02. Первый Дальний. Ханка

(Географию автор слегка изменил, поскольку в его задачу не входит обозначение очагов некоторых, краснокнижных видов).

По змеям мы отловились, за исключением каменистых щитомордников и чтобы избавиться от лишнего груза, отправили их двумя посылками в Харьков. Рептилии могут месяцами обходиться без воды и пищи. Так природа захотела.

Заказчик Алик бредил триониксами. Это слово он произносил с придыханием и каким-то священным трепетом. Триониксы – кожистые черепахи, живущие не в роговом панцире, а в плоском кожаном мешке, из которого «растут» перепончатые лапы, голова на очень длинной шее и хвост. Всё это втягивается в панцирь при опасности, так, что торчит только нос или вытягиваться почти на полную длину панциря в случае надобности. Голова снабжена мощными, беззубыми челюстями. Вместо зубов две острые как нож, пластинки. Такие вот плавающие ножницы. Плавающие, потому, как почти всю свою жизнь триониксы проводят в воде. Выходят на сушу, чтобы отложить яйца и подпитаться солнечной энергией.

Во второй половине июня мы прибыли в Ново-Качалинск, на тупиковую железнодорожную станцию. Дальше был Китай, его северо-восточная провинция Маньчжурия. Тогда там была ещё погранзона, и в палатке жить не поощрялось. Мы пошли к начальнику станции отметить наши сомнительные, почти фальшивые, пропуска. Сомнительные пропуска подозрений не вызвали. Выяснилось, что при вокзале есть комнаты отдыха для железнодорожников, с трёхразовым питанием. Стоило это до смешного недорого, а поскольку жесткий режим экономии был давно снят, мы решили облегчить себе жизнь предложенным комфортом. В дальнейшем мне не раз пришлось воспользоваться Качалинским гостеприимством. Годом спустя, осенью, я приеду сюда с женой, меня узнают, встретят как родного, выдадут дополнительные одеяла, и масляный обогреватель.

При комнатах отдыха была небольшая кухня, где работали три молоденькие поварихи. В те времена случались, так называемые «перебои». То исчезнет с прилавков зубная паста, то шампунь, то бритвенные лезвия. Совсем как в Оруэлловском «Ангсоце». Сейчас меня кое- кто убеждает, что не было никакого дефицита и никаких перебоев, а если и были, то умышленным вредительством и диверсией. Но стоит им задать вопрос: «А как же госзакупки зерна из США и Канады, и зачем была принята Продовольственная Программа Партии?», – они сразу немеют.

На Дальний Восток мы попали во время «перебоев» с сигаретами, то есть они исчезли с прилавков. У нас же был изрядный запас, и мы поделились им с девушками из столовой, за что они были весьма благодарны. Закрутить бы с ними роман, да не было ни сил ни времени, а у меня ещё и отягчающее обстоятельство. Я был недавно женат и любил свою молодую жену, но сказать честно, положа руки на гениталии, случись какое приключение, я не уверен, что устоял бы. Мы мужики, следовательно – кобели, хотя бы теоретические. А почему Серёжа хлопал ушами, понять не могу.

Ханкайская низменность – это совсем другой мир. Засушливая с соответствующей флорой и фауной. По «сопкам Маньчжурии» росли дубово-абрикосовые леса. Здесь был главный огород Приморья, выращивали дыни, арбузы, помидоры, картошку.

Ханка – большое, хоть и мелководное, пресное озеро, по виду море, со своими штормами. По озеру патрулировала парочка пограничных катеров. На светлом, песчаном берегу, кое-где виднелись следы триониксов.

Самый трудный этап в наших поездках – разведывательный. Надо найти животных, понять их режим и привычки и, что они делают в данный сезон: размножаются, мигрируют, жируют или готовятся к зимовке? А затем «войти в их шкуру», и прикинуться, что ты, это они. Помогает так же, накопленная перед поездкой информация.

Первым трионикса увидел Бочерин. Тот сидел на выброшенном на берег белёсом от воды и солнца стволе дерева. Это была большая, килограммов на пять черепаха. Увидев нас метров за двадцать, она сползла с дерева, быстро побежала и скрылась в воде. Затем мы увидели ещё несколько таких же осторожных и поняли, голыми руками их не взять.

Вернулись поздно. Девочки уже ушли. На тумбочке стопкой стояли судки, аккуратно завёрнутые в полотенца и нарезанный хлеб. В судках оказался рыбный суп и гречневая каша с мясной подливой и кусочками мяса. Рядышком стоял электрочайник. Мы почувствовали себя Джеральдами Дарреллами. Не хватало только виски. Бочерин поковырялся в тарелке, выковырял мясо и отдал мне, со словами: «Как вы едите такую гадость»?

Утром разделились и пошли в разные стороны. Я на восток в сторону Китая, Бочерин на запад. Километрах в трёх мне под ноги попалась небольшая речушка, и я решил пройти вверх по течению. Русло было изрядно «забуреломленным», дорога отсутствовала, пришлось продираться через заросли. Вдруг, как из–под земли, выросли три пограничника и меня арестовали. Привели на заставу пред ясны очи капитана, и он учинил допрос. Ну, я, разумеется, «раскололся и рассказал всё как есть. Когда он узнал, что я из Харькова, оживился, а может быть прикинулся, что оживился, сказал, что окончил харьковское военное училище, и мы с ним «прогулялись» по площадям, улицам и забегаловкам Харькова. Я так и не понял, была ли это ностальгическая беседа, экзамен, или и то и другое вместе. Он предупредил, чтобы я не ходил в сторону границы и отпустил на все другие три стороны. Вернулся к обеду, поел горячего, поболтал с девочками, и прилёг отдохнуть. К вечеру вернулся Бочерин, возбуждённый, глаза блестят.
–Я нашёл их лёжку. Километрах в трёх. Там речка впадает в Ханку. Этой речкой отгорожен намывной песчаный пляж. Вместе они образуют длинную косу, людей там, похоже, не бывает. Черепахи выходят из воды, не дальше метра – двух от кромки, ложатся на песок и загорают. Я насчитал штук десять, размеры разные, но больше молодых. Подойти невозможно. Малейшее движение и они в воде. Видят метров за двадцать, – коротко, но чётко изложил Бочерин.
– А укрытия там есть?
– Есть какие-то кустики.
– Ладно, будем думать и соображать.
Из-за перевозбуждения, мы долго не могли уснуть.
– Серёжа, а почему бы тебе не приударить за какой-нибудь из девочек?
– Так это же надо ухаживать, – вяло и как-то неуверенно протянул Бочерин.
– Ты же говорил, что любишь ухаживать.
– Но это же долгий процесс. А времени у нас немного, стоит ли начинать?

Всю ночь в моей голове крутились всяческие мысли о девочках, триониксах, бочеринских вегетарианских причудах, а к утру родилась идея, и я поделился ей с Бочериным.
– Серёж, ты помнишь, на Сучане мы нашли кусок рыбацкой сети?
– Помню.
– Она у тебя? Ты её не выбросил?
– Кажется, нет.
– Найди её.
Сеть была тонкая, мелкоячеистая. Длиной метра четыре, шириной около двух.
– Я вот, что предлагаю. Сеть расстилаем вдоль берега на урезе воды. Тот край, что ближе к нам, пришпиливаем к земле колышками. К двум её дальним углам привязываем длинные верёвки, берём в руки их противоположные концы, залегаем в укрытие и ждём, когда триониксы выйдут из воды и кто-нибудь из них ляжет на сеть. Вот тогда нужно резко вскочить, замахать руками, затопать ногами и одновременно, при помощи бечёвки поднять дальний конец сети, отрезав им путь к отступлению. Кто-то по-инерции, может быть, и попадётся. Назовём это операцией «Заградотряд».

Утром Бочерин чистил зубы, умывался, причёсывался и смазывал руки кремом. Делал он это чрезвычайно тщательно, а значит, долго. Он был чертовски аккуратен. Я же проделал процедуры в усечённом варианте и немного халтурно, благодаря чему успел соорудить «Заградотряд».

Место, о котором накануне рассказал Бочерин, было, действительно, интересным. Длинная песчаная коса, а на ней небольшое «стадо» триониксов. Мы подкрадывались на четвереньках, и я успел заметить, что три четверти «стада», состояло из малолеток – черепах грамм по сто – двести. Как раз то, что нужно. Стоило нам приблизиться метров на десять, как мы были обнаружены и «стадо» с «топотом» и «воплями» ломанулось к воде, залегло на дно и там зарылось в ил.

Сегодня, по праву первопроходца, ловцом был Бочерин. Он приглядел подходящий кустик и залёг под ним с бечевками в руках. Я же отправился по пляжу на экскурсию. Шёл по самой кромке воды, глядя под ноги. Попадались выброшенные на берег водоросли, мёртвые мелкие рыбешки, порой необычного вида,
http://pohodik.com/images/stories/fish/kasatka3.jpg
и гигантские двустворчатые раковины, покрытые изнутри перламутром изумительной красоты. Он переливался всеми цветами радуги и был чрезвычайно ярким. На берегу прямо из песка росли белые китайские опиумные маки, совершенно на маки не похожие. Я шёл, думая о чём-то своём, когда глаз автоматически выхватил из прибрежного хаоса предмет идеальной симметрии, вроде тщательно сработанного медальона. И тот час послал сигнал в мозг. Я резко затормозил, нагнулся и схватил предмет рукой. Им оказался крохотный трионикс. И я сделал второй вывод, второй потому, что первый, касаемый триониксов, мы сделали вчера с Бочериным. «Должно быть, новорождённые не отходят от воды, а прогреваются на её кромке. Это логично, иначе маленький трионикс не успеет скрыться в воду в случае опасности». Расчёт оказался верным, я нашёл ещё парочку и решил возвращаться.

По дороге назад увидел Бога Саваофа проклинающего Адама и Еву за грехопадение. Бог орал, топал ногами, брызгал слюной, размахивал руками и посыпал голову пеплом. Казалось, из его глаз низвергаются молнии. При ближайшем рассмотрении, Саваофом оказался Бочерин, поднимающий за верёвки противоположный край «заградотряда».
– Он меня укусил, – завёл свою, старую песню Бочерин.
Бочерина почему-то все, всегда и везде кусают: полозы, черепахи, раки. А однажды его укусил шмель. Не знаю, что он с ним делал, шмеля почти так же трудно заставить укусить, как полоза Шренка или желтопузика. Говорит, просто сел и укусил. К счастью не жалом, а жвалами. Правда, орёл его ни разу не кусал. Может быть, потому, что здесь нет орлов?
Бочерин поймал четыре черепахи. Одну, самую большую, назвал Тортилой. К счастью, укусила его не она.

По случаю удачной охоты мы решили выпить. Ром давно закончился, и мы заглянули в местный магазинчик. Там было, как и положено сельскому магазину, тихо, пыльно и просторно от полупустых прилавков. Из спиртного только какие-то плодоовощные бормотухи и «горькая, любительская настойка». До сих пор не могу понять, какой дегенерат её придумал и где он нашёл её любителей. Будь моя воля, я отменил бы социализм хотя бы из-за того, что при нём изобрели подобное чудо извращённого вкуса и травили этой дрянью «историческую общность советский народ». Жаль, что автор давно помер, иначе я бы его нашёл и набил морду. А ещё лучше, влил бы в него бутылку этой слащавой, слабенькой, 27-ми градусной, но жгучей мерзости. Должно быть, изобретатель позаимствовал рецепт у деревенских самогонщиков, которые в свой напиток добавляют резину и граммофонные пластинки. «Для крепости». Взяли бормотуху. Под кашу сойдёт.

Сегодня нам снова повезло. Девочки оставили нам жареную картошку с минтаем. Мы открыли жужку, Бочерин понюхал:
– Пахнет червячками, цвелью и прелыми яблоками.
– Я бы ещё добавил лёгкие тона Д Д Т.
– Д Д Т сейчас не производят, – возразил Бочерин, – ты ещё скажи МММ.
– По МММ, это ты у нас большой специалист.
Бочерин, кажется, обиделся, а может быть, просто сконфузился, ибо стыдно стало, но быстро отошёл. Он не любил воспоминания об МММ. Ибо пострадал...
– Дашков, а почему бы тебе не приударить за Люсей? Она, кажется, не прочь, слушает тебя с открытым ртом.
– Мне нельзя. У меня есть жена, а у неё есть интуиция и она иногда срабатывает. А потом, ты же сам сказал, нужно время и силы, которых у нас в обрез. Вот если бы сама упала в койку, как Даша Таитянка, я бы, пожалуй, не устоял.
– А кто такая Даша Таитянка? И почему Таитянка? Ты мне о ней не рассказывал, – заинтересовался Бочерин.
– Даша, девушка из группы «Жанниных студентов». Так называли нас кабардинцы. Жанна, как ты помнишь, главный «Алмасты убут» на Кавказе, то есть, охотник на снежного человека. Когда ей местные наркоманы вешали лапшу на уши про встречи с алмасты, они говорили: «Вай, сэстра, хочэшь знать, как пахнэт Алмасты, панухай своих студэнтов».
– Вы что там не мылись?– с ужасом спросил Бочерин.
– Мылись. Иногда. Но мы были ещё и разносчиками водочного перегара. Я был при Жанне «Генеральным секретарём - помощником». В мои обязанности входило сопровождать Жанну с красной папкой подмышкой и на молнии, которую она привезла аж из самого Парижу. Когда мы попадали на приём в официальные кабинеты, я должен был, скорчив важную мину, открывать красную папку и делать вид, что записываю каждое её слово. Потом мы хохотали от души, но надо заметить, действовало.
Так вот, прибыла очередная группа «студентов» и среди них была Даша. Группа многочисленная и ей не хватило койко-мест, а потому, Жанна выдала мне раскладушку. Я, как истинный джентльмен, уступил своё лежбище Даше, а сам лёг рядом, на раскладушке. Всю ночь мы нервно ворочались, да так, что раскладушка не выдержала и лопнула на всю длину и ровно посередине. Ткань оказалась гнилой, а я очутился на полу, но продолжал ворочаться. По лёгкой вибрации пола, я понял, что Даша, зажав ладонями рот и нос, беззвучно хохочет. Ну, потом она сжалилась и взяла меня к себе. Дальше, сам понимаешь, что бывает между разнополыми телами, даже вопреки воле своих хозяев.
– А почему Таитянка?
– Ну, во-первых, я вспомнил Гогена в Полинезии, который восторгался отсутствием ханжества у местных красоток. Во-вторых, она была, действительно, похожа на таитянку. Черноволосая, высокая, гибкая. Грудь, правда, маленькая, но соски высокие и яркие, если так можно сказать о коричневом цвете. Но самым выдающимся её достижением был зад, отделённый от верхней части тела, осиной талией. Не толстый, не жирный, а мускулистый, гладкий и удлинённый в положении стоя. Но когда его хозяйка наклонялась, вся длина переходила в ширину, превращаясь в улыбку. В очень широкую улыбку. Поверь – это было завораживающее зрелище. Представь себе перевёрнутый коньячный бокал. Это и есть Даша.

Мы проснулись под мерные капли дождя. Ночью прошла гроза. Как муэдзин с минарета завывал ветер. Девочки сегодня не работали, значит, было воскресенье.

По посёлку пронеслось лёгкое волнение, но это был не ветер. Куда-то бежали мужики в дождевиках. Мы понял. Привезли водку! Мы долго препирались, кому идти за водкой и решили тянуть жребий. Карта легла на Бочерина. Скрепя сердце и ворча про алкоголиков, готовых всё пропить и всех пустить по миру, я выдал из казны десятку:
– Купишь ещё небольшую горбушу.

Надо заметить, что в Приморье свободно продавались такие немыслимые в наших краях деликатесы, как горбуша и гречка. Под кроватью у нас лежали две, лично нами засоленные, полуторакилограммовые рыбины. Но их мы должны были привезти домой в целости и сохранности, чтобы удивить и побаловать домочадцев.
Через час вернулся Бочерин, мокрый, но довольный. Качалинск – посёлок небольшой и очередь была соответствующей, несмотря на то, что там собралось всё мужское население.
– Налей рюмку, – с порога потребовал Бочерин, – заслужил.
Я не стал возражать.
В комнате была электроплитка, а вот сковородки не было. Решили сварить горбушу.
Возились долго и не спеша. От предыдущих жильцов осталась соль и даже лаврушка. Часа через два комнату наполнил запах. Запах вьетнамского студенческого общежития, когда там жарят селёдку. Уха была розового цвета с «вьетнамским» запахом и вкусом – вкусом селедки. Впрочем, под водку сойдёт.
Я вспомнил, что у меня в заначке остался недоеденный котом – ворюгой кусок копчёного сала, который я берёг «к случаю». Этот случай настал.
– Бочерин, тебя не очень покоробит, если я закушу водку салом? Можешь не смотреть.
– Ха, ха, ха, как смешно, жри своё сало, – разрешил Бочерин великодушно.
Я залез в рюкзак и извлёк из него завёрнутое в полиэтилен сало. Кусок покрылся белёсой плёнкой и местами позеленел как картошка на Солнце.
– Это твоя скупость, – не без злорадства произнёс Бочерин, – доэкономился.
– Не скупость, а бережливость и её издержки.
– Ты бы хотел жить в Америке? – поменял тему Бочерин.
– Нет, американцев я презираю. Они, судя по их фильмам и книгам, наивные, примитивные подростки. Невежественные ПТУшники, не прочитавшие в жизни ни одной книги, не знающие и не желающие знать, что Земля круглая, а мыши не рождаются из грязного белья.
– А Хемингуэй?
– Хемингуэй – плод Европейской культуры. Недаром он всю свою молодость провёл в Париже. Вот Англия, Франция – другое дело. Английские джентльмены, французские женщины…
Не знали мы тогда, что французские женщины, в большинстве своём – уродки, и как следствие своей непривлекательности – феминистки, а английские джентльмены – легенда из прошлых времён. Не сумели или не смогли нам тогда партийные товарищи это объяснить. Впрочем, им бы всё равно никто не поверил, поскольку, давно уже им не верили. Ни в чём.
Дождь закончился, над Ханкой повис туман.

Утро выдалось тихим и ясным.
– Как спалось? – Спросил я у слегка помятой физиономии Бочерина.
– Да, ну его на хер такой сон. Не сон, а какой-то кошмар и бред. Сижу я перед телевизорным экраном, а на экране твоя физиономия, и мы с тобой беседуем. Я почему-то в Курске, а ты в Харькове. Под экраном что-то наподобие плоской пишущей машинки, а в руке какая-то мыльница с колесиком. Передо мной бутылка вина бутерброд с сыром. Вино чудесное, пахнет бананом и черёмухой, а сыр – дрянь, будто пластмассовый и скрипит на зубах как резина. У вас произошёл переворот, к власти пришли фашисты, и началась гражданская война, а у нас всё спокойно и скучно. Ты, как всегда ругаешь действительность, но не Совдепию, а почему-то, Запад. Раздаётся сигнал и на экране, рядом с тобой, появляется Витя, и мы все знаем, что Витя живёт в Париже и никого из нас это не удивляет. Витя, тоже, ругает капитализм, а ты пытаешься ему объяснить, что нет никакого капитализма, что он рухнул вслед за социализмом, потому что исчезла конкуренция, а капитализм без конкуренции – это уже не капитализм, а непонятно что. Витя рассказывает, о том, как педерасты, во главе с таким же педерастом Президентом, совсем обнаглели, и как полиция разогнала людей вышедших на митинг за традиционную семью и естественные половые отношения. А ещё все мы люто ненавидим Америку за то, что она всем указывает как жить, разрушает государства, сеет хаос, лжёт, клевещет и не признаёт никаких правил. Но самое страшное, что в мире нет, ни одной личности достойной называться человеком, нет авторитетов, нет ни одного лидера, мыслителя, писателя, поэта, художника. А за спиной этого мира, стоит что-то зловонное и зловещее, то ли Вечный Жид, то ли Диавол, то ли враждебные инопланетяне, а в воздухе пахнет большой войной.… И ещё, ты пытаешься объяснить орущему Вите, почему бывшие диссиденты превратились в американскую пятую колонну. Как диссиденты разделились на две группы: профессиональных и архаично-упёртых. Первые на зарплате от Госдепа, работа у них такая. Вторые, никак не наберутся мужества осознать, что кинули их, как последних лохов. Что Запад предал себя, их и все те идеалы, за которые они боролись: демократию, свободу слова, гуманизм, а заодно и их самих. Малодушие мешает осознать эту горькую истину. Вот и воюют они до сих пор с коммунистами, которых давно нет, продолжают любить Америку и западные ценности, давно ею же похеренные. А нас назначил врагами, только за то, что мы русские, и мы честнее и умнее их. За то, что мы не принимаем их нынешние ценности, не признаём гомосексуальные браки, не желаем расчеловечивания, и сопротивляемся разрушению нашего естества и нашей человеческой природы. А потому не имеем права жить на нашей планете
– Тьфу, мерзость какая, – меня аж передёрнуло. – Не сон, а сплошной Оруэлл. Пить надо меньше. Я запрещаю тебе смотреть такие сны.

Сегодня мы собрались в сопки на молочную ферму. В очереди Бочерин узнал, что три раза в неделю туда ходит машина и договорился с водителем. Из Качалинска, если смотреть на Юг, видны пробивающие сплошную зелень лесов, бурые скальные обнажения, и мы надеялись найти там каменистых щитомордников. Каменистые щитомордники отличаются от восточных, крупными размерами, широкой, массивной головой и туловищем, цвета плохо перемешанного молочного шоколада, когда белые полосы молока, чередуются с коричневыми полосами шоколада.

Погода благоприятствовала. После дождя змеи обязательно выходят из сырых нор погреться на Солнце.
Когда мы пришли на место, я уловил едва ощутимый, но всё, же густой запах змеиных феромонов.

Обнажения были маломощными, как и сама популяция щитомордников, но по полдесятка змей мы отловили. На обратном пути Бочерин нашёл «цветок папоротника». Ну, не совсем цветок, а папоротник, у которого короткие генеративные побеги имеют вид спирально закрученных лепестков, покрытых оранжево–красными спорангиями. Очень похоже на настоящий цветок. Потом, уже дома, мы определили, что им был какой-то из видов чистоуста.

К сожалению, на поиски клада у нас уже не оставалось времени.

Следующая пара дней была рутинной: походы на черепаший пляж, ловля триониксов, быт, вечерне разговоры. А на третий, черепахи исчезли. Они перестали собираться на пляже, а рассредоточились вдоль берега речушки. Как будто бы до них дошло, что собираться в стаи опасно. А может быть пришёл новый период их жизни и они поделили территорию на индивидуальные участки. Теперь триониксы встречались далеко друг от друга – на расстоянии не менее сотни шагов. Идёшь по берегу и только видишь впереди круги на воде от ныряющих тел.

Надо было изобретать новый способ ловли. И мы его изобрели. На поселковой свалке я нашел толстую металлическую проволоку и сделал громадный треугольный сачок. Привязал его к трехметровой палке и отправился на «госиспытания». Испытания прошли успешно. Завидев впереди круги на воде, я бежал к тому месту, резко опускал сачок в воду до самого дна, и зачёрпывал ил вместе с зарывшейся туда черепахой. Самое главное было точно отметить то место на суше, откуда стартовал трионикс, правда, иногда этому помогали его следы.

К концу недели мы отловились, пора было возвращаться домой. Но не в комнаты отдыха, а совсем домой, туда откуда мы прибыли.
В Уссурийске, в кассовом зале Бочерина вытолкали из очереди за билетами. Пришлось восстанавливать справедливость.
Мы сели в поезд.
Мы попали в наш вагон с нашими знакомыми тараканами и буховатым проводником.

Мы возвращались Домой.