Радрадрабен

Но куда же проклятый Арудон спровадил её спутников? Он ведь дурень, и мощь у него дурная – запросто может такое отчебучить, что…

Тут мысли её перебил рослый латник, с ног до головы увешанный оружием и громыхавший, как мешок кузнеца с железным ломом. Он выступал во главе отряда стражников:

– Эй, красавица, ты нарушила закон!

Глендавейн резко обернулась. Сейчас она была настолько зла и раздражена, что вполне могла в запале не сдержаться и действительно так нарушить закон, что пусть тогда этот железный болван пеняет на себя!

– Да, женщина! Это я тебе говорю, да-да, тебе! Ты что, не знаешь, что здесь колдовать строжайше запрещено? Тебе придётся заплатить за это! Пятьдесят золотых в возмещение ущерба, но я, так и быть, ограничусь половиной этой суммы, если такая милашка будет уступчива и благосклонна…

– А я не колдовала!

– Не лги, женщина! Нужное число свидетелей подтвердят мои слова, и тогда тебе уже не отделаться этой смехотворной суммой!

Нужное число свидетелей, под строгим взглядом командира машинально расправившее плечи и убравшее животы, лязгнуло железом и уставилось на Глендавейн столь красноречиво, что она сразу смекнула, какие нравы царят в этом месте и в этом городе. Действия требовались самые радикальные.

Она с оскорблённым видом (что не потребовало усилий) вздёрнула подбородок и повернулась, чтобы гордо и молча удалиться. Но избавиться от стражников оказалось не так-то просто: командир просто-напросто удержал её, грубо ухватив за плечо:

– Ты никуда не уйдёшь.

Из-за неуклюжего забрала до самодовольной сальной рожи стражника добраться было сложно, но Глендавейн это удалось блестяще.

Плюх! Плюх!

Не успел тот опомниться, как две оплеухи заставили его мотнуть головой и ошеломлённо отступить на шаг, но рьяный страж порядка быстро взял себя в руки и, злобно глядя на Глендавейн, скомандовал:

– Взять её! – и, понизив голос, прошипел: – Теперь ты так просто не отделаешься, шлюха, ты на всю жизнь запомнишь Уракая, грязная тварь! Ты будешь валяться у меня в ногах, упрашивая, чтобы я разрешил тебе облизать свои сапоги!

Солдаты деловито и привычно шагнули в стороны, окружая презрительно улыбавшуюся девушку, но та, легонько взмахнув указательным пальцем, бросила перед ними огненный шар. Вернее, попыталась бросить, только у неё ничего не вышло. Негодяй Арудон, видимо, сумел-таки оплести её каким-то колдовством, потому что сила её как волшебницы сейчас равнялась нулю. Глендавейн охнула, крутанулась на пятке и ринулась бежать, но ближайший стражник ловко подставил ей ножку, а когда, запнувшись, она растянулась прямо на месте бывшей Арудоновой палатки, в неё вцепилось множество жадных рук, прижимая её к земле, заламывая кисти назад, сводя за спиной локти и ловко опутывая их верёвкой.

И вот уже Глендавейн в совершенном ошеломлении шла, деревянно переставляя ноги и не совсем понимая, что же всё-таки произошло. Как же так, её, волшебницу, дочь самого Гофлареха, грубо толкая в спину, ведут сейчас через площадь – и ведут явно не для того, чтобы вежливо извиниться. А она не в силах использовать даже капельку той мощи, которой обладает! И это в то время, когда её могущество так нужно, чтобы выручить Робина и Беку – не говоря уж о том, чтобы как-то выпутаться самой! Как, ну как только такое могло получиться?!

Похотливый Уракай, конечно, не преминул старательно обыскать её, надолго задерживая руки в привлекавших его местах, и теперь шёл чуть позади, довольно скалясь и время от времени шепча ей на ухо разные гадости. Он непременно был намерен получить с пленницы весь набор «женских услуг», и останавливала его сейчас только физическая невозможность остаться с ней наедине. Глендавейн попробовала было брыкнуть его ногой, но получила удар пониже спины древком копья, да такой, что чуть не грохнулась носом в пыль и предпочла отказаться от дальнейших попыток.

Базарная толпа боязливо расступалась перед солдатами, и они двигались беспрепятственно, хотя и не очень быстро. И рано или поздно должны были дойти туда, куда шли. Чем бы ни являлось это место, оно явно должно было находиться не за тридевять земель. Тем более, что базар наконец кончился, и теперь они шагали по городским улицам.

Но, видимо, судьба не хотела оставлять беззащитную жертву в лапах распоясавшегося солдафона. Внезапно стражники, как по команде, опустились на одно колено, а Уракай, дёрнув за верёвку, принудил сделать то же и Глендавейн.

Навстречу по улице, гарцуя на породистом пегом жеребце, ехал тонкий изнеженный юноша со скучающими глазами, а по обе стороны его рысью бежали два служителя, обмахивая своего господина опахалами. Чуть позади ещё один слуга быстро катил изящный столик на колёсиках, который был уставлен хрустальными сосудами с вином, изящными бокалами и золотыми блюдами, на которых возлежали отборные сладости и фрукты. За столокатителем следовал отряд стражников в такой же форме, что и у сопровождавших Глендавейн, но совершенно новой и тщательно выглаженной.

– А, это ты… Дуракай, что ли? – расслабленно и томно уронил юноша. – Кого это ты ведёшь?

Судя по тому, как насмешливо переглянулись стражники обоих отрядов, Уракаю отныне и до конца жизни суждено было стать Дуракаем. У него аж красные пятна по лицу пошли, но голос стражника остался подобострастным и почтительным:

– Колдунья, ваша светлость! Отказывается платить положенную пеню и проявляет неуважение к божественной власти вашей светлости…

Светлость, однако, совершенно не обращал внимания на Уракая – нет, теперь навсегда уже Дуракая! – и, напротив, очень внимательно осматривал Глендавейн.

– Обыскать! – внезапно распорядился он.

Глендавейн мгновенно вспыхнула, но выступивший из строя доброволец постигал образ мыслей своего повелителя гораздо лучше, чем она. Через минуту карманы Дуракая были вывернуты, и перед юным всадником на расстеленном шёлковом платке лежало их содержимое. Тяжёлый столбик золотых монет, кучка серебряных и медных, грязный засморканный носовой платок и резной браслет зелёного камня, с которого, собственно, и начались все неприятности.

– Так-так-так… – ровным голосом произнёс юноша. – Значит, обираем народ, да? Плохо, Дуракай. Плохо обираем… Ладно, деньги – в казну, украшение – мне, остальное можешь забрать.

– Слава владыке Агуру! – угрюмо прокричал Дуракай, вытягиваясь в воинском салюте. Со свисающими вывернутыми карманами смотрелся он потрясающе неприлично.

– И, это… – добавил владыка Агур, нюхая надушенный носовой платок и любуясь надетым на левую руку браслетом. – Колдунью помыть, накормить и отправить в мой гарем. И чтоб даже волосок не упал у неё с головы, понял? За мной! – скомандовал он, дал коню шпоры и поскакал по улице дальше, а за ним помчались конвой, опахальщики и слуга-столовозец.

Глендавейн молча и сосредоточенно врезала каблуком по лодыжке Дуракая. Тот взвыл, поднял было кулак, но, зарычав в бессильной ярости, отодвинулся и срывающимся от злобы голосом приказал:

– Во дворец!

Во дворце Глендавейн сдали с рук на руки толстому, добродушному и громадному, как вставший на задние ноги бегемот, главному евнуху Гуаму. Тот, рассматривая и оценивая новое приобретение, двумя пальцами покрутил девушку (попытку сопротивляться он даже не заметил), помял её и пощупал – но как-то профессионально и необидно, словно врач – затем осмотрел зубы и удовлетворённо кивнул:

– Высший сорт. В баню!

Возникшие как из-под земли прислужницы увлекли Глендавейн в боковой коридор, выстеленный коврами, и не успела она опомниться, как очутилась перед бассейном, над которым поднимался ароматный пар. Поверхность бирюзовой воды была усыпана лепестками роз.

Проворные руки стащили с Глендавейн одежду, окунули, намылили и стали мыть – всё это нежно, ласково и аккуратно. Девушка с удовольствием отдалась этому процессу – баня была, пожалуй, единственное хорошее в окружающем её море неприятностей. Её мыли, окатывали водой, растирали – и вновь намыливали и тёрли, пока кожа её не загорелась и не стала поскрипывать от чистоты. Тогда её вытерли насухо, уложили на диван и принялись массировать и втирать в тело благовония, а ещё одна служанка занялась волосами, укладывая на голове замысловатую конструкцию. Наконец, когда все бесконечные манипуляции были завершены, Глендавейн подошла к зеркалу – и ахнула. Из глубины зеркала на неё смотрела неимоверная красавица – высокая грудь, великолепная фигура, прелестное лицо, умело тронутое макияжем, и роскошные светло-каштановые волосы, уложенные в умопомрачительную причёску.

– Пора одеваться, госпожа! – потянула её за руку служанка.

Глендавейн посмотрела на предложенную ей одежду, и хорошее настроение её сняло как рукой.

– Что?! И я должна это надеть?

– Да, госпожа, – поклонилась служанка.

Глендавейн закусила губу, но делать было нечего. Её прежнее платье бесследно исчезло, и как она подозревала – навсегда. Нечего делать, приходилось играть по навязанным ей правилам. Что ж, при расплате учтётся и это…

Она быстро накинула на плечи лёгкую пелеринку, которая открывала больше, чем скрывала, и натянула совершенно прозрачные шёлковые шаровары. Никакой обуви здесь не полагалось – но это и ладно, и так везде ковры. Зато украшений было немыслимое количество: и кулоны с изумрудами и сапфирами, и алмазные диадемы, и ручные и ножные браслеты с золотыми колокольчиками, и серьги, и кольца с камнями всех цветов и размеров. Поколебавшись, Глендавейн украсила лоб ниткой розового жемчуга – и этим ограничилась.

Насколько она могла судить, жизнь в гареме была скучна, однообразна и подчинена одной цели – любым путём, с помощью каких угодно ухищрений привлечь внимание повелителя, доставить ему как можно более утончённое и изысканное наслаждение и, естественно, выдвинуться в фаворитки. В ход шло всё: придумывались новые оригинальные виды одежды, чтобы так суметь открыть практически всё тело, что для интриги и притягательности оставался прикрытым минимум возможного; наложницы изучали и запоминали назубок лучшие и интереснейшие истории – повелитель не должен был скучать в их обществе; любая из них была мастерицей в игре на множестве музыкальных инструментов. Обязательны для посещения были семинары, в которых состарившиеся и более не употребляемые по прямому назначению специалистки делились опытом – начиная с подбора ароматов и кончая правилами хорошего тона.

Слава богам, заклятие Арудона начинало слабеть, и Глендавейн надеялась, что она в достаточной степени сумеет вернуть свои магические способности до того, как случится непоправимое. Об ином варианте развития событий она предпочитала не думать, иначе оставалось только волком выть и драть на себе волосы – но это было больно и к тому же не помогало.

А судьбоносный этот момент неотвратимо приближался. Сегодня ночью, как шептали ей подруги со стажем, красавчик-владыка непременно посетит гарем (не было ещё случая, чтобы он пропускал данное мероприятие), а раз посетит, то непременно захочет свеженьких ощущений, а раз так – выбор падёт известно на кого, вот ведь как ей повезло, теперь главное – пленить собой ветреного принца, но это-то она, уж конечно, сумеет и, безусловно, в своём возвышении не забудет о тех, кто давал ей столь нужные и своевременные советы…

Тьфу!

Глендавейн поддакивала, улыбалась и восторженно закатывала глаза – надо же, как ей, простой девушке с улицы, повезло! – а сама украдкой изучала коридоры дворца, расположение евнухов-охранников и периодичность их смены. Не исключено, что всё это ей скоро ой как понадобится…

Вечер неумолимо опускался на город, и наконец часы истории пробили. Полураздетых подруг сдуло как ветром, гладкорожие евнухи попрятались в щели, словно потревоженные тараканы (Глендавейн не сомневалась, что они где-то рядом и наблюдают), в коридорах запылали факелы и свечи, и она осталась одна – одна в уютной, мягкой комнатке, в центре которой монументально возвышалась золочёная кровать с балдахином. Волшебница попыталась наколдовать себе тапочки – просто для того, чтобы проверить, как идёт восстановление, но колдовство вышло плохо: тапочки получились разного цвета и обе на левую ногу. Хотя сам по себе некоторый прогресс в магии был налицо. Глендавейн удовлетворённо потёрла руки и сотворила себе кинжал – пусть ржавый и совершенно тупой, но всё же это было лучше, чем ничего. Сунув кинжал под подушку, она прилегла на кровать, подперла голову рукой и принялась ждать. Время сейчас работало на неё.

Наверное, она задремала, потому что не заметила, когда бесшумно вошёл принц Агур. Он легко опустился на краешек кровати. Глендавейн подобрала ноги и выжидательно села, решив воспользоваться кинжалом лишь в самый критический момент. Однако, теоретически безудержно любвеобильный Агур на практике повёл себя неадекватно. Он озадаченно поглядел на проснувшуюся красавицу и коротко пожал плечами. Затем протянул было к ней руку – тоже неуверенно, словно не понимая, зачем он это делает – и тут же отдёрнул её, будто обжёгшись.

Он вскочил, походил вокруг кровати, бросая на Глендавейн хмурые взгляды и, остановившись, в тоске заломил тонкие руки, так что рукава вышитого халата сползли до плеч и стал виден зелёный браслет на левой руке.

– О боги! За что мне такое?! – вдруг надрывно завопил Агур, охватив голову. – Кажется, я влюбился!

Глендавейн во все глаза смотрела на это представление, не в силах решить, игра это или действительно принц неожиданно сошёл с ума.

– Боги! – продолжал завывать Агур. – Кто, о, кто поможет мне в этот час скорби и нужды?!

Покрывало под Глендавейн неожиданно зашевелилось, и встревоженная рожа Гуама выглянула из-под кровати. К широкому лбу главного евнуха, залитому потом, прилипло пёрышко, а нос был выпачкан пылью.

– Милорду что-нибудь нужно?

Агур вздрогнул, страстно поглядел на него и залился горькими слезами:

– Нет, это не ты, мой славный, мой обожаемый, мой ненаглядный Арудон! Это не твои нежные руки, не твой гордый стан – это всего лишь ничтожный Гуам, даже вообще не мужчина!..

Гуам оценил обстановку и принял решение вылезти. Голова с пёрышком пропала, а взамен её, пятясь, появилась необъятная задница, при взгляде на которую Агур возрыдал ещё пуще. Глендавейн была в восторге и мысленно вознесла благодарность своему отставному жениху: приворотный наговор был сработан Арудоном на совесть. Теперь, даже если принц и догадается снять браслет, должна пройти по меньшей мере неделя – и только тогда, возможно, злосчастного принца вновь потянет к женщинам. Она тише мышки забилась в самый уголок громадного ложа, до глаз укуталась шёлковой тканью и с интересом следила за разворачивающимися событиями.

Гуам успел покинуть своё укрытие и теперь возвышался над принцем во весь гигантский рост, а тот, совершенно ошалев, бегал по комнате и кричал:

– Арудон! Приди же ко мне, приди, свет очей моих! Боги, как мне быть?! Гуам, бездельник, да сделай же что-нибудь! О, мой Арудон!..

– Кажется, эта женщина чем-то не угодила повелителю? – озадаченно спросил главный евнух. – Но не стоит из-за этого волноваться, милорд, сейчас мы её, как водится, на кол... Эй, кто там, инструмент в опочивальню!

В мгновение ока был доставлен переносной кол, представлявший собой любовно изготовленное из драгоценного палисандра орудие казни с острым золотым навершием, инкрустированное рубинами и бирюзой и покоящееся на массивном основании чернёного серебра. Детали оформления рабочей части кола стали видны, когда Гуам небрежным движением стащил с него останки предыдущей соискательницы монаршего благоволения и любовно протёр его шёлковой тряпочкой.

Такой оборот дела Глендавейн совсем не понравился. Она нашарила под подушкой свой кинжал и крепко сжала рукоять. Одновременно она попыталась вызвать молнию, чтобы испепелить на месте чересчур предприимчивого Гуама, но вместо молнии на того с потолка просыпалась жиденькая струйка золы и раздался негромкий звук, словно кто-то исподтишка испортил воздух.

Принц Агур продолжал сосредоточенно мерить помещение кругами, взывая по очереди ко всем известным ему богам. Но, видимо, боги как раз в этот день дружно взяли выходной, потому что на его страстные призывы не откликнулся ни один.

Поскольку повелитель явно находился в невменяемом состоянии, Гуаму пришлось принять контроль над ситуацией в свои руки. Хлопнув в ладоши, он вызвал отряд подчинённых ему евнухов – довольно-таки многочисленный, как с тревогой убедилась волшебница – и приказал немедленно увести расстроенного Агура в персональные покои, вызвать к повелителю врача и – на всякий случай – виночерпия. И, самое главное – немедленно казнить новую наложницу.

Экстремальное развитие событий придало колдовским способностям девушки свежий импульс. Она резким движением обрушила на евнухов массивный канделябр. Она превратила воду в графине в лампадное масло и швырнула его под ноги наступающей толпе. Она даже сумела неимоверным усилием воли воспламенить образовавшуюся лужу – но всё было тщетно. Огонь был затоптан, кинжал выбит из её рук, сами руки заломлены назад, а во рту оказалась какая-то скрученная салфетка или платок. Этот возмутительный импровизированный кляп лишил её всякой возможности оправдаться, и Глендавейн лишь мычала, бешено мотая головой и дрыгая ногами. Пелеринка, конечно, сразу же слетела, а прозрачные шёлковые штанишки запасливый Гуам с неё аккуратно стянул, ворча что-то о необходимости беречь вверенное гаремное имущество. Пара дюжих евнухов приподняла извивающуюся девушку, раздвинула ей ягодицы и она, холодея от стыда и бессилия, ощутила снизу прикосновение золотого острия.

– Чуток левее, – деловито командовал невозмутимый Гуам тонким голоском. – Да не зевай, направляй как следует, а то ишь ведь как крутится, так и промахнуться недолго... Да понежнее, понежнее, черти! Это ж вам не колода, это женщина, существо деликатное, понимать надо! Опускать на счёт "три", поняли? Раз, два...

– Недостойная дочь!!! – вдруг взревела громовым голосом исполинская чёрная фигура, возникшая перед оторопевшими евнухами. – Так-то ты блюдёшь фамильную честь и достоинство?! А ну-ка марш домой, и чтоб тридцать лет носу никуда не казала! Кому я говорю?!

При всей своей независимости Глендавейн с облегчением должна была признать, что отец появился как нельзя более кстати, и теперь она благословила ранее раздражавшую её привычку подсматривать за её действиями в магический шар. Правда, застал он дочь в совершенно неподобающем виде и весьма щекотливом положении, но обижаться на судьбу за такие мелочи было бы грешно. Она ужом выскользнула из рук оторопевших палачей и во мгновение ока скрылась за балдахином, лихорадочно пытаясь сотворить хоть какое-то прикрытие для своей наготы.

Появление Гофлареха было подобно беззвучному взрыву. Колдун негодовал. Он дымился от ярости, а там, где он ступал ногами на ковёр, ворс начинал тлеть, распространяя удушливый палёный чад.

– От меня не скроешься! – бушевал чародей. – Запомни это! Ну-ка иди сюда, бесстыдница, и взгляни мне в глаза!

– А ты кто такой?! И как посмел явиться сюда, в святая святых?! – опомнившись, резким дискантом вопросил Гуам и, не дожидаясь ответа, во всю глотку запищал. – Стража!

Что-что, а служба безопасности во дворце Агура была на высоте. Не успел стихнуть отзвук его команды, как откуда ни возьмись набежала такая тьма охранников и часовых, что Глендавейн диву далась: где они все только могли до этого скрываться?!

Стража с обнажёнными мечами окружила Гофлареха полукольцом, отжимая к стене. Лучники из-за спин меченосцев послали тучу стрел, но это не смутило разъярённого чародея. Вряд ли он даже замечал этих докучливых людишек. Некоторые стрелы отскакивали от чёрной фигуры, высекая искры, другие же, наоборот, со свистом пролетали насквозь, не причиняя ей никакого вреда.

– Гризония! – продолжал греметь отцовский голос. – Поди сюда, негодная!

В руках колдуна внезапно появился широкий ремень с затейливой золотой пряжкой, который, по всей видимости, был дочери хорошо знаком, потому что она взвизгнула и кинулась удирать в первый попавшийся коридор. На ней уже болталось кое-как пригнанное по фигуре свежесотворённое платье.

Гофларех дунул, и стену стражников размело, как мусор. Быкоподобный Гуам предпринял было последнюю попытку отстоять поруганную честь гарема и заступил ему путь, как дубину подняв обеими руками специально выломанную для этого витую деревянную колонну, но колонна, как ранее стрелы, легко прошла сквозь колдуна и, отскочив от пола, больно ударила евнуха по тому месту, каковым он коренным образом соответствовал своей должности. Гофларех же, величественно потрясая ремнём, как символом непререкаемой отцовской власти, двинулся по коридору – во имя торжества родительских прав, избранной методики воспитания и удовлетворения требований фамильного достоинства.

Потрясённый и морально уничтоженный Гуам обвёл глазами учинённый разгром, слабо шевелящихся охранников и глубоко вздохнул. Жизнь прямо на глазах теряла смысл. Он обречённо стащил штаны, бережно сложил их на чудом уцелевшей кровати, поднял упавший кол и, постанывая и кряхтя, взгромоздился на него, по привычке бормоча под нос что-то о неудобстве женских размеров и ничтожности всего сущего.

Гофларех же преследовал дочь. Чтобы отрезать ей пути к отступлению и не проходить дважды по одному и тому же месту, он обрушивал за собой галереи, поднимая клубы облетающей побелки, позолоты, извести и мелкого сора. Дабы поднимающаяся пыль не лезла в нос и не мешала обзору, за колдуном плыла специальная дождевая туча, орошая пройденный путь и прибивая к полу особо активные пылевые вихри. Встречающихся изредка стражников маг игнорировал, считая ниже своего достоинства уделять им хоть кроху внимания.

Наконец, когда от дворца осталась лишь небольшая часть, он сумел загнать Глендавейн в тупик. С презрением глядя на её безуспешные попытки пробить двухметровую стену, Гофларех медленно засучил рукава и, покачивая ремнём, процедил:

– Никто и никогда не смел назвать меня несправедливым. Только поэтому я выслушаю твои оправдания, о недостойная дочь, если таковые у тебя имеются. Но не злоупотребляй выдумками, лишь отягощающими твою вину! Я желаю знать, куда подевалась твоя магическая сила и как случилось, что ты оказалась в этом столь позорном положении. Говори же, я слушаю!

Гофларех был величествен и прекрасен в гневе. Он ждал. И Глендавейн, переведя дух, стала говорить.

-- продолжение следует --