Радрадрабен

Звено одиннадцатое

Гофларех быстро натянул пижаму, сшитую из кусочков Драконьего Огня и нырнул под одеяло. В Обители Мудрого было прохладно, несмотря на то, что Гофларех каждый вечер обновлял Заклинание Отопления – одно из самых, кстати, простых и надёжных. Ранее вполне хватало одного раза в месяц, и колдун сильно подозревал тут происки дурака Арудона, но прямых доказательств не имел – не до такой уж степени дураком был этот самый Арудон, чтобы оставлять улики.

– Надо что-то делать, – подумал чародей. Слуги роптали, жаловались на выстывшие спальни и намекали, что их наперебой приглашают соседи Гофлареха, а это было плохо. Слуги здесь, в Долине Ужаса, были дефицитом. Тому было несколько причин, но главной был, конечно, холод, царивший в Долине. Наём и доставка тоже были делом сложным и хлопотным, и хотя платили по-королевски, желающих было очень мало, поэтому практика переманивания получила широкое распространение.

Неведомый основатель Долины Ужаса был большим оригиналом. По его мнению, творить злые дела можно было только на лютом морозе, с чем Гофларех в глубине души был абсолютно не согласен. Мало того, незадачливый этот демиург, имя которого замело песком тысячелетий, сотворил вместе с Долиной большое количество свирепых белых медведей, которые должны были в случае нарушения невидимой границы немедленно разрывать дерзкого на мелкие кусочки. Теоретически злые волшебники были невидимы для этих монстров и могли свободно прогуливаться по Долине, измышляя под вой пурги разные гадости. Но, видно, что-то разладилось в тонком механизме за минувшие тысячелетия или, может, волшебники стали добрее – а только когда после долгих поисков пропавшего Юга Оголтелого нашли кровавое пятно на снегу и одну сломанную лыжу, волшебники, не сговариваясь, перешли на воздушный транспорт. Одновременно в моду вошли и мгновенные перемещения – но, поскольку точность их была крайне невысока, эта мода быстро сошла на нет. Никому не хотелось вместо уютной гостиной оказаться посреди ледяного поля под пронизывающим ветром, а тут ещё и медведи… Так что летали, кто на чём: на дедовских коврах-самолётах, на мётлах, на летучих кораблях разного рода и фасона, даже на специальных табуретках летали.

Сам Гофларех предпочитал левитацию, в которой поднаторел ещё будучи учеником. Что греха таить, любил старикан эффектно появиться из метельных вихрей над башней очередного гостеприимца, сделать пару плавных кругов и стать на ноги точнёхонько перед встречающим хозяином! Немногие из его коллег были способны на такое. Нет, левитировать, конечно, умели все, но подобного изящества, точности и красоты полёта добивались единицы.

Гофларех довольно усмехнулся – да, единицы, и уж Арудон-то точно не входил в их число. На посиделки тот прибывал всегда на своём огромном корабле, безвкусно размалёванном аляповатыми цветами, звёздами и какими-то животными, которых было невозможно узнать.

В последний раз Арудон Умный вошёл в зал с таинственным видом, на который никто не обратил внимания, но зато внимание все обратили на то, что правый глаз мага прикрывала чёрная повязка, богато расшитая золотом, серебром, бриллиантами, рубинами и жемчугом. Это было событие: обычно на вечеринках лениво перемывали косточки отсутствующих, рассказывали древние анекдоты, обменивались разными безделушками – и всё это от безысходной скуки, а тут!.. А тут Арудон без глаза!

Мнения немедленно разделились: одни утверждали, что Умный лишился половины зрения в результате опаснейшего магического опыта – предположительно последнего или в крайнем случае предпоследнего в цепочке, должной привести его к Мировому Господству; другие – и их было подавляющее большинство – были уверены, что известный своим пристрастием к горячительным напиткам Арудон по пьянке сам наткнулся на какой-нибудь ухват или, чего доброго, на собственный посох; третья же, совсем малочисленная партия, держалась брезгливого убеждения, что глаз под повязкой цел и это «обычный ячмень».

Дурак Арудон, видя такое внимание к своей особе, выпячивал грудь, подпрыгивал на месте и ехидно и торжествующе поглядывал на Гофлареха. Гофларех же, будучи приверженцем второй версии, взгляды эти демонстративно игнорировал и нарочито громко завёл разговор с двумя ближайшими собеседниками о вреде пьянства.

Арудон аж позеленел от такого пренебрежения и, скривившись, сквозь зубы процедил что-то малопонятное, но очень злобное:

– Врезал – да, видать, мало. Ничего, врежем ещё…

Гофларех пожал плечами и иронически заметил собеседникам:

– По-видимому, у достославного Арудона имеется неистощимый запас зрительных органов!

Те в голос заржали…

Угревшись, наконец, в многочисленных перинах, старик потихоньку стал посвистывать носом и мирно заснул. Снилось ему в эту ночь только хорошее: Гризония – совсем маленькой девочкой в белом платьице – как козочка, прыгающая по отвесным скалам, и Арудон Умный, на коньках удирающий по огромным сугробам от четвёрки разъярённых белых медведей.

Звено двенадцатое

Робин отошёл от костра, чтобы не мешать спутникам устраиваться на ночлег. В двух шагах от их укромного костерка начиналась полная тьма, смягчённая лишь жемчужным светом звёзд. На безоблачном небе они сверкали подобно самоцветам и, когда глаза привыкали, давали вполне сносное освещение. Робин поднял голову и с глупо-радостной улыбкой вновь глянул на звёзды. Он ещё не догадывался, что в глаза, в уши, в каждую пóру его тела исподволь, незаметно и вкрадчиво по капельке уже давно сочится сладкий яд, который барды, менестрели и скальды во все века именовали любовью…

Наверное, он всё-таки слегка задремал, потому что очнулся в глухой ночи от каких-то непонятных звуков. Костер давно погас, теперь это была просто кучка чуть тлеющих углей под толстым слоем пепла. Робин потянулся, досадуя на себя за оплошность и проявленную слабость; он собрался было подбросить хвороста, как вдруг опять услышал какой-то шум – нечто вроде низкого гудения. Шум доносился со стороны ручья, и граф сначала подумал, что это он, ручей, и шумит, но прислушавшись, понял, что это не так. Тем более, что в той стороне он увидел на земле чуть заметный огонёк, словно там, среди тёмной травы, тлела отлетевшая от костра веточка. Однако в царящем в ночи полном безветрии от костра она туда отскочить не могла. Робин бесшумно закинул перевязь с мечом за спину и, презрев рыцарское достоинство, на четвереньках стал подкрадываться к огоньку. Чем ближе он подбирался, тем явственнее становился гул. С изумлением он понял, что это речь, только очень тихая и басовитая. Тогда он пополз. А когда до огонька осталось шагов семь, и он, затаив дыхание, поднял голову – то чуть не прыснул от смеха. Картина была ещё та: вокруг крохотного костерка столпилось с сотню существ, более всего похожих на детские тряпичные мячики размером с кулак. Из кругленьких телец торчали коротенькие тонкие ручки и ножки, головы почти не было, зато непропорционально огромный рот разрезал тело почти посредине. Глаз и ушей Робин в неверном пляшущем свете костерка не разглядел.

Существа внимательно слушали оратора, который стоял на плоской кочке и продолжал начатую речь:

– …какие беды мы терпим, какой позор! Мы, от поступи которых содрогались скалы, мы, те, кто испокон веков владел этими горами и пещерами, мы… – говоривший всхлипнул, – ютимся в жалких норах, которые с таким трудом отвоёвываем у сурков, а в наших – наших! – пещерах распоряжаются проходимцы гномы!.. И ещё сочиняют сказки, что это они вырыли эти пещеры! Братья, доколе терпеть будем?! – тут оратор возопил так, что Робин испугался: вдруг проснётся кто-нибудь из его спутников и спросонья спугнёт сборище. Он осторожно оглянулся – нет, всё было тихо – и вновь устремил внимание на тряпичного оратора. Тот уже успел сменить тему:

– …мало того, – убеждённо вопил говорун, – что он превратил нас, могучих горных троллей, пальцами истиравших камни в пыль, в этих ничтожных существ, коими мы сейчас являемся! Мало того, что змеиной хитростью он заставил нас покориться его мерзкой воле – сейчас он требует, чтобы мы своими слабыми силами всячески препятствовали притоку людей в этот дурацкий Город! Сколько наших соплеменников уже погибло под копытами лошадей! А сколько ещё погибнет! И всё зря. Ведь не обращают же на нас никакого внимания – давят, и всё! Пусть истончатся его жилы и лопнет его селезёнка – вместилище мерзкого колдовства!

– Пусть лопнет… Жилы… Пусть… Пусть истончатся… – подхватил нестройный хор голосов.

– Так он вроде умер? Или нет? – спросил вдруг откуда-то со стороны неуверенный басок.

– Умер, умер! – раздражённо подтвердил стоящий на кочке. – Ну и что?!

– Так если умер, как он может нам приказывать? И чему истончаться и лопаться – истлело уж всё, поди…

– Много ты понимаешь, молокосос! Проклятие именем бога, Которого Нет – вот что даёт власть Цудуляру доставать нас из небытия… А каковы лесные тролли! Ведь сразу в кусты, а ещё родственнички называются! Жаль, жаль, что это мы первыми попались на глаза Цудуляру, а то сейчас бы они корячились под своими пнями, шарахались от каждой белки, обгаживаясь при малейшем шорохе… Кстати, кто-нибудь успел испоганить котелок, когда эти проходящие варили похлёбку? Чья очередь?

– Моя, – сказал виноватый голос. – Не сумел я, очень уж горячо было…

– Моя, моя! – передразнил главный. – Вот так всегда: простенькое дело поручить нельзя!

Тут Робину в нос попала травинка, и он громко чихнул.

Вся компания мгновенно исчезла в траве, как сдутая ветром, только тлеющий перед глазами костерок убеждал Робина, что всё это было наяву. Он встал, затоптал огонёк и пошёл к своему костру. Подбросив очередную порцию хвороста, граф уселся и стал размышлять об услышанном. Получалась полная белиберда. Одно только было ясно: в округе имеется какой-то город, куда лучше не соваться.

-- продолжение следует --