Дауны

От автора: на самом деле персонажи этого рассказа олигофрены, просто в детстве их все называли даунами.

Как сказал мне мой лечащий врач, сами по себе дауны безобидны и не обладают столь большой силой.

В нашем детстве, как правило, всегда есть интересные места, которые привлекают даже простым воспоминанием о них. Их легко перечислить: кладбище, болото, заброшенный старый дом. Иногда они с жильцами, иногда без, но сути это не меняет, они всегда остаются в нашей памяти черным привлекательным участком, куда нам одновременно и страшно, и желанно вернуться.

Квартира 36 всегда была именно такой. Хотя, помимо страха, она ещё выявляла такие чувства, как жалость, отвращение и стыд, культивируя их на протяжении всего моего детства. Но я не собираюсь обременять вас всеми годами, нет, я опишу лишь непродолжительный эпизод, который наиболее ярко высветился из всего этого мрачного соседства.

«Что же было в ней? Что делало её страшной?» – спросите вы. Ответ очень прост. Люди, люди, которые там жили. Точнее, семья. Я не боялся алкашей, я не боялся агрессивных людей, но этих людей я не только боялся, но ещё и не понимал. Ведь их жизнь, путь, который они выбрали по собственной воле, был для меня страшен.

Началось всё около двадцати лет назад, когда их первый сын был ещё в утробе а матери сказали, что, скорее всего, он будет умственно неполноценным ребенком. Доктора почти в этом не сомневались, но дать полностью утвердительный ответ все же не могли. И, возможно, это сыграло свою роль, так как женщина решила рожать. Хотя даже муж был против.

Сказки не случилось, она родила олигофрена. Крепкий, с голубыми глазами. Вероятно, дебил был очень желанным на тот момент и, глядя на мать, вызывал лишь всепоглощающую материнскую нежность и заботу. Но шли годы, и всё яснее становилась картина его полной отчужденности от общества и остальных детей. И тогда, в полном смятении, эта пара пошла дальше, дав жизнь ещё одному ребенку, ещё одной надежде на успех. Но природу не обманешь, она знает, где необходимо ставить точку, а где – запятую. И поэтому после второго олигофрена больше детей они уже не заводили.

Первого назвали Иваном, второго Василием. Оба выросли очень крепкими (и) здоровыми парнями, силе которых можно было лишь позавидовать. И это понятно – ни вредных привычек, ни тревожных мыслей о будущем, лишь хладнокровное молчание у первого и невнятное бормотание у второго. Иван больше напоминал отца. Тяжелый взгляд, вечно

поджатые губы, густые брови. Разве что щеки были такими же, как у матери. А вот младший больше походил на мать, сохраняя её нежные красивые женские черты.

Нрав у братьев тоже был разный. Старший был намного агрессивнее, чаще старался проявить свою волю и всё время конфликтовал с отцом, постоянно проверяя его на прочность. В то время как младший почти не отходил от матери, постоянно что-то ей объясняя или жалуясь. Честно сказать, я даже не знаю, как правильно назвать это его воспроизведение речи – то ли урчание, то ли хныканье, но, тем не менее, я почти на сто процентов уверен, что она его понимала.

Выходили они на улицу примерно раз, реже – два раза в день. В дождь чаще, так как в эту погоду почти не было других детей. Но, увы, даже этого не хватало, чтобы полностью обезопасить дебилов от пристального внимания всей местной шпаны. Детское внимание всегда пристально выделяет наиболее слабых индивидуумов. И если надо – ждет, стараясь встречаться с любопытным как можно чаще.

Над ними издевались всегда, сколько я себя помню. В них кидали камни, их провоцировали на визг, радуясь их дикому пугающему поведению. И, что особенно запомнилось, так это то, что дети никогда не желали останавливаться на первом успехе. Видя это, измученные родители старались отогнать жестоких детей, но, как правило, у них ничего не получалось, что заставляло их возвращаться домой. Ведь мы все понимаем, что у остальных детей тоже есть родители, которые упрямо твердят, что площадка для всех детей и если кто-то болен, то ему место в больнице или психушке.

Именно по этой причине я и связываю эту квартиру также и со стыдом. Как за себя, так и за людей, с которыми я дружил, так как во время издевательств ни они, ни я не старались мешать этим издевкам над больными. Печальный факт, который я не отрицаю.

Но было ещё и другое, а если точнее, то страх. Он пришел позже, когда дети выросли и на них уже перестали задираться, стараясь не связываться и обходить стороной.

Что касается меня, то все возрастные изменения олигофренов я видел куда лучше других, так как они жили по соседству. Я почти сразу подметил, что их мать после моего шестого класса перестала гулять со старшим наедине, стараясь выходить либо с двумя, либо с младшим, оставляя старшего с отцом.

Этот, казалось бы, малозаметный факт так крепко засел в моей голове, что я даже поинтересовался на эту тему у матери, на что она, махнув рукой, посоветовала мне не думать о лишнем. Но я не смог. Слишком всё было странным.

А затем произошло «событие». В нашем доме на нижнем этаже разродилась собака породы колли, если я не ошибаюсь. Крайне милая зверушка, вечно подставляющая голову под ладонь. Хозяйка у неё была девочка младших классов, не постеснялась и вручила одного из щенков этой

несчастной семье напротив. Возможно, будь на её месте кто-нибудь другой, ему бы и отказали, но видя эти прелестные ангельские глазки, их мать нерешительно, но всё же взяла щенка.

В тот вечер я был дома. И слышал, как она поднималась и отдавала им этот небольшой пушистый подарок. Я ещё мучился с геометрией, мне никак она не давалась, поэтому периодически наведывался на кухню, проходя мимо входной двери. Я просто не мог не услышать их встречу. Признаться, я здорово удивился смелости этой девочки, которая, мало того, что пошла туда совершенно одна, так ещё и никому об этом не сказала, за что в дальнейшем крепко получила от родителей.

Вечер тогда был холодный, темный, за окном шел снег и откуда-то постоянно выло. Мой стол был возле окна, и я отчетливо мог видеть, что происходило на улице. Именно поэтому я и увидел поздно ночью, как они шли хоронить щенка.

Но это было не сразу, сначала я услышал радостный удивленный гомон. Олигофрены радовались подарку и, вероятно, старались с ним поиграть. А потом щенок начал скулить, после чего замолчал навсегда. В первый же день они уничтожили эту жизнь, не дав щенку и полноценных суток жизни.

Я никому не говорил об этом. Это не вписывалось в рамки общепринятых новостей и даже как-то заставило меня повзрослеть. Зато я сразу понял, что они опасны и что их родители, как могут, стараются скрыть их подлинную суть.

А потом, через пару дней, я услышал, как кричит их мать. Произошло это, когда я возвращался со школы. Казалось, обычный серый день, ничем не примечательный. Как всегда светило солнце и только в подъезде пахло сыростью и спертым воздухом из квартир.

Я зашел в лифт, нажал на кнопку и начал медленно пониматься на свой этаж. За всё время проживания со своими соседями у меня невероятно обострился слух. Я подмечал все, стараясь всегда быть наготове. Поэтому неудивительно, что ещё в лифте я сразу же понял, откуда был крик. Сдавленный, нежеланный, он должен был быть тихим, но, увы, слишком сильно рвался к свободе.

Выйдя на этаже и не зная, как поступить, я подошел к двери. Её били, в этом я был больше, чем уверен. Эти глухие удары приходились, видимо, по спине, так как больше напоминали хлопки. А ещё я слышал, как бормотал младший и как сопел старший. Как давилась рыданьем их мать. Отца дома не было, он был на работе, что позволяло олигофренам спокойно заниматься своим жестоким делом.

Постояв в нерешительности, я постучал в дверь. Звуки сразу же прекратились, возникла гробовая тишина. Хотя нет, я не прав, не совсем гробовая, было слышно сопение и шаги.

Я сразу все понял. Понял, что старший дебил не испугался, а подошел к двери, прислушиваясь к звукам. Я понял, он думает, кто за дверью, отец или

кто-то другой. И мне вдруг стало страшно, я сразу же представил, что он откроет дверь и, увидев перед собой меня, просто разорвет на две части. Ведь силы у него было чуть ли не в два раза больше. Но он медлил, он прислушивался.

Стоя рядом с дверью и лихорадочно соображая, я понял, что если я постучу снова, то от меня потребуются новые действия. И от него тоже. А если оставлю, как есть, то можно списать всё на некую случайность, на "показалось", что спасет меня от неприятной встречи с Иваном.

Но вмешалась мать, которая сквозь слезы позвала его обратно. Олигофрен недовольно засопел и тяжелыми шагами двинулся внутрь квартиры. И снова послышались удары. Мощные, только теперь гораздо тяжелее, чем предыдущие. Мне показалось даже, что он начал спешить.

Тихо, почти на цыпочках, я отошел от двери и, войдя в свою квартиру, запер двери. В моей голове был сумбур, я не знал, как правильно поступить. С одной стороны, это бытовуха, но я не мог сидеть, сложа руки. Поэтому я позвонил отцу и пояснил ситуацию. Я знал, что отец знаком с нашим соседом и что он наверняка знает его рабочий телефон.

Так и случилось, потому что спустя тридцать минут сосед уже взлетел на этаж. А затем я расслышал крики не только матери, но уже и старшего, и младшего брата. Они буквально соревновались в визге, аккомпанируя себе битьем посуды и метанием железной посуды. Начинало казаться, что там начался самый настоящий ураган, зацепивший, к сожалению, лишь мать, так как кроме неё в больницу никого не увезли. Увы, отец так и не смог нанести крепких побоев своему старшему сыну. Видимо, слишком его любил или же парень хорошо сопротивлялся.

Всё это тогда вызвало крайнюю суматоху, потому что подобный случай стоял особняком от обычных алкогольных разборок, ведь был совершен на трезвую голову, хоть и не в здравом уме. Тот день я помню до мелочей. Помню, как я стоял возле подъезда и как её избитую везли на носилках. Помню её лицо, которое было не узнать, потому что оно было в синяках, помню, как плакал младший, точнее, как он скулил, прижимаясь к отцу. Мне казалось, что это дикое, страшное происшествие никогда не выйдет из моей головы. Но я ошибался.

Придя домой, я лег спать. Проспал почти до девяти часов вечера и, естественно, потом долго не мог уснуть. Да и зачем – всё равно бы снились эти здоровые дикие олигофрены.

А потом пошёл дождь. Его тяжелые капли монотонно барабанили по подоконнику, успокаивая и укачивая меня. Я любил засыпать под стук капель, хотя, насколько я знаю, у большинства это не совсем получается. Но для меня эти минуты были самыми лучшими, самыми прекрасными. Они приносили мне покой. Пусть и недолгий. Так как на следующий день меня снова ждало потрясение.

Оказывается, Иван, этот здоровенный, крепкий, с детским мозгом парень сумел меня запомнить. Точнее, не запомнить, знал-то он меня

достаточно давно, он сумел додуматься, кто вызвал его отца. И на этом олигофрен не остановился. Он каким-то образом сумел открыть входную дверь, встав за мусоркой, ожидая, когда я вернусь домой. Смог выждать момент, подкараулить меня, когда, выйдя из лифта, я спокойно направлялся домой.

Что вам сказать. Я даже не успел толком испугаться, настолько всё быстро произошло, когда эта здоровенная детина ринулась на меня с оглушительным визгом. Я помню выпяченные глаза, пену, ненависть, которая горела в его темных зрачках. Я даже представить боюсь, что бы он со мной сделал, если бы у него получилось задуманное. Не буду врать, справиться с ним я бы не смог, как не может одолеть медведя человек. Но мне повезло, ступеньки сыграли свою роль, и Иван пролетел чуть левее.

В ужасе я бросился вниз. Мне даже в голову не пришло бежать к своей двери и попытаться забаррикадироваться там. Наверное, так только в фильмах поступают. Нет, я чуть не сломал голову, летя вниз по ступенькам, пробежав пять этажей за несколько секунд. Ужас, страх, несомненно, но больше рефлекторное желание спастись руководило мной в тот момент.

Чуть не выбив головой дверь, я выскочил на улицу и, обернувшись на подъезд, остановился. Сердце колотилось как бешенное. Ноги были готовы дернуться с места, как у олимпийского спринтера. Но я ждал. Мне было важно увидеть своего преследователя. Скорее всего, из-за того, чтобы как можно быстрее узнать возможный конец погони. Но мне повезло, из подъезда никто не вышел. О боже, как же я был счастлив в ту секунду, видимо, совсем не понимая, что означало это происшествие. А оно означало многое.

Слежка, риск нападения – всё это никуда не ушло, оно просто затаилось на неопределённый срок, ведь теперь даже контроль их родителей ничего не изменит, но об этом я уже думал вечером, когда снова возвращался домой с родителями. Когда лежал на кровати и смотрел в потолок, когда пытался читать книгу и когда начал закрывать глаза от усталости, засыпая от тяжелого на происшествия дня.

Но на самом деле всё это не существенно, ведь спустя всего лишь пару дней Иван убил своего отца, задушив его во сне. Об этом потом столько говорили, что, если честно, даже глухой мог узнать все подробности, не вставая с кровати. Говорили, что он сильно покалечил младшего, который пытался ему помешать, говорили, что у отца почти не было шансов. Что всё отчасти от того, что Владимир Петрович в последнее время постарел и крепко сдал в физических габаритах, плюс, что нервы в личной жизни дали свои печальные плоды. Вот он и проиграл в схватке за жизнь. Любопытно, что люди в большей массе отнеслись к этому как к какому-то шоу, начиная заново перекраивать всю эту историю в новых черных красках.

Я же запомнил это ещё и тем, что был почти уверен, что после отца Иван принялся бы за меня – просто олигофрену было важнее уничтожить

первичную проблему, нежели браться за вторичную. Отец мешал ему больше меня. Только вот он не учел, что есть закон и полиция.

Отдельно хочется добавить, что их выздоровевшая мать так и не смогла расстаться с младшим, которого ни под какими угрозами не отдала в специальный приют и договорилась с монастырем, что после её смерти там позаботятся о её мальчике. Не безвозмездно, конечно, а за квартиру.

Кстати, на похоронах своего мужа она почти не плакала, а смотрела на гроб каким-то странным отчужденным взглядом. Я был там, равно, как и половина нашего поселка и видел её глаза. Печально, но по большей части все пришли туда посмотреть именно на неё, так уж заведено в небольших деревнях, похороны – это тоже развлечение. Странно, конечно, что она выбрала такой путь. Я и сейчас ловлю себя на мысли, что не смог бы пойти по нему.

Несколько продлевая период освещаемой истории, замечу лишь, что когда я уезжал из поселка, а это произошло спустя пять лет, эта женщина была ещё жива. Как и её сын, который, даже не смотря на всю свою силу, был всё так же нежен и ласков с ней. Что же касается старшего, то здесь совсем мало информации. После того, как его увезла милиция, сведения о нём больше (не) поступали.

И ещё, после того, как они убили щенка, я всё-таки нашел его могилу. Она оказалась небольшой, но с высоким крестом, так что найти её оказалось не сложно. И, знаете, на ней были не только цветы, но и странные, почти карикатурные детские рисунки, которые с периодичностью появлялись, как после убийства отца, так и после выдачи старшего брата милиции.