Десять дней тумана

Автор:
Дмитрий Федорович
Десять дней тумана
Текст:

Глава 1

– Джоан! – снова позвал я. – Джоан-три!

Джоан-три – это уже был официальный вызов. Через секунду ко мне в каюту скользнула моя красавица-блондинка.

– Джоан-три, – улыбаясь, отчеканила она. – Задание?

Здорово делают все-таки этих биороботов, подумал я. А ведь я ещё помню старинные пульты с сотнями кнопок. Хотя, не так все это было и давно... Теперь-то каждый десантник-инструктор имеет связь с центральным компьютером. Эти персональные Джоан – толковая серия, быстрые и с надёжным сервисом. Хотя как раз сейчас происходит что-то странное – это я насчет надёжности. Так, кое-что, мелочи неописуемые, вроде бы и говорить не стоит. А всё-таки что-то в них не так. И ребята это чувствуют. А мне, инструктору и Маэстро, и сам Бог велел...

– Индекс Хиттера, Джоан, – попросил я.

– Всей команды или только десантников?

Вот! Вот опять! Ну на кой чёрт мне хиттер всей команды?! Это-то она должна знать. И ведь не сбой, а так, чёрти-что – ну, как это назвать?.

– Десантников, Джоан. Только превышения.

– Лоуренс – сто сорок один. Грубер и Трейси – сто двадцать восемь. Гласс – сто тридцать четыре. Петров, Кунц, Блоу и Юм – сто сорок. Кузьмин – двести. Остальные в норме.

– Суммарный?

– Девяносто четыре и пять.

– Мой?

– Тридцать два. Тенденция к повышению.

– Спасибо, Джоан. Можешь идти.

Растёт хиттер, растёт. Незаметно, десятая за десятой. Это от неизвестности, а может, даже не от неизвестности, а просто оттого, что нет настоящего приложения сил. Чувствуют, черти, что скоро Земля.

– Джоан-общий, кубрик десанта, – приказал я.

Кубрик возник как продолжение каюты. Тот же мягко-зелёный пластик и матовые шары освещения. Казалось, это распахнулась стена, и даже запах немного изменился.

– Десант! – скомандовал я. – Бой полторы минуты. Разрешаю с увечьями. Пошёл! – и отключился от кубрика, успев заметить, как взорвалась тишина и мгновенно взмыли к потолку осветительные шары – во избежание.

За полторы минуты двадцать четыре десантника способны сделать всё. Когда я вошел, картина была достаточно живописной.

– Результат неважный, – сказал я, легко поймав сёрикен у самого лица. – Запомните, детки, и зарубите на чём у кого осталось: сперва защита, а потом уж нападение. Видели вы у меня когда-нибудь сломанную руку? А разбитый череп, Гласс? Хотя, так тебе и надо, не будешь подставлять свою пустую башку. Чья работа?

– Десантник Куркис, инструктор. Приём “двойная луна”.

– Неплохо, Владас. Вытри кровь. Так: Лейхер – два дня без глаза. Тум, Рудых, Лоуренс – вечером дополнительные занятия со мной. Сейчас – всем в восстановитель. Джоан-общий! Заменить интерьер и повреждённые органы. Всё.

Я щелчком отправил сёрикен в живот Юму и вышел, краем глаза заметив, как тот согнулся и сполз по стене. Правильно, не будет рот разевать... Впрочем, если я что-то делаю, то делаю. Как-никак я инструктор, а не хвост поросячий.

– Джоан-общий, инструктор Бойль вызывает командира, – потребовал я, добравшись до своей каюты.

Через секунду вспыхнул экран головизора, и в нём появился Большой Давид. Он сидел перед пультом в своей любимой позе, как-то особенно подогнув ногу; на коленях у него растянулся Цезарь.

– Слушаю, Пауль, – сказал он, осторожно снимая кота на пол.

– Контрольный рапорт, – доложил я. – Без происшествий. На вахте шесть десантников.

– Принято, инструктор.

– Какие новости, командир? Выяснилось, почему нас досрочно направляют на Землю?

– Знаю не больше твоего, Пауль, – сдержанно ответил Давид. Было видно, что ему уже надоело отвечать на этот вопрос. – Связи с тех пор больше не было. Через час всё станет ясно, а через три выйдем на орбиту. Это пока всё.

– Благодарю, – сказал я. – У меня тоже всё.

Экран потух.

.

Глава 2

– Вот ты говоришь – туман, туман... А я с него, с этого тумана, ничего плохого не видал... И хорошего тоже. А вот давеча червонец в кармане нашёл, царский ещё. Н-но, холера!

– Да я, дядь Ваня, ничего. Мне бы вот только зубы на место.

– Зубы ему, поди ж ты... Водку пить и с такими можно.

– Ну, ты, дядь Вань, даёшь! Ты как скажешь! Ты вон хотя сам почти без зубов, а любого зубатого за пояс заткнёшь.

– Ишь ты, зубы... С меня моих достаточно. А у тебя, может, вырастут ещё.

– Это у тебя, может, и вырастут, а мне в район к доктору ехать надо.

– На что тебе доктор! Завтра на зорьке в туман сходишь, и всё в порядке.

– Да ходил я уже, и на зорьке, и вечером ходил, и вон завтра пойду, только не верю я во всё это. Туман! И лектор тоже вон приезжал, смеялся.

– А когда уезжал, мы смеялись! Оно конечно, стороннему человеку через неделю пройдет, и волосья новые повырастают, а всё смешно с рогами. Вот те и лектор!

– Ладно. Завтра с утра в Заболотье на рыбалку пойду, там меня и должно прохватить.

– И меня там хватало, – согласился старик и с оттяжкой хлестнул лошадь. Телега дёрнулась, и тут я окончательно проснулся.

Уже смеркалось. Первые звёзды чуть проступали на быстро темнеющем небосводе. Мелькая на фоне млечного пути, взад-вперёд деловито и беззвучно сновали летучие мыши.

– Ишь, разлетались! – послышался вновь голос дяди Вани. – Слышь-ка, Ванёк, а не пора им на юг?

– Я-то, вообще, дядька Иван, не знаю... У нас теперь, наверно, только кикиморы какие на юг летают, а остальным и так тепло.

– Что кикиморы! Вона и бригадир наш прошлый месяц летал, да не один; три тыщи и пролетал... Ну-ко, на юг... На юг... Кыш, кыш!

Я лежал лицом вверх на душистом сене, телегу чуть потряхивало на накатанной колее. Тихо поскрипывала ось. Оба мои спутника сидели спиной ко мне и негромко разговаривали о чём-то своём. Через звёздный путь, трепеща бархатными крыльями, вновь беззвучно промчалась треугольная тень мышиного косяка. И тут я впервые подумал: а куда, собственно, я еду?

Солнце погасло окончательно. В тепловатом, но сыром и густом воздухе слышался немолчный звон комаров. Нарождающийся месяц выглянул из-за чёрной опушки леса. Откуда-то потянуло влагой и запахом реки. Вдалеке галдели лягушки.

– Сыро, дядька Иван! – сказал младший, передёрнув плечами. – И далеко ещё. Не успеем лог переехать.

– А тебе того и надо, – рассудительно ответил возница. – В Заболотье тащиться не придётся. А Гнилой лог – дело верное. Особливо ежели не нарочно идти, а так, как мы вот.

Он сердито засопел.

– Хоча мне-то оно без надобности, – помолчав, продолжил он. – Да и нашему пассажиру тоже ни к чему... Эй, вставай, слышишь! – толкнул он меня в бок. – На-кося...

Он пошарил где-то под сеном, и на свет Божий (вернее, на его отсутствие) появилась початая литровая бутыль, заткнутая огрызком кукурузного початка. Внутри бутыли всплёскивала жидкость.

Дядька Иван зубами вытащил пробку, сплюнул её в темноту – за ненадобностью, как я понял – и основательно глотнул, после чего крякнул, перевёл дух, тщательно отёр горлышко и протянул мне:

– На. Тебе сейчас в аккурат надо.

В своей жизни мне приходилось пить самые разные вещи. Чтобы не обижать попутчиков, я вежливо поблагодарил и отхлебнул порядочный глоток, рассудив, что дорога, по словам Ивана-младшего, ещё дальняя, и вреда от самогона (я был уверен, что там самогон) особого не будет.

Я не ошибся. Самогонка оказалась крепкая, какая-то душистая, настоянная на степных травах и на чем-то ещё. Она скользнула в желудок и взорвалась там горячей бомбой.

– Ну-ко ишшо, – одобрительно сказал дядя Ваня. – А то не проймёт. Давай как следовает, а то ты человек непривычный. На-ко, заешь, – он протянул мне невесть откуда взявшийся огурец.

Пока мы с дядькой Иваном смачно хрустели огурцами, время от времени по очереди потягивая из бутылки, младший Иван грустно вздыхал и тоскливо смотрел в сторону.

– И чего тебя занесло в наши края? – покачиваясь в такт лошадиной поступи, спросил Иван-старший.

Самогонка уже действовала, и действовала вовсю; спутники мои казались мне милыми и простыми людьми, с которыми можно и нужно говорить о жизни, о планах, о работе и Бог знает о чем ещё.

– Я, дядька Иван, по направлению, – сказал я.

– Это-то я знаю, ты говорил уже, – кивнул дядька Иван. – А жить у кого будешь?

– Мне бы сейчас ночь переспать – вот тут, в сене, на телеге, можно? А потом пойду к председателю, или кто тут у вас... Как-нибудь устроюсь.

– Ага, к председателю, значит... Вот что, жить будешь пока у меня, а там поглядим, что ты за птица.

Тянул сумеречный ветер. Дорога плавно спускалась в обширный овраг – видимо, это и был Гнилой лог. Действительно, ветер нагонял клочья тумана, тут старый Иван не ошибся. Скоро лошадь и телега опустились в быстро густеющую пелену. Самогонка старика привела меня в блаженное состояние, и я, лёжа на боку, глядел медленными глазами на разворачивающуюся передо мной лесную феерию. Дядька Иван казался мне старым, замшелым лешим, а Иван-младший тянул на этакого чёртика-подмастерье. Они хитро переглядывались (сквозь туман их движения как бы искажались и казались размытыми) и перешёптывались со смешками, поглядывая на меня исподтишка. Луна представлялась мутным еле просвечивающим пятном. Комары куда-то исчезли.

Я улыбнулся, уронил голову на руки и уснул. Снились мне почему-то мои сегодняшние мытарства в райцентре...

Деревню я, собственно, не люблю. Ну не люблю – и всё тут. Конечно, на этом можно было бы поставить точку, но после окончания ветеринарного института в большом столичном городе, в каковом я и надеялся остаться ветеринаром – ну, хотя бы в зоопарке – я был распределён на периферию. Декан дружески пожал мне руку – как, впрочем, и всем остальным; горячо поздравил (с чем?!) и отпустил с миром и дипломом. Кстати, миром для меня отныне становился далёкий райцентр Пеньковка.

Я допускал, что там свежий воздух, здоровый умеренный климат, приемлемое количество комаров и парное молоко. Одного я не допускал: что после визита в Пеньковское сельхозуправление я окажусь обладателем документа, удостоверяющего, что с сего дня я, Боль Павел Арсентьевич, являюсь главным (а я сильно подозревал, что и единственным) зоотехником аграрно-животноводческого объединения “Заря”. Судя по всему, “Заря” располагалась ещё дальше Пеньковки.

Несколько обескураженный, а точнее сказать, раздавленный обрушившейся на меня серьёзностью положения, я побрёл искать автостанцию. И получил ещё один пинок судьбы: первый, он же последний, рейсовый автобус на центральную усадьбу “Зари”, именуемую Змиевка (название, окончательно меня добившее), ушёл на моих глазах. Не помогли крики, ругательства, отчаянное махание кепкой и бег с чемоданом по пересечённой местности – проклятый автобус так и не остановился. Следующий рейс он совершал ровно через сутки.

Знакомство со Змиевкой временно откладывалось, и я принялся искать гостиницу. Такое занятие, с чемоданом в руке и в совершенно незнакомом месте, понравится не каждому, и я с этим тезисом был полностью согласен. Проплутав по пыльным улочкам минут сорок и получив массу разноречивых указаний касательно местоположения гостиницы, именуемой в просторечии “домом колхозника”, я ее всё-таки не нашёл. Вместо этого я оказался перед воротами, на которых была прибита вывеска “Пеньковский районный рынок”. Надпись была старая, буква “ь” в слове “рынок” покосилась и висела на одном гвоздике.

Рынков я повидал на своем веку немало, и пеньковский из них ничем не выделялся. Терять мне кроме чемодана было нечего, и я вступил в торговые ряды с сознанием печальной обречённости. Я чувствовал, что вот-вот стану покупателем.

Чтобы обмануть судьбу, я приобрёл стакан семечек и, усевшись на чемодан, потреблял их по одной из газетного кулька. Сидеть было жарко, потому что я неосмотрительно уселся на самом солнцепёке, а вставать было лень, потому что было жарко.

Наконец, я решился подойти к ближайшей торговке, и за полтинник она согласилась присмотреть за моими вещами, пока я всё-таки не сумею найти местный отель, так как дело шло к вечеру, и проблема ночлега вставала в полный рост.

У самого выхода я случайно услышал слово “Змиевка” – разговаривали два типичных агрария, один старый, но ещё вполне крепкий мужичок, а второй молодой, но чем-то неуловимо похожий на старого. Они сидели на подводе и, казалось, кого-то ожидали. Этот кто-то всё не являлся, и они собирались ехать, причем молодой торопил, а старый явно рассчитывал дождаться...

Тут я снова проснулся.

Была глухая, пухлая ночь. Телега стояла у смутно белеющей в темноте стены добротного селянского дома. Слабенькая лампочка на столбе пыталась разогнать тьму, но безуспешно – за пределами небольшого освещённого пространства тьма становилась ещё непроницаемее. Откуда-то брехнула собака, кто-то цыкнул на неё; далеко-далеко послышался крик петуха.

Я резко стряхнул остатки сна и сел, свесив ноги в темноту. Мгновенно чувства Маэстро зажгли тревогу. Так, оценим ситуацию: кому-то было очень важно, чтобы я прибыл сюда с чужим сознанием. Неужели всё так хреново, что даже инструктору нельзя было довериться – со всеми моими способностями и навыками аутотренинга?! Видимо, да – потому что меня легко раскрыли и словно в насмешку вернули в прежнее состояние. И нет – потому что ничего враждебного не было... Полная неопределённость.

Лучше всего продолжать играть ту же роль, не показывая, что я всё вспомнил. Горячку пороть ни к чему. Согласен, один-ноль, но мы ещё «будем и будем посмотреть».

Но скорее всего, сегодня больше ничего не произойдёт. По крайней мере, мое М-сознание в ближайшем будущем ничего не ощущало.

Зверски хотелось пить. Я мысленно легонько прощупал пространство вокруг себя. Никого, дверь заперта... Да, заперта. Стоп! На окне кувшин.

Я медленно подошёл к окну, картинно вытянув в темноте руки с растопыренными пальцами – если все-таки поблизости кто-нибудь есть, ему незачем знать, что я не нуждаюсь в свете.

В кувшине, против ожидания, было не молоко, а обычная вода. Видимо, поливали цветы и забыли. Ничего, пойдет. Маловато, жаль.

Внезапно за спиной вспыхнул яркий свет. Я мгновенно обернулся. На крыльце стояла сказочно красивая девушка и сердито смотрела на меня. Я узнал её.

– Джоан-три! – прошептал я.

.

Глава 3

Новый зуб у Ивана-младшего вырос. Одновременно у него несколько изменился характер. Теперь Иван Алексеевич Голимый был исполнен апломба и сознания собственной значимости. Он даже как будто стал выше ростом. А может, и в самом деле стал. С достоинством неся невесть откуда взявшийся животик ("Пройдёт!" – шепнул мне дядька Иван), он величаво шествовал по главной улице Змиевки, направляясь в помещение сельского клуба, заведующим коего, как выяснилось, и состоял уже три года. А я сопровождал его: мне всё равно надо было тут обживаться, и откуда начинать знакомство – было безразлично.

На дощатых дверях клуба, крашенных зелёной масляной краской, висел новенький блестящий замок. Иван Алексеевич (мне теперь даже как-то неудобно было называть его Ваней) выудил из кармана ключ, осмотрел контрольную бумажку-пломбу замка и торжественно вскрыл помещение. После чего аккуратно вывесил на входе табличку "Открыто" и пригласил меня внутрь.

Нас встретил сумрак, который тщетно пыталась победить хилая лампа дневного света, запах старой слежавшейся бумаги и надтреснутый голос из глубины с легким восточным акцентом:

– Приветствую вас, о посетители! Рад служить вам в меру моих скромных сил!

– Дима, это я, – отозвался с ноткой неудовольствия Иван. – Что у нас новенького?

– Почты ещё не было.

Я разглядел говорившего. Это был древний-предревний робот, даже ещё не андроид, в виде огромного пульта и безнадёжно устаревшего терминала. Манипуляторы отсутствовали. На экране виднелось лицо, которое, вероятно, и должно было символизировать личность говорящего. М-да, убого.

– Вот-с мои апартаменты! – гордо провозгласил Иван Алексеевич. – Прошу любить и жаловать. Отвечает за всё тут Дима (человек на экране слегка поклонился), его тут недавно реставрировали под моим руководством... Кстати, как сегодня связь?

– Опять сорвалась. В двадцать три семнадцать, – с осуждающим дребезгом в голосе проинформировал Дима. – Когда нам, наконец, выделят свою частоту?!

Стало понятно, что связь с внешним миром Змиевка поддерживала с помощью архаического проводного канала.

Робот Дима (сокращение DiMa – от достаточно известной в прошлом фирмы Digital Machine Ltd) был безответным исполнителем редких, видимо, заявок местной интеллигенции и представлял собой остаток технологии, давность которой внушала почтение и священный трепет.

Иван, церемонно извинившись, отправился к начальству – выбивать вожделенную связь. Дима, дождавшись его ухода, принял на себя функции хозяина.

– Садитесь, – гостеприимно предложил он. – Извините, что не могу предложить чаю. А то холодновато тут для вас. Ничего, сейчас тестирование памяти включу, это помогает: я в этом режиме потребляю много энергии. Эх, мне бы руку, хоть одну... Разрешите полюбопытствовать: ваша фамилия-имя-отчество? Мне формуляр заполнить. Вы книги будете брать? Или микрофильмы? Может, музыку – недавно поступили свежие кристаллы...

– Не буду, – отказался я. – А зовут меня Павел Арсентьевич. Ты давно здесь?

– Здесь? О, недавно, всего тридцать три года. Собственно, после восстановления, спасибо местным роботягам...

– И я недавно, – сказал я. – Тридцать три часа, или что-то вроде этого. Расскажи мне про Змиевку. Что за люди тут. Чем живут, чем дышат. Мне всё интересно.

Я поудобнее устроился на колченогой табуретке и слушал бесконечную историю словоохотливого старика-робота. Машины, долго живущие на свете, приобретают постепенно свои привычки и особенности, так же, как это свойственно людям. Дима был очень старой машиной, в свое время побывавшей в составе бортового оборудования в дальнем космосе, списанной затем по сроку эксплуатации и переданной для учёбы и тренировок детей в какую-то школу. Впоследствии его как безнадёжно устаревшего изъяли и оттуда, хотели было разобрать на запчасти, но оказалось, что таких деталей больше не применяли нигде, и на него махнули рукой; когда же группа роботов-энтузиастов взялась пристроить его в сельской библиотеке, Диму им с радостью спихнули и забыли о его существовании. Старика подлатали, "подкинули мозгов", как он сам выражался, и оставили в покое. Теперь он видит людей нечасто ("у каждого всё дома, в клуб и не ходят почти"), и поэтому, хоть и желает, а помочь мне особой возможности не имеет. Но познакомиться со мной очень и очень рад.

–А всё же, – спросил я, – неужели нет в деревне этаких ярких, запоминающихся личностей? За столько-то времени можно было целое досье собрать!..

– Как не быть, – вздохнул Дима, и в динамике опять что-то заскрипело. – Вот хоть бы Иван Фомич... Или ещё Казимир Тимошевский... Или...

– Ивана Фомича я уже знаю, – перебил я. – А кто этот Тимошевский?

– О, это фигура! – оживился робот. – Это давняя история. Он бывший католический священник. Поляк. Однажды, было дело, он увлекся нашей туристкой. Валя Лазарева, из Сабурова, это рядом тут, была в Польше по турпутёвке. Приглянулась ему, хоть и никаких авансов не давала. А он, видать, настойчивый; сам себе решил, вот... А ксендзам, кажется, жениться запрещено... Ну, бросает он, недолго думая, приход – и к нам. Является нежданно-негаданно, незваным, непрошеным. Переходит в православие – уж как он там все с Господом своим утрясал, не знаю... Делает авансы, да Валя ему ноль внимания, замуж уже вышла, хорошо живут и всё такое. Вот и остался он один, а уж в летах был… А Валя вскорости погибла, на мотоцикле ехали с мужем, в них на мосту молния ударила. Так обоих и убило. А она уж беременная была... Ну, в Польшу свою возвращаться он не захотел, с тех пор здесь вот и живёт. На кладбище ходит, службы служит, а признания ему от патриарха, значит, так и нет... Интересный человек, только роботов не любит.

Странноватое ощущение оставалось от Диминого разговора, от полязгивания на резонансах старого динамика, от его едва уловимого акцента... Робот постоянно уклонялся в сторону, жаловался на одиночество, вспоминал молодость и клянчил дополнительную оперативную память, видимо, приняв меня за некое новое начальство. Мысли его временами путались, были непоследовательны. Он то принимался декламировать мне свои стихи ("да вот иногда пописываю, знаете, так, для себя..."), то вновь возвращался к рассказу о выдающихся, по его мнению, змиевцах, насыщая все это цветистыми гиперболами и тропами.

Становилось заметно теплее – по ногам тянуло вытяжной вентиляцией из недр старого робота. Вообще, есть дома, которые сколько ни топи, нагреть невозможно, и даже в разгар лета там сыро и знобко; змиевский клуб относился, видимо, как раз к такому типу.

В окне мелькнула голова возвращающегося Ивана Алексеевича. Дима тоже заметил его и с громким щелчком что-то выключил у себя внутри. Поток теплого воздуха тут же пропал.

– Такая зануда! – заметил он вполголоса. – Сейчас заметит и будет читать мораль про экономию электроэнергии. Недавно оформлял я ему web-страничку в интернете– так замучил: то фон ему не нравится зелёный – мол, подумают про него– молодо-зелено; то быка ему не такого изобразил – не эту, значит, породу наше хозяйство разводит... А если я и не видал того быка никогда?!

Вошел начальник Голимый. Дима примолк и замигал светодиодами.

– Сегодня связи не будет! – сурово объявил с порога Иван. – Столб упал, провода порвало. Бригада уже выехала... Что-то тут душновато, – он открыл форточку и подозрительно взглянул на экран. Дима, широко улыбаясь, преданно смотрел ему в глаза.

– Так вот, в завершение нашего разговора – многозначительно сказал я Диме. – Того робота, которого мы оба имеем в виду, поймали на мелочи. Он жаловался, что ему не хватает памяти, а судя по потреблению энергии, у него её был огромный запас. И самое интересное, это никого особо не волновало.

Я поднялся.

– Благодарю за экскурсию, – сказал я Ивану. – Я никогда не проводил время более содержательно. Всё было очень и ещё раз очень. Не сомневаюсь, что в ближайшем будущем мы ещё услышим о змиевском дворце культуры.

Иван расцвёл.

.

Глава 4

Одиноко стальная машина (я признаюсь вам, что это я) вычисляет в активном режиме тайный смысл своего бытия... – посмеиваясь, бормотал я застрявшие в памяти строчки, выходя из клуба на тёплую деревенскую улицу. Пока я разговаривал со старым роботом, прошёл и окончился короткий скупой дождь; низкие тучи редели и мчались вдаль, небо светлело и разъяснивалось; с огородов поднимался пар.

– Пшепрашам, то пан бул в того варьятского библиотекаря? – услышал я голос из-за спины. – Не верьте жодному слову! Не может створення чловека размышлять о сенсе жизни. В него нет души, бо бессмертную душу дае только сам пан Бог!

Я обернулся. Передо мной стоял тучный старый священник в потертой, но чистенькой рясе. Седая львиная грива и аккуратно подстриженная борода давали неожиданный эффект в сочетании со светлыми голубыми глазами в окружении густых черных ресниц. Затруднённое дыхание, посвистывая, вырывалось из его заплывшей жиром груди, мерно поднимая тяжёлый наперсный крест.

– Здравствуйте, святой отец, – сказал я. – Или лучше – Казимир Адамович?

– Я не свенты, бо суть грешен, яко все на земли, – живо отозвался священник. – То и называйте меня як вам лепше. Як праойтец наш Адам назвал всё по воле Бога, але створить жоднои твари не змог. Витам вас!

В моей практике не было богатого опыта общения с духовными особами. Несколько раз мне попадались какие-то ограниченные личности, которые на самый простой вопрос типа "почему католики крестятся слева направо, а православные наоборот?" не могли подобрать лучшего ответа, чем "потому, что так правильно" или "так уж сложилось исторически". Возможно, сейчас судьба наконец-то подсовывала мне шанс восполнить пробелы в моем религиозном образовании. По крайней мере, Дима давал местному иерею достаточно лестную рекомендацию.

Мы медленно пошли по улице в направлении захудалой церковки, неторопливо беседуя о Боге, о жизни и месте в ней человека. Отец Иоанн (таково было духовное имя Казимира Адамовича) оказался умным и оригинальным собеседником; он отличался детской открытостью и непосредственностью, ровным и тихим нравом. В нем уживались догмы обеих ветвей христианства; кое-какие допущения ислама мирно соседствовали с явно буддистскими взглядами; язык его вольно перескакивал с польского на русский, встречались вкрапления церковнославянского и латыни. Неожиданные фейерверки умозаключений были весьма занимательны и отчасти спорны, и это было увлекательно – но ни на йоту не приближали меня к решению моей основной задачи (кстати, я и сам весьма слабо представлял себе, чего же я все-таки хочу...). Я попытался натолкнуть его в разговоре на заинтересовавший меня вопрос о тумане.

Священник кротко взглянул на меня:

– То не есть тема для розмовы, проше пана, – мягко сказал он. – Як пан в змозе, нех забывае о тей клятей мгле. И тшимаеться якнадале од его. Бо не вшистко на свете од пана Бога, нехай заховывае нас Матка Боска... – он перекрестился. – Per ipsum, et cum ipso, et in ipso! – произнес он классическую формулу, ограждающую от нечистых духов.

– К сожалению, не всегда человек властен идти выбранным путём, – в тон отцу Иоанну ответил я.

– На то чловек мае вольность воли, – живо возразил священник. – за ктору потем даст одповедзь ойцови небесному.

– Но человек, идущий в темноте и нашедший фонарь непременно воспользуется им, если он не глуп. Я понимаю, что лучше ходить при свете, но не всегда и везде светло.

– В свете есть една латарня, ктора светит во тьме – и тьма ея не объяша.

– Если мы признаем существование Бога, то следует допустить и существование дьявола. И по мере сил бороться с ним, – послал я пробный шар.

Тимошевский хитро взглянул на меня из-под кустистых бровей:

– Але ж борьба з тым супостатом незможно цяжка. То ж мае пан достатечну моц? Легко згубиць душу, сын мой... Цо познало добро та зло и цо зменило се стае Буддой. То целкем не означа, же в него зникають грехи, але просто они вже не мають для него жоднего значенья...

Я вздохнул. Чтобы разговор пошёл в нужном мне русле, нужно было настроить собеседника соответствующим образом.

– Казимир Адамович! – сказал я. – Безусловно, вам приходилось хранить тайну исповеди. Я прошу только один месяц не привлекать внимания к моим интересам. Дальше делайте что угодно. Вы мудрый человек и наверняка догадываетесь о многом... Договорились? – я пытливо посмотрел на него.

– Згодзен, – он утвердительно наклонил свою большую голову.

– Итак, туман. Расскажите об этом. Всё, что считаете нужным.

Отец Иоанн перевел дух, вытер лоб большим носовым платком и жестом предложил присесть на лавочку у покосившегося крыльца, мимо которого мы как раз проходили. Ставни дома были заколочены досками крест-накрест. На двери висел большой ржавый замок.

– То бардзо длуга розмова. Добже. То ж с чего розпочать?

Он пожевал в раздумье губами:

– Певнего разу я мев розмову з пробашчем нашого костёлу про... Не, то вже дуже здалёку... А от чи мае пан уяву про Дао? То есть найнеобходнейший инструмент для розумення того зъявиска – туману. Цо есть Дао? Нехай пан спробуе представить перед собою поток – так, речку чи ручай. Она и вчора була речка, и завтра бендзе речка. Речка и речка. Тылько кожного дню она юж не така, як была раней. Так и Дао. Представь се в тым потоку... Як кажде мгненье одбьясе на тобье. То называ се карма. Чловекови муси пржинять свою карму. Шлях для вшистких еден, леж кажды мусить пржейсть его сам. То ж не выделяй себе з потоку. Нех Езус дасть тебе розуменне твоего места. Твоего Дао. То вкрай необходно для спокую, – он помолчал, внимательно глядя на меня.

– А зараз покинемо ту сходну религию, вернемся до Библии. Свенты Иоанн в Апокалипсисе мев упомнение, цо пред концем святу зъявятся до земли з пекла бесы, – он прищурился и по памяти прочитал практически без акцента:

“Это бесовские духи, творящие знамения; они выходят к царям земли всей вселенной, чтобы собрать их на брань в тот великий день Бога Вседержителя...” Ото запада та годзина. И глад, и мор, и трус... От воно, цо есть туман. И як поведзял евангелист Лука: “когда же начнет это сбываться, тогда восклонитесь и поднимите головы ваши, потому что приближается избавление ваше...” – отец Иоанн тяжело вздохнул. – Та где ж воно, то позбавленне! Ниц нема...

Долго ещё мы сидели со старым священником на чужом крыльце.

.

Глава 5

Вз-з-х-хрр!

Вымазанные навозом вилы воткнулись в то место, где мгновение назад был я. Андроид Гаврила с хриплым выдохом резким движением вырвал острия из столба и вновь обернулся ко мне. Вернее, к тому месту, где должен был быть я. Я пользовался стандартной техникой ухода, но вынужден был действовать с максимальной быстротой: реакции роботов оставляют далеко позади возможности людей. Обычных, естественно, людей. Сейчас же я с интересом наблюдал за поведением Гаврилы из-за его спины.

Гаврила выдыхался. Вилы в его руках начинали дрожать, дыхание было сбито. Да, подумал я, не видать тебе, браток, восстановителя. Похоже, ты никогда и не знал, что это такое (нырок, уход). С тех пор, как ты вышел из проходной цеха, всем было на тебя наплевать. Биотехобслуживание – ноль. И ещё – кто разрешает роботам курить?! Роботам рязанского завода курение противопоказано. Снова уход.

Крак!

Вилы сломались. Гаврила метнул в меня острый обломок рукояти. Я уклонился – спасибо, дружок, хорошая тренировка и должна быть комплексной. Защита, финт, уход. А ведь ты на глазах прогрессируешь... Ладно, хватит загружать боевым опытом твою память. Тем более, кто-то сюда бежит – может, не такой ловкий, как я, и отправляй его потом в райцентр, на восстановление...

Я на мгновение вынырнул прямо перед железным остриём и одним скупым движением разорвал противнику горло. Конечно, это была относительно медленная смерть, немного по-садистски – но мозг робота следовало сберечь, пусть специалисты покопаются.

Гаврила осел, кашляя и захлебываясь бьющей из порванной артерии кровью. И тут я сделал ошибку: я отскочил от брызг на безопасное расстояние. И не смог ему вовремя помешать.

Гаврила последним усилием умирающего организма с хряском вогнал обломок вил себе в череп.

В коровник, тяжело хрипя, ввалился старый Иван. Он окинул взглядом картину – всё уже было кончено! – и тяжело привалился к стене, переводя дух.

– Что ж ты?.. – давился он словами. – Что ж это у вас?.. Фу, чёрт! Живой?! Уф-ф!.. Ну, угораздило тебя...

– Живой я, – негромко сказал я. – Живой. А вот почему это ты, дядька Иван, вдруг решил, что я должен именно сейчас стать неживой, а? Бежал, торопился… Я ведь вроде некролога в газету не давал. Откуда ж ты узнал?

– Откуда, откуда, – осёкся Иван. – Поживёшь тут с мое, не то знать будешь, – он, хмурясь, отвернулся. – Ладно уж, иди, герой, – неловко перевел он разговор. – Теперь тебе к участковому – протоколы писать на цельный день. А я ужо туточки всё сам приберу, ладно... И к председателю, акт на списание тоже. А и то сказать, вряд бы кто против Гаврилы жив остался, ежели чего, – он сверкнул глазами из-под бровей.

– Случайность, – я пожал плечами. – Как-то он на вилы сам напоролся. По правде, я и опомниться не успел.

Ах, как некстати всё получилось! Теперь разговоров по селу – на полгода. А мне совсем не нужно бы привлекать к себе внимание. К тому же, складывается впечатление, что противник постоянно идёт на шаг впереди и владеет инициативой. Идёт мастерски, не оставляя следов. Кто? Почему?

Я вышел из полумрака фермы на улицу, щедро залитую июльским солнцем. По недосягаемо высокому небу летели ослепительно белые облака. После вонючего коровника дышалось особенно хорошо и радостно. О чёрт, неужели Давид не мог придумать мне легенду получше?! А впрочем, это как раз в его стиле. Юморист хренов. Возись теперь с этими телятами да свиньями...

Я на ощупь набрал на запястье номер Давида Шварценберга и поднес подкожный браслет к уху. Секунд через пять связь установилась, и голос Большого Давида раздраженно приветствовал меня:

– Какого дьявола?! Кто это?

– Инструктор Бойль. Срочно. Необходимо оборудовать Змиевский медпункт аппаратурой восстановления. Конец связи.

Я вышел на связь впервые. И пусть теперь у Давида болит голова – откуда я выудил свое подсознание: безусловно, Шварценберг заметил и слово "инструктор", и лишнее "й" в моей фамилии.

Насладившись этой маленькой местью, я бодро отправился дальше, сбивая прутиком пыльные головки чертополоха.

На столбе у магазина белел листок объявления. Идеально правильным почерком робота сообщалось, что в двадцать один ноль-ноль в помещении клуба состоится диспут на тему "О предоставлении искусственной разумной форме жизни права на размножение". Приглашались андроиды, киборги и все желающие.

– Нет уж, – подумал я. – Диспуты? Теперь всем вам, друзья, прямая дорога на внеочередную проверку, хорошо, как не на демонтаж. По крайней мере, серии "Гаврила" точно.

Участкового Сидоренко я нашёл на пасеке, где он, в сетке и с дымарём, возился у потревоженного улья. Носились ошалелые пчёлы, в неподвижном воздухе стоял ровный глухой гул.

– Тарас Петрович! – позвал я. – У меня к вам дело есть. Срочно.

– А, Павло, заходь, будь ласка! – откликнулся Сидоренко. – Я зараз! Тут яка-то холера мне улик попортила, схоже, як ведмедь.

– В середине села, Петрович?!

– То то ж и оно, шо в середине. А он шерсть-то ведмежая. И собака не гавкнул – это як?

Сидоренковского кобеля знала вся Змиевка. Редко кто решался заходить на подворье к участковому, не имея в руках увесистого дрына. Даже когда Дюк сидел на цепи. А уж голосина у него был – даже я на другом конце деревни, бывало, просыпался среди ночи.

– Я к вам официально, Тарас Петрович.

– Ну, тогда погоди, – Сидоренко скрылся в доме и через минуту снова появился, уже в форме. – Ну, давай, шо там у тебя.

Я чуть напрягся, завладевая его сознанием. Это оказалось легко.

– Нападение робота на человека. Необходимо оформить протокол. Проконтролируйте также ментоизоляцию и инициируйте проверку всей серии, – монотонно заговорил я. – Остальное нужное напишете сами, старшина. И считайте, что я с вами находился всё время до вечера. Добросовестно отвечая на вопросы, – всплеском М-сознания я впечатал информацию в податливый милицейский мозг. Терять полдня мне было ни к чему, с формальностями он и сам прекрасно справится, а все данные у него теперь есть.

Мне надо было разобраться. Как следует разобраться и в себе, и в ситуации. Вот уже неделю я жил в Змиевке, на сеновале у дядьки Ивана. Я сам выбрал это место – во-первых, дом Иванов стоял несколько на отшибе, а мне лишние глаза да уши вовсе ни к чему. Во-вторых – Вероника, племянница старого Ивана.

Именно с ней я столкнулся на крыльце в первую же ночь, когда здесь появился. Меня поразило полное сходство её с моей Джоан. Каждый экземпляр серии "Джоан" выпускали с индивидуальной коррекцией психосоматики, из-за этого мне в своё время пришлось пережить довольно неприятную процедуру зондирования подсознания. Зато потом у меня не было проблем.

Мне нравилось в ней всё – и внешность, и голос, и... Короче, каждый десантник любит свою Джоан. Иначе в космосе долго не выдержать.

А Вероника была похожа на мою Джоан как две капли воды. Как, почему?

Ладно, о личном потом. Сейчас надо было осмыслить происходящее. И не наделать ошибок. И не опоздать с безотлагательными действиями. А в том, что такие действия мне предстояли, я не сомневался. Роботы с многократно резервированной защитой поведения, с генетически встроенными запретами так просто, ни с того ни с сего, на людей не нападают. Этого просто не может быть. Вот и думай теперь.

Собственно, тут могло быть только две версии. Кто-то (или что-то) обошло все запреты и модифицировало сознание Гаврилы. Это дьявольски трудно, но не невозможно: предположим, что у него, моего таинственного соперника, есть возможность создать нового Гаврилу, полный аналог, и незаметно провести замену. Хорошо. А смысл? Неужели только для того, чтобы уничтожить меня? Неубедительно как-то.

Существует и ещё одна весёленькая альтернатива. Гаврила мог напасть на меня, и не нарушая запретов. Это могло быть в случае, если сам я после пребывания в загадочном местном тумане перестал быть человеком. Такой поворот событий меня абсолютно не устраивал, да и моё М-сознание убеждало меня в мысли, что это не так. Подобная уверенность бодрила, но ситуацию не проясняла никак.

Вопреки моим ожиданиям старый дядька Иван был дома. Он молча поманил меня пальцем в комнату, тщательно закрыл дверь и уселся напротив меня, хмуро шевеля усами.

– Ты, милок, обскажи-ка всё, как есть, старому глупому деду, – сказал он. – Инда чего те надо, чего не надо... Сам, в общем, знаешь. А я послушаю-послушаю, да авось и присоветую кой-что.

Я ждал этого разговора – но не так скоро. И рассчитывал начать его сам. Хитрый старик опередил меня и теперь владел инициативой.

Я решился.

– Иван Фомич, – честно ответил я, – мне действительно кое-что нужно выяснить, а что – ещё не знаю. Я не зря оказался в этом месте, это правда. И мне нужна помощь.

Я ничем не рисковал, рассчитывая своевременно убрать у него из памяти всё лишнее. И, как впоследствии оказалось, напрасно.

– Во! – Иван Фомич торжествующе поднял палец, – Так я и знал! И не зря мы тебя тогда цельный день высматривали. И на картах гадали – выходило, и так... Ты, милок, здесь позарез нужон. И по всему выходит, что окромя тебя – некому. Сходится! А помощь – что ж, будет и помощь!

– Погоди, дядька Иван, – остановил я. – Что сходится? Ты, выходит, знал, что я должен приехать?!

– Знал?! Почитай, заказывал! Столько ворожить пришлось!

– Ну, дядька Иван! Давай-ка по порядку. Что у вас тут творится? Какие-то невероятные случаи. То рога у кого-то растут, то вот робот напал. А ведь их сам знаешь как испытывают… Чёрт знает что происходит, и никогда никаких следов.

– О! – дядька Иван победно улыбнулся. – Вот именно! А чёрта не поминай зря, – он встал, прошёл в красный угол и задёрнул занавесочки перед иконами. – Теперь слухай меня, внимательно слухай!

-- продолжение следует --

.

+2
08:00
316
13:47
+2
любопытно, подождём продолжения
15:17
+2
завтра в это же время.
Загрузка...
Светлана Ледовская