До Рагнарёка

Экран был черным. Пронзительно, неистово черным, тем более жестоким, что в нем мучительно отражалось ее перекошенное лицо.

Ух, сколько прилагательных. Сколько наречий. Сколько лишних слов, мыслей, монологов внутри себя, и все для того, чтобы просто не двигаться дальше, не преодолевать тягучее, упрямое, агрессивное нечто. Сопротивление. Нисколько не проще оттого, что оно существует только в твоей голове.

Неподатливое вещество. Такое же черное, как экран, на который Анна смотрела – и не видела. Мерзкое, отвратительное вещество – существо – вещество. Сотканное из старых комплексов, прежних ошибок, страхов неудачи. Ее личный внутренний Веном.

Когда ты готов сорваться, просто сделай следующий верный шажок вперед.

Экран вспыхнул. Это Анна нажала на кнопку.

Итак, компьютер включен. Сделан один, очень маленький шаг.

Впереди – целая диссертация.

Черные щупальца взвились, ударили в виски. Анне хотелось кричать. Так глупо, так глупо. Не стираны вещи, не накормлена кошка, новая видеолекция вышла вчера. Впереди – целая диссертация. Ее так много, так ужасающе много, что Анна сегодня может сделать? Посмотрим лекцию, сходим за кормом кошке. Диссертация завтра. Завтра. Завтра, завтра, только не сегодня!

Сегодня так плохо. Не вовремя встала, не выспалась, усталость воткнула иголки в глаза, залезла под черепную коробку, обложила ватой мозг. Завтра! Анна, пожалуйста, завтра!

Стоп. Кто тут сказал «пожалуйста»?

Она замерла, в ужасе застыла, позвоночник – вперед, натянут торсионными жилами, как стрела скорпиона. И тут же успокоилась. «Мозг», - сказала она себе. – «Мой мозг».

Открытие программы – маленький верный шаг.

«Не хочу! Не нужно, страшно, больно!».

«Одна маленькая операция», - сказала она себе. – «Один маленький расчет. И на тебя сегодня довольно».

Быстро, скорее, пальцы – по клавишам – в бой, только бы проскочить это мгновение боли, это йоканье в сердце, эти доли секунды страха, самого мерзкого, мелкого, дрянного страха, что программа выдаст ошибку, не подчинившись твоей команде. Отвернуться, отвлечься на комара на стене, пока тебе делают укол – и все, дело сделано, ватка прижата к плечу.

Уравнение рассчитано. Одно из множества множеств, но на сегодня этого довольно. Есть результат. Анна вскакивает, спешно сохраняет эти немыслимые, ненавистные данные и закрывает программу. Бегом, бегом, за кормом для кошки.

«Ты молодец», - и Анна, привычная к этим самоутешениям, замирает на месте в одном носке. Кто это говорит? Кто?

«Мозг. Мой мозг».

Да, но… но все-таки… кто?

***

Доктор Виттерман. Доктор Анна Виттерман. Анна.

Анна, Анна, Анна…

Платье с кружевным подолом, степные травы в волосах. Он смеется, и зовет ее Аннушкой, и дарит ей эти безумные, вырванные с корнем, шершаволистные дикие ромашки – и поцелуи. Смех, объятия в высокой, волнующейся зелени, с ума сводящие запахи ковыли и полыни, и эти облака, разброшенные по небу цветами хлопка до самого горизонта…

Раз в месяц, с завидной, ненавистной регулярностью вскакивала она от этого сна.

Доктор Анна Виттерман сидела, завернутая в простыни, прислонившись затылком к стене, а перед нею был луг, и там, впереди, за темной кромкой леса садилось солнце, и Аннушка танцевала в венке из ромашек и васильков, и к ногам ее картинно падал мальчишка с такими же синими, как эти васильки, глазами.

Чеширский кот заглядывал в окно одной своею перевернутой улыбкой, и Анне слышалось шуршание страниц, и виделись ребристые края почтовых марок, и чудился запах перрона и вкус соленых слез. И голос звучал в голове.

«Ты Анна Сокольчик. Ты справишься. Справишься. Справишься».

«Нет ничего, с чем ты не смогла бы справиться».

«Ты рождена для большего».

И только в голове. Это голос звучал всегда только в ее голове.

«Мой мозг», - громко сказала Анна. Она представила, как мысль сказать это родилась в ее голове. Вот она мысль. Вот я открою рот, я скажу.

А дальше? А дальше побежали импульсы по нейронам, и рот открылся, и напряглись связки, и губы послушно легли в одну, вторую, третью привычную форму.

А до этого? Вот между этой мыслью, такой нематериальной, непонятно где пребывающей, такой немыслимой мыслью и вот этим первым импульсом, скользнувшим по аксону, между желанием действовать и началом действия – что? Какое чудо, какая искра, какой толчок? И кто его сделал?

«Мой мозг», - сказала Анна. Черные щупальца мгновенно заледенели и обвились вокруг сердца. «Там. Во мне. Мозг».

Страшно. Тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук.

«Все в порядке, Анна, успокойся, все хорошо. Это все глупости, ночные страхи, тени сновидений. Это пройдет. Пройдет утром».

Она не сказала этого вслух. Это прозвучало там, внутри.

Анна застонала и схватилась за голову.

***

Утром она как будто бы ничего не помнила. Мысли были заняты тезисами к конференции и сегодняшним докладом.

Перед уходом Анна взглянула на себя в зеркало. Светлые волосы собраны в пучок на затылке, твидовый костюм, на губах неуместная, не идущая ей – она и сама это понимала – помада. Ученая дама средних лет. Разведена. Содержит кошку.

Она пристально вгляделась в серо-зеленые, усталые глаза – и вздрогнула. Там, в их глубине, случайным росчерком, мимолетным блеском она увидела его. Он взглянул на нее из нее самой, насмешливо и пронзительно.

Ее мозг.

Анна вскрикнула и вылетела из квартиры, а в голове ее успокаивающе шелестело: «Ну, ничего-ничего. Обычная усталость. Старость. Легкая паранойя».

***

Ни тезисы, ни один из докладов, включая собственный, не мог ее больше увлечь. Она прочитала его отстраненно и бесцветно, а под конец и вовсе стала спотыкаться на каждом слове. Сознание – Господи, что такое сознание? – вытолкнуло на поверхность ее ночные открытия, и, тщетно пытаясь уловить миг воплощения мысли о слове в жизнь, в первое, мельчайшее движение, Анна стала то и дело сбиваться. А потом, стоило лишь задуматься, как дышать – и у нее перестало получаться.

Ее осторожно вывели из аудитории и усадили в кресло на кафедре.

«Хочу пить», - сказала она и вдруг, когда ей подали стакан, неистово оттолкнула его. «Да вправду, хочу ли я пить – или этот монстр внутри меня решил, что я этого хочу? Кто принял это решение? А что, если это чудовище уже послало импульс, а уж потом позволило мне подумать о питье, позволило допустить, что решение приняла я?»

«Нет-нет-нет, все в порядке. Ты здесь главная. Ты принимаешь решения. Ты разум, ты сознание, а мозг так, его физическое воплощение. Набор живых микросхем. Ведь у компьютеров нет сознания».

«Кто это говорит? Боже, да кто это мне говорит?».

«У нее шок», - сказал врач, приехавший на «скорой».

***

«Вам стоит быть осторожнее. Еще чуть-чуть, и Ваш мозг мог не выдержать. Он бы умер».

Слова эти не покидали ее. Не часто, нет-нет, не все время, иногда, осторожно она возвращалась к ним. Аккуратно. Краешком сознания. Когда он не слышит. Когда практически дремлет, или слишком занят, анализируя страницы таблиц, заставляя тело продолжать двигаться на беговой дорожке. Нога, другая, руки, горло, дыхание. Слишком много, слишком много всего. Он не сможет отвлечься. Не заметит. Не услышит.

Что, если убить мозг?

Этот мерзкий, неожиданно чужой орган, этого инопланетянина, живущего внутри, принимающего все решения и позволяющего ей считать, что в этом шестидесятикилограммовом, не первой молодости уже доме она – единственный хозяин. Этого кукольника, живущего в марионетке. Этого серого – серого – кардинала.

Ее мозг.

«Запредельная кома». А что, если именно так? Если смерть мозга и будет означать не что иное, как выход за пределы этих костей и сухожилий, тканей и мембран, тонких отростков и бегущих по ним импульсов? Выход вовне, без необходимости быть накрепко связанной с этой тварью?

Убить эту тварь, решившую за нее, как, с кем и зачем ей жить, что говорить и что делать – и мешающую достигнуть собственных целей одновременно. Мазохистскую тварь. Отомстить за все. Избавиться. Убить.

Но тише! Он рядом, он услышит. Он всегда здесь.

Улыбаемся. Читаем лекции. Живем, как обычно. Случайно берем в магазине лишний пакет. Выкинуть жалко. Пусть лежит. Просто так.

Вдруг пригодится.

***

Перед самым концом ей вдруг привиделся луг. Мальчишка с глазами, как васильки, стоял позади Аннушки, обхватив руками ее тонкие запястья. Он поднимал руки к небу – и их поднимала она, обнимал ее – и она себя обнимала, танцевал – она танцевала. Мальчишка смеялся, Аннушка двигалась, как большая кукла, а доктор Анна Виттерман завороженно наблюдала их движения.

«Ап», - и мальчишка закрыл одной рукою Аннушкины глаза, и Анна вдруг поняла, что если он не разомкнет объятия, если вдруг застынет, замрет – та больше никогда ничего не увидит. И Анне вдруг стало страшно. Чего она хотела? Убить? Отомстить?

«Хоп», - он накрыл другою рукой Аннушкин рот и нос, и Анна начала задыхаться. Луг был весь красен от маков, и Анна ничего не могла сделать, чтобы разомкнуть объятия.

«Ведь ты же мой! Мой!» - попыталась крикнуть она.

До самого, самого конца он продолжал смеяться.