынул из меня душу. Дело в том, что Лёва панически боится любых, как теперь выражаются, «наездов» на свой бизнес. И любит перестраховаться – хотя в этом он прав на сто процентов: лучше пере, чем недо.

– Ладно, еду…

– Я с тобой, – Шарлотта была уже готова: шубка, сапожки, сумочка. Я знал, что там у неё непостижимым образом размещается целая криминалистическая лаборатория с диктофоном в придачу.

Шарлотта – красавица. Я от неё без ума. Мы готовились оформить наши отношения – сразу же, как только будут улажены все формальности и истечёт срок до официально назначенной ЗАГСом даты. Предложение я сделал ещё в Париже, где Шарлотта-Мари Жевье работала переводчицей (затруднительно найти европейский язык, которого она бы не знала), а я был в командировке. Оттуда я её и привёз. Такая вот любовь с первого взгляда.

В деловом общении я называю её Мари – для скорости – хотя имя Шарлотта мне нравится больше. Но в ходу бывают и другие имена: Шарочка, Маришенька, Котик…

Герман, мой компаньон, отнёсся к появлению новой сотрудницы вполне одобрительно – хотя он и закоренелый холостяк, но французский шарм Мари подействовал и на него. Кроме того, он немного фаталист и философ, и поэтому возникновение в нашем общем с ним мире ещё одного фактора воспринял как данность, просто включив его в ряд прочих факторов, определяющих бытие.

На этот раз дело обещало быть гораздо серьёзнее, рассуждал я в машине. Если им занимаются органы, тут пахнет либо убийством, либо ущербом в особо крупных размерах. Зная Лёву, поверить в такое невозможно. Впрочем, работа постепенно приучает меня к тому, что ничего невозможного в нашем мире нет.

Город был погружён в предпраздничную атмосферу. Витрины магазинов утомляли глаза обилием новогодних товаров. Везде переливались и мигали разноцветные искорки бегающих китайских огоньков. На тротуаре то здесь, то там можно было видеть спешащих людей с ёлками. Дыхание миллионов москвичей поднималось паром над бесконечным потоком пешеходов, а на проезжей части машины шли непрерывной шуршащей лавиной.

По прибытии на место выяснилось, что присутствие Шарлотты – сущий клад: большинство фигурантов по делу были иностранцами и русским языком либо не владели, либо имели о нём представление на уровне «драстуйтье» и «досвиданийя». Конечно, были там штатные переводчики, но все они по классу Шарлотте уступали, и значительно.

Суть дела состояла в следующем. Лёвина фирма (помимо основной деятельности – туризма – она занималась, казалось, всем на свете) взялась за организацию финала «Московского ледового биеналле». Так назывался международный конкурс ледяных скульптур – как говорится, «широко известный в узких кругах». Лёва арендовал целый павильон, то есть этаж, где размещались студии приглашённых мастеров – выставочные помещения, временно приспособленные под мастерские.

Основная творческая деятельность ледяных ваятелей в силу профессиональной специфики происходила под открытым небом, на широком пандусе, который тянулся вдоль всего арендованного яруса, а свои студии скульпторы посещали лишь для того, чтобы погреться или сменить рабочий инструмент. Жили они тут же, для этого в каждой мастерской была оборудована специальная комната. Лёва расстарался: эти импровизированные номера были вполне уютны – ковры, элегантная мебель, компьютеры, вазоны с экзотической зеленью, большие аквариумы и клетки с цветными птицами.

Свои ледяные творения авторы создавали каждый напротив своего номера, выходящего на общий балкон широкой застеклённой витриной. Финал конкурса должен был состояться в первый день Нового года.

Этаж, расположенный выше, на постоянной основе принадлежал геологическому музею. И Лёвиной головной болью являлась претензия именно этого учреждения.

Дело в том, что в мастерской российского участника – маэстро Якова Эпохера – произошло возгорание. Следствие обнаружило, что огонь, возникший по предварительной версии вследствие умышленного поджога, перекинулся на дощатое ограждение воздвигаемого им шедевра – шедевр, естественно, при этом расплавился – и затем на комнату верхнего этажа. В каковой под пуленепробиваемым стеклом хранился знаменитый алмаз «Горняк» весом в сорок четыре карата, представлявший собой не только геологическую, но и финансовую ценность. Весьма и весьма внушительную в денежном выражении.

Алмаз исчез, стеклянный куб, под которым он хранился, расплавился от жара. Пострадали и иные экспонаты. Претензии, помимо страховой компании, были выставлены и Лёвиной фирме, отчего Лёва нервничал и находился в состоянии «тела, покинутого душой» – его собственное определение.

Эпохер, ко всеобщему удивлению, отнёсся к гибели своего ледяного творения весьма сдержанно, несмотря на автоматическое выбывание из конкурса, где безоговорочно признавался фаворитом. Судьба алмаза его совершенно не интересовала. При этом алиби у Эпохера имелось стопроцентное. Конец информации.

Впрочем, нет, не конец. На пандусе, где располагались ледяные фигуры, были обнаружены следы крови. Несколько капель, которые были замечены при осмотре места происшествия. Этот факт прошёл бы совершенно незамеченным, если бы не произошедший пожар. Уж не знаю, стоило ли как-то связывать с ним эту кровь.

– Мариша, милая, позвони Герману, нам нужна информация обо всех участниках конкурса. Пусть поищет.

– Пожалуйста! – скромно улыбнулась Шарлотта. – Вот. Одиннадцать человек из семи стран. Герман уже проинформирован, уточняет детали.

Бесспорно, у Шарлотты отменная деловая хватка. Она уже успела где-то раздобыть рекламный буклет, в котором красовались фотографии всех конкурсантов с краткими вехами биографии. Хотя когда и как она успела заполучить эту бумаженцию, один Бог знает.

Капитан Сергей Ерохин, ведший следствие, был моим давним знакомым. Мы уважали друг друга и часто делились информацией, когда работали параллельно – не в ущерб собственному расследованию, конечно. Вот и сейчас он разрешил мне бегло просмотреть протоколы осмотра и допроса свидетелей. Не удовлетворясь официальными заключениями, я сам тщательно осмотрел место происшествия, перебрав каждый осколок стекла и буквально обнюхав все закоулки мастерской, в которой возник пожар.

– Видимо, кто-то бросил бутылку с бензином, – поделился соображениями Ерохин. – Окно разбито. То есть, было разбито, а потом всё вообще оплавилось. Жар-то был ужасный… Видел осколки? Упали в снег, поэтому и сохранились. Остальные улики, если таковые и были, уничтожены – ты с документами ознакомился. Скорее всего конкуренты, мать их…

– Ты подозреваешь кого-то?

– Некого подозревать, в том-то и штука! У всех стопроцентное алиби, кроме Пономаренко. В момент возникновения пожара все участники находились в холле. Отмечали помолвку Якова Эпохера. На террасе никого не было, во всяком случае, камеры наблюдения никого не зафиксировали.

– Но кто-то же бросил бутылку?

– То-то и оно, что кто-то бросил. Само по себе окно разбиться не могло. Но следов – никаких, кроме самой бутылки, вернее, того, что от неё осталось…

Ну, это-то он загнул – никаких следов. След был, но недостаточно чёткий – и к тому же Сергей, возможно, просто не хотел давать мне наводку. Мы ведь тоже были, как ни крути, конкурирующими структурами. При всём взаимном расположении.

Правда, у него были некоторые преимущества: например, я не имел права запретить кому бы то ни было отлучаться с места происшествия. Ведь гипотетический злоумышленник, похитивший алмаз – это если допустить возможность кражи – мог спокойно удалиться. Тем более, что многие из подозреваемых были иностранцами и отечественной юрисдикции подлежали с большими оговорками. Ерохин мог лишь рекомендовать им не отлучаться с места происшествия, что он и сделал со всей присущей ему дипломатичностью. Я же не имел права даже на это.

Среди всех участников Яков Моисеевич Эпохер, безусловно, был самой экстравагантной личностью. Это впечатление я вынес из бесед с остальными ледяными скульпторами. Он слыл великим оригиналом и, несмотря на это, закоренелым консерватором. Когда-то выбрав себе эпатирующий имидж – большую широкополую шляпу, красную рубаху с петухами, бороду и чёрные очки – он с тех пор неизменно появлялся на публике именно в таком виде. Манера его творчества при всем при том постоянно менялась, идеи были свежи и неповторимы, а многочисленные фотографии его творений приводились в глянцевых альбомах как классические образцы стиля и оригинальности. Сами творения, увы, были обречены сохраняться лишь в фотографиях в связи с сезонной недолговечностью исходного материала.

Именно Яков Моисеевич ввёл в норму работу с разноцветным льдом – для этого в состав замораживаемой воды вводились специальные красители и флюоресцентные вещества, название и состав которых каждый ледяной скульптор хранил в секрете. И лично утилизировал свои творения после завершения каждого такого мероприятия – во избежание нежелательной утечки информации. В самом деле, знание рецептуры конкурентов обеспечивало неоспоримое преимущество в любом конкурсе. Составы добавляемых солей, пигментов и красок подбирались тщательно: от этого зависела «игра» льда, его оттенок и показатель преломления. Поэтому каждый уважающий себя специалист готовил лёд самостоятельно.

Для подготовки материала у мастера имелся индивидуальный морозильный агрегат, который обеспечивал заморозку в нужном режиме, и специальный транспортёр-погрузчик, на котором подготовленные глыбы доставлялись на нужное место. Действительно, размеры фигур бывали подчас значительными – и это после обработки, а первоначальные монолиты бывали и вовсе неподъёмны. Для спайки фрагментов в единое целое использовались специальные паяльные лампы. В качестве топлива применялся либо пропан-бутановая смесь, либо особый очищенный бензин. Тонкости выбора топлива от меня ускользнули: то ли дело было в различной теплоте сгорания, то ли в выделяющихся при этом газах, по-разному влияющих на структуру льда. Короче, профессиональное ледяное зодчество было занятием дорогостоящим и кропотливым.

В данном случае маэстро работал с обычным неокрашенным льдом, но в стороне от основной фигуры буквально накануне стал воздвигать куб из абсолютно непрозрачного чёрного льда – для ещё одной статуи, создающей антитезу и контрастно подчёркивающей ключевую композицию.

Главная скульптура Эпохера представляла собой ледяного монстра, поглощающего земной шар. Сам шар, раздираемый когтями чудовища на дольки вроде апельсиновых, попирался его задними конечностями, а один сегмент в виде полушария был поднят когтистой лапой высоко вверх и зависал над широко раскрытой пастью, готовящейся его поглотить. Всё это, конечно, было до времени скрыто от посторонних глаз (над сбитыми из досок щитами торчала лишь лапа с куском земного шара), но вездесущие конкуренты, естественно, сумели найти способ ознакомиться с секретом и даже тайком сфотографировать его сквозь щели. Что же должно было получиться из чёрного ледяного куска – неизвестно. Он-то как раз от пожара не пострадал, поскольку был расположен на значительном расстоянии от основной фигуры.

Всё это я почерпнул из познавательных бесед с участниками конкурса. Однако, кроме общего развития в области этой увлекательной отрасли искусства, больше никаких полезных сведений, касающихся расследуемого дела, я не получил.

Получил я зато копию не совсем качественной видеозаписи с мобильного телефона. Её любезно предоставил Эйно Лехтанен, финский участник конкурса. Запись запечатлела для грядущих поколений официальное представление Эпохером коллегам своей будущей спутницы жизни. В зале царил полумрак, в котором терялся свет канделябров по периметру помещения. На сцене появился Яков Моисеевич – конечно, в своей неизменной шляпе и очках, с ним рядом –  женщина, в чёрном вечернем туалете с открытой спиной. Яков Моисеевич что-то говорил – похоже, знакомил свою спутницу с по очереди подходящими коллегами – но слышно было плохо, потому что снимавший был от них слишком далеко. Вот раздались нестройные аплодисменты, изображение качнулось, затем поплыло панорамой по залу – и оборвалось.

Лехтанен что-то смущённо буркнул.

– Он приносит извинения за качество, – перевела Мари. – Говорит, что был слегка навеселе и не предполагал, что это может понадобиться следствию.

– Какие извинения, – вздохнул я. – Скажи ему спасибо за предоставленные материалы, особенно за фотографии конкурсных работ.

Вот фотографии были на высоте. Кроме огороженной статуи болезненно скрытного Эпохера, остальные предстали во всей первозданной красе – причём, как говорится, в историческом развитии, от начала сооружения заготовок до состояния работ на настоящий момент. Пожар практически не повредил ни одной фигуры, за исключением эпохерского пожирающего Землю демона. Единственное, что я смог заметить по его, демонской, торчащей лапе – это то, что первоначально фигура была повёрнута под несколько иным углом к зданию.

– Это часто бывает, знаете ли, – заметил Лехтанен. – Или свет не так падает, или изменение вызывается необходимостью доработки композиции, как, видимо, и произошло у господина Эпохера. Жаль, мы не можем предполагать, что было задумано им из чёрного материала… Он, как вы знаете, прекратил дальнейшую работу. Я его понимаю. Жаль, очень жаль. Должно быть, замышлялось что-то совершенно оригинальное. Знаете, на контрасте: абсолютно прозрачное, светлое, играющее на солнце, хотя по сути своей жуткое и ужасающее – и рядом нечто совершенно чёрное, пессимистичное, непрозрачное…

На Москву опускались сумерки. К вечеру небо затянуло обрывками облаков, и пошёл снег – медленный, редкий и невесомый. Поблескивавшие в ореолах фонарей ледяные искорки вызывали памятное с детства ощущение кануна праздника, когда сердце замирает в предчувствии чего-то нового и ошеломительно прекрасного. Собственно, так оно и было – праздник приближался, год вступал в свою предпоследнюю ночь. Шарлотта в белой меховой шубке, украшенной морозными искорками, была чудо как хороша, и я любовался ею явно в ущерб делу. Она это замечала, и как всякая женщина, чуть-чуть кокетничала. Что не мешало ей мыслить трезво и логично.

– Не может быть, – вдруг заявила она.

– Что не может быть, зайка?

– Не может быть, чтобы это была помолвка!

– Почему?

– Он её даже не поцеловал!

– Ну, это ещё ни о чём не говорит. Не все любят целоваться на публике. Я – исключение, и в этом тебе необычайно повезло… – и я сделал попытку обнять Шарлотту, чтобы доказать истинность своих слов. Она нетерпеливо отстранилась:

– Он не подарил ей цветов!

А вот это было уже странно. Хотя Эпохер всегда был неординарным человеком, взять хотя бы ту же одежду… Но всё равно – пригласить коллег на помолвку и не подарить невесте даже цветы? Это был уже второй кирпичик в здание моей подозрительности по отношению к Якову Эпохеру.

Сыщик обязан быть немного параноиком, иначе нечего и надеяться на возникновение мало-мальски подходящей версии. В отличие от нормальных людей он должен подозревать всех и каждого до тех пор, пока не убедится в обратном.

Впрочем, в данном случае у Эпохера было железное алиби: в момент возникновения пожара он находился этажом ниже, на глазах у всех приглашённых на помолвку коллег. Не мог же он бросить бутылку с зажигательной смесью, будучи совершенно в другом месте! Как, впрочем, и любой другой ледяной мастер. Да и смысл? Зачем ему пожар в собственной мастерской? А зачем вообще кому-то этот пожар?

Закавыка заключалась в том, что наружные камеры наблюдения не зафиксировали на террасе никаких подозрительных личностей – вообще никого! Все камеры, как одна, показывали пустынный пандус, на котором одиноко высились ледяные творения. Вот «дельфины» Пономаренко, чуть далее – «плачущая Венера» Лехтонена. И далее по порядку – фигуры Зеленски, Новачека, Эпохера и остальных. День солнечный, пространство отлично освещено, просматривается вдоль и поперёк совершенно отчётливо. Никого.

И всё же – окно было разбито, это факт, от которого никуда не денешься, и все до одного осколки носили на себе следы огня – даже те, что упали на снег, более того – в мастерской была найдена расплавленная лужица зелёного стекла, соответвующего по составу бутылочному. К сожалению, огонь уничтожил громадную часть улик. Если, конечно, таковые были. И главное – погубил алмаз.

Как сухо сообщил Ерохин, алмаз при высокой температуре мог просто сгореть. Не стоит забывать, что, несмотря на свои неповторимые физические свойства, это всего лишь углерод, пусть и с уникальной кристаллической структурой. Углерод, который, как ни прискорбно, по-видимому, погиб в бушевавшем пламени – как любой уголь. От него не могло остаться даже золы: чистый углерод окисляется в обычный углекислый газ. А стеклянный куб, которым он был накрыт, растёкся блестящей лужицей, что красноречиво свидетельствовало о царившей там температуре.

Дверь открыла та самая женщина – Клара Аркадьевна, невеста Эпохера. Я представился и объяснил цель визита.

– Постарайтесь покороче, – сухо и неприязненно сказала она. – Яков Моисеевич нездоров. Он работал прошлой ночью и сильно простудился. Кроме того, ваши коллеги уже получили от него все нужные сведения.

Яков Эпохер возлежал в кресле, до самого горла закутанный в клетчатый шотландский плед. За ним в большом аквариуме медленно плавали две неприятные серые рыбы – аквариум был такой же, как и тот, что погиб в его прежних апартаментах. На журнальном столике в беспорядке валялись таблетки и пузырьки с микстурами.

Даже в заболевшем состоянии маэстро не изменил себе ни на йоту: всё так же белоснежную его шевелюру скрывала знаменитая бархатная шляпа, на лице красовались неизменные чёрные очки.

Я поздравил его со знаменательным событием в жизни. Я выразил соболезнования по поводу имевшего быть инцидента. Я высказал уверенность, что нынешнее недомогание не помешает мастеру восстановить в будущем подобающее ему место в рейтинге. Я рассыпáлся мелким бесом в надежде, что мне удастся завоевать – нет, не доверие, на это я не надеялся – а хотя бы некоторую толику симпатии.

Симпатии я не завоевал. Эпохер отвечал односложно и скупо, тщательно выбирая лишь самые необходимые слова. Голос его прыгал от еле слышного шёпота до надсадного хрипа. Было видно, что каждое слово требует от него больших усилий. Клара Аркадьевна также поглядывала на меня недружелюбно. В моём положении наивно было бы надеяться на иное.

Всё же мне удалось получить кое-какие сведения. В частности, я установил хронологию ночи, предшествовавшей пожару – той самой, когда Эпохер получил свою ангину и во время которой Клара Аркадьевна так легкомысленно спала и поэтому не смогла его проконтролировать.

Да, Яков Моисеевич часто работает по ночам. Нет, никаких необычных событий в эту ночь не происходило. И никаких мыслей, а тем более подозрений, у него не возникает. Да, он болен и утомлён, но впоследствии с удовольствием расскажет всё, что будет угодно господину сыщику – правда, он понятия не имеет, что ещё может рассказать. Да, возможно, завтра. Если будет себя чувствовать лучше. А пока не соблаговолит ли господин сыщик дать ему возможность отдохнуть? Тысяча извинений.

После такого поворота событий ничего не оставалось, как откланяться. Я не успел опомниться, как очутился за дверью, в которой явственно щёлкнул замок. Усмехнувшись, я посмотрел на часы и отправился к капитану Ерохину. На время расследования он вместе с группой сотрудников занял пустовавший номер, расположенный чуть далее по коридору.

Ерохин не собирался ложиться спать и сидел за столом с сосредоточенным и отрешённым видом. Он думал. Количество окурков в пепельнице свидетельствовало о достаточно большом промежутке времени, посвящённом этому занятию. Впрочем, он тотчас же встал и широко улыбнулся, отчего весь его служебный вид испарился.

– Садитесь, Феликс, – предложил он, раскрывая форточку пошире. – Не сомневаюсь, что кое-что за душой у вас есть.

– Есть, – ответил я. – Но немного.

– Выкладывайте!

– Ну что ж, выкладываю... Итак, к настоящему моменту мы имеем скудный набор фактов, который следует интерпретировать так, чтобы картина совершившегося выстроилась логично, – сказал я. – Вы следите за моей мыслью?

– Слежу, слежу…

– Первое – это осколки витрины, которые вывалились на снег. На них есть следы воздействия огня, а их не должно быть. Значит, они упали уже после возникновения пожара.

­– Согласен, – капитан Ерохин кивнул крупной головой. – Мне это тоже показалось странным. Но есть ещё расплавленная бутылка… Это всё же поджог, Феликс.

­– Скорее всего. С вероятностью девяносто пять процентов.

– А почему не сто?

– У каждого действия должен быть мотив. А я этого мотива пока не вижу.

– Знаете, Феликс, – сказал Ерохин, – а ведь где-то за пятнадцать минут до пожара был сбой в электроснабжении. Всего несколько минут, но на это время охранная сигнализация была отключена. Как вы думаете, можно за три-четыре минуты похитить алмаз так, чтобы этого никто не заметил?

­– Чисто теоретически – да.

– Вот именно, что теоретически… Но сбой был, и это не даёт мне покоя.

– Разве там не было аварийного источника питания?

– Был, конечно. Но разомкнулась цепь уже после этого источника. Специалисты проверяли – сейчас всё работает нормально, никаких следов постороннего вмешательства не замечено. Однако аппаратура зарегистрировала отсутствие питания. Очень уж странное совпадение, вы не находите, Феликс? Подозрительно.

­–У меня сложилось твёрдое впечатление, что это кража, – признался я. – Но пока я не готов идентифицировать преступника.

– Значит, кража, говорите… Пожалуй. Я согласен. Мы тоже прорабатываем эту версию. Вернее – и эту тоже… Тут закавыка: почему же вор не сбежал сразу же после преступления? – задумчиво сказал Ерохин. – Мы имеем дело с очень осторожным и осмотрительным человеком. Видимо, он собирается выждать момент, чтобы потом, без спешки, реализовать алмаз и при этом остаться вне подозрений. У подлеца крепкие нервы.

– Возможно. Но вернёмся к фактам. Факт второй. Перед чёрным монолитом Эпохера найдены следы крови.

­– Ну и что? Я выяснил – это его кровь. У него до сих пор запястье забинтовано. Он пытался кормить аквариумных рыб.

– При чём здесь рыбы?

– Это пираньи. Одна из них его укусила. Группа крови совпадает, я распорядился сделать анализ. Подтвердилось. Так что этот след – тухляк… А вот то, что его избранница в своё время окончила физфак с отличием, ни о чём не говорит?

– Пока нет. Я об этом не знал, – ответил я. – А что, есть какие-то соображения?

– Да я всё не могу выбросить из головы этот электрический перерыв. Всё-таки женщина – и техническая специальность… Нетипично. Вот я и думаю – она как-нибудь не могла быть к этому причастна?

– Не знаю. Может быть. На свете так много нетипичного, что это само по себе становится типичным, – важно сказал я. – Это афоризм, это можно запомнить… И, кроме того, у неё такое же алиби, как и у остальных. Факт третий – в день пожара была ясная, солнечная погода.

– Что у вас на уме, Феликс? – вопросительно взглянул на меня капитан. – Зная вас, я думаю, что вы стремитесь натолкнуть меня на какую-то мысль, но ей-богу, не могу понять, куда вы клоните.

– Если б я сам знал, – вздохнул я. – Пока у меня мозаика ещё не сложилась... И факт последний: алмаз сгорает при температуре около девятисот градусов по цельсию, а стекло плавится уже при восьмистах.

– Там легко могло быть и больше тысячи. Не забывайте, у Эпохера в мастерской находилось несколько баллонов с бензином и всякие легковоспламеняющиеся красители… И ещё, не стоит забывать, что у Пономаренко нет алиби.

– Я не забываю. Но это само по себе ещё ничего не значит.

– Конечно, само по себе не значит. Но всё-таки, почему он не пришёл тогда с остальными? Я вскользь поинтересовался, что он делал в это время. Говорит, находился в своей мастерской. Болела голова, поэтому не пошёл.

– У такого здоровяка болела голова?

– Всё может быть… – пожал плечами Ерохин. – Но, как вы сами заметили, тут есть некоторая логическая нестыковка, поэтому надо бы хорошенько проработать его версию.

Мы ещё немного поболтали о разных пустяках, после чего я откланялся и отправился восвояси. Проходя мимо двери Пономаренко, я ясно расслышал за ней несколько слов, произнесённых женским голосом.

- окончание следует -