Переход

Витька стоял у зебры и негодующе пялился на обратный отсчет красных цифр. Был он ершистым, нескладным, нетерпеливым подростком. Не юноша, однозначно. Тут по другую сторону дороги к зебре приковыляла старушка с палочкой – именно что приковыляла: с палочкой, согбенная и очень, очень в возрасте. Даже и не в почтенном уже, а каком-то неприличном. Витька стиснул зубы. Стариков он недолюбливал и побаивался: неужто и сам когда-то станет таким? Будет шаркать, шамкать, выпрашивать внимание… А эта бабка прямо-таки олицетворяла собой все его страхи.Как можно быть такой старой? И такой одинокой? Кто вообще разрешил ей выходить на улицу, весной? Нет, в 35… ну в 40… ну в 45… он возьмёт от жизни всё и спокойно уйдёт. Таким он точно не будет.

Бабка вдруг подняла голову и уставилась на него. Витька негодующе фыркнул. Возможно, она просто смотрела перед собой и даже не видела мальчишку напротив, но Витька был уверен в обратном. Смотрит. Оценивает. О чём-то хочет попросить. Нет! Оббежать её надо, оббежать как можно дальше.

Ну, вот и зелёный. Витька ступил на переход и…

Стрельнуло в колене. Никогда не стреляло, а тут – нате вам. И в поясницу тут же отдало. Что за дела?

И бабка сделал шажок, зацепила калошей белую полосу. «Ох, зря я потащилась. На кой ляд сдались мне эти блинчики? Тонька опять ор подымет, что плиту включала, начадила… Замуж бы ей. Не за такого, как последний, конечно. Хоть немного бы потрезвее. Рано ей себя хоронить – пятьдесят вон только стукнуло. Ребёнок ты мой ребёнок, единственный, запоздалый… А своих ей боженька так и не дал. Ох, никак спину отпустило?»

На следующем шаге Витьке полезли в голову странные мысли, если не сказать более. «Зачем сегодня малой утром нос прищемил? И мать выбесил. Не солидно, молодой человек. Ведёте себя по-свински. Господи, да что со мной творится? Никак я в очках?»

Он успел уже разбить несколько: кому понравится, когда тебя кличут «ботаном», а? И плевать, что приходится постоянно щуриться и глаза болят. Линзы пока ему нельзя, видите ли. А в нос от Валерона можно?

А бабка вдруг ясно увидела метрах в пяти от себя молодого человека в очках. «Хорошенький какой.А ведь вылитый Славка! Славка… Сколько же лет я о тебе не вспоминала? Забыла любовь свою первую…»

А Витьку уже несло дальше, в какую-то далёкую и пока чужую жизнь:

«Ну, вот мне и 30. Первый большой юбилей. И что? А ничего. Плыву по течению. Как был дураком, так и остался. В 10 лет, наверное, и то умнее был – вопросов глупых себе не задавал, только другим».

Бабка совсем распрямилась. «Батюшки-святы, никак молодею?! Да надо ли мне это? Ведь только-только начала понимать, что не телом живут, а душой. По новой теперь маяться прикажете?»

Витька схватился за бок. «Что это – печень? Совсем к сороковнику укатал. Стареешь, брат… Может – ну его всё нафиг? Напиться по-чёрному – да в окошко. Полетать напоследок. Жене я не нужен, детей нет. Живу – небо копчу. А почему так вышло? Разобраться бы…»

Они поравнялись: мужчина в годах, c начертанной на лице решимостью бороться за каждый новый день путаной своей жизни, и женщина тех же лет, с робкой улыбкой на дрожащих губах. Со стороны, конечно, никто никаких превращений не заметил: люди ненаблюдательны, потому как всецело заняты собой. И неизвестно, что бы случилось на этом переходе дальше, но вдруг три раза тревожно прогудела машина.

Витька ступил на тротуар и оглянулся. На другой стороне дороге обернулась к нему и бабка.

«И чего я её боялся? Она мудрая. И добрая».

Он никогда больше не будет загадывать, как и сколько намерен прожить.

«Жить надо, пока силы есть. Блинчиков вот испечь».

Она совсем перестала бояться смерти.

Потому что никакой смерти не было.