Голос за дверью

В доме нашем на одной из центральных улиц города до революции проживал градоначальник или другое важное лицо, и выглядело солидное здание соответствующе: изразцовая печь в парадной, заляпанная в последующие годы краской, пол из метлахской плитки, остатки лепнины на стенах.

Знаменитая личность, фамилия её не имеет значения для этого рассказа, занимала второй этаж, на котором располагались несколько комнат, ванная метров пятнадцати, широкая прихожая и громадная кухня с двумя окнами во двор и выходом на чёрную лестницу. После революции апартаменты превратили в коммуналку, потом разделили квартиру на две. Та, которая имела парадный вход, стала отдельной. В ней жил известный в городе врач с женой и двумя детьми: мальчиком, моим ровесником, и девочкой, четырьмя годами старше.

Нам с папой досталась узкая комната в другой части бывших покоев градоначальника, со входом по чёрной лестнице через кухню.

Мне исполнилось 11 лет, когда, после череды скандалов, мама, высокая красивая женщина с длинными густыми светлыми волосами, уехала от нас с новым мужем, моряком, дядей Славой, разменяв предварительно «однушку» в спальном районе. Помню, что с отцом она разговаривала свысока, с презрением и часто отсутствовала дома.

У папы уже тогда была подруга Галя, или «Галчонок», как он её называл.

Два раза в неделю эта женщина со скучным бесцветным лицом приходила к нам стирать и готовить обед, делала это, едва сдерживая раздражение. Мне неприятно было, когда отец унижался, лебезил перед ней, как раньше перед мамой.

«Галчонок, слишком много стирки, давай поговорю с ним, чтобы был поаккуратнее?», - спрашивал он, хлопая ресницами и виновато улыбаясь.

Этот вопрос звучал, как предательство сына, вроде бы он с ней заодно против меня.

Птица отвечала:

«Не надо, а то будет пачкать специально».

Специально я ничего не делал, всё получалось случайно.

Я не нравился папиной пассии, она мне – тоже. Бывал ли папа у неё по вечерам, или они вместе ходили куда-то, не знаю, но домой он возвращался, когда я ложился спать, а то и вовсе не слышал его прихода.

Мне надоедало разогревать борщи и котлеты Галчонка, поэтому доставал из холодильника соседей на кухне сосиску или сардельку и ел холодными.

Однажды, слышал, как отец сказал в коридоре:

«Не понимаю, зачем это делает, у него всегда есть еда».

Соседка, Анна Даниловна, пожилая полная женщина ответила:

«Возможно я ошиблась».

Всё то, что нам объясняли в школе, я запоминал наизусть, а домашние задания не делал, потому что слонялся по улице, познакомился с местными бездельниками, такими же, как я, искавшими развлечения, и находившими их.

Когда получил двойки в четверти, отец посмотрел на меня, как на конченого человека, а Галчонок подняла брови и кивнула ему, мол, что я тебе говорила.

На следующий день папа зашёл за мной в школу, привёл домой, мы пообедали, он поставил на стол чайник, положил печенье, принёс в комнату пустое ведро, замену туалета, сказал, что вечером, проверит, как я сделал уроки, и запер дверь со стороны коридора. Чувствовалось, что ему неловко за себя, прежде он никогда так не поступал, мне показалось, что «идея» принадлежала Галчонку.

«Вкусивший свободу», я плакал от злости, лёжа на кушетке, пока не услышал мужской голос за стенкой, в нём были размеренность и спокойная уверенность:

«Семён, ты должен быть умнее других. Твоя задача - стать первым, потому что ты - еврей».

Сказать «за стенкой» - не совсем правильно. Квартиры в старых домах имели анфиладную планировку с коридором, идущим параллельно анфиладе. Когда их переделывали в коммуналки, межкомнатные двери закрывали, заколачивали и заклеивали обоями, оставив вход в комнаты из коридора.

Вот, и в нашем с папой жилище за перекосившимися, потрескавшимися обоями, покрытыми копотью и пылью, виднелась старая дверь с трещинами и выемками от замков.

Я и прежде слышал разговоры, звуки фортепиано, как будто кто-то разучивал музыкальную пьесу, фразы на английском и немецком языках. Можно было догадаться, что к нашей комнате прилегало помещение, в котором дети делали уроки.

Слова соседа заинтересовали меня. Вероятно, с моим одноклассником разговаривал его отец-кардиолог. Сеньку, беззлобного, очень старательного, ребята любили. У нас с ним не было общих приятелей или интересов. Когда с папкой для нот он выходил на улицу, я сочувствовал ему из-за мучений, которые, по моему мнению, должен испытывать человек, часами высекающий пальцами звуки из «скользкого» инструмента.

«Ты просто обязан учиться лучше всех в классе». – продолжилась тирада.

«С чего это он считает Сеньку умнее меня?» - обиделся я, поднялся с дивана и хотел приняться за уроки. Тут выяснилось, что домашние задания не записаны в дневник, а дверь в коридор, где стоял телефон, закрыта.

Вопрос национальностей, за исключением одной, никого не волновал в нашем классе. Признанную звезду пятого «Б» звали Маша Манукян. Её папа, армянин, работал начальником милиции, он не бывал в школе, а маму, блондинку с большими круглыми светлыми глазами, очень милую, мы видели часто. От неё Маша унаследовала нежные черты лица, а от отца, наверное, - тёмные глаза, в длинных загибающихся ресницах, и жёсткие блестящие волосы. Из-за должности папаши мальчишки не решались приставать или заигрывать с ней.

К армянско-милицейской теме в моей голове добавилась еврейская.

Когда мы с Сенькой встретились в проходе между партами, я, на всякий случай, дал ему под дых, не сильно, не как во дворе, когда дрался с достойным противником, он был меньше меня и худее. Схватившись за живот, Сеня резко наклонился вперёд и носом ударился о край парты, пошла кровь.

«В лицо не бил! Скажи им!» - нагло заявил я, когда медсестра выводила его из класса, держа около носа платок, наливавшийся красным.

«Я сам ударился о парту», - подтвердил Семён.

Одичавшему от воли, которая была не по возрасту, мне не приходилось стесняться своих поступков, но тут стало тошно.

Вечером плохое настроение относительно собственной личности усугубил вчерашний голос за стенкой.

«Ты должен уметь договариваться с людьми, мне всё равно, как этого добьёшься, но твоя задача не ссориться, не драться, а договориться».

«Он, итак, ни с кем не ссорился, пока вы не выступили вчера с поучениями», - хотелось крикнуть в защиту Сеньки.

На следующий день я пробормотал ему что-то про дурацкую шутку и предложил увлекательнейшее приключение: влезть по лесам, которые установили недавно для ремонта фасада здания бани в соседнем переулке. На третьем этаже в окно можно лицезреть, как моются голые женщины. Путь этот открыл парень старше нас по прозвищу Мартын, мой дворовый товарищ по запрещённым играм.

Сеня согласился, только не в этот день, а на следующий, когда ему не нужно будет идти в музыкальную школу.

Лазил по лесам Сенька не так ловко, как мы с Мартыном, оглядывался по сторонам, смотрел не нарушает ли каких-нибудь правил. Я даже испугался, что он свалится вниз.

Через запотевшее окно мы увидели моющихся в душевых кабинах женщин, в основном, пожилых и некрасивых, но одна девочка с тёмными волосами заставила меня помечтать о Маше Манукян. Вдруг, появилась голая мокрая старуха с тазом и плеснула на стекло мыльной пеной. Мы убежали.

- Тебе понравилось?

- Да, - ответил Сеня с придыханием.

Не понятно было заинтригован он или напуган.

Вечером слушал, как они с отцом разбирали задачку по математике, решение которой для меня не представило трудностей.

«Посмотрим, кто из нас будет первым», - сказал себе.

Домашние задания учителя диктовали в конце урока, раньше я не записывал их, потому что в это время собирал портфель и сидел, готовый бежать на перемену, что называется, «на низком старте». Теперь приходилось фиксировать всё в дневнике, чтобы не посрамить русскую нацию.

- Сенечка, ты сделал две ошибки в сочинении, жаль, талантливая работа, но пришлось поставить четыре, - сказала литераторша, и повернулась ко мне.

- Отец за тебя взялся, наконец? – спросила раздражённо, на этот раз две ошибки и никуда не годный текст. Герои в твоём сочинении не живут, а «являются», как в плохом сне. Тройка.

Нечего возразить. С языками у меня складывались напряжённые отношения, с английским - хуже, чем с русским. Переводы кое-как получались, а на слух не воспринимал разницу между многими словами, например, «bad» и «bed» или «sea» и «see», не улавливал различия между звуками. Ещё года три назад обнаружилось отсутствие музыкального слуха, учительница велела классу петь хором, и, вдруг, добавила:

«А, ты, Владик, помолчи».

Однажды, Мартын предложил попробовать коньяк. Сеня не возражал присоединиться, но нужны были деньги.

В коридоре нашей квартиры, в кармане пальто соседки, я нашёл кошелёк, достал оттуда купюру в три рубля, потом поискал портмоне в куртке её мужа, там было много «бумажек», я вытащил рубль и положил в кошелёк Анны Даниловны, счёл, что супруги не заметят подмены. Понимал, что Сенька не сможет украсть деньги, да и я не стал бы связываться с таким серьёзным папашей.

Два раза у меня получилось стащить, а на третий – карманы соседей оказались пустыми. Отцу Алла Даниловна, по-видимому, не пожаловалась.

Мы ждали дня, когда у Сени не будет музыки, рисования, английского и немецкого, зачем ему был нужен ещё и второй иностранный язык, никто не понимал.

Я внёс пай за нас двоих. Товарищ бил себя в грудь, обещал вернуть долг, когда заработает. Купили бутылку коньяка.

Мы с Сеней попробовали чуть-чуть, Мартын отнял у нас и выпил всё. Я с трудом дошёл до дома, не попал в дверной пролёт, ударился головой о косяк, получил шишку на лбу.

После тяжёлого сна хмель выветрился, вечером собрался делать уроки, но отвлёк голос за заколоченной дверью:

«Еврей не может себе позволить пить водку, принимать наркотики, бездельничать. Что с тобой происходит, Семён? Ты попал в плохую компанию?».

«Нет, - ответил сын, - попробовал вместе с мальчишками, но они - не плохая компания, я знаю это, папа».

Возможно, он боялся того, что, если сдаст нас, получит ещё большие неприятности, чем с отцом, не сдал ни разу. Я уже считал его своим другом.

Сеня родился гуманитарием, сочинения его были лучшими в классе, по собственной инициативе он посещал рисовальные классы, но с точными науками начались проблемы. Мне они давались легко, особенно, после того, как начал серьёзно относиться к урокам. Решили делать математику и физику вдвоём, он объявил дома, что репетитор не нужен.

Так я зашёл в бывшую квартиру градоначальника с парадного входа. Две из трёх просторных комнат перегорожены, получилось пять, небольшая кухня и душ. В гостиной - библиотека, около неё - рояль. Отец Сени, Григорий Моисеевич, выглядел старше моих родителей, высокий, солидный, почти лысый, глаза – в тёмных тенях. Мама, Елизавета Львовна, тоже врач, но в детском саду, худенькая, тихая, милая, заботливая. Старшую сестру, Римму, я знал по школе. Крупная, широкоплечая, в отца, с большой грудью и неограниченными амбициями, она, наверное, никогда не была девчонкой, а, только, смотрящей на всех свысока, поучающей матроной. Готовилась в следующем году получить золотую медаль. Сенька, как и его мама, мне показалось, тушевались при авторитетных членах своей семьи.

Когда в следующий раз услышал, как за стеной Григорий Моисеевич настаивал на том, что сын должен стать первым, подумал:

«Сенька никогда не пройдёт вперёд, обязательно уступит тому, кто следует за ним или с ним».

В тот вечер мы занимались, сидя за письменным столом, около которого часто проходили беседы отца и сына, потом Елизавета Львовна предложила перекусить. По моим понятиям обед их состоял из деликатесов. Про фаршированную щуку сказали, что это национальное блюдо. Рыбу поймал для кардиолога его бывший больной.

«И мне один раз удалось побывать на рыбалке», - похвастался я.

«С папой?» - спросил Григорий Моисеевич.

«Нет, со Славой, хахалем моей мамы и его товарищем».

Люди за столом замерли, ожидая продолжения.

Я этого не заметил и с удовольствием поделился историей об увлекательном приключении:

«Дядя Слава и его приятель собрались рыбачить, мама сказала, чтобы взяли меня с собой. По дороге они остановили машину, сбегали в магазин, купили бутылку водки. Когда приехали, поставили её на пенёк на берегу озера. Я схватил удочку, размахнулся, чтобы первым поймать рыбу, но попал по бутылке, она упала на камни и разбилась. Дядя Слава и дядя Андрей, сильно рассердились, я понял, что сейчас начнётся «трах» по ж…, и побежал от них в сторону, где деревья были не высокими и немного больными, это оказалось болото, в нём и увяз по пояс. Дядя Слава вытащил меня, чёрная жижа сделала «чпок», а резиновые сапоги остались в трясине. Очень воняло. Меня помыли в озере и завернули в какие-то тряпки. Мужчины констатировали, что рыбалка не состоялась, придётся возвращаться назад, чтобы отвезти домой зас…ца».

Не знаю, понравился ли мой рассказ, лицо главного человека этой квартиры оставалось серьёзным, но глаза смеялись.

В школе Сенька перечислил слова, которые за столом говорить не стоит. Я думал, что больше не пригласят, но ошибся. С тех пор часто обедал в этой квартире. Считал ли Григорий Моисеевич мою помощь по физике и математике полезной для сына или же хотел держать наши приключения под контролем, так и осталось неясным.

Однажды, Елизавета Львовна оказалась у меня в гостях. Мы с Сенькой и Мартыном раскапывали захоронение на старом кладбище. Слышали от кого-то, что там зарыт клад. Я случайно проткнул руку ржавым гвоздём. На уроках было не по себе, дома стало совсем плохо, тогда Семён привёл свою маму в комнату, где на обеденном столе стояла грязная посуда после нашего с папой завтрака, на диванах валялась моя одежда, учебники, а пол Галчонок подметала в последний раз несколько дней назад. Температура была высокой. Как в тумане, помню, что Елизавета Львовна обсуждала что-то с Анной Даниловной, пока не прибыла «скорая». Отец отыскал меня на следующий день в больнице.

Когда поправился, Сеня принёс в школу книгу из их библиотеки: «Приключения Тома Сойера», прислал Григорий Моисеевич. Я прочёл о том, как искал сокровища герой Марка Твена.

В восьмом классе мальчишки увлеклись химией. Идея устроить сильный взрыв не давала мне покоя. Собрал ингредиенты, смешал их в металлическом портсигаре, который валялся у нас в ящике комода. Считал, что довезу смесь до пустыря в этом контейнере и положил его в нагрудный карман куртки. Мартын так обрадовался, встретив меня на улице, что хлопнул по груди, и мы взорвались с ним оба. У него была обожжена кисть, а на моей коже на всю жизнь отпечатались серп и молот, выбитые на портсигаре. Сенька, приглашённый в качестве зрителя, испугался, но не пострадал.

В выпускном классе ростом я был: один метр, девяносто сантиметров.

На математической олимпиаде получил диплом и приглашение поступать без экзаменов в престижный ВУЗ. Директор благодарно жал папе руку.

В первые ученики мы с Сенькой не выбились. Ему скучно было заниматься точными науками, а мне – наплевать на языки.

В стране шла перестройка. Комната моя была заставлена коробками с сумками, одеждой и парфюмерией, всё это закупал, продавал и сбывал азартно, пренебрегая законами торговли и предупреждениями налоговиков. Поссорился с одним торгашом по поводу качества товара, не расплатился из принципа, и теперь меня разыскивали бандиты.

Машу Манукян прижимал к себе и целовал в парадной, она жаловалась, что отец подыскал ей жениха, сына директора рынка. Покрутившись вокруг торговли, я уже понимал, что мы не в силах будем помешать «слиянию капиталов». С горя попробовал наркотики.

В день рождения Мартына мальчишки нашего двора скинулись для него на проститутку, в качестве подарка. За Сеню внёс оплату я, в больших выпуклых глазах друга отражалась неописуемая благодарность. Маленькая азиатка с широкими скулами и тяжёлой чёлкой, смотрела на наш мальчишник в ожидании, когда наступит час отрабатывать аванс.

Соседи мои удачно сыграли в какую-то «пирамиду» и предложили отцу выгодно выкупить комнату. Он объявил, что мы съезжаемся с Галчонком.

Ни за что не согласился бы я на переезд, но попросила об этом Анна Даниловна, с Украины в наш город должна была вернуться её дочь с мужем и детьми.

Плохие предчувствия одолевали меня: или бандиты взорвут наш дом, или всемогущий отец Маши «достанет» за дочь, присовокупив незаконную торговлю, или, разозлившись, изувечу Галчонка, когда будем жить в одной квартире.

- Толковый ты парень, - сказал Григорий Моисеевич за очередным обедом, - но пять лет института тебе на свободе не продержаться. Выход один - военное училище. Армия – не сахар, но другого пути не вижу.

Никто не понял, куда я пропал, пока перед принятием присяги не пришли письма: отцу - с наилучшими пожеланиями и Маше Манукян - с просьбой поверить, что я поступил правильно.

Пребывание в военном ВУЗе тяготило, ломало, хотелось сбежать, но некуда и не к кому. Если случались драки между молодыми курсантами, меня приводил в себя авторитетный голос:

«Ты должен уметь договариваться».

Самолюбивый, я сильно обижался, если офицеры были несправедливы, показывали свою власть над нами. Когда сам стал командиром, вспоминалось, как за обедом говорил главный врач клиники сыну:

«Никогда не кичись перед подчинёнными, они, в любом случае, обязаны выполнить твоё распоряжение, разница, лишь в том, что подумают, выйдя из кабинета начальника: хороший ты человек или дерьмо».

Сеню не приняли в консерваторию. Закончил институт кино и телевидения, снимает фильмы. Зарабатывает больше меня.

Иногда, мы, смеясь, обсуждаем, сколько «натикало» процентов на долг за коньяк и проститутку.

Елизавета Львовна умерла от рака тихо, не требуя к себе внимания, и у известного кардиолога случился после этого инсульт, не встаёт с постели. Сын ухаживает за отцом или нанимает сиделку на время, пока занят на работе. Семьёй не обзавёлся.

«Боюсь жениться, кому я нужен с больным отцом?»

«Но дама сердца имеется?»

«Да, хорошая женщина, ходим с ней в филармонию. Если она мне сделает предложение, тогда другое дело, а сам не осмелюсь»

«Риммка помогает?»

«О чём ты говоришь, двое детей, да собирается защищать докторскую в Первом меде».

Как обычно, пропустил её вперёд, впрочем, она никому не уступила бы дорогу. Отец его учил, что на мужчине лежит ответственность за семью. Сенька и взял на себя ответственность.

По-прежнему, считаю его лучшим другом. Служу на Севере. Как воспитывать сына и дочь мне известно, слышал не раз голос за дверью, а с женой получается не всегда, тайной остались диалоги родителей Сени.

О матери моей ничего неизвестно. Дома у отца не был ни разу, встречаемся в кафе, если приезжаю в город детства. Возможно, Галина Васильевна ни в чём не виновата, всё-таки, семь лет стирала моё бельё и готовила еду, но не могу забыть заискивающий голос отца и приторно-сладкое: «Галчонок».

Визит к Григорию Моисеевичу считаю обязательным для себя.

В последний раз, Сеня сказал, стесняясь:

- Извини, отец плох, с трудом разговаривает, пребывает в депрессии. Я тебя предупредил. Пойдёшь?

- Да.

Парадная лестница, квартира градоначальника, библиотека, рояль, ничего не изменилось за последние годы. Старик, лежащий в постели, обрадовался, ожили чёрные глаза на посеревшем лице.

- Здравствуй, Владик, а я боялся, что не увижу тебя больше, - медленно, но чётко произнесённые слова.

- Ты, смотри, как у него отчётливо получилось, - прошептал в восторге друг и подставил мне стул.

Я сел и пожал прохладную, чуть живую, руку больного, почувствовал ответное слабое шевеление пальцев.

- Высокий, сильный, здоровый. Молодец, пробился, а какая сложная была жизнь, никто не помогал, не воспитывал, но чувствовалась сила внутри, динамика, - продолжил Григорий Моисеевич, старательно выговаривая слова, - часто видел в тебе себя.

Смешно через много лет рассказывать, чьи уроки усваивал мальчишка, оказавшийся ненужным родителям.

Но ответ на вопрос, почему этот достойный образованный человек часто приглашал к себе домой дворового разгильдяя, я нашёл в этой спальне. С момента нашего знакомства он любил меня, и я его - тоже.