Брошенная квартира
Дверь закрывают в половине десятого, и я очень боюсь не успеть. Оставаться на улице, особенно в ноябре, когда слякоть в любой момент может застыть под суровым взглядом ночных заморозков, мне совсем не хочется. Я даже подумываю набрать Таню: пусть отвлечёт бабушку, расскажет ей что-нибудь эдакое, чтобы сухонькая старушка-тиран присела у кровати внучки, выслушала её и дала совет из прошлой эпохи, который в нашу уже неприменим. Раздумал. В последнее время я порядком задолжал Татьяне, и даже не представляю, как смогу расплатиться.
Автобус я пропускаю. Времени достаточно, чтобы пешком пройти одну остановку и сесть на следующий, благо утренний ветер унялся. Город разложил влажные бока стен и мокрой тротуарной плитки сушиться под едва тёплыми лучами заходящего солнца. Застегнутый на все пуговицы, я вышагивал по правой стороне улицы, если смотреть от Невы, и предвкушаю ужин, когда замечаю на другой стороне дороги собаку.
Такса, явно в годах: мордочка поблескивает серебром. Упитанная сарделька стоит на двух лапах, передними упираясь в железную, с разводами, дверь парадной. Похоже хозяин захлопнул дверь прямо перед носом животного, и теперь оно просится внутрь.
«За какие-такие грехи?» — думаю я. Собаки мне очень нравятся, и я собираюсь завести питомца, как только раздобуду собственное жильё. Страшно даже представить, что сотворит с несчастной животинкой бабушка Тани, осмелься я забрать её с улицы.
Стою, наблюдаю. Проходит минут пять, хозяин не появляется, и мне не остаётся ничего другого, кроме как пойти к пешеходному переходу. Приближаясь к «зебре», я перебираю в голове возможные варианты. Первый: пёс каким-то образом отбился от хозяев, не смог их найти и вернулся к дому. Второй: хозяин настолько рассеян, что до сих пор не заметил пропажи питомца. Третий: таксу выбросили на улицу.
Склоняясь к последнему, я, всё же, очень хочу верить в первый. Оставив дорогу по правую руку, дохожу до двери, сажусь и осторожно тянусь к левому боку пса. Тот настороженно оборачивается, но с места не двигается. Мне кажется, что в чёрных пуговках глаз я вижу панический страх и мольбу о помощи.
Наверное, стоит прояснить, что с незнакомыми людьми я стараюсь не общаться. Магазин или кафе ещё куда ни шло, ведь там всё предсказуемо и дежурные слова и фразы ведут обоих собеседников по заранее известному пути. Но всё, что отличается от привычных сценариев, вводит меня в ступор и покрывает ладони скользким, липким потом.
План зреет быстро. На двери есть домофон и табличка с номерами квартир, так что обзвонить всех не составит труда, а там, если повезёт, наткнусь на хозяина.
«Вдруг владелец собаки — затворник? — думаю я. — Никто его и не видел никогда...»
Домофон трижды пикает, пока я набираю первый номер.
Гудок, ещё один. Тянусь к клавише отбоя, но хватает одного взгляда на острую мордочку, чтобы пересилить себя. Ведь не мне стоять на улице и надеяться на спасение.
— Да?! — визгливый голос, искажённый динамиком, превращает её обладательницу в толстую усталую демоницу. В моих фантазиях, конечно. Раз нарисовав образ, тяжело от него избавиться, потому я робею вдвойне. С обитателями ада мне говорить ещё не приходилось.
— Тут собака, такса, скребётся в дверь. Вы не знаете хозяина?
— Нет! — рявкает демоница и бросает трубку.
Я выдыхаю весь воздух, что скопился в лёгких. Дурная черта не дышать от волнения, но от неё тоже никуда не деться. Вся операция тут же кажется мне бессмысленной, но я всё равно набираю следующий номер и нажимаю «Вызов».
— Слушаю, — отвечают почти сразу приятный голос.
— Здравствуйте, — начинаю я, — тут такса скребётся в дверь, вы не знаете хозяина?
— Мрамор?
— Эм... такса...
— Окрас мраморный? — спрашивает голос, изливая недовольство тупостью собеседника звонким «цык». Я смотрю на пса. Шерсть чёрная с неровными коричневыми пятнами.
— Нет.
— Тогда не моя. До свид...
— Подождите!
— Что?
— Так может у кого-нибудь в доме ещё есть такса?
— Об этом, молодой человек, — нажим на «молодой», — мне ничего не известно. До свидания!
Одного собаковода я-таки нашёл, но, увы, к моему новому другу он не имеет никакого отношения. Зато появился кураж, и я жму на кнопки домофона без толики сомнений. После десяти звонков никто не отвечает. Я продолжаю. Ещё три квартиры игнорируют попытку совершить доброе дело, и лишь на пятой трубку снимают.
— Алло! — голос звонкий, словно звон разлетающейся вдребезги стеклянной посуды.
— Доброго вечера, здесь такса скребётся в дверь...
— Лиза! — врывается другой голос, — с кем ты там разговариваешь?
— Здесь дядя, он собаку... — пытается объяснить девочка, но раньше, чем она заканчивает, трубка покидает её маленькие ручки.
— Что вам надо? — строго спрашивает женский голос. Видимо, мама Лизы.
— Здесь собака...
— Нам собаки не нужны! — перебивает женщина и кладёт трубку. Неожиданно, мне становится интересно, за кого она меня приняла? Торговца щенками или забулдыгу, пытающегося прорваться в тепло парадного? Спустя глубокий вдох и долгий выдох, я продолжаю домофонную одиссею.
После шестой квартиры мне кажется, что у жильцов дома есть какая-то тайная сеть оповещения, руководит которой, конечно же, демоница из с первого этажа. Наверняка она ненавидит эту собачку или её хозяев, а может всех сразу, и хочет, чтобы они страдали. Она выкрала пса, но убить не смогла, потому увезла его подальше и выкинула, но не рассчитала, что таксы — охотничья порода и легко могут найти путь домой. Теперь у неё осталась последняя, хоть и слабая, линия обороны — настроить против доморощенного доброго самаритянина всю парадную. Похоже, с этим она справляется на ура. Либо сказывается вечерняя усталость пришедших с работы людей. Я очень быстро скачу по этажам и спустя каких-то пятнадцать минут набираю предпоследнюю квартиру. Крошечный огонёк надежды ещё теплится в моей душе, но я уже думаю, как буду уговаривать бабушку Тани принять чужую собаку хотя бы на сутки.
— Да? — отвечают мне. Голос совсем не ангельский, но в нём хотя бы нет затаённого «иди к чёрту».
— Здравствуйте, тут такса у входа, видимо, потерялась. Вы не знаете хозяина?
— Круглая, чёрная в пятнах, с седой мордой?
— Да!
— Знаю, — и в сторону, — Олежа, тупица. Открывайте, я присмотрю за ней, пока хозяин не вернётся.
Подозрительность на миг поднимает голову, дескать: «А вдруг это безумная убийца собак? Вдруг она их режет, потрошит и готовит из них жаркое, которым потом угощает соседей?», но я быстро справляюсь с ней. Женщина довольно точно описала собаку.
Пищит домофон, гулко «тукает» магнит. Я открываю дверь и впускаю пса. Он смешно перепрыгивает порог, доходит до широкой лестницы и оборачивается. Можете считать меня безумцем, но я улавливаю благодарность во взгляде, потому киваю в ответ. Такса прыгает по ступенькам, а я отпускаю дверь. Пора идти: я и так потратил двадцать минут, а ведь ещё до остановки топать, и на мосту может быть пробка. В оставшуюся узкую щель едва ли можно разглядеть даже грязную стену с щербинами то ли от неаккуратных грузчиков, то ли от шрапнели — дом старый, с историей — но вдруг что-то колет в сердце, и я тяну дверь на себя, не позволяя магниту воссоединиться с металлической возлюбленной.
Запахи парадной ничего не говорят о её обитателях. Разве что иногда можно определить какой суп варят на обед, и то — ошибки случаются. Один мой товарищ по университету жил в доме, в котором из пятнадцатой квартиры постоянно тянуло первоклассным украинским борщом. Однажды мы возвращались с попойки и я не смог удержать друга, так что он постучал и хотел попросить тарелочку супа в долг, но оказалось, что никакой борщ в пятнадцатой квартире никогда не варили, а её хозяйка, весьма милая старушка, сама удивлялась густому аромату, преследующему её с того момента, как она въехала в квартиру в семьдесят шестом.
Под этими сводами не пахло ничем особым. Стариной, разве что: чем-то, пережившим не одно десятилетие. Мне нравится думать, что таков запах времени, его впитывают камень и металл, хотя теория, конечно, зияет логическими дырами. Скорее всего это просто пыль, скопившаяся за много поколений в стенных швах и полостях.
Я слышу цокот когтей по истёртому камню и бросаюсь в погоню. Пёс, заслышав шаги, а, скорее всего, учуяв запах, останавливается. Если он и недоумевает, то вида не показывает.
— Провожу... тебя... — переводя дыхание, говорю я, и такса довольно трясёт хвостиком. Вместе мы медленно продолжаем восхождение. В какой-то момент я даже беру её на руки, потому что смотреть на прыжки сардельки смешно только первые десять раз. Собака не брыкается и даже прижимается ко мне, так что я сквозь пальто ощущаю толчки бьющегося сердца. Думаю, к тому моменту, когда мы добираемся до сорок шестой квартиры, пёс легко улавливает ответные толчки. Уж я-то в ушах их слышу прекрасно.
Номеров на дверях нет, но одна из них, вполне себе новая и тяжёлая, приоткрыта ровно настолько, чтобы впустить жирненькую таксу.
— Извините, я просто решил убед... — начинаю говорить я, чтобы не напугать хозяйку, потому, подняв взгляд и увидев ноги в тёплых домашних тапочках и пижамных штанах, проглатываю конец фразы и замираю.
— Чёрт, — слышу я. — Так и знала. Ладно, чего уж там, заходи. Только обуй что-нибудь, гостей не ждала, полы не мыла. На нижней полке.
>>>
Словно во сне я опускаю пса на пол, снимаю ботинки и аккуратно ставлю в уголок. Тапок на выбор столько, что я просто закрываю глаза и вытаскиваю пару наугад. Тёмно-коричневые, с выцветшим золотистым гербом, рассмотреть который в тусклом свете слабенькой лампочки невозможно. Удивительно, но садятся они идеально.
Пока я вожусь со сменкой, хозяйка квартиры разбирается с псом: несёт его в ванну, моет и вытирает лапы. Выбравшись в коридор, такса тут же семенить куда-то вглубь темноты и вскоре цокот её когтей стихает.
«Нашёл себе тёплый уголок», — думаю я, всё ещё стоя в прихожей.
— Тебе всё разжёвывать, что ли? — спрашивает девушка, выходя обратно. — Пальто тоже снимай, топят хорошо. Потом иди в кухню.
Я повинуюсь безмолвно, даже не думая возражать. Странная покорность не связана со страхом, скорее, с абсолютной правильностью и уместностью её слов. Вешалка перегружена: из тех, что наверху, я различаю приличную на вид кожанку, длинный жёлтый пуховик и шикарный макинтош глубокого синего цвета. Невольно я касаюсь его и ткань как будто отвечает, дёрнувшись в сторону тепла.
— Не трогай чужое! Рано! — доносится с кухни запоздалое предупреждение.
«Да ничего страшного», — думаю я, пристраивая пальто сверху.
Кухня находится быстро. Коридор уходил далеко вперёд и изгибается под углом, что решительно невозможно даже если бы он шёл горизонтально вдоль всего здания. Но подозрительность быстро отступает под набором аромата свежесваренного кофе.
Типичная кухня старого дома, разве что неуместно-современное пластиковое окно портит впечатление. У правой от входа стены расположился стол, накрытый клеёнкой. Стоит вазочка с сахаром «под гжель», отверстия потемневших от времени деревянных солонок и перечницы забиты начисто. Гостям предлагают невысокий табурет, а через стол, у окна — большое выцветшее кресло с продавленным сиденьем и разводами на подлокотниках.
— Садись, — говорит хозяйка. Табурет качается: одна из ножек коротковата, но я легко ловлю равновесие.
— Кури, — предлагает она, бросив на стол пачку сигарет.
— А пепельница? — с трудом давлю я слова.
Девушка, что-то помешивая в кастрюльке на плите, берёт из армии стоящих тут же на столике кружек и стаканов одну, с большим сколом, набирает в неё воды из брехливого крана и ставит передо мной. Рассматривая её спину, тянусь к пачке. Внутри десять сигарет и красная зажигалка. Чиркает колёсико.
Спустя минуту или две хозяйка ставит на стол ещё одну чашку, а сама по-свойски бухается в кресло.
— Уже думала никто не придёт, — говорит она, закуривая. — Ты, кстати, третий за всё время. И хорошо, а то я подустала уже.
Впору задать какой-нибудь вопрос, выяснить, что наконец происходит и почему любое её слово действует на меня, как магический приказ, но вместо этого я ощущаю сильнейшую жажду. Не спросив разрешения, хватаю вторую кружку, дую на содержимое, особо его не разглядывая, лишь сгоняю розоватую пенку с поверхности и делаю большой глоток. Жидкость горячяя, но не обжигает, а из горла, спустя пару секунд, поднимается холодок, цепляясь крошечными пальчиками за гортань. Вкуса я не понимаю.
Несколько секунд девушка пристально смотрит мне в глаза, потом широко улыбается и откидывается на спинку.
— Наконец-то, — говорит она, выдувая сизый дым в потолок. Облачко поднимается вверх, ударяется о желтоватую, кое-где в трещинах штукатурку и распадается. Вместе с ним в голове растворяется барьер, которого я до этого не осознавал. В пару секунд я понимаю, что сижу на кухне незнакомой девушки, пью неизвестный напиток, а коридор этой странной квартиры изгибается вопреки законам физики.
— Что происходит? — выпаливаю я. Девушка резко, так что хрустят позвонки, опускает голову и смотрит на меня.
— Тсссс... — тянет она, поднося указательный палец к губам. — Ещё рано. Ты давай, пей. Успокойся. Дай времени отпустить тебя. Послушай музыку.
Откуда-то из глубины квартиры дребезжат и шуршат радиопомехи, затем кто-то откашливается и начинает едва слышно петь. Так, что и слов не разобрать. Голос и мелодия сливаются воедино и опутывают меня, заставляя позабыть обо всём на свете.
— Мне надо... домой? — говорю я, сорвавшись на неуверенный вопрос. Девушка хмыкает, ещё раз затягивается. Выпустив дым через нос, она облокачивается на стол.
— Они тебя подождут, не волнуйся, — говорит хозяйка. Её голос становится скрипучим, в нём сквозят старческие нотки, хотя напротив меня по-прежнему сидит молодая девушка лет двадцати пяти. Эпитет «красивая» слишком плосок для неё. Она таинственна, мистична: лицо свежее, без косметики, но с изъяном, определить который я никак не могу. То ли глаза на разной высоте, буквально на миллиметр, то ли что-то с носом. Она не улыбается, но я вижу кончики передних зубов в приоткрытом рту.
— Пялится на кого другого будешь, — резко, но добродушно бросает девушка. Я тут же опускаю взгляд в чашку. Теперь жидкость напоминает только что сваренный вишнёвый компот.
Так мы просиживаем несколько минут. Мелодия, доносящаяся из глубины квартиры, меняется. Сначала мне кажется, что это разрозненный набор звуков, но вот она становится громче и мелодия оформляется во вступление «Лунного света» Дебюсси.
— Понял, где мы? — нарушает молчание девушка.
— Нет, — отвечаю я. Никаких озарений, хотя, теперь мне ясно, что квартира не так уж проста. В городских легендах любят упоминать проклятые жилища, но от этих стен ничем злобным не веет. Хотя тайна, сокрытая за тяжёлой входной дверью, взывает к мурашкам, вдруг побежавшим по моей спине и рукам.
— Это особое место, — говорит она без обиняков. — Когда-то здесь жил некто, кто носил много имён. Его звали и Ху, и Браги, и Феб, и Лука, и Буквозмий. Истинное же имя... да чёрт его знает. Может кто из бродящих под Солнцем или Луной знает, но мне то неведомо.
Я слушаю и продолжаю пить. С каждым глотком напиток меняет вкус, из вишнёвого компота становится горьким травяным чаем, после кислым горячим вином и, наконец, слабеньким кофе с нотками лаванды.
— А ты кто? — спрашиваю я, достаточно осмелев.
— Смотритель, — отвечает она так, как будто этого достаточно.
— Пойдём, — зовёт она, вставая. — Отвар не забудь.
Я подчиняюсь, хоть и с неохотой. Кухня, неожиданно, становится уютной и такой родной, что я бы с удовольствием просидел на ней весь остаток вечера, а может быть и ночи. С утра всё равно на работу.
— Да забудь уже о работе, — усмехается хозяйка, останавливаясь в дверном проёме. — Успеешь ещё насидеться. Давай быстрее.
Она нетерпелива, постукивает пяткой об пол и смотрит куда-то вглубь коридора, словно там разворачивается одной ей известная драма.
— Так ждала, а теперь страшно... — бормочет она под нос, но я всё равно слышу. Мы входим в коридор, щёлкает выключатель. Оказывается, что странный изгиб коридора — всего лишь хитроумный рисунок, выполненный с таким мастерством, что даже при ярком свете легко обмануться.
— Проделка Якоба. Любил он над гостями посмеяться, — говорит девушка.
— А теперь не любит?
— О, его давно нет, — задумчиво отвечает она, и я смущаюсь.
— Простите, я не знал...
— Чего? — недоумённо спрашивает она.
— Ну, Якоб...
— Ещё познакомишься с ним, рано или поздно он наведается.
— Но ведь его... нет...
Девушка оборачивается и зыркает на меня так, что я тут же замолкаю и утыкаюсь в кружку. Делаю ещё глоток. Какао с корицей.
Хозяйка подходит к первой двери слева, поворачивает ручку. Раскрывшийся чёрный зев не на шутку меня тревожит, на миг чудится, что там прячется чудовище, возможно, огромный арахнид или свирепый вервольф, но девушка без тени сомнений входит, чертыхается в сердцах и только через десяток секунд включается свет.
— Давай, — зовёт она, призывно махнув рукой. Я медленно переступаю порог и тут же замираю. Во всю левую стену тянется массивный книжный шкаф, чёрное дерево поблескивает лакированным боком. Над нами горит лампа, забранная в бежевый абажур, другая часть комнаты всё ещё бултыхается в густом мраке.
«Странно», — думаю я и хочу спросить, где второй выключатель, но тут моё внимание притягивают книги. Окинуть их одним взглядом невозможно, но все, которые я вижу, оформлены одинаково: изумрудные обложки, серебряное тиснение, изящный, старомодный шрифт. На корешке, под фамилией автора, располагается римская цифра — порядковый номер тома. Фамилии мне не известны, и все начинаются на «А». Я дохожу до самого низа, но так и не встречаю хоть кого-то знакомого.
— Кто эти люди?
— Писатели, поэты, — отвечает девушка.
«Абанов, — читаю я. — Абаречев, Абвберг, Абгерян"
Вдруг я очень чётко осознаю, что не знаю имени девушки. Она смотрит в тёмную часть комнаты, но как будто разглядывает что-то внутри себя. Меня окатывает волной одиночества и ледяного холода, дрожь расходится по телу, в шее звонко хрустит.
— Как вас... тебя зовут? — спрашиваю я. Хозяйка поворачивается на голос, даже смотрит в какую-то точку на моём лице, но клянусь — меня она не видит.
— Что?
— Как тебя зовут?
— Агарь, — отвечает она, часто моргая и тряся головой. — Ну вот, началось. Тебя как величать?
— Лев.
— Хорошее имя. Самое то для смотрителя, — усмехается Агарь.
— Чего?
— Того! Смотрителем, говорю, будешь здесь. Ну, лучше, ясное дело, на кухне — так не спугнёшь никого. Скоро сам поймёшь.
— Никогда не слышал об Абанове, — говорю я, меняя тему.
— Так никто не слышал, — говорит девушка, направляясь к выходу.
— Почему?
— Не сложилось как-то.
— А книги откуда?
Агарь качате головой, показывает на выход и бурчит что-то под нос. Я немало смущён и поражён: и книжным шкафом, и странным поведением хозяйки.
— Можно книгу взять?
— Зачем?
— Интересно. Люблю читать.
— Ну, вот и начитаешься. Чуть позже только.
— На обратном пути?
— Да, — отвечает она, замявшись. Я и внимания на это не обратил.
В следующей комнате стоит огромный рояль. Крышка поднята, на пюпитре лежит раскрытая партитура — будто пианист только что вышел покурить или заказать ещё порцию коньяка. Слева от музыкального инструмента, во всю стену, огромный шкаф, полный пластинок. Около входа глубокое кресло с высокой спинкой и старый элегантный проигрыватель в деревянном корпусе. Мне хватает одного взгляда, чтобы заметить странную деталь: нигде нет ни одной розетки.
— Работает?
— Кхм... — Агарь мешкает, откашливается. — Да, конечно.
— А пластинки...
— Никогда ты о них не слышал, да-да-да.
— Откуда они?
Девушка вновь качает головой. Почему-то тайна происхождения и книг, и пластинок занимает меня постольку-поскольку. Ну, собрал кто-то коллекцию, ну и славно.
«Будет чем заняться», — думаю я, но тут же одёргиваю себя. Кажется, будто кто-то другой подумал эту мысль, а не я. Некто очень похожий, но неуловимо изменившийся после путешествия длиной в год или два. Необычной чувство заставляется меня погрузиться в себя настолько, что я упускаю из виду пристальный взгляд Агарь.
— Чувствуешь?
— Что это?
— Инициация, знакомство. Называй как хочешь. А мне вот что-то всё хуже, давай заканчивать поскорее, — говорит она. Вдруг глаза девушки округляются, рука тянется ко лбу, но Агарь одёргивает себя. То ли боль ушла, то ли она слишком поздно решила показать силу характера.
— С тобой всё хорошо?
— Нет, — отвечает она, вымученно улыбаясь, — но это как раз и положено. Это правильно. Засиделась я.
— Что вообще тут происходит?
— Идём дальше, а?
— Никуда я не пойду. Что там дальше? Комната, забитая картинами и макетами? Стеллаж с бесконечными бобинами плёнки? Не знаю... альбомы с марками?
— Альбом этих твоих, положим, нет, — говорит Агарь, давясь смешком. — Ты, похоже, из сметливых. Мне так и целого дня не хватило, чтобы прокумекать. Значит, быстро освоишься. Помоги-ка.
Девушка протягивает руку. Я беру её под локоть. Кожа на ощупь холоднее льда, прошибает даже сквозь кофту, но я виду не показываю и веду её обратно в кухню. Идти всего-ничего, а переход занимает почти двадцать минут. Под конец я скорее несу Агарь. Внешне она всё та же девушка, но силы её покинули: ноги едва поднимаются и шаркают по полу, пальцы цепляются за мой рукав, но постоянно соскальзывают.
Очутившись в кресле, девушка сворачивается клубком, прижимая колени к груди. Из-под низко опущенного лба блестят два голубых глаза. Почти сияют во мраке кухни. Я смотрю на неё, и холодное осознание того, что однажды мне предстоит пережить нечто подобное, снежинками мурашек пробегает по позвоночнику.
— Где здесь свет...
— Просто пожелай, — шепчет она.
— Я... — Свет зажигается. С щелчком, как будто я дотянулся до выключателя, даже не пошевелив руками.
— Это место...
— Тссс... — тянет она. — Не надо.
— Чего?
— Объяснять… Пытаться объяснить. — говорит она. — Есть квартира, брошенная хозяином когда-то, есть комнаты. Живи тут, читай, смотри, любуйся. Ты уже потихоньку становишься её частью, а вскоре сростёшься окончательно.
— А соседи...
— А им чего? — усмехается Агарь. — Они и не заметят. Теперь ты смотритель, а я так, на чаячьих правах. Ох, чаю бы...
Я вскакиваю, бросаюсь к плите. Чайник уже стоит на огне, мне нужно всего лишь поджечь газ. Выходит плясать весёлый голубой огонь.
— ... а она тут и будет. Уж и ты уйдёшь, а всё одно — будет. Как тут было до Петра? Почитай, и не знает никто ужо. Но жил, жил где-то, чую. Так просто, разве ж может каменщик возвести... А, богово место, всё одно...
Она ещё что-то бормочет, пока я ищу заварник и чай. Перерываю заполненные барахлом шкафчики, и ничего не нахажу. Решаю нашить Агарь хотя бы кипятку, но из носика течёт душистая тёмная жидкость. Пахнет лесом, хвоей, дикой земляникой, душицей и, кажется, смородиной. Аромат разливается по кухне, наполняя комнату до самого потолка.
— Хорошо, хорошо... — бурчит Агарь, когда я передаю ей большую белую кружку в нелепый красный горох. Она делает глоток, потом ещё один. Зрачки перестают сиять, становятся обычными. Девушка разгибается, опускает ноги на пол, поднимает голову. Выглядит она иначе. Кожа стала белее и блестит перламутром, изъян, который я так и не распознал, исчез, будто и не было никогда.
— Теперь всё здесь твоё и подчиняется тебе. Но помни, что ты не хозяин, а только смотритель. Придёт время, и он вернётся. Обязательно вернётся. А пока: пускай каждого, кто захочет оставить что-нибудь в комнатах, не смотри, смешные они или уродливые, злые или добрые. Не тебе выбирать.
— А всё же, что это за квартира?
Агарь тепло улыбается и качает головой.
— Хорошо, но почему я?
Она пожимает плечами.
— А если я не хочу?
Тень ложится на её лицо и на секунду мне кажется, что сейчас она бросится через стол и вопьётся в моё горло ногтями, но морок уходит быстро. Агарь отпивает ещё один глоток и ставит чашку на стол.
— Квартира не ошибается. А мне пора. Проводишь?
Я подумал, что ей опять нужна помощь, но она легко вскакивает, сбрасывает тапочки и еле касаясь босыми ногами тёмного от времени паркета выходит прочь из кухни. Вместо того, чтобы повернуть к прихожей, Агарь идёт к нарисованной неведомым Якобом шутке на стене коридора. Я следую за ней. Навстречу нам бьёт поток тёплого свежего воздуха, пахнущий майской жарой, разнотравьем, гудящий от разговоров насекомых. Там на стене теперь живой луг, уходящий к чернеющему лесу. Ветерок качает вершины берёзь, дубов и ясеней, прижимает к земле высокие травы и полевые цветы.
Я не удивляюсь. Ещё до того, как сделать шаг за порог кухни, я уже знаю, что всё будет именно так. Квартира провожает Агарь и благодарит за долгую и верную службу.
— Что ж, тебе пора, — говорю я, и собственный голос кажется мне глубоким и низким.
— Спасибо, хозяин. Доброго тебе вечера.
— А тебе доброго утра, Агарь.
Девушка кивает и бежит вперёд. Лишь только её ноги косаются травы, а затылок начало припекать, как тут же все исчезает, оставив тёмное нутро коридора изгибаться вопреки законам физики.
>>>
Постояв чуть-чуть в коридоре, я вдызаю полной грудью остатки майского воздуха и возвращаюсь в кухню. Она тоже меняется, едва заметно, но я уже знаю, что скоро, день или два, исчезнут чашки, и табурет с креслом, а вместо них появится нечто, что я полюблю всем сердцем.
Квартира говорит со мной: скрипит пол, шуршит тюль, щёлкают дверные замки. Приветствует. Я неосознанно глажу дверной косяк. Он на удивление тёплый.
Я пытаюсь вспомнить и уложить в голове сегодняшний день. Что-то нужно сделать с Таней и её строгой бабушкой, как-то сообщить, что я не приду ещё очень долго, может быть, мы больше никогда не увидимся, а вещи... что ж, просто вещи: часть можно продать, другую отдать нуждающимся. За все двадцать два года с миром снаружи меня крепко связывало лишь одно. Я не стал проверять мобильный телефон: он навсегда отключился с того момента, как я вошёл. Квартира не терпит новомодных изобретений. Пока что. Но я видел телефон в прихожей.
— С кем вас связать? — спрашивает вкрадчивый женский голос, стоит мне снять трубку с видавшего виды дискового аппарата и поднести её к уху.
— С мамой, — прошу я. С каждой секундой, проведённой в квартире, я всё больше понимаю, как она устроена, а квартира всё больше узнает меня. Воздух становится свежее, в ногах путается сквозняк.
В трубке что-то щёлкает, идут длинные гудки. Обычно телефон у мамы всегда под рукой, но иногда, очень редко, она не слышит его, когда увлекается домашними делами. Тогда нужно подождать.
— Алло.
— Мам, привет.
Заминка чуть дольше обычной. Как будто она вспоминает, кому принадлежит голос из трубки.
— Лёва! А чего не по скайпу? Давай сейчас батьку позову и созвонимся?!
— Да я не дома, ноутбук забыл. Может завтра. Или послезавтра? — спрашиваю я, сглатывая ком в горле. — У вас всё хорошо?
— Да, помаленьку. Привезли вот купольную теплицу, отец собирает, ругается, — смеясь, отвечает мама.
— Здорово.
— А у тебя как?
«Мама, я теперь живу в странной квартире. Здесь полно книг, музыки, картин и фильмов от неизвестных никому авторов. И пространство здесь меняется само по себе, подстраивается под обитателя. А ещё, ты скоро меня забудешь».
— Всё хорошо.
— Правда? — в голосе мамы прорезается тревога и я вспоминаю, что ни разу в жизни мне не удалось её обмануть.
— Да, правда.
— Позвонишь завтра?
— Да. Или послезавтра, — говорю я. — Мам, я люблю тебя.
— И мы тебя любим, Лёва. Слышишь, отец кричит?
Издалека доносится: «Эгегей, сынок!»
— Слышу! Мне пора бежать. До завтра!
— До завтра!
Я кладу трубку. Сердце бухает так, словно я пробежал сто метров без всякой подготовки. Подташнивает. Я не хочу, чтобы родители меня забывали, но это произойдёт и довольно скоро. Завтра они не вспомнят об обещании созвониться, а через неделю — о том, что у них вообще когда-то был сын. Я точно знаю, каким будет результат, но всё равно хочу убедиться.
— С кем вас соединить? — спрашивает уже другой голос. На вскидку, он принадлежит молодой девушке, профессиональной сотруднице какого-нибудь колл-центра.
— С Таней.
Играет "Лунный свет" Дебюсси. Гудков нет, композиция мягко затухает.
— Слушаю!
— Таня, привет.
— Кто это?
— Лев.
— Кто?
— Лев. Твой двоюродный брат.
— У меня нет двоюродных братьев. Это шутка?
— Нет, простите. Я, видимо, ошибся номером.
— Ничего страшного, до свидания.
— Пока, — шепчу я в уже оглохшую трубку и возвращаю её на место. Что ж, вот оно решение проблемы.
В носу щипет и я смотрюсь в зеркало. Мне никогда не нравилось собственное лицо: то ли слишком узкий подбородок, то ли слишком пухлые щёки. Теперь кажется, что изъян усилился, а еще в глазах появился странный блеск, крошечный зелёный огонёк в глубине зрачков.
На площадке кто-то гремит ключами в замке, и я вспоминаю о таксе. Теперь я точно знаю, где свернулся Дизар, старенький питомец хорошего, но неудачливого писателя Олега, живущего по соседству. В книжном шкафу есть все его произведения. Щёлкает замок и дверь отворяется наружу, хотя я уверен, что когда заходил, она открывалась вовнутрь.
— Олег! — зову я, выходя на площадку.
— О, Лев, привет, — оборачивается он и протягивает руку. - А я вот Дизара потерял. Привязал у магазина, выхожу — нету. Стащил что ли кто? Сволочи. Три часа по темени шастал — не нашёл.
Замечаю по окну в парадном, что, действительно, стемнело. Как Агарь и обещала, сосед не замечает подмены. Я пожимаю мужчине руку, коротко свищу. Цокают по паркету когти.
— Дизар! — кричит Олег и бросается к собаке. Приходится сделать шаг в сторону, иначе он точно бы сбил меня с ног. Такса опрометью кидается к хозяину, прыгает ему на руки и неистово вылизывает любимое лицо.
— Хороший, хороший. Испугался? Испугался?! — лопочет Олег, подставляя то одну щёку, то другую. — Он сам пришёл?
— До парадного, — отвечаю я. — А там один добрый человек помог. Похоже, обзвонил всех.
— Хорошо, что ты почти всегда дома. Спасибо! Зайдёшь?
— Нет, у меня ещё дела. Может позже. Ты тоже заходи.
— Обязательно!
Хватило бы одной мысли и дверь закрылась сама, но вместо этого я берусь за массивную ручку. Словно в ответ квартира зажигает все лампы в коридоре, освещая его полностью. Четыре двери, картина от пола до потолка, ярко сияющий проход в кухню. Прежнее, но вместе с тем иное: чистое, умытое невидимой рукой.
— Я дома? — спрашиваю я, и где-то в глубине оглушительно хлопает невидимая дверь.