Непонятое слово.

Фёдор Павлович Неунываев, в простонародье Фёдор Палыч (а для своих в доску, просто Палыч), старший прапорщик вооружённых сил в отставке, суровый боевой командир третей роты мотопехотного полка шёл, попыхивая своей бывалой трубкой, по родному солнечному Сормову. Из пакета-авоськи выглядывали кефир и баклашка пива. Он вспоминал приятные моменты, проведённые в Советской Армии, своих сослуживцев, старших по чину и просто солдат. И даже мат подполковника Отвагина, которым по утрам тот отчитывал его каждый понедельник, казался теперь в этих воспоминаниях чуть ли ни арией Карузо в концертном зале Милана. Тяжесть авоськи также наводила на предвкушение о предстоящем шашлыке, который он дома собирался замочить по тёщиному рецепту в кефире.

Так бы и закончился этот день шашлыком с пивом и вальсом «На сопках Маньчжурии» под виниловую пластинку, если бы Неунываев не наткнулся на что-то такое, что целиком перевернуло его жизнь.

А встретил он всего лишь небольшую, но проворную группу студентов, проводящих акцию «Проясняй слова, Россия». Бодренькие человечки, задорно заводящие беседу с сонной публикой, усаживали их на лавки и что-то им втирали. Совсем уж сюрреалистичным ему показались две пары на лавочках, где один читал словарь, а другой обкладывал его другими словарями с открытыми страницами, как в штабе обкладывали топографическими картами неутомимого планшетиста сержанта Кузю перед учебным боевым походом. Ну да ладно. В общем, происходящее показалось Фёдору Павловичу, как минимум, интересным.

Ха! Вот гондурасы, чё придумали, мать-перемать! – вырвалось комом изо рта Неунываева.

Здесь надо отметить, что Фёдор Павлович был очень неразговорчивым человеком. Имея моржовые усы, он не вынимал трубку изо рта, из-за чего многие думали, что именно это ограничивает его речь. Даже жена вышеупомянутого подполковника Аннушка на очередном армейском празднике заметила мужу: «А почему Фёдор Павлович не вынимает трубку изо рта? Я ни разу не слышала его речь». Позднее, к вечеру на офицерском мероприятии Неунываев после 6-й рюмки, всё-таки, вынул трубку, и его уста та-а-акое брякнули, что Аннушка очень пожалела, что наконец услышала его речь. На что она мужу сказала, что лучше бы Фёдору Ивановичу и вовсе не вынимать трубки, чтоб рта не открывать.

И ещё надо пояснить про гондурасов. Ещё в далёком восьмидесятом году, когда сержант Неунываев проходил второй год срочной армейской службы, был у них командиром роты старшина Кумов, по прозвищу Кум, который и духов и дембелей иначе не именовал, кроме как "гондурасы". На вечернем построении он мог, к примеру, сказать: «Что ж вы, гондурасы, как казарму-то засрали, мать-перемать…». Или: «Вы, гондурасы, живёте как свиньи в берлогах, мать-перемать…» и всё в таком духе. То ли никому в голову не приходило, то ли боялись Кума, но никто вопроса: «Кто такие гондурасы?» ему не задавал. И только примерно на пятом году после дембеля, уже будучи прапором, Неунываев впервые задумался над этим вопросом. Но с тех пор руки, ноги, голова так и не дошли, чтобы это выяснить. И когда чудесным образом открывался его рот, «гондурасы» всегда присутствовали в его короткой речи вместе с неунываевским фирменным матом, как неизменным атрибутом к его усам и трубке. Гондурасами он переименовал почти всех: сыновей и внуков, мальчишек во дворе, политиков, которых он видел в телевизоре, а также соседей по дому и чиновников в военном пенсионном фонде.

Теперь мы вернёмся в центр Сормова, где состоялась историческая встреча Фёдора Павловича со студентами, то бишь с «гондурасами».

«Здравствуйте!» - обратилась к Неунываеву молоденькая бойкая девушка в очках. Тот посмотрел на неё грустным взглядом и пыхнул на неё трубкой. Концы его усов были желты от никотина. Девушка ничуть не смутилась, приняв облако дыма за подтверждение от незнакомца, и затараторила: «бла бла бла… были ли в вашей жизни слово, которое вы не поняли? …бла бла бла…». Тяжёлый и одновременно грустный взгляд бывшего прапорщика, грозы казарм и солдатни, был единственным подтверждением активистке. Взгляд не менялся, усы висели, трубка дымила. Девушка уже было подумала, что задержка общения у этого человека может быть весьма долгой, как искра появилась в глазах солдафона. Он вдруг вынул трубку изо рта и хриплым, прокуренным голосом произнёс: «Гондурасы», - после чего быстро вставил трубку в рот, испугавшись, что за этим последует привычная тирада последующего мата. А глаза его стали слегка жалобны, как у пациента, пришедшего к врачу за помощью.

Наперёд можно сказать, что не будь эта девушка достаточно напориста, - не довелось бы этим глазам стать другими, усам стать выразительными, а трубке быть заброшенной в долгий ящик.

«Давайте проясним это слово», - сказала студентка с уверенностью опытного хирурга.

Крякнув что-то одобрительное, Фёдор Павлович с девушкой опустились на ближайшую скамейку, где она дала ему пухлый толковый словарь, неизвестно откуда появившийся у неё в руках…

Через 10 минут наш герой уже знал, и что такое Гондуарас, и где он находится, и сколько и кто там живёт, с какими странами граничит, и даже столицу этого государства с чудным названием «Тигусигальпа». И стало ему так хорошо, так хорошо, что можно это сравнить, например, с присвоением ему звания прапорщика в 85-ом, или с вынесением ему благодарности от заезжего в его часть генерала (кажется, лейтенанта). И впервые он не побоялся вынуть трубку изо рта. Он так хотел поблагодарить студентку активистку Асю, что долго и мучительно подбирал слова. Чувства, эмоции внутри него булькали как в солдатском котелке. Гондурасы отступали и он произнёс самую задушевную фразу за последние двадцать пять лет своей жизни: «Ну ты… это… ты хорошая… ты молодец… Вы молодцы… Я теперь как после бани посвежел и башка просветлела, - и через минуту добавил, - я тут раньше всех гондурасами звал. Так я понял, почему». - И здесь к нему вернулось давно забытое чувство юмора: «Знаешь, красавица, если вот они – гондурасы (показал на студентов–активистов), то ты – Тигусигальпа…. Тигусигальпочка!». Фёдор Павлович Неунываев сиял как тульский самовар и лёгкой походкой пошёл дальше своей дорогой. Но это был уже другой человек.