На семи смертях

На семи смертях
(отрывок из рассказа)

     Разобрав рюкзак, Евгений подбежал к дверям; снегопад утихал и, последние
белые хлопья кружили над землёй.
:
Полдня стёкла заметало, а крыши скрипели от нарастающей шапки снега.
Укрытая, радующаяся снегу земля затянулась, будто завёрнутая в белую шаль,
сверкала и наполняла небо изумительным светом, а ветки и края заборов
заиндевели, как кристаллики соли на стопке текилы.
:
Дуновение воздуха несло с собой лёгкую свежесть. Треск наста заглушался
гомоном людных улиц; избы, как ёлочные игрушки, отражали от себя свет,
застывший снаружи и бегающий искрами на стёклах, от резных наличников до
веранд.
:
Войдя сегодня в рюмочную и временно остановившись в ней, Евгений
бесконечно страшился утратить некоторую грусть по смерти, которая совсем
недавно стала явью; он храбрился, надеясь, что мать не будет решительна с
переездом, если погода испортится, первый раз за этот день лениво осматривая
небо.
:
Он и не заметил, что машинально вынул из рюкзака отцовскую папку. Достал из
неё и положил на стол тонкий листок бумаги, исписанный цифрами и словами,
с выделенной в чёрной рамке будущей датой 1819 года. Неспешно он обвёл
маркером две последние строки, отмечая некоторые клички негодяев до и после одиннадцатого ноября – дня смерти отца.
:
Хор голосов под окнами рюмочной пропел:
– Евгешка!
Евгений приоткрыл раму и буркнул:
– Подожди, маман. И угомони семейство.
Однако в заведение ввалилась толпа во главе с матерью.
:
Купчиха Апраксия Самсонова являлась крестьянкой нынешнего века,
расчётливой и жёсткой. Угрюмая противница Пушкина Александра Сергеевича,
она испытывала раздражение ненавистника к городам, городским чинам, союзам, поэтам и к людям высшего общества в целом.
:
Крепостная по происхождению, она всей душой любила двенадцатый год; но,
практик по натуре и капиталист по душе, Апраксия превозносила битву,
с каким-то конкретным и остервенелым фанатизмом.
:
Её маленькой слабостью и скрытой силой являлась злость, та самая злость,
которой было достаточно крепких ног, что бы бить, отнимать, калечить, – зло
червя, упорядоченное и контролируемое, похожее на оживление вялого синапса, разряд молнии, абсолютное совершенство.
:
Последователь практики, она разработала график образования своего сына, не
стремясь сделать его несчастным, злым как она, криводушным и грубым. Годков до двадцати он был частью семьи, кровинкой, а затем, плюнув на запрет родни, пошёл в рюмочную Конюха и напился до риз.
:
Не справившись, мать махнула на него рукой, пусть погуляет на свободе,
ославится на всю волость. Тем ни менее она не хотела, чтобы он оставил её
несмышлёным мальчишкой, и думала что перебесится, уйдёт от всей этой
поэтической чепухи, странных союзов. Думала сохранить ему душу и отвести от
заблуждений путём сокрушения искушённой ненависти, великих мук
человеческих, туманной нелогичностью смерти.
:
В то время он входил в рюмочную угасший, без сил и перенасыщенный горем, не готовый к иной грусти, к великой и страшной смерти, которая вставала перед его взором в ночных бдениях, в коротких днях.
:
Облик его словно сошёл со старинного портрета: матовые чёрные пряди,
закрывающие лоб и уши, контрастировали с бледной кожей, чистой без пор и без единой родинки, выдубленной и сияющей, словно залитой аляповатым светом луны. Глаза Евгения как два провала, черны и непонятны, затоплены той
чернотой, что свойственна уроженцам южных мест.
:
Сам он был невысок, щуплый и неуклюжий, а голос его низкий и шершавый, при
всем при том разливался мягким мотивом, обволакивал и заставлял слушать и
слушать, создавая вокруг ощущение тёплой грусти и разлуки. Изредка неловким
движением руки он начинал теребить чёлку.
:
Апраксия подошла к нему, неспешно, даже как-то вальяжно, обхватила за плечо.
– Пора в путь, смерть не будет ждать! – сказал он и поцеловал руку матери.