Вирус Эбола

Зарегистрирована небывалая по масштабам вспышка эпидемии вируса Эбола в Западной Африке, границы её государств временно закрываются на въезд и выезд.

Новости об Эболе в Африке появлялись уже давно. Была информация о том, что она распространяется на север, потом в России и Украине «образовалась эпидемиологическая угроза». Но впервые мне стало страшно, когда посреди первой четверти на уроки не пришла примерно треть моего класса. И моя подруга Ленка тоже. Мы все поняли, в чём причина, но никто об этом не говорил. Не то что месяц назад, когда кто только ни прикалывался над тем, что было бы круто, если бы школу закрыли на карантин, а русчика подхватила бы вирус и сдохла. Над шутками про учителей я не смеялась, а вот о карантине в школе тоже мечтала.
Мечты сбываются. В тот же день нас распустили с третьего урока, а школу закрыли на неопределённый срок. Когда мы расходились домой, почти никто не разговаривал и не смеялся. Мы даже не смотрели друг на друга. Нам было страшно. Уже тогда на улицах встречалось совсем немного людей, а продукты в магазине исчезали со страшной быстротой, куда быстрее, когда прошёл слух о третьей мировой войне.
Мама посмотрела на меня, пришедшую намного раньше, чем обычно, но ничего не спросила. Она была в отпуске, но когда ей позвонили из банка, чтобы она вышла по-раньше, потому что половина сотрудников заболела, мама отказалась. А раньше никогда не отказывалась. Но теперь она тоже боялась совсем не увольнения.
Первым делом я позвонила Ленке, но трубку никто не взял. Больше я не пробовала ей звонить, тем более, сходить к ней домой, хотя она жила в соседнем доме.

В России и Украине объявлена пандемия, границы закрыты на въезд и выезд.

Второй раз мне стало страшно, когда в гости пришёл мой старший брат Толя. У нас была большая разница в возрасте, он уже год работал на скорой помощи фельдшером. Жил отдельно, снимал квартиру поближе к работе. Иногда заходил к нам пообедать.
К тому времени с продуктами в нашем городе, областном центре, начались серьёзные проблемы. Люди запасали, кто что мог, мы не исключение. Отец приносил консервы, которые им выдавали на заводе. Они стояли у нас на кухне штабелями. Ещё мы запаслись мукой, солью, крупами и подсолнечным маслом, всё это занимало половину кухни, антресоли, темнушку. Совсем как в фильмах про апокалипсис.
Брат ел пустую варёную картошку молча и быстро, как волк, успевая бросать нам короткие фразы.
– Полный пиздец. Половина санитаров под капельницами. Телефон разрывается. Люди вопят, рыдают, деньги суют... А куда я их положу? Места забиты, народ на полу спит. Обколотые все всем и всё равно мрут как мухи, ничего не помогает.
Он доел и облизал ложку. Глаза у него были красные от недосыпа, сам он был похудевший с каким-то странным отпечатком безнадёжности на лице.
– Толя, может, нам уехать? – со страхом спросила мама, даже не сделав ему замечание по поводу матерка. – Ты не ходи на работу...
– А кто пойдёт? – огрызнулся он. – И так работать некому.
– Всё равно ведь не помогает, – сказала я и заработала от Тольки взгляд, полный ненависти.
– Сопливых не спрашивают, – резко ответил он и встал. – Я пошёл, на полчаса со смены отпросился пожрать. Обещали в соседней области больничные койки дать, всё попроще будет.
И он ушёл. Больше я его не видела.
Мы стали всё реже выходить на улицу, скоро пропал интернет, в котором я вычитала всё про вирус Эбола. То, что он передаётся через воздух, от заражённых. То, что люди умирают от него за сутки и летальность составляет 98%. Что именно поэтому никогда не возникало пандемий Эболы – люди не успевали переносить вирус, потому что слишком быстро умирали. Видимо, этот вирус был мутировавшим.
Медленно, один за другим исчезали каналы в телевизоре. Остались только кабельные. Но мы перестали их смотреть. Долго держалась мобильная связь. Иногда прорывался какой-нибудь наш радиоканал.
Отец, как и Толя, сутками дежурил у себя на заводе, он был из МЧС. На робкие просьбы матери отсидеться дома, только тяжело качал головой.
– Постоянно аварийная обстановка, половина бригады осталась, как же я брошу всё, я же начальник.
Электричество и вода всё ещё работали. Отец сказал, что свет у нас до первой аварии на ТЭЦ. А она придёт через месяц-другой, когда наступят холода.
Мы с мамой целыми днями просиживали дома и развлекались тем, что смотрели в окно. Там новости были понятнее, чем американские по телевизору.
Сначала мы видели группы беженцев, которые бесконечной прерывистой ниткой тянулись по дорожке между школой и нашим домом. Многие шли пешком, потому что бензина на автозаправках не было давно. Кое-кто падал прямо у нас под окнами. Сначала трупы подбирали и закапывали, где придётся – школьный двор превратился в кладбище. Но через несколько дней тела просто оттаскивали с дороги. Больше всего было детских тел. Дети умирали первыми...
Мама пыталась занять себя бесконечной уборкой. В доме не было ни одной пылинки, зато постоянно пахло химическими средствами для мытья. Меня она заставляла учить школьную программу за четверть, но я не стала. В этом не было смысла, даже если школа начнёт работать, то программу начнут с того момента, когда прервали. А если не начнёт, то тем более.
Скоро в городе появились мародёры. Самые наглые пробирались на завод, в цеха, залезали в дома, ходили по квартирам. Отец предупредил нас о них. Полиция давно не работала, немногие полицейские, не заболевшие Эболой, были перебиты мародёрами, которым больше никто не мешал.

Один раз, примерно через неделю после того, как приходил Толя, я видела в окно, как мародёры насилуют отставшую от своих девушку-беженку. Люди, которые всё ещё шли по дороге из города, просто обходили их стороной, а девушка кричала, так кричала. Но мародёры только ржали над этим. Они содрали с неё одежду, и я увидела её грудь. Тогда я побежала к маме, которая в сотый раз чистила плиту на кухне, привела её к окну, спрашивала, что нам делать, как ей помочь.
Мама молча оттащила меня от окна и задёрнула шторы. Мои паника, ужас и негодование разом прошли.

По данным оценки ВОЗ смертность в Евразии и Африке достигла 78%, смертность от вируса – 53%. Эвакуация граждан проводится малыми партиями в страны, готовые принять их. Это Новая Зеландия и Исландия. Соединённые Штаты Америки закрыли границы.

Один раз, когда поток беженцев ещё не иссяк, мы видели безумного человека – абсолютно голый он скакал и пел или молился, громко выкрикивая слова. Его тело было раскрашено алыми полосами, так что я сначала подумала, что это кровь. Его танец был похож на танец шамана, призывающего дождь.
Он кричал: «Покайтесь, ибо грядёт его слава, он заберёт неверных своим кровавым мечом, но пощадит тех, кто отринет грешные одежды и примет его во всём величии». Мама судорожно перекрестилась и отошла от окна. А я долго смотрела ему вслед, некоторые беженцы пошли за ним следом, раздеваясь на ходу. Вечером мама стояла на коленях перед маленькой деревянной иконкой, которую достала из шкафа, и молилась. Папа очень не любил все эти религиозные штучки, но он только молча смотрел на неё и жевал пресный хлеб, который мы научились печь сами. Ночью мама пришла ко мне, когда папа уснул, и шёпотом научила меня молитве «Отче наш». Она не отстала от меня, пока я не рассказала всё наизусть. На какое-то мгновение я даже поверила, что это может помочь.
Но это не помогло.

Количество жертв во всём мире по предварительным оценкам составило свыше трёх миллиардов человек.

Наши соседи умирали несколько дней. Мы слышали их стоны, звуки рвоты и разговоры за стеной. Из-за этого мать с удвоенным усердием драила полы и вытирала стены хлоркой. Но я помнила из Википедии, что для Эболы это бесполезно. А на другой день, когда стоны и разговоры и детский плач затихли, скрипнула соседская дверь, и к нам кто-то поскрёбся. Мы с матерью так и застыли.
– Тётя Таня, – слышалось за дверью, – пустите меня, пожалуйста, мне страшно. Мама с папой умерли.
Это был соседский пятилетка Мишка. Мать было дёрнулась открыть дверь, но опять замерла, приложила палец к губам – тихо мол. Мишка недолго ещё стучался и просился, видно, не очень-то рассчитывал, что его пустят.
Ещё немного повозившись в тамбуре и пошмыгав носом, Мишка громыхнул дверью тамбура и ушёл в подъезд. Мать ощутимо расслабилась. Она мне ничего не сказала, я и так понимала – вирус. Мишка явно заразился. Мне было ещё хуже чем тогда, когда мама задёрнула шторы перед сценой изнасилования той девушки. Я была как будто соучастница преступления.
Я долго ходила по комнате, чтобы успокоиться и привести мысли в порядок. Мысли убедили меня, что поступить иначе было бы самоубийством.
– Самоубийство – грех, – сказала мама, как будто услышав меня. Наверное, мы думали об одном и том же. Она обняла меня, и мы немного поплакали.
Когда мы в следующий раз посмотрели в окно, там, на лавке, у школы лежал Мишка. Его то и дело рвало, значит, он точно заразился. Мы и хотели не смотреть, но смотрели как загипнотизированные – я и мама. На скамейке рядом с Мишкой уже сидело несколько ворон. Он ещё умудрялся вяло отмахиваться от них, когда они садились ему на голову или на грудь, но далеко они не улетали. Ждали.
К вечеру Мишка затих – мы несколько раз выглядывали, смотрели на него то ли из любопытства, то ли из чувства вины. В сгущающихся сумерках самая большая и наглая ворона села ему на лицо и начала клевать глаза. Тело Мишки вздрогнуло – видимо, он ещё был жив, но у него уже не было сил даже отвернуться от крепкого клюва. Ворона точно и сильно долбила его в глаз, а он вздрагивал от каждого удара. Скоро она достала из одной глазницы что-то красное и длинное и проглотила. За второй глаз вороны подрались. Но, когда ему выклёвывали его, Мишка уже не дёргался. Мать отвернулась от окна и заплакала.
Я подумала, что ей жалко Мишку, но она, сквозь слёзы проговорила:
– Вот и мы так же умрём, и некому будет нам глаза закрыть, вороны их выклюют.
Я шарахнулась от неё и до утра не выходила из комнаты.

ВОЗ сообщает, что Ассоциация Врачей разработала вакцину против заирского штамма вируса Эболы. Открыто массовое производство вакцины, фирмы работают бесплатно. В течение недели начнётся прививка выживших.

Однажды вечером отец не вернулся с работы. Мобильная связь уже не работала, телефон на заводе не отвечал. Мы не знали, то ли он подхватил заразу, то ли погиб на аварии, то ли его убили мародёры. Я уснула очень быстро, а мать не гасила свет и всё ходила по комнатам с тряпкой – вытирала пыль, успокаивалась.
Утром, когда я проснулась, мамы в квартире не было. Похоже, она ушла искать отца ещё ночью. Солнце ярко светило в окна. Если не выглядывать на улицу, можно было подумать, что ничего не произошло. Но только если не выглядывать и не видеть, как уже кишат черви в тех, кто оставлен на газоне неделю назад, как блестит на утреннем солнце кровь Мишки, заполнившая его пустые глазницы и сочащаяся из пор его кожи. Геморрагический синдром вируса Эбола. Кровь просто не держится в сосудах. Я не успела начать волноваться, как в двери загремел ключ. Мать вернулась. Глаза её ввалились, запали. Седых волос стало чуть ли не вдвое больше.
– Мы уезжаем, – сказала она отрывисто, как часто говорил Толя. – Не нашла ни брата твоего, ни отца. Нужно уезжать. По радио сказали, что открыли вакцину. Нужно добраться до крупного города. Всего несколько дней пешком. Нельзя здесь оставаться.
Весь день мы собирались и складывались. Было страшно даже думать о том, чтобы идти вдвоём через город, но выбора не было. Мама достала электрошокер и отцовский пневматический пистолет. «Едва ли нас это спасёт», – думала я. Мы наскоро поужинали консервами и рано легли спать.
Но утром мы никуда не пошли.

ООН сообщает, что население Китая и Индии вымерло полностью. В мире объявлен траур. Эмигрантам из Китая в Исландии правительством подарено жильё.

Мама заболела. К пяти часам утра у неё подскочила температура, появилась слабость. Она уже не могла никуда идти. Мама выпила две таблетки аспирина и сказала:
– Ничего, это тонзиллит, часам к двенадцати пройдёт.
И снова уснула. Но мы обе знали, что это.
К двенадцати у неё началась рвота и понос. Я пыталась заставить её пить, потому что знала – при Эболе опаснее всего обезвоживание. Но маму рвало сразу же, от чайной ложечки воды. Желчью, позже – кровью. Мама лежала на кровати, рядом стоял тазик, она тяжело дышала, была вся мокрая от пота.
– Женя, уходи одна, – сказала она. – Уходи скорее, пока я тебя не заразила.
Мне самой хотелось уйти, хотя страшно уже давно не было. После смерти Мишки. Я встала со стула, но тут же снова села. Я почувствовала, что у меня тоже жар.
– Больше всего жалею, что меня в земле не похоронят, – говорила мама. – Кого не хоронят в земле, тот на тот свет не попадает. Прости меня, Господи, лучше бы я его впустила...
И она тихо заплакала. Я поняла, что она говорит про Мишку.
У меня появился план.
Я встала, принесла на тумбочку матери большую чашку с водой, а в ней соломинку, чтобы она могла пить, не двигаясь.
Я сказала, что ухожу. Взяла мамин рюкзак и вышла из квартиры. А ещё я захватила с собой садовую лопатку так, чтобы мама не заметила. Хотя, она, наверное, ничего бы не заметила.
Вечер был тёплым, всюду летали божьи коровки. Я выскользнула из подъезда и спряталась за кустами шиповника. Запах цветов смешивался со сладковатым, тошнотворным запахом гниения, человеческого мяса. У самой клумбы лежал мёртвый голый человек, изрисованный красными полосами. Видно, был недостоин принять кровавого Его во всём величии.
Я сняла рюкзак, взяла лопатку и начала копать. Надолго меня не хватило – очень захотелось есть, я пообедала там же, консервами. На запах консервов пришли собаки, я решила, что отдам им остатки еды, открыла банки и поставила у газона. Кроме того, я надеялась, что они меня защитят, отпугнут мародёров, если они тут появятся. Мне нужно было совсем немного времени.
Я копала около четырёх часов, но могила всё равно получалась неглубокой, на руках от лопатки вздулись водянистые пузыри. Меня уже начинало тошнить, я старалась пить побольше воды из бутылки, пока могла удержать её в себе. Голова и горло болели нещадно.
Наконец, дело было сделано, по-крайней мере, я уже не могла больше копать. Меня вырвало первый раз. Но я всё равно пошла обратно, я надеялась, что мать уже мертва, больше я ждать не могла. Мне совсем не было страшно.
В квартире стоял едкий запах рвоты, было темно, я споткнулась о стул и чуть не упала на кровать, где лежала мама. Я прислушалась, дыхания слышно не было, я нащупала её руку и попробовала прослушать пульс. Ничего не услышала. Скоро я уже могла различить кое-что в темноте. Таз был полон, мамина кожа, влажная и липкая, была измазана чем-то тёмным. Я поняла, что это – кровь, проступившая сквозь кожу. Рот её тоже был полон крови, она медленной густой струёй вытекла из её рта и носа, когда я неосторожно задела её голову. Даже вокруг глаз запеклась кровь. Я не знала, с чего начать, обняла её и попробовала стащить с кровати. Опрокинула таз.
Я тащила мать волоком, держа за плечи. Хорошо, что мы жили на втором этаже. Лифт давно не работал, я стащила её по ступенькам, несколько раз едва не упала в обморок, меня вырвало ещё несколько раз.
Наконец я вынесла её из подъезда. На небо поднялась луна. Собаки насторожились. Всё съели и снова были голодны. Я слышала, что собаки могут есть, пока не умрут, если их не остановить.
Они завиляли хвостами, учуяв меня. Я кое-как свалила тело матери в вырытую могилу. С трудом забросала её землёй. Я надеялась, этого достаточно, чтобы собаки её не выкопали, а вороны не добрались до её глаз. Прочитала над её могилой молитву, которой она меня научила. Мне было жаль, что я не нашла иконку и не положила рядом с ней.
Собаки сидели прямо за кустами, я слышала их дыхание. Меня найдут и вороны и собаки, но мне было всё равно.
Я достала из рюкзака спальник, застегнулась до шеи – не блевать же мне в него – скрючилась на могиле матери и стала ждать.

В Европе зафиксирована вспышка бубонной чумы из-за расплодившихся грызунов. Объявлена эпидемиологическая тревога.