Побег

На пустынную станцию ранним утром подъезжал поезд. Остановившись, из вагона вышла ещё сонная проводница, спуская лестницу для пассажиров. Их было немного, какой-то толстяк с огромным саквояжем в странных очках в роговой оправе, молодая пара, видимо только поженившаяся, и семья, муж с женой, и маленькая девочка.

-Папа, а мы будем здесь жить?

-Да Лаура, это твой новый дом, тебе определённо понравится.

Отец семейства был переведён в этот город на новую должность, повышение. Служил он в канцелярии.

-Лара (так ласково называла меня мама), не убегай далеко, сейчас мы погрузим чемоданы и поедем в нашу квартиру.

Устроившись на новом месте, меня определили в школу. Учёба давалась довольно легко, хотя не шла математика, и приходилось подолгу сидеть над уроками вместе с мамой. Отец вечно пропадал на работе. Временами мы выбирались за город на пикник всей семьёй, и весело проводили время. Как часто мне потом вспоминались эти беззаботные, сытые времена, когда спрятавшись в стогу сена, я рыдала от бессилия и злобы, не понимая, за что меня так ненавидят эти люди.

-Лара, что ты рисуешь милая?

-Это вы с папой, мы идём гулять и весело улыбаемся. Когда вырасту, поступлю в художественную школу, честно честно, и буду рисковать красивые картины и вас с папой.

-Хорошо милая, пошли есть, обед остывает.

Мне нравилась наша новая квартира, отца по его должности часто переводили с места на место, и мы сменили множество квартир, но эта была особенная. Почему спросите? На первом этаже жила преклонных лет женщина, и каждое утро она открывала окно, и включала чудесную музыку, которая была слышна на весь двор. Мне удалось с ней познакомится.

-А кто это у нас такая красивая?

-Меня зовут Лаура, но семья зовёт меня Лара - сделав реверанс, сказала я.

-Какая милая девочка, а меня зовут Элис, заходи ко мне, угощу тебя конфетами.

-А что за чудесная музыка играет у вас каждый день?

-О, милая, это Шопен, нравится?

-Очень.

-Заходи после школы, послушаем вместе.

Квартирка у неё была небольшая, но очень уютная, пригласив меня за стол, мы пили чай и мило болтали, как две давние подруги, не смотря на большую разницу в возрасте. Я всегда хорошо ладила с пожилыми людьми, понимала их.

В школе я хорошо ладила с ребятами, и хорошо училась, придя на первый свой урок, услышала, как сзади шепчутся мальчики.

-Она еврейка.

-Мама, а что такое евреи?

-Кто тебя так назвал?

-В школе мальчики за соседней партой шептались.

-Евреи, - это национальность такая, мы с тобой евреи, Лара.

-Разве плохо быть евреем?

-Нет, мы такие, какие есть.

Время шло, и росла Лаура. Грянула первая мировая, отца отправили на фронт, мы остались с матерью одни. Ей приходилось много работать, чтобы прокормить нас, отец писал часто. Читая вместе с мамой его письма, мы плакали, обнявшись. Ночью мама часто сидела в углу, и молилась за нас, за отца на фронте, просила Бога, чтобы он поскорее вернулся домой.

Период взросления давался мне нелегко, будучи активной и амбициозной девушкой, я часто ругалась со сверстниками, спорила с учителями, и маму регулярно вызывали в школу.

-Ваша дочь постоянно срывает уроки, не ставит учителя в авторитет, но так как она учится хорошо, то мы не можем ничего сделать, поэтому прошу вас, поговорите с ней, вы мать, в конце концов.

-Ей приходится нелегко, отец на фронте, сами понимаете, но я поговорю с ней.

После школы мы обычно гуляли с девочками в парке, вернувшись с прогулки, домой меня прямо у порога встретила мать с ремнём в руке.

-Говорила сегодня с директором, почему ты споришь с учителями, ругаешься с одноклассниками, что происходит?

Не знаю, что тогда на меня нашло, но я высказала всё, обвинила мать в том, что это из-за неё отец ушёл на фронт, что мы теперь живём вот так, и она ударила меня ремнём по лицу. В бешенстве я выскочила из квартиры, и побежала вниз, к бабушке Софье.

-Что случилось милая, кто тебя обидел?

-Мама, мы с ней поругались, не хочу с ней жить, она ударила меня.

-Нельзя так говорить о матери, она старается, работает, всем сейчас трудно, эта бессмысленная война замучила всех нас.

Вернувшись однажды домой после школы, я обнаружила бледную как смерть мать, она сидела на кровати, и руки её тряслись.

-Что произошло?

Она молча протянула мне письмо.

«Дорогая Марта Гольцман, с сожалением извещаем вас, что ваш муж погиб на фронте, примите наши искренние соболезнования, его вещи будут доставлены вам почтой в самое ближайшее время».

Словами не передать, что я чувствовала тогда, вспоминая то время, видела лишь убитую горем мать, её равнодушное ко всему лицо. Дети легче переносят всё это, а мать начала пить. Горько пить каждый день, заливая алкоголем утрату, в скором времени её выгнали с работы, и платить за жильё стало нечем. Пришлось распродавать вещи, все, что наша семья накопила за долгие годы, в итоге квартира превратилась в сарай: везде валялись пустые бутылки, домой не хотелось возвращаться и я жила у бабушки Софьи. Часть вещей пришлось спрятать, чтобы она не пропила их, в том числе наручные часы отца и серебряный канделябр, доставшийся нам ещё от деда.

Софья предлагала мне совсем остаться у неё, ведь у неё никого не было из живых родственников, но я не могла совсем бросить мать, та уже стала ходить по помойкам, искать разный хлам, которой потом можно было продать и купить спиртное. Закончив с горем пополам школу и получив аттестат, я как обычно вернулась не домой, а к бабушке, мы сидели за столом и ели поздний обед, и обсуждали, куда же мне поступить, как в дверь постучали. На пороге была мать, она схватила меня за волосы и потащила за собой.

-Где часы и канделябр? Ты спрятала их чертовка!

-Ничего я тебе не отдам, ты пропьёшь их, как и всё остальное!

Наши крики раздавались на весь подъезд.

-Да как ты смеешь повышать голос на мать, а ну живо домой!

-Не пойду я в этот сарай, посмотри в кого ты превратилась! Как мы живём!

Мне стало стыдно, я обняла её и заплакала. Вместе со мной рыдала и мама, поднимаясь по лестнице, она споткнулась и упала, я бросилась её поднимать. Проводив её до кровати, и укрыв одеялом, Лаура глубоко задумалась, надо что-то делать, денег не было совсем, и нужно было идти работать. Работать? Да кто возьмёт пятнадцати летнюю девушку работать, а учёба, ни о каком поступлении в художественную академию теперь и речи не шло.

Как оказалось, совсем недалеко была швейная фабрика, и туда требовались швеи даже без опыта, пришлось идти, иначе судьба голодной попрошайки ожидала меня в ближайшем будущем, вечно сидеть на шее у Софьи я не могла.

Фабрика представляла собой большое кирпичное здание с окнами, где в ряд стояли швейные машинки и ткацкие станки. Мне дали работу стажёра: подносить швеям ткань. Работа была тяжёлой, и по началу руки просто отваливались от тяжести. В 9 утра звенел звонок, и нужно было быть уже в цехе, иначе ставили опоздание, и потом вычитали из зарплаты, которая итак была мизерной. В мои пятнадцать лет эта была единственная работа, на которую меня взяли. На фабрике я познакомилась с девушкой по имени Ольга, она была чуть старше меня, и уже работала швеёй.

Мать продолжала пить и вскоре нас выгнали из квартиры, хорошо, что в городе была еврейская община, и мы отправились туда за помощью. Раввин этой общины выделил нам кровать при храме, где мама и осталась, но я там жить не могла, и ушла к бабушке. Жила у неё не бесплатно, приходилось помогать во всём по дому, но это было лучше, чем там или на улице.

Три года спустя, меня, наконец, повысили на работе, и увеличили зарплату, накупив вкусностей, решила навестить маму в храме. Она выглядела совсем бледной и болезненной, постарела на несколько лет, хотя с момента нашей последней встречи прошло всего пара недель. Она часто сбегала оттуда и попрошайничала на рынке, а полученные деньги, конечно же, пропивала. Обняв меня, она схватила пакеты и принялась рыться в них в поисках выпивки.

-Там нет алкоголя, мама.

-Как нет? А зачем ты тогда пришла?

Оставаться там мне больше не хотелось, и я молча ушла. Но этот день мне хотелось как-то по особенному отметить, и я зашла в булочную, и купила любимых бабушкой овсяных печенек. Продавец полноватый мужчина по имени Генри, среднего роста, лет двадцати пяти, в грязном фартуке и поварском колпаке услужливо вышел из-за стойки, и принялся помогать выбирать мне выпечку. Было в его манерах нечто странное, а взгляд выдавал человека недалёкого, но зато мелочного и алчного. Купив килограмм овсяного печенья, которое как потом выяснилось, было удивительно на вкус, я подала булочнику деньги.

-Спасибо, вы очень любезны.

-Всё для прекрасной дамы, заходите ещё к нам в скромный магазин.

По правде говоря, мне не нравились мужчины такого типа, и если бы не вкуснейшая выпечка, то я, наверное, никогда бы не вернулась в этот магазин. Какие же мне нравились, я и сама ещё не знала. Как-то мы ходили с Ольгой в кино, и там был такой элегантный, в строгом костюме человек, он шёл по улице и пел. Вообще мужчины обращали на меня внимание, но мне было не до них, по крайней мере пока.

Вернувшись с печеньем домой, Лара застала Софью в хорошем расположении духа.

-Лара, милая, я показала твои наброски одному человеку, и он сказал, что хочет подучить тебя рисованию, у него группа, и после работы ты можешь заниматься.

-Правда? Это очень хорошая новость.

-Да, завтра же ты сможешь пойти на свой первый урок, вот адрес.

Она протянула мне бумажку с адресом, учителя звали Эрнст Гольсмитт.

На следующий день я пришла по указанному адресу, это было двухэтажное здание, похожее на школу, на входе сидела женщина. Строго спросив меня, к кому я иду, я сказала, что к Эрнсту, он будет учить меня. Класс находился на втором этаже, как оказалось, я чуть опоздала, и все уже сидели на своих местах, рядом с каждым учеником стоял мольберт и лежали кисти, учитель что-то рассказывал.

-Извините, можно войти?

-Здравствуй, заходи скорее, урок уже начался, как тебя зовут?

-Меня зовут Лаура, Лаура Гольцман.

-Наслышан о тебе, заходи, садись.

Уроки были очень интересными, после работы и этих серых будней, я бежала туда, как на праздник. В группе нас было человек десять, мальчики и девочки моего возраста, и был среди них один особенный мальчик, он всегда ходил в рубашке и брюках, мне он очень понравился, звали его Марк. Время летело быстро, и скоро должны были наступить летние каникулы, хотя какие каникулы могут быть у человека, кто работает на швейной фабрике. Особенно хорошо помню тот день, когда я пришла в класс, и, не успев сесть на своё место, обнаружила записку, аккуратно сложенную пополам, раскрыв её, я прочитала:

«Дорогая Лаура, когда ты в первый раз зашла в класс, я не мог отвести от тебя взгляда, ты такая красивая. Твой задорный смех всегда заставлял меня улыбаться, а русые волосы твои разливались по хрупким плечам. Завтра начинаются каникулы, и мысль о том, что я не увижу тебя три месяца, сжигает меня дотла. Давай увидимся, я не могу больше терпеть, приходи сегодня в парк в 19.00, с уважением твой М. Если ты не придёшь, я всё пойму, и больше тебя никогда не побеспокою.»

Окинув взглядом весь зал, мои глаза остановились на нём, Марк засмущался и опустил глаза. Сердце бешено стучало.

Бежала словно на крыльях домой, я радостно влетела в квартиру, обняла бабушку и пошла собираться. Софья удивлённо смотрела на меня.

-Никогда не видела тебя такой счастливой, что случилось?

-Это Марк, он пригласил меня в парк сегодня, вот записка.

Прочитав наскоро записку, она улыбнулась и сказала:

-Эх, молодость, но в чём же ты пойдёшь? Давай я дам тебе своё платье.

И она достала из шкафа очень красивое бежевое платье, надев его, я посмотрела на себя в зеркале.

-Ого, да оно мне очень идёт.

-В молодости я была такая же худая, как ты, эх, не откормила бабуля внучку.

-Пора бежать, время уже седьмой час.

-Иди с Богом, дитя.

Мы встретились в парке, с букетом цветов, он встречал меня в строгом костюме. Гуляя весь вечер мы болтали ни о чём, весело смеялись, бросая камешки в пруд. Наверное, это было самое беззаботное время в моей жизни, и как всё хорошее, имело свойство быстро заканчиваться.

Проводив меня домой, на самом деле я не помню самого поцелуя, зато помню, как не спала ночь, и всё фантазировала, что у нас будет большая и любящая семья, как мы вместе будем выбираться на пикник по выходным, погрузившись в свои мечты, я уснула.

Мы учились несколько лет, и потом, сдав успешно выпускной экзамен, наш преподаватель Эрнст Гольсмитт вызвал нас с Марком, и ещё нескольких ребят к себе.

-Я знаю какие вы талантливые дети, и хочу направить ваши документы в художественную академию в Берлине, что скажете?

Все заулыбались, это была очень хорошая перспектива, но мне нельзя было бросать работу, я в замешательстве посмотрела на Марка. Он понял мои переживания, и сказал, что нужно всё обдумать и поговорить с его семьёй.

За несколько лет мне удалось скопить небольшую сумму, и если я поступлю в Берлин, то на первое время хватит. К тому же за учёбу платят стипендию, да и Марк будет рядом, если поступит.

Мама в то время уже была совсем плоха, но я навещала её, несмотря ни на что, носила ей еду, в основном фрукты. Пришла к ней и в этот день, она спала, села возле кровати, положив на стол сумку с едой, и стала говорить.

-Не знаю, слышишь ли ты меня, или нет, но мои документы хотят направить в художественную академию, в Берлине. И если меня возьмут, то я уеду туда.

Поцеловав мать, я вышла из комнаты, на пороге меня ждал священник.

-Лаура, дорогая, всё хотел поговорить с тобой.

Лицо его стало мрачным.

-Мать твоя слабеет, и не думаю, что она протянет долго.

-Сколько ей осталось?- Сказала я, еле сдерживая слёзы.

-Пара месяцев.

Выйдя из храма, я стремглав побежала домой, по дороге чуть не сбив кого-то. У входа в подъезд меня ждал Марк. Схватив меня, он пытался остановить.

-Стой, да стой же ты! Это я, Марк, куда ты так спешишь?

-Не подходи ко мне, из-за меня все умирают!

-Кто умер, о чём ты?

-Ещё никто, но скоро умрёт, оставь меня!

Я попыталась вырваться, но он сильнее схватил меня и обнял, прижав к своей груди. Так мы простояли какое-то время.

-А ты зачем пришёл? - Уже немного успокоившись, сказала Лара.

-Мы же договаривались поговорить с тобой на счёт поступления, помнишь? Моя семья согласна отпустить меня, если поступлю. Вместе нам хватит средств, чтобы жить в Берлине, и учиться.

-Хорошо, давай увидимся потом, сейчас неподходящее время.

Высвободившись из его объятий, я зашла в дом. Софья, видя, а скорей всего и слыша всё, что происходило под окнами, молча поставила на стол обед, и ушла в свою комнату. Она никогда не лезла в мою жизнь лишними вопросами, сама расскажу, когда придёт время.

Вдоволь наревевшись, и позавтракав, я пошла к учителю, и сказала, чтобы отправлял документы. Встретившись с Марком, мы обо всё поговорили, предложение мне понравилось.

Через пару месяцев нас вызвал к себе преподаватель, пришёл ответ из Берлина. Из шести человек взяли троих, и Марка в том числе, меня в списке не было.

-Но почему? Вы же говорили, что у меня талант к живописи.

-Не знаю Лаура, не знаю, всё поменялось в Германии, к власти пришло новое руководство, и они не питают любви к вашей народности. Эрнст был и сам глубоко опечален отказом.

-Но почему, что мы им такого сделали?!

-Никто не знает, в официальном тексте сказано, что ты не подходишь по требованиям академии.

Повернув взгляд, полный слёз, на Марка, я молча вышла из класса. Он догнал меня в коридоре.

-Постой, ну куда же ты?

-А что тут говорить, тебя берут в Берлин, твоя мечта сбылась, поздравляю.

-Но мы же можем поехать вместе!

-Да? И что предлагаешь мне там делать, работать швеёй? Тебе же преподаватель ясно сказал, я еврейка, мне опасно ехать туда. А теперь извини, мне надо идти домой.

Что тут сказать, мне смутно вспоминался тот период жизни, как уехал Марк, и я провожала его на вокзале, как умерла мать, а за ней через пару лет и бабушка Софья, которая оставила мне квартиру и набор пластинок. Острые периоды одиночества, и тоски, сменяемые приступами творчества, желания творить. В такие моменты я брала холст и кисти, и судорожно рисовала. Работа превратилась в унылую обязанность, но давала определённый достаток, и вечерами не было большего счастья, чем сесть в старое бабушкино кресло и включить хорошую музыку. С возрастом мне стал сниться один и тот же сон, в котором я в роли мужчины, очень властного и жестокого, избивала рабынь палками. Они кричали, и просили пощады, но мне было удовольствием избивать их, наслаждаться своей властью и безнаказанностью. А так как во сне я была мужчиной, а она женщинами, то после избиения я пользовалась ими, насиловала.

После таких снов всегда просыпалась в холодном поту, и ходила хмурая весь день. Даже на фабрике это замечали.

-Лара, что с тобой? Ольга как всегда участливо интересовалась обо всём, что происходит в моей жизни.

-Плохой сон, не обращай внимания.

-Ну сон и сон, пройдёт, давай лучше мужика тебе найдём.

-Начинается…

-Вот что ты так воспринимаешь всё постоянно? Генри уже глаза все высмотрел, не отрывает взгляда от тебя, когда мы заходим в булочную.

-Он мне не нравится.

-И что теперь, всю жизнь будешь искать того, кто нравится?

-А я и не ищу.

-Да да, старая песня, в кино идём сегодня? Вышел новый классный фильм, пошли, ну не кисни Лара.

По дороге в кино мы решили зайти в булочную. Продавец как всегда смотрел на меня, и пытался угодить.

-Генри, у вас прекрасная выпечка, кто делает её?

-О, вы заметили, это моя мама, она печёт её по старинному рецепту нашей семьи.

Но мне он не нравился, как ни крути, было в нём что-то мерзкое.

-Лара ну что ты, красивый мужчина, неженатый, есть свой магазин, тебе не придётся работать.

-Зато пузо его мне терпеть придётся, брр.

Рассмеявшись, мы вошли в кинотеатр. Заняв места в зрительном зале, мы принялись ждать начала премьеры, обещали много песен, романтики, и танцев. Но на середине фильма вдруг погас свет во всём кинотеатре, люди сразу занервничали, кто-то рванул к выходу, сбившись в кучу у дверей. Мы сидели ошарашенные, у Ольги была зажигалка, чиркнув ей, мы осветили пространство вокруг себя, ничего страшного не происходило, лишь народ толкался у дверей. Билетёрша пыталась успокоить всех, и спокойно вывести из зала. Выйдя, наконец, на улицу, мы увидели, что света нет во всём районе, и часть людей вышла на улицу, удивлённо озираясь по сторонам.

-Оля, пошли ко мне, переночуешь у меня, а утром вместе пойдём на работу, мой дом ближе, да и вдвоём спокойнее.

-Пошли.

Не успели мы дойти домой, как с окраины города послышались взрывы, и вой сирен. В ужасе забежав домой, мы легли в одежде на кровать в обнимку, и там лежали долго, пока звуки не утихли.

Светало. Собравшись на работу особенно быстро, мы даже не раздевались, мы пошли на фабрику. На улице стояла абсолютная тишина, город как будто вымер. Добравшись до проходной, мы встретили первого человека, он испуганно шарахнулся в сторону, когда увидел нас.

-Стой! Да стой ты! Что случилось ночью?!

-Вы разве не знаете? Война началась.

-Война?

Это страшное слово гулом отозвалось в моей голове, мы с Олей испуганно переглянулись, но всё же пошли на работу. Уже на фабрике мы узнали больше подробностей, вчера Германия вторглась в Польшу, и начались боевые действия в непосредственной близости от нашего города. Больше мы ничего не знали, но все были сильно напуганы. Работа продолжалась в обычном режиме, и мы каждый день ходили на работу, как обычно.

Перед лицом общей опасности люди сплачиваются, и наша еврейская община, до этого почти всегда нейтральная, стала расклеивать листовки, начались собрания. Придя на одно из них, я услышала о том, что Германия люто ненавидит евреев, и для нас это может обернуться крайне негативно, поэтому со всеми нами будут постоянно держать связь, чтобы мы никуда не пропадали.

Сны стали беспокоить меня регулярно, и без того напуганная всеми этими событиями, я стала просыпаться в холодном поту. Во сне всё так же будучи рабовладельцем, я издевалась над своими рабынями. Наш город окружили войска, но в сам город не заходили, сражаться им тут было не с кем. Вокруг города поставили блок посты, и выехать без их ведома стало проблематично.

Через некоторое время в город зашёл отряд немцев, они вели себя спокойно, и прошло строем к ратуше. Поговорив о чём-то с нашим мэром, они удалились.

Вечером мы узнали, зачем они приходили. Мэр приказал развесить везде листовки, одну такую прочитала и я:

«Уважаемые жители города Любин, сохраняйте спокойствие, наши друзья пришли с миром, не нужно их бояться. Работайте и занимайтесь своими делами, как будто ничего не случилось»

Мне эта листовка не внушала никакого доверия, если ничего не случилось, то зачем кордон вокруг города. Но выбора особо не было, с работы я сразу бежала домой, и сидела там всё время, лишь изредка ходила в магазин и булочную.

Кардинально поменялось всё через полгода, сон всё о том же рабовладельце продолжал сниться мне регулярно. Как обычно с утра я пришла на работу, прозвенел звонок и начался обычный рабочий день, примерно в одиннадцать часов ко мне подошёл бригадир.

-Лаура, ты не видела Ольгу?

-Нет, тоже думала об этом, её нет на работе.

-Можешь сходить к ней домой? Нужно узнать, куда она пропала.

Ольга иногда позволяла себе не выйти по «болезни», сказав потом, что в винном магазине справок не дают.

После работы я пошла к ней, она жила довольно далеко от фабрики. Войдя в здание, и поднявшись на второй этаж, подошла к двери её квартиры. Позвонила в дверь, но на звонок никто не откликался. Позвонив ещё, я дернула ручку, и дверь отворилась. В квартире царил полнейший хаос, вся мебель была перевёрнута, и дома совершенно никого не было, Оля пропала.

Через несколько дней изнасилованный и раздетый труп девушки нашёл дворник в мусорном баке, тело было слегка прикрыто газеткой. Сообщение это встревожило весь город. Ко мне приходил человек из общины, и сказал, чтобы я пришла сегодня к ним на собрание.

На собрании сегодня присутствовало много людей, и все были очень взволнованы. Вышел Раввин Альберт и попросил всех успокоиться, наступила тишина.

-Братья и сёстры, мы собрались здесь, чтобы сообщить вам нерадостную весть, враги нашей нации в любой момент могут объявить охоту на нас, и поэтому мы решили, пока не поздно, вывести всех вас отсюда подальше. Но дорога стоит денег, нужно дать на лапу некоторым людям, поэтому если у вас есть две тысячи злотых, то милости просим.

И где же их взять! У меня со всеми моими накоплениями была всего тысяча. Но может всё ещё обойдётся, переживу как-нибудь этот хаос.

С этими невесёлыми мыслями я зашла в булочную, хотелось хоть как-то сгладить смерть подруги, да и весь этот бред. Генри в этот раз выглядел особенно странным, его глаза, которые обычно было сосредоточены на мне в области груди, в этот раз странно бегали по сторонам.

-Что-то случилось?

Мой вопрос испугал его, казалось даже, вывел из ступора.

-Нет, нет, всё в порядке.

Пожав плечами, и взяв свёрток с едой, я вышла из магазина и пошла домой. Поставив греть чайник, я выложила печенье из свёртка на тарелку, в дверь постучали.

-Кто там?

-Лаура Гольцман? Мне нужно поговорить с вами о вашей семье.

Открыв дверь, я увидела человека, одетого в немецкую форму, прикрытую сверху курткой. Он бесцеремонно вошёл в квартиру и закрыл за собой дверь.

-Что вам нужно? Уходите отсюда.

-Уйти? Нет, я пришёл к тебе, моя дорогая.

Он резко схватил меня и стал лапать, я пыталась отбиваться, но он прижал меня к стене, и полез руками под юбку. Схватив с плиты чайник, я ударила его им, явно ошпарив.

-Ах ты, чертовка! Псина еврейская! Ты мне за это ответишь.

И он кинулся на меня с новой силой, ударил по лицу и повалил на пол.

-Вот видишь как хорошо, а ты боялась,- говорил он, раздевая меня,- булочник в красках тебя описал, а я смотрел из-за шторки, как ты покупала печенье. Он так умолял меня, так просил отдать тебя ему после того, как я попользуюсь. Старый дурак! Я застрелил его на месте, и пошёл за тобой, да!

Сняв с меня рубашку, он отвлёкся на себя, снимая штаны, я впилась ногтями ему лицо, расцарапав щёку, вырвалась и вскочила, подбежав к столу, на столе лежал нож. Он бросился за мной, резко обернувшись, я всадила ему нож в шею, вытащила и ещё раз воткнула, злость завладела мною. Немец отшатнулся, кровь хлынула из раны, держась за неё рукой, он рухнул на пол, подбежав к нему, я вынула нож из раны и ударила ещё несколько раз. В ужасе посмотрев на себя в зеркало, я бросилась в ванну, и стала лихорадочно отмывать руки, по локоть в крови, заляпано всё платье, и юбка.

Что же мне делать, за ним придут другие, его потеряют, а значит найдут меня, и что потом? Со мной никто не будет церемониться. Нужно бежать! Но денег не хватит на дорогу, есть только старый канделябр, да часы отца. Судорожно собрав все свои вещи, которых к слову, было совсем немного, я, переступив через мёртвого немца, пошла к выходу. На улице смеркалось, было тихо, побежав в сторону церкви, я чуть не наткнулась на патруль, спрятавшись за стену, подождала, пока они пройдут мимо. Немцы в городе! И верно, нельзя было верить их глупым обещаниям.

В церкви горел свет, Альберт ещё не спал. Судорожно постучавшись в окно, он отворил мне, впустил внутрь.

-Лаура, что случилось? Ты вся дрожишь.

-Отец, мне нужно бежать, и как можно скорее.

-Хорошо, как раз утром отправляется очередной грузовик через границу, но ты помнишь, что дорога стоит денег, они у тебя есть?

-Да, вот все мои сбережения, и старый канделябр, семейная реликвия, очень ценная.

--Хорошо Лаура, тогда иди, отдохни пока, поспи.

Он проводил меня в подвальное помещение, где ютились ещё несколько человек. Люди были явно напуганы. Усевшись в углу на тюфяк, я закуталась в плащ, и попыталась уснуть, меня до сих пор трясло от пережитого. Просидев так до утра, и задремав, меня разбудил отец Альберт и объявил:

--Едем.

Я и ещё десяток человек, четыре женщины и шесть мужчин, сели в грузовик, их всех вещей у меня был рюкзак с одеждой, документы и немного еды. Не знаю, что будет ждать меня там, но сейчас главное сбежать отсюда поскорее, труп обязательно найдут, и начнут искать меня.

Машина должна довести нас до восточной границы страны, где в нужном месте мы перейдём через границу, и отправимся дальше. Наконец, погрузив всех, мы тронулись в путь. В машине лежало сено, и какие-то ящики, сбившись в кучу, мы ехали молча. Подъезжая к посту, водитель скомандовал:

--Сидите тихо!

Он вышел из машины, и о чём-то говорил с охранником. Наконец протянув ему деньги, он вернулся в машину, и мы поехали дальше. Дорога была долгой, мне удалось немного поспать, машина почти нигде не останавливалась, только для дозаправки (бензин был в кузове в канистрах), и если кому-то срочно хотелось в туалет, водителей было двое, они меняли друг друга. Иногда даже в туалет не пускали, и приходилось терпеть по нескольку часов. Мимо пробегали города и сёла, мелкие деревеньки, и одинокие дома. Через два с лишним дня беспрерывной езды, машина вдруг внезапно остановилась. Один из водителей вышел из машины и пошёл по дороге.

--Что случилось? Почему мы остановились?

--Что-то не в порядке, нас должны встретить тут, чтобы сказать, что дорога свободна, и можно ехать, но никого нет, Ян пошёл проверить.

Наша машина стояла посреди поля, на обочине, был тихий осенний вечер. Вдруг как гул, раздался выстрел и немецкая речь, водитель в панике достал пистолет и скомандовал нам выходить из машины.

Мы, ошарашенные и испуганные, схватив вещи, выскочили из кузова, а водитель рванул с места, развернулся и поехал обратно.

--Нас опредёленно слышали, бежим скорее с дороги в поле!

И всей гурьбой мы побежали в ближайший овраг. Вскоре на дороге показалась группа людей, одетых в кожаные куртки, с автоматами наперевес. Дойдя до места высадки, они стали светить фонарями на дорогу.

--Вот смотри, следы колёс! Эти свиньи хотели проехать через пост, выслали шпиона, а потом удрали.

--А может они где-то прячутся, сходи, посвети вокруг.

Один из них шёл прямо к оврагу, моё сердце замерло, и мы прижались к земле, и не дышали. Осветив фонарём овраг, немец вернулся к своим.

--Тишина, удрали.

--Поставь караульного! Не хватало ещё того, чтобы ночью мимо нас кто-то проскочил.

Они развернулись и медленно пошли обратно. Когда голоса утихли вдали, мы выбрались из ямы. Люди, было, собрались идти в разные стороны, как один из нас, мужчина лет сорока пяти, заговорил:

--Стойте, если мы разбежимся, то никогда не выберемся отсюда. Я знаю эти места, вырос тут недалеко, нам нужно идти в ту сторону, - и он показал рукой на холм, куда ушли фашисты, граница там. Но для этого нам надо обойти это поселение, через поля можно, идём.

И мы пошли за ним, других вариантов просто не было. Мужчину звали Герберт, из всех людей, с кем мы тогда бежали, только его я хорошо запомнился. Он был довольно высокого роста, худощав, седина пробивалась на висках, лёгкая щетина даже шла его лицу.

--Рядом есть деревня, там живут мои друзья, они помогут нам.

Жестом приказав нам остановиться, он пошёл к дому, постучал в окно. Мы сидели у забора, наблюдая за происходящим. Из окна выглянул человек, они перекинулись парой фраз и он позвал нас к себе.

--Нам разрешили остаться тут ненадолго, идите в хлев, сейчас я подойду. И мы пошли, в хлеву были мелкие животные, курицы и кролики. Усевшись на сено, я достала из рюкзака свои скромные запасы еды, несколько консерв, булка сухого уже хлеба, выбирать не приходилось. Вернулся Герберт, принёс немного еды и кувшин молока.

-Герберт, что нам делать дальше?

-Мы не можем оставаться тут вечно, надо идти, будем передвигаться по ночам. Через несколько километров на восток есть ещё одно место, где нас примут, мы идём туда, а дальше понадеемся на Бога, и прорвёмся.

Пересидев день в хлеву, мы двинулись в путь. Наши украли несколько кроликов и сразу же освежевали их, такую свору надо чем-то кормить. Шли мы медленно и постоянно останавливались, по дорогам постоянно ездили машины и шли патрули. Дойдя, наконец, до деревни, вся наша группа села у забора, а Герберт опять пошёл к очередному дому. Мы отчётливо слышали, как человек спросил сколько нас, а потом кивнул и отправил в амбар.

Устроившись в амбаре, мужчины развели у входа костёр, обложив камнями место, и принялись варить суп из кроликов. Вернулся Герберт, суп был готов, и мы принялись есть, как вдруг услышали топот сапог, все вскочили. Прямо в амбар зашла группа немцев, не говоря ни слова, они достали автоматы и выстрелили по нам. Я упала, теряя сознание видела, как все падали, кто-то кричал и корчился от боли, немцы подошли же, и расстреливали стонавших. Нас предали, опрокинув котёл, немцы начали вытаскивать тела, и кидать в ближайшую канаву, в проходе стоял тот человек из окна, и улыбался.

Очнулась я в канаве, шёл мелкий дождь, ощупав своё тело, и не найдя на нём огнестрельных ран, только синяки и царапины, начала потихоньку вылазить оттуда. Все были мертвы, вся наша группа мертва, застрелена немцами. Они лежали тут в придорожной канаве, и никому до них не было дела. Вещи все остались там же, у меня не было ничего, только то, что на мне. Было темно, и не зная куда идти, я просто шла по просёлочной дороге, избегая случайных прохожих.

--Постой, да постой же ты. Девонька, да что ж с тобой случилось то.

Ринувшись было бежать, я упала, от шока и усталости.

--Не бойся меня, я тебя не обижу.

Ко мне подошла женщина лет пятидесяти, в застиранном фартуке, увидев моё лицо, она всплеснула руками.

--Пошли, пошли ко мне, умоешься, поешь, не бойся. Меня Марфа зовут, а тебя как?

--Лаура,- еле вымолвила я засохшими губами.

-Лара значит, пойдём ко мне.

Она подхватила меня, и ковыляя, я пошла с ней.

-Мои то все разъехались, весна же, на заработках в городе, вот и тяну одна хозяйство, корову дою, да кормлю скотину.

Мы вошли в дом, повалившись на лавку, я оглядела себя, вся одежда в грязи и крови, на руках и ногах огромные синяки.

-Пошли я тебе воду погрею, умоешься хоть, нельзя же так. Что же с тобой стряслось то? Я слышала выстрелы, но нам обычно никто ничего не говорит.

Рассказав ей вкратце свою историю, от которой она только охала и ахала, прикрыв рукой рот, я стала валиться на лавку, усталость брала своё.

-Пошли, я уложу тебя на хорошее место, и там тебя никто не найдёт. Тебя нужно спрятать, к нам тоже иногда заходят немцы, разнюхивают тут.

Мы поднялись на чердак, ноги еле держали меня, и рухнув на подстилку из сена, я уснула. Проснулась уже засветло, в доме было тихо. Через некоторое время вернулась Марфа с едой, и листовкой, молча она отдала её мне.

«Всем, кто знает где прячутся, или располагает примерными данными о местонахождении евреев, срочно сообщить Штурмбанфюреру СС Генриху Фридману в ставку командования, вознаграждение гарантируется».

На листовке был нарисован герб, свастика.

-Тебе нельзя выходить, но я тебя не сдам, не бойся, поправляйся, тебе нужно отдыхать.

Неделю я просто лежала, спала и ела, по ночам мне снились убитые, как я не могу вылезти из той ямы. Синяки сошли, и я, наконец, то могла передвигаться нормально. Марфа хлопотала надо мной, но я никак не могла забыть ту листовку, где было сказано про вознаграждение, да и не могла же я сидеть тут вечно. Однажды я слышала, как она шепчется с кем-то, мне показалось, что это был мужской голос. Выглянув через щель, благо на чердаке их было не мало, я увидела мужчину, он отошёл от дома, и постоянно оглядывался на чердак.

-Кто это был, Марфа?

-Ты о чём? Никто не приходил.

Она явно испугалась.

-Я видела мужчину.

-Ах, этот, это мой хороший друг, он иногда заходит, покупает молоко.

Что-то она скрывает, и чего он так оглядывался именно на чердак, надо бежать отсюда, не важно куда, лишь бы не здесь. Поджав ноги под себя, я сидела и собиралась мыслями.

Наступила ночь и, отодвинув засов кусочком проволоки, найденной тут же, я спустилась вниз. Пробравшись на кухню, взяла с собой нож, и старую авоську. В коридоре сняла с вешалки плащ и, накинув его поверх одежды, вышла во двор. Был тихий весенний вечер, было уже очень тепло для этого времени года. Совершенно не представляя, куда мне идти, я побрела вдоль дороги по направлению к лесу. Главное уйти подальше от этого места.

Войдя в лес, тут же упала, тьма была кромешная, идти дальше не было смысла, поэтому спустилась в какую-то яму, и, укрывшись листьями, заснула. Проснулась, когда уже светало, меня трясло от холода, вынув из авоськи хлеб и сыр, пошла дальше.

Не знаю, сколько дней прошло в скитаниях, питаясь подножным кормом и делая редкие вылазки в деревни, воровала еду, яйца у кур. Людей избегала полностью, доверять нельзя было никому. Когда еды не было совсем, то приходилось ловить мелких полевых грызунов, сооружая нехитрую ловушку из верёвки, которую тоже украла где-то в деревне.

Однажды я забралась в один дом в поисках еды, жильцы уехали куда-то. Роясь по шкафчикам, и набивая авоську едой, я не заметила, как к дому подошёл кто-то, дверь резко отворилась, и всё, что мне оставалось, это спрятаться в подсобную комнату со швабрами, и накрыться какой-то тряпкой. Затаив дыхание, я ждала, чьи-то сапоги шагали уже на кухне, дверь в подсобку отворилась, кто-то заглянул внутрь. Человек смотрел прямо на меня несколько секунд, а потом закрыл дверь и ушёл. Трясясь от страха, я медленно вышла из подсобки. Он определённо видел меня, но почему не схватил?

Прошло ещё какое-то время, в тот день, я как обычно бродила по лесу в поисках еды.

-Стой, кто идёт!

Я тут же побежала, но вокруг из листвы вылезли ещё люди с оружием, один из них схватил меня за руку.

-Стой, руки вверх! Кто такая, что здесь делаешь?

-Меня зовут Лаура, я тут живу.

-Живёшь в лесу?

Из группы вышел человек навстречу, наверное командир, звали его Лев.

-Значит ты беженка, скрываешься от фрицев? Люди зовут нас лесные братья, мы повстанцы, тебе не нужно нас бояться. Отпустите её. Пошли с нами.

Мы шли по лесу, по ведомой одной лишь братьям тропинке, их убежище было надёжно скрыто от посторонних глаз. Пробравшись через бурелом, мы спустились в вырытую в земле конструкцию, напоминающую землянку, только больше размером. Меня посадили за стол, дали еды. С жадностью набросившись на неё, я съела всё минут за пять. Командир подсел напротив.

-Слушай Лаура, тебе нельзя тут оставаться, мы поможем тебе, провезём до границы.

-Всё лучше, чем жить в лесу, но почему вы помогаете мне?

-У меня двоюродный брат еврей, это дело принципа. Мы выводим людей, помогаем им, а если попадаются немцы, мы их просто убиваем. Может мы и вооружены плохо, но зато сильны духом.

Утром меня отвели до дороги, погрузили в грузовик, спрятав в мешок из-под картошки. Так я и ехала, среди других мешков. Машину несколько раз останавливали, проверяя содержимое, тыкая мешки штыком, и каждый раз я тряслась от страха. Но мне повезло, и меня не нашли. Доехав до места, я, наконец, вылезла, и мы тронулись в путь.

Смеркалось, среди полей стоял одинокий амбар, мы тихонько подошли к нему, и заглянули внутрь. Вокруг тлеющего костерка ютилось несколько человек, двое спали, а двое сидели и о чём-то болтали.

Услышав немецкую речь, партизаны бросились в атаку, повалив этих двоих на землю, и забив их ножами, они, достав оружие, выстрелили в спящих. Если бы тогда нас не расстреляли из автомата, я бы посчитала эту сцену убийства безумием, но теперь лишь помогала партизанам. Добив их, мы начали осматривать их пожитки, там оказалось немного еды. Оттащив в сторону тела, мы сели у костра и принялись есть, да какие мы были партизаны, свора голодных оборванцев, и я вместе с ними. Но ребята ликовали, маленькая победа, и до границы рукой подать. Ободрённые победой, мы вышли из амбара и двинулись в путь, свобода была совсем близко, как вдруг свет фар ослепил нас, бросившихся бежать, застрелили на месте, мы были окружены. Человек пятьдесят немцев в кожаных куртках со значками СС на одежде подъехали на двух мотоциклах и грузовике.

Увидев мёртвых немцев, их командир приказал убить нескольких из нас, что солдаты тут же и сделали, остальных, включая меня, жестоко избили. Меня били палкой по спине и ногам, я несколько раз падала в грязь, мне приказывали встать и снова били. Когда встать я уже не могла, один командир схватил меня за волосы и поднял силой. Льву отрубили руку, и он громко кричал. Над нами продолжали издеваться, несколько раз я чуть ли не теряла сознание, но удары палки приводили меня в чувство. Наконец им надоело издеваться над нами, и, приказав идти, мы пошли. Нас осталось всего трое, избитые, жалкие, еле ступая и прихрамывая, мы шли за немцами. Они даже не оборачивались, в их представлении мы были уже мертвы, и шли, как скот на убой.

Сжав в руке крестик, я начала молиться: За что мне это всё, за что? Я в жизни не сделала никому ничего плохого. Бог, если ты есть, то объясни, почему нас так ненавидят эти люди. А все мои родные, почему они умерли, а я осталась жива? Хоть это и ненадолго. А эти солдаты, они упиваются собственной властью над людьми, почему ты позволяешь всё это?

Вопрос этот остался без ответа, нас довели до какой-то ямы, и там нас забили палками до смерти.

Лаура Гольцман умерла в возрасте двадцати восьми лет от руки немецко-фашистких захватчиков.

Я проснулся оттого, что солнце светило мне прямо в глаза, в комнату вошла жена.

-Вадим, вставай уже, время обедать.

-Мне приснился очень странный сон, точнее даже несколько снов. Сначала я был рабовладельцем, издевался над своими рабынями, потом солдатом на какой-то войне, насиловал какую-то женщину. А тут еврейка, Лара, кажется, она жила в Польше, а потом её убили немцы. И сны такие яркие, как будто это было со мной.

-А ты не думаешь, что всё это карма? Твоя карма за того солдата, за издевательства над рабынями.

-Никогда бы не подумал, ну ладно, пошли есть.

Уже за столом взгляд мой упал на старое фото отца в рамке, и я выронил ложку из рук.

-Маша, смотри, мой отец, он похож на того немца, что убил Лару во сне. Вскочив из-за стола, я взял портрет в руки.

И теперь всё сошлось, отец был вылитый немец, только без военной формы, такой же деспот, часто бил меня, в том числе и палкой. Больная мать, как у Лары, вечно болела и рано ушла из жизни. Жестокие люди, окружавшие меня с детства, из-за чего я вырос недоверчивым и замкнутым человеком. Ничего не сказав жене, я встал и молча обнял её.

-Что это с тобой?

Я промолчал и молча погладил её по голове. Сны о Ларе мне больше не снились.