Радрадрабен

Проснулся Робин от гулкого грохота – приснилось, что его запихнули в огромный медный котёл из-под оракула и затем шарахнули по этому котлу здоровенной кувалдой. В ушах звенело. Не успел он открыть глаза, как бабахнуло ещё раз – так же, но громче.

Стояла тьма. Исчезла луна, исчезли звёзды, вообще всё исчезло. Мрак был непроглядный, рассерженным ужом шипел ветер, срывая брызги с невидимых волн. По палубе бегали люди, если на слух – много больше, чем находилось на борту.

Кто-то наступил Робину на живот, и он проснулся окончательно. Выругавшись, он вскочил на ноги – и тут грянуло опять. Оказалось, этот грохот сопровождался фиолетово-зелёным свечением– именно свечением, а не вспышкой, как от молнии. Свечение это медленно нарастало и так же медленно угасало. Освещалось всё вокруг до самого горизонта, подсвечивались и тучи, низко висящие над яхтой. Пока светило, Робин одним взглядом охватил палубу и всё, что на ней сейчас происходило: матросы, толкаясь, как стадо василисков, бестолково метались туда-сюда. В таком освещении они больше всего напоминали хорошо оживших мертвецов. Беки нигде не было видно, хотя голос его был слышен непрестанно. Бравый капитан, он же законный наследник Худа, Шпокар Худ, стоял на коленях у мачты и добросовестно молился.

Опять навалилась тьма. И ведь вот что удивительно: хотя ветер выл, как сотня голодных карликов, до графа долетали только редкие брызги, а сама яхта лишь тихонько покачивалась, хотя океан вокруг бурлил, словно желудок, жаждущий похмелья.

Робин окончательно пришёл в себя и понял, что ничего страшного – если не считать угольно-чёрной тьмы кругом – не происходит. Он тут же прокричал это соображение в темноту, надеясь хоть немного унять глупую команду. Это не очень-то помогло, матросы всё так же топотали, а Шпокар Худ всё так же горячо и громко молился. С порывом ветра до Робина долетело: «…двадцать два барана и четыре петуха… нет, даже двадцать три…». Граф досадливо сплюнул, и тут же из темноты раздался голос:

– Ты, смертный, смотри, куда плюёшь! Расплевался тут, понимаешь!

Голос был совершенно незнакомый, и Робин озадаченно спросил:

– Это ты, Бека?

Опять стало светло, но на этот раз свет был бледно-розовый, и светилось само море. Шпокар поднялся с колен и с облегчением произнёс:

– Бендик!

Граф проследил за его взглядом. Из воды, совсем рядом с бортом судна, по пояс торчала какая-то фигура. Лицо фигуры брюзгливо скривилось, и она спросила:

– А что это вы тут делаете?

Шпокар почему-то посмотрел на Робина, кивнул и убеждённо повторил:

– Бендик.

После этого он опять аккуратно опустился на колени. Стоял он теперь спиной к графу, сквозь его уши, похожие на ручки жбана, пробивался розовый свет и казалось, они пылают от стыда.

Шпокар и Бендик стали разговаривать. К удивлению Робина, уже сообразившего, что этот Бендик, конечно же, мужик непростой, их беседа больше походила на торг:

– …а к обещанным баранам… – начинал Шпокар.

– И петухам! – перебивал Бендик.

– И петухам, – покорно соглашался капитан. – Так вот, к баранам и петухам добавляю двух бычков-трёхлеток…

– Бычки – это хорошо, – опять перебивал Бендик, – а то рыба, понимаешь ли, уже впоперёк горла, не лезет, проклятущая. А от икры, поверишь, чесаться стал!

– Ну, я так думаю, этого хватит?

– Добавить бы надо, маловато за такое дело, а?

– Хватит-хватит, не такое уж и дело.

Бендик ещё немного поломался, затем махнул рукой: а, грабь, мол! – и, негромко булькнув, исчез. Тут же погас и свет, всё стало, как и было: кромешная тьма опять окутала всё кругом.

– Интересно, что это капитан наш выторговал? – раздался голос прямо над ухом Робина. Граф вздрогнул от неожиданности, но оказалось, что это был всего лишь Бека.

Сверкнула молния, на этот раз настоящая, без фокусов, за ней ещё одна, и ещё. Грохот, последовавший за этим, был ужасен – Робину показалось, что его вбило в палубу по колени.

– Бендик! – заорал Шпокар. – Бе-е-ендик!!! Ты давай делай что-нибудь! А то хрен баранов получишь!..

Молния, вспыхнувшая как бы в ответ на этот крик, была огромна. Это была царь-молния. Начавшись где-то в невообразимой высоте за тучами, она вилась и ветвилась, оплетая небо над яхтой причудливым мерцающим куполом. Робин сжался и заткнул уши – гром после такой молнии должен был быть ужасен. Но никакого грома не последовало. Не успела молния угаснуть, как в тучах возникла почти идеально круглая дыра, а из этой дырищи – колесница, запряжённая квадригой. Лошади сверкали, как выдраенная к смотру кираса легионера-первогодка, колесница тоже так и брызгала жидким огнём. Понятно, что высокий худой старик, колом торчащий на колеснице, был богом не из последних. Хотя одет он был, на взгляд Робина, несколько экстравагантно: куцый бордовый жилетик на голое тело и короткие плисовые штанишки – можно было свободно обозревать кривые подагрические ноги со вздутыми венами.

Вообще-то отношения с богами у графа были двойственные: с одной стороны, не верить в них было невозможно – слишком уж часто они любили являть свою божественную сущность. А то и сами являлись в физическом, так сказать, теле. А с другой стороны, обилие богов сводило на нет тот благоговейный трепет, который каждый из них тщился внушить. Слишком много их было, поклоняться им всем оказывалось просто немыслимо, поэтому обычно человек выбирал себе одного, реже – двух-трёх богов по сословному, профессиональному или ещё какому-либо признаку. Так Робин, например, предпочёл для себя сурового Паха – покровителя солдат, забойщиков крупного рогатого скота и – между прочим – насильников по женской части.

Дед на колеснице был не Пах, поэтому Робин, равнодушно обозрев его от неопрятной седой головы до худых жёлтых икр, потерял к нему всякий интерес. Зато Шпокар, которому, видать, не впервой было говорить с богами, приосанился и довольно вызывающе спросил:

– Чем прогневали мы великого и могучего Кадаламуса?

Это прозвучало вроде небрежного «чем обязан?..». Очевидно, Кадаламус не принадлежал к покровителям клана Худов. Скорее даже наоборот.

Кадаламус, Кадаламус… Ага, вспомнил Робин, кажется, этот Кадаламус – повелитель Очень Сильного Северного Ветра. Или Западного.

Кадаламус же, услыхав Шпокара, сделал вид, что только сейчас заметил судёнышко и всех, на нём находящихся. Он нестрашно замахнулся кривым посохом и взревел, обращаясь неизвестно к кому:

– Что ты тут делаешь, недостойный?

Грозного баса, которым он начал фразу, хватило только до слова «делаешь». На слове «недостойный» Кадаламус позорно сорвался на фальцет.

Робин вздохнул: вопросы богов разнообразием сегодня не отличались.

Колесница вместе с конями просела и теперь висела над самым клотиком, как бы попирая гордый баронский штандарт Худа. Робин был уверен, что, постаравшись, он легко добросил бы камушком до живота любого из коней запряжки.

Кадаламус испуганно замахал посохом, испустил из правого глаза красивый оранжевый дым и что-то крикнул. Колесница опустилась ещё ниже и колесом зацепилась за верхушку мачты.

– Э-э-э, полегче там! – заорал Робин.

Повелитель Какого-То-Там-Ветра перегнулся через бортик своего светящегося экипажа и дребезжащим голосом, проклиная идиотов, сующихся не в свои дела, приказал им немедленно убираться. На резонное возражение Шпокара, что они бы и рады, да вот кое-кто тормозит, к тому же и ветра нет (то есть ветер, конечно, был, только яхте от него не было никакого толку), старик совсем взбеленился и, брызжа слюной, принялся объяснять, кто они такие и чем являются по отношению к нему, великому Кадаламусу. Короче, явно наговорил лишнего. Оказалось, что его наняли (это бога-то!) для обеспечения «своего» ветра – тьму, свечение и грохот делает кто-то другой, а кто – Кадаламус не знает и знать не желает. Все кругом халтурщики и неумехи, только рядящиеся в тоги настоящих, истинных богов.

Из истерических воплей Кадаламуса стало понятно, что всё это представление затевалось совсем для другого случая, а они случайно попали под горячую руку.

– Ну и что нам теперь делать? – вопросил Шпокар.

– Вот именно, что? – поддакнул Бека.

– Откуда я знаю?! – раздражённо гаркнул Кадаламус. ­– Ладно, попробую одну штучку, авось и проскочит…

Он опять замахал посохом, да так шибко, что казалось – отбивается от стаи невидимых летучих демонов. Памятуя, чем окончилось предыдущее подобное упражнение, Робин уже приготовился сигануть за борт, как только колесница рухнет на палубу. Но случилось по-другому: хотя кони даже для виду не перебирали ногами, яхта, влекомая за мачту, боком, угрожающе кренясь, сдвинулась наконец с места. Движение было плохое – толчки, рыскание, и главное – не понять куда.

Прошло время, за которое Робин успел бы умять хорошо откормленного гуся, и вдруг яхта оказалась среди бушующих волн. Тучи почти рассеялись, а солнце только-только высунулось из-за горизонта.

Кадаламус с проклятиями принялся отцеплять колесо от мачты, что было очень своевременно: его колымагу носило так, что кони болтались, словно вымпелы на свежем ветру. Как водится, ему немедленно стали подавать советы, особенно усердствовал Бека. Старик только рычал сквозь зубы. Наконец, мачта, заклинившаяся между ступиц, неожиданно легко выскользнула на волю, Кадаламус разогнулся, глянул вниз бешеными, налитыми кровью глазами и перетянул Шпокара длиннейшим бичом, в который на мгновение превратился его корявый посох. Не успел тот доорать до конца сакраментальное «за что?!», как экипаж бога Какого-То-Ветра просто растаял в воздухе.

Но всем уже было не до него: яхту трясло и швыряло, как горошину в погремушке сумасшедшего младенца. Каждый думал об одном: удержаться бы на палубе, которую то и дело перехлёстывали проснувшиеся волны.

Шпокар раздражённо пинал подворачивающихся матросов и одновременно взывал безнадёжным голосом:

– Бендик! Бендик! Чтоб тебе рыбиной подавиться, тварь неблагодарная! Баранов не дам! И петухов! Бендик!..

Он не унимался, даже приказал кому-то принести ведро жидкого дерьма из гальюна и мстительно вылил его за борт.

Робин и думать забыл об этом Бендике, а зря: море на десять саженей вокруг яхты вдруг стало гладким, как стекло, а под бортом опять появился Бендик. Он был раздражён:

– Не дашь, говоришь, баранов? И петухов не дашь? А бычков-трёхлеток – что, тоже не дашь?!

– Дак за что давать-то, Бендик?! Я ж что просил? Я ж домой или по крайности на Побережье просил! А ты что? Шторм дикий и земли никакой не видать… Не-а, никаких баранов! – решительно отрезал Шпокар Худ.

– Ты ещё спасибо скажи, что из черноты этой вытащил! Знал бы, что там сейчас творится!

– Так разве это ты?! Это ж Кадаламус!

– А колесо за мачту кто зацепил?!

– Ты, что ли? Ох, врёшь, по глазам вижу, что врёшь…

Робину они очень напоминали двух ослов, сошедшихся на узком мостике (Бендик к тому времени уже влез на палубу) – ни один из оппонентов не хотел уступать. Разговор пошёл на повышенных тонах, стали употребляться специфические слова, самыми ласковыми из которых были «неблагодарная свинья» и «фокусник липовый». Матросы между тем подходили всё ближе к спорщикам и наконец совсем заслонили их от Робина. Кое-кто уже сжимал в руках гандшпуг или вымбовку.

Бендик насупился и стал похож на раздувшуюся рыбу.

– Что-то будет, – тихонько сказал Бека. – Ох, дураки…

Всё случилось очень просто, без шума и световых эффектов. Вокруг заклубился невесть откуда взявшийся туман, и граф почувствовал, что доски палубы под ногами расползаются, как гнилое сукно. Через два удара сердца он уже барахтался в бешено бурлящей воде, а за него клещом цеплялся Бека. Насквозь просолённый морской волк Шпокар Худ совершенно не умел плавать, о чём он теперь громко и настойчиво кричал. Робину было не до него: даже в воде Бека весил, как хорошая наковальня и уверенно тянул его ко дну. Граф попытался отцепиться от торгаша – тщетно, взбарахтнул руками, дёрнулся всем телом – и вдруг нащупал ногами каменистое дно. Не веря, он топнул – точно, дно! Мало того, ощутив под ногами твердь, он тут же увидел сквозь редеющий туман землю – прямо перед ним тянулся высокий обрывистый берег. Он, отфыркиваясь, прокричал эту радостную весть и вновь попытался отцепить Беку – для чего пришлось того слегка притопить. Шпокар, видимо, тоже нащупал дно, так как прекратил свои бесполезные вопли и даже помог Робину выволочь бродягу на мелководье, где волны крутили и били ещё сильнее, чем на глубине. Когда они, наконец, добрались до узенькой галечной полоски, до которой не доставали водяные валы, Робин почувствовал, что силы его на исходе: Бека был тяжёл, и Истребитель Василисков, укреплённый за спиной, тоже отнюдь не добавлял плавучести. Граф здорово вымотался, хотя он и воспринимал появление Бендика, темень вокруг, шторм и прочий присущий богам антураж, как какое-то представление – пусть неостроумное, досадное, но именно представление, вроде балагана на ярмарке. И только теперь осознал, в каком напряжении он находился всё это время. Остальные чувствовали что-то подобное, а Бека и Шпокар к тому же вдоволь нахлебались морской воды.

Отойдя от кромки берега буквально на пять-шесть шагов, все повалились на гальку. Никто не сделал даже попытки вылить воду из сапогов или отжать одежду. Робин облегчённо закрыл глаза, давая отдых натруженным мышцам. Поднимающееся солнце ласково грело лицо, но невозможно было даже подумать о том, чтобы перевернуться на другой бок, чтобы лучи его не слепили сквозь плотно зажмуренные веки.

Видимо, Робин даже задремал, потому что, когда он открыл глаза, светило уже заметно поднялось над совершенно успокоившимся морем. Проснулся он от озабоченного голоса Бендика:

– Раз, два, три… А ведь не хватает одного.

Сперва граф подумал, что он всё ещё спит и Бендик ему снится. Однако, ущипнув себя за руку, он убедился, что это не сон, а явь, и Бендик собственной персоной, покинув родимые хляби, озабоченно бродит по берегу, бормоча себе под нос:

– Свиньи неблагодарные. Чего от таких ещё ждать. Петухов, значит… А сами ведро дерьма…

Робин сел. Божок стоял на галечном берегу и сосредоточенно пересчитывал спасшихся, старательно загибая мокрые пальцы на перепончатой кисти. Похоже, что делал он это не в первый раз, и результат его явно не устраивал.

– Один, два, три… Где ещё один? Ведь четверо должно быть! Так, попробуем с этого края: один, два, три… Тьфу! Всё равно одного нет!

– Слышь, Бендик, раз уж ты здесь, скажи, будь другом, куда это нас занесло? – спросил Шпокар. – И где все матросы? Их пятеро должно быть, а с нами – восемь. Не четыре, а восемь, понял?

– А-а, соизволили проснуться, господин барон, – ядовито пропел Бендик. – Вот, извольте поглядеть, я и без этих паршивых баранов договор соблюдаю, потому как я человек честный, в отличие от некоторых других!

– Какой же ты человек? – удивился Шпокар. – А за помощь, конечно, спасибо. За мной не заржавеет, не боись. Но ты всё же скажи, где команда?

Бендик описал рукой причудливую кривую, которая могла означать всё, что угодно: от геройской смерти в морской пучине до благополучного возвращения домой, и хмуро дополнил свои пассы:

– Где надо.

– Бендик! Ты опять за свои штучки? Смотри, а то ведь моему терпению конец придёт, мы ж не на море теперь, не забывай! Я ж могу себе и другого бога взять, что тогда делать будешь? Опять на побегушках у какого-нибудь Кадаламуса, а?

– Да дома они, дома!

– А мы где?

– А вы… Вы не дома.

– Это я уже понял, – начал было Шпокар, но Бендик, радостно улыбаясь, перебил его:

– А вот и четвёртый! Я ж говорю – четверо должно быть! Четыре – счастливое число.

– Восемь – тоже счастливое число, – парировал Шпокар. – Даже два счастливых числа. Как раз на весь экипаж...

– Погоди, – прервал его Робин. Он смотрел туда, куда показывал Бендик своим корявым пальцем.

-- продолжение следует --