Повести учительских дней. Часть первая. 07.08.1989

Автор:
stk0
Повести учительских дней. Часть первая. 07.08.1989
Аннотация:
Новая трехчасточка, черновик.
Без политики, без войны, недавняя история с закосом в мистику.
Часть первая написана, часть вторая пишется, третья в проекте. Если интересно, если хотите продолжения - пишите в комментах: я обещал все черновики здесь, но, оказывается, "не все нравятся".
Текст:

Повести учительских дней.

I. 07.08.1989

- Ох, .лядины дочки, с.ки косые, дуры-страдницы! .... Заблудили по гордыне, сявки кривые, .... ах, чтоб вам всё по пи..е сухо тёрлося, с трудом да беспутно... - три молоденьких шавки-цыганки в кустах, чуть ниже трамвайной остановки мутузили в кровь вот так вот ругающуюся старуху - ну как мутузили, скорее пинали, дёргали и царапали с размаху... По молодости и неумению они скорее мешали друг другу, толкаясь, а упорная старуха с клюкой, хоть и лупила мощно, но за ними просто не успевала из-за собственного веса, и приставший ко лбу окровавленный клок седых волос сделал её похожей на генсека на рекламном щите над остановкой.

- Ну надо ж так, прям по протопопу Аввакуму чешет! - изумился вслух Родион, ткнув локтем в бок директора школы, и тут же смутился собственной беспардонности, бестактности.

- А чё, ить помочь бабке надо! - неожиданно поддержал Родю однорукий трудовик-нвп-шник, - ить забьють напрочь! - и достал из кармана сверкающий свисток.

Директор, химик-биолог, вздохнул, кивнул и вдруг заорал во всю глотку:

- Держи .лядей, твою ж ведь через бляху по темечку! Никодимыч, от трамвая заходи! - и трудовик звонко и яростно засвиристел в свою свистелку.

- Какой Никодимыч, откуда и кто это вообще такой? - удивился Родион, но старшие уже ломанулись напрямую через кусты сирени, и ему не оставалось ничего кроме как бежать, громко топая сандалетами по бетонной прочности слежавшейся земле склона следом.

Юркие цыганки-хулиганки прыснули во все стороны, особенно когда Родион споткнулся и рухнул всем своим двухметровым ростом на них сверху. Директор и трудовик радостно ржали, глядя на сидящую на корточках спасённую, как-то резко набычившуюся, навалившуюся на свою клюку, прижатую к животу, да на то, как молодой преподаватель в прежде модной, а нынче грязной и местами рваной одежде рассматривал останки своих сандалет: на одном оборвалась шлейка, и он превратился в шлёпанец, у второго почти полностью отлетела подошва.

- Ладно, Родион Ильич, ты её спас - тебе и вести эту свою староверку в медпункт, возьмёшь ключи на вахте. Отмой там, перекисью обработай, если что сложное - вызывай скорую. А мы пошли! - и, не обращая внимания на остановку как всегда плохо ходившего трамвая, зашагали оба вверх по Краснокаваллерийскому проспекту, в сторону площади Будённого, там, как раз между проходными двух заводов - металлоконструкций и высоковольтных опор - центр местной цивилизации: конечная автобусов, кинотеатр, рынок, нововыстроенная церковь и пивбар.

- Вот тебе и первый день на рабочем месте! - вздохнул Родя, обвязал оторванную подошву носовым платком, чтоб хоть как-то держалась, и наклонился над спасённой: - Пойдёмте?!

Это действительно был первый рабочий день вчерашнего выпускника Родиона Ильича Щедрова. После вуза, как краснодипломник, он получил распределение в вуз, но ректор вуза со словами "своим зарплату платить нечем" написал отказную и отправил его со свободным дипломом. Шли последние годы существования СССР, правда, тогда об этом ещё никто не знал, в том числе и Родя, потому, отгуляв положенные по закону 24 дня отпуска, обгорев на солнце с тяпкой наперевес на родительской даче, нанырявшись до полной одури в водах близкого и жаркого Азовского моря, Родион Ильич появился в районо, откуда и был распределён в эту школу.

Школа была депрессивной, потому что находилась в отселяемом районе. С одной стороны район подпирал металлургический завод, с другой ЛТП для алкоголиков, с третьей и четвёртой - завод высоковольтных опор и завод металлоконструкций. По планам развития города этот район должны были выселить ещё два года назад, в 1987-м, и даже частично выселили, но только из бараков и довоенных и послевоенных двухэтажек. А тут перестройка, беженцы, переселенцы - всех отправляли сюда, благо в частном секторе жители ещё оставались, то есть коммуникации и коммуналка действовали. И самыми лучшими домами считались те, в которых жило много народу - туда проще было дозваться ремонтников: хоть сантехников-водопроводчиков, хоть электриков, хоть газовщиков.

В школе велось обучение по всем трём ступеням, то есть от первого до одиннадцатого класса. Но, так как школа считалась депрессивной, то новых ставок не было, и классы в параллели не набирались больше одного, да и ехать работать в этот район почти рядом с центром города, в этот "клоповник пополам с бомжатником и сплошными бандюками" учителей, как правило, не находилось - уж очень накалённой была криминогенная обстановка в районе, да и не только криминогенная...

Самый "блатной" барак - двухэтажный. Тот, с толщиной стен до метра, который до войны был мебельной мастерской общества слепых, тот, в котором во время войны немцы сделали конюшню. Немцы же его и углубили, и тёплый пол утворили, а после войны пленные просто приподняли на несколько венцов крышу, настелили второй этаж, в крыше нарезали окон - получился двухэтажный барак. Сейчас квартиры "нарезали" по первому этажу, второй за ветхостью перекрытий считался нежилым - переселенцы и беженцы выдержали в своей жизни больший страх, чем шатающиеся полы, потому второй этаж случился "законным расширением жилплощади" этажа первого - и поползли по стенам барака то изнутри, то снаружи здания лестницы на второй. Глядя на это, в ещё трёх бараках начинали задумываться "абы поднять мансардный этаж" - и скандалов, свар и склок по этому поводу хватало не только в жилконторе или райсовете.

Переселенцы-беженцы из Средней Азии или с Кавказа там у себя считались русскими, даже если это были чистокровные армяне, переехавшие восстанавливать Ташкент после землетрясения. Приехав же сюда, они с ужасом понимали, что русскими они только считались, что в русскоязычном мегаполисе Украины их язык, быт, привычки и культура какие угодно, но не русские: если дети таджиков из Грозного к шести годам общались между собой на армянском, грузинском, чеченском, таджикском, узбекском, по-русски, конечно, понимали, но сказать могли в лучшем случае несколько десятков слов, а при звуках украинской речи просто тупо начинали ржать - они считали эдакое перевирание русского просто неудачной шуткой! - то грош цена надписи в графе национальность в их свидетельстве о рождении!

Завуч школы, преподаватель украинского, Куковинченко Олеся Григорьевна, родом из Ровенской области, могла простить многое, могла простить любые русизмы в речи и на письме - это ошибки, над ними можно и нужно работать, - но от банальных односложных "Вах!", "Йок!" или "Бар!" впадала в состояние буйной ярости: неславянский культурный контекст учеников делал личные её устремления, личную её "глобальную цель жизни" по "переделке этих русских в правильных украинцев" абсолютно бесполезной. Впрочем, эта большая, шумная усатая женщина была насколько громогласна, настолько же и отходчива, и не обидчива: её любимое присловие "чуднЕнько" ("чудесненько", если по-русски) давно стало её кличкой, и когда старшеклассники в расписании исправляли "длиннопишущееся" Куковинченко на "коротенькое" Чудненко - она уже не обижалась. Даже губы на орфографическую с точки зрения украинского языка ошибку - пропуск мягкого знака между "н" и "к" - не поджимала.

Но и до 1987-го в этом районе в школе неславянских детей было не меньше половины, а в наступившие перестроечные годы - гораздо больше! Начать с того, что это был единственный район Города, в котором с довоенных времён действовали православная и армянская церкви, мечеть, синагога и даже буддийская ступа - куда стремились попасть беженцы из разных национальных окраин Советского Союза, если не поближе к единоверцам?

Так и приходили одноклассники, кореец с киргизом, к соседу, отцу-грузину, просить его выбрать одного из них двоих и благословить добиваться благосклонности их одноклассницы, его дочери-красавицы! А отец-грузин, сверкая глазами цвета двадцатилетнего коньяка и пряча ухмылку в длинные мясницкие усы, провозглашал, что "достойным будет только тот, кто перейдёт в греко-католическую грузинскую веру и выстроит на нашем посёлке храм", прекрасно зная, что его красавица-дочь давно выбрала не одного из этих двух задротов-заморышей, а старшего на пять лет красавца и хохмача богатыря-татарина из спецназа, и свадьба максимум через полгода, когда жених получит первый офицерский чин - прапорщика. Тогда и дочь уйдёт в мусульманство - ну и что? Лишь бы были счастливы! А храм-то - храм, он ведь останется!

Преподавали в школе в основном женщины среднего возраста и старше. Нельзя сказать, что так распределяли. Задерживались только те, кто твёрдо решил "с меня нового хватит". Вот и предыдущий перед Родионом русист - преподаватель русского языка и литературы - отработала по распределению в школе три года, вышла замуж, ушла в декрет - её место полтора года для неё держали, русский и литературу читала преподаватель физкультуры, - а из декрета махнула с мужем "за длинным рублём" в Воркуту. И сообщила об этом только тогда, когда в Воркуте получила новое место работы - так и получилось, что Родиона направили в школу в самый последний момент, в начале августа месяца.

Но всего этого молодой преподаватель в тот момент просто не знал. Родион приехал в школу пораньше, как говорится, "до начала первого урока", хотя стояли каникулы. Директор, Валерий Витальевич Шестаковский, уже был в своём кабинете, как раз переодевался из "парадно-представительского" в какое-то мрачное неновое. Взял загрубевшими обветренными руками бумаги Родиона, сощурив глаза на загоревшем лице, внимательно ознакомился, и огорошил вчерашнего студента приговором:

- Третьим будешь!

И пока Родя оторопело пучил глаза на то, как директор снял за спиной с графина пробку, не глядя, налил ровно полстакана и выпил залпом, Валерий Витальевич уточнил:

- Ну, третьим мужчиной в нашем слитом коллективе!

Может, Роде только почудилось, но уловил он некоторую сумасшедшую смешинку в глазах директора на этой фразе, потому, когда директор открыл шкаф, извлёк оттуда громадный по размерам, но чистый, хоть и потрёпаный синий халат, вручил ему и продолжил:

- Пойдём, как говорится, одну вещь на троих сообразим! - вчерашний студент промолчал и просто закутался в этот бесконечный халат, оказавшийся впору по длине, а по ширине свободно вмещающем четверых таких как Родя.

Оказалось, "одна вещь" заключалась в том, что из хозчасти районо прибыли половые доски. Школа была старым, ещё довоенной постройки зданием ДК, во время войны разрушенным почти полностью, оттого и восстановленной в конце сороковых в виде школы. От старого ДК ровно в центре школы остался спортзал полукруглой формы - сцена в ДК была амфитеатром, - над которым на втором этаже располагались актовый зал и ленинская комната. А полы в школе давно уже сгнили и проваливались на всех трёх этажах, впрочем, хоть проблемно было не только с полами, но районо могло выделить денег не больше определённой суммы. Потому в этом году - доски, в следующем - краска и побелка, через год - оплата рабочим это всё сработать. А на дворе - конец середины первой декады августа, а учителя в отпусках до середины-конца месяца, а с машиной только один шофёр, и тот уж очень злится и матерится, потому что простой, потому что доски нужно разгружать - а некому. Но просто выгрузить на школьный двор - это уже не подходит школе, их нужно складировать и хранить, чтобы лес высыхал. Вот тут вот Родя и пригодился, вместе с директором и одноруким трудовиком:

- Привет! Меня Дмитрий Данилович Давыдов зовут, я тут труды и НВП читаю. Дети, как догадываешься, по имени прозвали Денисом Давыдовым, ну или просто "гусаром". Если обидятся, то "три дэ" дразнят, а директора - "вэ квадрат" - и вправду, было что-то квадратное в директоре, в его нависающем большом лбе, в квадратной челюсти и сломанном боксёрском носе.

- А тебе, боюсь, быть музыкантом: и имя-фамилия на Родиона Щедрина похожи, да и срифмовать "Родион-аккордеон" времени много не составит!

- Я думаю, это не самое страшное в моей жизни будет?

- Ха-ха, хорошо держишься, дай пять! Служил? Где? Я вот - в ВДВ, Афган!

- Служил. Связь. Здесь, в Союзе.

- А в школу почему решил?

Вот так вот, "сообразив на троих" колхиду-шаланду, загруженную доверху длинными и тяжёлыми шестиметровыми досками-пятидесятками, упрятываемыми то под крышу на чердак, то в простенок между спортзалом и пристройкой школьной мастерской, то в ленинскую комнату под столы, то в актовый зал под сиденья, и познакомились. Каждый мог оценить умение и стремление работать другого, невзирая на то, что один был инвалид, другой директор, а третий вообще молодой специалист первый день на работе.

А потом у директора и трудовика закончились сигареты, и Родион открыл свою пачку всем - "угощаю". А после тяжёлой и грязной работы все мылись в умывальнике школьной мастерской - тут уже трудовик кипятил воду в кубе, выносил мыло-шампунь и то, чем вытираться с той же прибауткой "угощаю". И после работы, в директорском кабинете, полкило варёной колбасы с двумя плавлеными сырками на буханку хлеба плюс две бутылки кефира - тут уже директор разошёлся на "угощаю".

И вот вспоминая весь этот непростой день Родион и спасённая как-то незаметно дошкандыбали до школы, но не до парадного крыльца с вахтёршей, а до чёрного хода, почему-то открытого. Вошли - и оказалось, что у пострадавшей есть свои ключи от медпункта! И, пока Родион не успел удивиться, всю дорогу причитавшая "ах, молоденький какой, ой, больно, горюшко" избитая вдруг как-то очень деловито засуетилась, развернула ширму вокруг поддона душевой, откуда-то достала чистое, вымылась, вышла - и оказалась ещё совсем не старой женщиной, максимум, лет сорока, но отяжелевшей, какой-то оплывшей - потому что беременной!

- Как зовут-то тебя, спаситель? - поинтересовалась в процессе метания по медпункту женщина.

- Родион. Родион Ильич Щедров.

- Новенький? Что читать будешь? Русский?

- Русский. Язык и литературу.

- То-то Райка, которая Рауфовна, вздохнёт с облегчением! А то пятнадцать лет в школе преподавала, а как пошла русский замещать, так и узнала, что всю свою жизнь неправильно писала! Ладно, ты как, крови не боишься? В армии служил?

- Служил!

- Тогда на тебе зеркало! Держи так, чтоб свет из окна в него падал и на меня, а я шить буду - и беременная сноровисто вдела в какую-то кривую иглу тонкие желтовато-прозрачные жилки из стерильной упаковки и принялась зашивать разорванную кожу у себя на голове.

- Я говорить буду, рассказывать, это мне вместо наркоза - мне рожать пора, а значит, наркоза нельзя. Даже местного.

- Зовут меня тётка Анна. Не Аня, не Анька, не Аннушка - именно Анна. И не тётя и не тётушка - тётка. Потому что "ан" - это царь, король, правитель. А "Анна" - это правящая королева, царица. Которая одна, которая сама и без мужа справится править. А "тётка" - потому что я для тебя всё же чужая. Была бы роднёй - была бы "тётей", был бы ты в моей власти - была бы "тётушкой". И по-другому нельзя.

- А муж мой - Степан. Тоже "ан", только Стёпа. Что молчишь, неужто не слышал? Ты откуда родом? А живёшь где? Вообще как ты тут оказался? По распределе-е-е-ни-и-ю? Надо ж так, встречаются ещё такие молодые-невинные! И что, и вправду первый день? Ну тебе свезло так свезло - первый раз сюда приехал, и сразу как кур в ощип залетел!

- Ага, вот так вот, чуть выше и левее! Ух, щипется... - тётка Анна заливала аккуратный шов медицинским клеем. - Степан мой смотрящий, держит весь этот район, когда не сидит. Да, пахан, но не вздумай сказать ему это в глаза. А вот сейчас на районе смотрящая я. Лет на пять, если Степан по УДО выйти не соберётся - но у него там и без нас дел много, вряд ли раньше справится.

- Да какие цыганки, это наши, выпускницы этого года, Гюльнара, Карина и Василина, из понаехавших! Ну поступали в торговый, ну, конечно, не поступили - знаний-то с гулькин хрен, разве что родители у одной мент, у другой завсклада, у третьей завбазы торговой. Ну и родители их сразу на голодный паёк: по одёжке протягивай ножки, за понты несбывшиеся всегда отвечать надо: как потопаешь, так и полопаешь! Ну и намылились дуры-девки деньжат с заезжих трухануть - "лох не мамонт, лох не вымрет". Ну тут и я, дура, вмешалась, порядок навести, чтоб законницам не мешали. Забыла, что мне уже на неделе рожать ехать - а оно вон поди как вышло. Видно всю злобу и боль за все обиды на мне одной сорвать решили - ведь знают меня, хорошо знают! А директора с трудовиком зассали, шмакодявки! А не появись вы - или меня забили бы, или дитё моё ухайдокали бы точно - а что я тогда Степану скажу?

- Так, а теперь с тобой. А ну, вставай, молодой-красивый, повернись к свету, чтоб я тебя рассмотрела получше! Так, рубаху ещё отстирать можно, правда, с отбеливателем, это пятно, наверное, от масла машинного, а брюки нужно зашивать! Причём лучше не штопать, а того. А с обувью и так ясно!

- Ну, Богородица-заступница, дай мне сил сделать, что должно, сделать, как нужно, не прогневать, но обрадовать Тебя, отплатить добром за добро и нужной мерой за зло! - как-то очень легко открыла тётка Анна висящий высоко на стене в красном углу белый металлический шкафчик с красным крестом и сломанным ключом в замке, открыла, хитро приподняв и потянув дверку, а за дверкой оказалась икона Богородицы-троеручицы, причём явно ещё дореволюционного письма.

А потом потянула и икону, и икона тоже открылась, как дверка, а за иконой открылся длинный и глубокий стенной шкаф. И уже из этого шкафа вытянула телефонный аппарат, кнопочный, на длинном проводе, длинный и узкий женский кошелёк-сумку, из тех, с которыми в середине двадцатого века модно было ходить в театр, древний саквояж жёлтой кожи с медицинским же крестом и ярко-жёлтую пластмассовую аптечку с шприц-тюбиками, такие выдавали в качестве приложения к индивидуальным медпакетам водителям и спецсвязистам в армии.

Открыла саквояж, извлекла оттуда мыло, шампунь в импортной и очень модной тогда одноразовой упаковке, маленькое тёмно-синее махровое полотенечко, почти салфетку. Заглянула в пластмассовую аптечку, зачем-то почесала себе кончик носа, закрыла её и бросила в саквояж. И кошелёк следом. И, подтолкнув мыло, шампунь и полотенечко Родиону, как-то негромко, спокойно и даже чуть-чуть ласково, но всё же, получилось, прикрикнула: - Ну, долго я тебя ждать буду? Иди за ширму, мойся!

Пока Родя второй раз за день мылся, уже даже не столько мылся, сколько наслаждался стекающей по телу тёплой водой, её шумом в трубах и колонке, расслаблялся и отдыхал, тётка Анна наяривала-названивала по телефону. Из-за шума воды было не очень слышно, он почти не разбирал слов, только удивлялся, узнавая языки: "ага, это феня, это идиш, это новогреческий, а это ромни, а это? вьетнамский или корейский? ну, это точно турецкий, а это - фарси?"

А когда вымылся и выглянул из-за ширмы - ни одежды его, ни обуви уже не было. Вместо обуви стояли нормальные домашние тапки-шлёпанцы, мягкие такие, плюшевые, абсолютно новые, даже чек магазинный сорван не был. Вместо одежды - канарейково-жёлтый махровый банный халат, тоже с магазинным чеком, да трикотажные спортивные штаны, неновые, но свежевыстираные, ещё с запахом порошка. На медицинском столике стояли тарелки с едой, судя по внешнему виду, из ресторана или коммерческого кафе: пюре, два шампура шашлыка, тарелка салата, кофе с горкой пенки в высокой чашке тонкого фарфора, свежевыпеченный, ещё горячий армянский лаваш, термос, как потом оказалось, с чаем, три пачки импортных сигарет, все с разной ароматизацией, тяжёлая пепельница зелёного стекла и зажигалка в виде дракона.

- Зажигалку заберёшь себе - это подарок. Я сейчас уйду, чуть позже подойдут девки - да-да, твои цыганки! - одежду принесут, мерять будете. Я появлюсь к вечеру, и не одна, а с подругой. Заночуй сегодня в школе - я же по глазам вижу, дома тебя никто не ждёт! - и исчезла вместе с саквояжем.

Расслабленный и умиротворённый Родя обрядился в выданное - штаны таки оказались короткими, пришлось подкатить почти до колена - и принялся за еду. Неторопливо, вдумчиво, в удовольствие - но мысли всё равно норовили вернуться к этому непростому и не очень понятному дню, к этой непонятной тётке Анне. Для него, прожившего всю свою жизнь - ну, за исключением двух лет в армии - в центре Города, все эти паханы, воры и смотрящие были какой-то дикой экзотикой, в одном ряду с песнями Розенбаума про Сэмэна: "А ну-ка позовите Герца, старенького Герца, пусть прочтёт ей модный, самый популярный в нашей синагоге отходняк". Нет, конечно, были хулиганы, были пьяные драки и семейные скандалы с милицией и кровищей, как-то в глубоком детстве он стал свидетелем, когда в автобусе из рабочего района поймали карманника и жутко били, а кондуктор кричала "родненькие, я ж милицию уже вызвала, только не убивайте его совсем, его ещё живым в милицию сдать надо!" - и всё. А тут "пахан", "смотрящий", на последних неделя беременная жена, как её, "маруха", что ли... Впору было не поверить - он и не поверил бы до конца, посчитал бы тётку Анну выдумавшей невесть что, заговаривающейся, почти что чуть-чуть тронутой, не зря ведь рядом ЛТП для алкашей, но...

Но как она могла угадать, что и вправду дома его никто не ждёт, что уже нет жены, на которой женился в самом конце первого курса и развёлся как раз перед дипломированием, что родители задержались на даче - "понедельник поливной день, воду дадут" - и будут в лучшем случае завтра к обеду, что весёлую и ласковую кудлатую дворняжку по кличке Лизка задавил грузовик как раз за два дня до развода - как? Увидеть - она говорила, что по глазам видит, - Родя был уверен, что не могла, просто неоткуда...

Сытно откушав, сложил вчерашний студент грязную посуду в раковину и с кофе, пепельницей и сигаретами устроился возле приоткрытого окошка первого этажа. И тщательно отдегустировал все три сорта сигарет, все три пачки открыл. Накурился, как паук, сибаритствуя, как раз пытался решить, какой вкус ему больше нравится, ваниль с ментолом или анис с вишнёвой карамелью, когда в дверь медпункта очень вежливо и осторожно постучали.

Вошли три девицы с сумками - если бы не предупреждение тётки Анны, нипочём не узнал бы в этих современных модницах - волосы взбиты в высокие копны, мини-юбки, кофты-батники "вразлетайку" - тех самых цыганок. А тут добавилась ещё какая-то чуйка, потому узнал и поздоровался с каждой по имени:

- Здравствуйте, Гюльнара! Карина, здравствуйте, проходите, не стойте в дверях, из-за вас Василина войти не может! Здравствуйте-здравствуйте!

Девицы пискнули что-то испуганное, худенькая и стройная татарка Гюльнара сразу метнулась мыть посуду, бомбезно-пышная "без талии" хохлушка Василина залилась пурпурным румянцем и сразу хлопнулась на коленки, доставая из своей сумки разнообразную обувь, и только огненно-рыжая фигуристая армянка Карина, нагруженная двумя сумками - своей и Гюльнары - что-то пыталась извиняюще мямлить.

- Да успокойтесь вы, Карина! - Родя пытался быть знающим, весёлым и чуть-чуть небрежным, как, казалось ему, положено по "форсу бандитскому". - Вам не передо мной, вам перед тёткой Анной извиняться нужно, перед тёткой и её пока ещё нерожденным дитём! А директору с трудовиком я и так не скажу, им и по чину знать о том незачем! Родителям вашим - надо бы узнать, а им - не за чем!

Его слова произвели впечатление разорвавшейся бомбы - все три девицы вдруг завыли-заныли-зарыдали в полный голос. Но от этого бабьего оружия Родион и настрадался, и устал ещё в годы супружества, потому сразу взрыкнул:

- А ну - цыть! Вы что, сюда пришли полы слезами мыть? Так в кране воды больше! Делайте то, за чем пожаловали, и уматывайте поскорее! И, самое главное, молча!

Девицы притихли, надулись и зашуршали активнее. Из принесённой одежды Родион собирался выбрать только "взамен" - то есть брюки, сандалеты и рубашку. Однако не смог удержаться, увидев светло-песочную летнюю пару, брючный костюм с коротким рукавом, подобрал к нему кожаные летние туфли сеточкой и белую хлопчатную майку, с сожалением померив, но отложив в сторону строгую чёрную пиджачную пару с модным тогда "блеском" и лакированные остроносые туфли к нему.

Проштрафившиеся девицы уложили "невыбранное" обратно в сумки (а костюм с бледно-изумрудной рубашкой и те самые туфли в авоське он потом всё же обнаружил висящими на плечиках во встроенном шкафу позади классной доски в своём кабинете), быстро навели полную чистоту в медпункте ("как операционную надраили" - оценила потом тётка Анна), извинились и исчезли. А Родя переоделся в обновки, аккуратно сложил халат со спортивками и как раз рассматривал себя в зеркале, когда дверь медпункта снова открылась - вахтёрша делала обход.

- Ой, а как это вы тут? Я же вам ключ от медпункта не давала!

- Вы знаете, мне медпункт открыла тётка Анна...

- Сама тётушка Анна? Ну, она имеет полное право, она же наш фельдшер, хоть и в декретном, - Родя аж подвис от соединения "тётушка" и "наш фельдшер". - Ещё не родила?

- Нет, сегодня ещё не родила.

- Ай-яй, а вы к нам новенький? Что читать будете?

- Русский язык и литературу... - и завязался долгий, прилипчивый разговор, который Родиону и очень хотелось прекратить, и, одновременно, прекращать не хотелось - уж очень много чего интересного и важного про школу, про учителей и учеников, про отношения в коллективе и устройство школьной жизни он из этого разговора выяснял.

Курили тётки-Анныны сигареты. Пили чай из термоса под сушки, принесённые вахтёршей. А под конец вахтёрша, видно, тоже соскучившаяся без долгого человеческого общения, сделала предложение, от которого преподаватель-русист просто не смог отказаться:

- А хотите, я вам ваш будущий класс открою? Кабинет русского языка и литературы? - у Роди вдруг пересохло в глотке и он только молча кивнул в ответ.

И они пошли по пустой и уже тёмной школе по гулким коридорам со скрипящими и шатающимися полами и высокими потолками, по высоким и гнутым гранитным лестницам на самый верх, на третий этаж, в кабинет номер тринадцать.

Громадное помещение шесть на десять метров при высоте потолков метров под пять. Минимум три метра длины класса занимает высокий подиум возле доски - даже две лестнички есть, на три ступеньки, - на которой массивный учительский письменный стол, возле которого массивная и широкая кафедра, пультовая с множеством рубильников, кнопок и лампочек, а в самом конце - старинный трёхдверный платяной шкаф, встроенный и в стену, и в стол.

На правой от учительского стола стене - четыре окна шириной в три рамы. Широкие подоконники и большая высота окон, на одном подоконнике даже лестница-стремянка стоит, до середины окна не достаёт. Над окнами, под потолком, по периметру стен класса - лепные медальоны, в которые вставлены овальные портреты писателей: Шекспир, Вольтер, Гёте, Ломоносов, Тредиаковский, Жуковский, Байрон, Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Бальзак, Некрасов, Тургенев, Достоевский, Толстой... Портрет Толстого висел чуть-чуть криво, не по периметру медальона - Роде это сразу захотелось поправить. Он подтянул ближайшую из трёх крашеных в зелёное рядов парту к стене, взгромоздил на её негоризонтальную поверхность стремянку, попросил вахтёршу "подержите!" - и полез наверх. И всё равно чуть-чуть не хватало. Встав на носочки, опираясь рукой о стену, балансируя практически на одной ноге, указкой, взятой с учительского стола, всё-таки дотянулся до портрета - а снизу за спиной раздался уже знакомый голос:

- Ты гляди, таки достал! - Родион задёргался, забалансировал, чудом не упал, ухватился рукой за стену, развернулся - в дверях класса стояла тётка Анна со своей ровесницей, женщиной в форме майора милиции. Стояли, в четыре глаза пялились на юношу и как-то радостно и заговорщицки улыбались.

- Слазь, красавчик! Льва Николаевича все учителя в самый первый день всегда хотят прямо, а не криво повесить - а не судьба! Сколько народу с этих стремянок вниз рухнуло, руки-ноги поломало, даже гвоздями раму портрета к лепнине прибивали - а что-то тут с воздухом не так: как только двери или окна открытые - тут же Толстой от возмущения кривится, если окна и двери закрытые - ровно висит. Не веришь? - и тётка Анна закрыла дверь, и великий русский прозаик тут же вытянулся вдоль стены, словно солдат в строю по стойке "смирно".

- Наверное, это судьба! - попытался пошутить-сумничать Родион, но тут же запаниковал, закачался: оказалось, что вахтёрши в классе давно уже нету, испарилась, очевидно, в тот момент, как в классе появилась смотрящая.

- Ну, покрутись-покажись, пока с верхатуры не свалился! Нет, хорош, хорош - правильный костюмчик тебе девки подобрали, и с обувью не прогадали! Долго выбирал? Или тебе, как подлецу, всё к лицу? Ладно, Луизка, подержи ему лесенку, а то он уже белее штукатурки от страха сверзиться! - и майор переступила через большую сумку, стоявшую у её ног, подошла к парте со стремянкой и одной рукой властно зафиксировала шаткую конструкцию до состояния каменной твёрдости.

Действительно побледневший от страха Родя попытался как-то скрасить неприятное впечатление собственной слабости, спустившись вниз, представился:

- Родион Ильич Щедров, преподаватель русского языка и литературы. С кем имею честь? - и дамы прыснули от смеха. Отсмеявшись, тётка Анна представила подругу:

- Елизавета Лазаревна Кабацкая, начальник детской комнаты милиции местной. А по совместительству - Луиза Кабацкая, ведьма и гадалка очень высокого ранга! Ей нужно будет приготовиться, а мы пока пойдём погуляем - ты же первый раз у нас на районе? Ни разу вечером-ночером по крышам не гулял, как мартовские кошки? Вот помоги мне, подсади! - и Родя подал тётке Анне руку, она взобралась на парту, перешагнула на подоконник, открыла высокое окно и... шагнула в него, в пустоту!

У Роди аж дыхание перехватило! И тут же из открытого окна показалась голова тётки Анны, как-то очень ехидно подхихикивающая, и протянулась голая по локоть рука:

- Ну что же ты? Где же ты, мой кавалер, почему заставляешь даму ждать, да ещё в таком интересном положении?

Родя осторожно выглянул за окно - и оказалось, что ниже подоконника идёт небольшой балкон, скорее даже остатки пола балкона, шириной до полуметра, правда, ограждённые со стороны пропасти небольшим бордюрчиком, высотой кирпича на два. И тянулся этот балкончик вдоль всего фасада школы, вдоль всех окон - наверное, до войны, когда это был ДК, здесь была большая терраса, перестроенная потом в классы. А остатки её так и остались выступать на полметра в сторону, и окружали всю школу по периметру.

И вот по этому-то балкону они и отправились гулять вдоль всего здания школы. Школа стояла на холме, возвышаясь над всей округой, и с этого балкончика так мистически воспринималось и зарево выливающегося горячего металла в мартеновском цеху, и светящие прямо в зенит неба маленькие солнца верхушек домн, и мерный медленный перестук неспешного движения многоосных железнодорожных платформ со стороны заводов металлоконструкций и высоковольтных опор, а стоящие на платформах секции оболочек подводных лодок и многометровые опоры ЛЭП казались в ночном мерцающем свете какими-то доисторическими динозаврами.

- Вот ты мне скажи, Родион Ильич, ты ведь русист, то есть человек слова, да?

- Ну, да, филолог.

- А если так, то и в магии слов-имён что-то если не понимать, то чувствовать должен! Вот меня зовут Анна, старшего сына моего - Роман, по отцу мужа, второго - Степан, по мужу, третьего - Иван. А дочь у меня одна, и тоже Анна. Вот родится у меня дитя, если мальчик, то имя тоже должно заканчиваться на "ан", а если девочка - то на "ана". Что бы ты назвал, какие бы имена посоветовал?

- Вообще-то в святцах смотреть нужно, но навскидку мальчики, то Кирьян, Касьян, Демьян, если девочки - Диана, Марьяна, Оксана...

- Ну, Кирьян - кирять ни одна мать сыну не посоветует, да и Марьяна - королева Мара, королева смерть... Диана - дважды Анна - это любой слишком будет, тем более моей соплячке. Остаются Касьян, Демьян и Оксана...

- Я же говорю, тётка Анна, тут лучше по святцам смотреть, умный батюшка сразу скажет.

- "Умный батюшка сразу скажет" - передразнила собеседница. - Ты-то хоть крещён? В какую церковь ходишь?

- Крещён, но в церковь не хожу. Ни разу не был. И на исповеди не был, и на причастии.

- Иди ты! - удивилась смотрящая. - Слушай, а можно я тебя в нашу церковь, в свою отведу, к отцу Герасиму, он знаешь какой праведный? Не веришь? Нет, тогда не сразу, давай я сначала дитё рожу, а потом мы об этом ещё потолкуем - под этим небом и при этом свете только о божественном и толковать, верно?

Они обошли, держась за руки, вокруг школы - и шагнули в то же окно кабинета номер тринадцать. А майор милиции в кабинете уже давно преобразилась в цыганку-шаманку: по партам горели расставленные церковные свечи, цыганка пила какой-то пряно и приятно пахнущий травяной настой из высокой глиняной кружки, кружила, произнося заклинания, с зеркалом между двумя книгами, в одной Родя с удивлением узнал толстое рукописное Евангелие от Луки, в другой - типографское издание книги Еноха на церковнославянском языке.

- Видишь какая она, наша Луизка, когда настоящая? Говорят, ментовка, говорят, тупая, а она, как настоящая ведунья-цыганка, она ж любую ложь сразу чувствует, она ж любые понты насквозь видит! Вот где ей служить, когда в церковь исповедницей бабу не берут, если не в детской комнате милиции? - с жаром зашептала тётка Анна на ухо Родиону.

Цыганка зло зыркнула на вошедших, шикнула что-то неодобрительное на ромни, развела по разные стороны от двух книг, дала каждому в руки по зажжённой свече и закружилась между ними и книгами с зеркалом и кружкой - крестом.

И произносила заклинания то по-русски, то по-старославянски, то по-болгарски, то на латыни, то на ромни, призывая на этот дом, на его фундамент, его крышу, его хозяев, его работников, его руководителей и его жильцов богатство, престиж, довольство, достижения, первенство, радость...

Уходило в дымной и шумной ночи старое советское время, приходило время новое, суровое, голодное, бандитское да воровское - и никто тогда и не задумывался, что же той колдовской ночью призывала в здании старой школы мощная цыганская шаманка, что из этого выйдет, каким боком обернётся, к добру ли это...

P.S.: тётка Анна родила девочку в ту же субботу, аккурат на яблочный Спас. Другого фельдшера в школу не нашли, и целый год нуждающиеся в помощи фельдшера бегали к ней домой, это оказался пятый от школы дом по той же улице. Окончания этого вечера Родион Ильич так и не запомнил, видно, сомлел во время долгого шаманского камлания - наутро проснулся лежащим на спине на большом учительском столе, руки раскинуты крестом, в изголовьи и вокруг ног - следы оплывших свечей. Рядом на стуле стоял горячий завтрак: яичница с беконом, пурпурный помидор, свежевыпеченный лаваш, чашка кофе, три пачки сигарет. Ни директор, ни трудовик тому, что юный препод оказался в школе раньше их, не удивились, и вообще после всего произошедшего вчера относились к нему, как к равному. А впереди был долгий и трудный учебный год.

Другие работы автора:
+1
09:00
378
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Загрузка...
Алексей Ханыкин

Другие публикации