"Берег птицелова" глава9 Бабам в море не место

Птицелов прибыл в маленькую гавань Долины поздним вечером, как раз, когда пошел снег. Его верный вельбот был нагружен нехитрыми пожитками и несколькими клетками. Он отпустил почти всех пойманных птиц, оставил только лучших, которых собирался продать позже - в Купеческой Гавани.

В глухой черноте между небом и морем из ниоткуда в никуда летел мокрый, крупный снег. Пристань Долины отмечали желтые, как яичница, тусклые фонари. У мостков швартовались два баркаса-тяжеловеса, стая легких лодчонок и черная громадина промыслового судна - многовато для рыбацкой деревни. Знакомый ялик тоже покачивался у причала. Значит, Птицелов прибыл по адресу. Все в порядке.

Он привязал лодку к свободному причальному столбу, задал птицам пшена и воды, хорошенько укутал клетки. Подумал было тоже переночевать на лодке, чтобы никого не тревожить в ночи, но увидел неподалёку от пристани огни таверны. По всему было ясно, что там тепло и весело. Птицелов замерз и вымок в пути, его закаленное нутро взмолилось и потребовало горячей еды и жаркого камина. Почему не зайти сторговать ночлег, да заодно спросить про братьев, чтобы с утра навестить их?

Птицелов сунул за пазуху все деньги, проверил перо, убедился, что лодка закреплена как следует, потом снял с носа бортовой фонарь, спрыгнул на берег и отправился к теплу. Фонарь горел тускло, его не худо было бы заправить керосином, но скользкую от снежной каши дорогу он освещал терпимо.

В таверне сильно пахло жареным лещом, а посетителей по понятиям Томаша было больше, чем нужно - человек восемь-десять, он не считал, просто сразу понял - перебор.

Один большой стол для громкой компании, один маленький - для двоих рыбаков, что пытали свои кружки, не снимая верхней одежды. Свободных столиков хватало, на каждом уютно светила керосиновая лампа, а в глубине просторной комнаты горел камин. Обычная таверна - грязный, нахоженный сапогами пол, низкий закопченный потолок, широкая лестница на второй этаж с потертыми деревянными ступенями. Стойки бара не было, просто дверь на кухню, откуда и несло рыбой, и откуда на ленивый дзыньк колокольчика тотчас вышла хозяйка - худая золотоглазая женщина - четкая, строгая и усталая.

- В такую погоду море бродяг не любит, - сходу сказала она. - А мы не брезгуем. Добро пожаловать! Что желаете?

- Ночлег и ужин. Да керосину бы фляжку.

- Керосин вышел весь. Утром в лавке спросите. А ужин сделаем, да и комната наверху найдется. Потеснимся.

- Есть у вас что-нибудь, кроме рыбы?

- Свиные сосиски с кашей.

- Сойдет. - Птицелов потушил фонарь и сел за свободный стол поближе к камину. - Пинту еще! - крикнул он женщине.

- А как же! - отозвалась та из кухни.

Давненько уже не сидел Томаш под крышей, на стуле со спинкой, не грелся у прирученного огня, давненько не видел столько хмельных людей. Ну, если не считать этих странных братьев, то никого не видел толком с летней ярмарки.

Перед гостем быстро появились кружка пива и большая тарелка с дымящейся едой, приготовленной ловкими женскими руками.

Это была не жидкая уха с костра, непропеченная картошка, подгорелая каша без соли, нет, это была жирная, ароматная сосиска с хрустящей корочкой оболочки, из которой мясной сок тек прямо в рассыпчатую кашу с тимьяном. И квашеная капуста тоже оказалась хрустящей и кислой, а пиво - холодным и темным… Одним словом, Птицелов изошелся слюной, но ел медленно, специально наслаждаясь забытыми вкусами.

Всякий раз после сезона охоты на птиц он думал: “Привычка - мощное оружие. Люди недооценивают ее силу.”

За три месяца можно отвыкнуть и от соленого и от сладкого, спать на мягком и мыться горячей водой. Потом все будет в радость, все будет казаться слишком сладким и кислым, слишком теплым, удобным, прекрасным. Но пройдет день-другой, неделя, и ты снова привыкнешь, и снова перестанешь испытывать одно простое житейское счастье и отправишься на поиски другого.

За большим столом, у стены с тусклой картиной, пили-ели человек шесть рыбаков, видимо все меж собой друзья - одна команда. С другой стороны комнаты, за столом у окна, - те двое - старик, чей цепкий взгляд поймал Томаша сразу же, как тот вошел, но не найдя в Птицелове ничего любопытного - отпустил. Возле старика расселся усатый толстяк - веселый и дружелюбный тип, из тех, кто будучи хоть рыбаком, хоть плотником, все равно больше всего в жизни уважают еду и безделье. Вот эта парочка и переговаривалась через всю таверну с одним человеком из большой команды. По видимому, только крикливый, рябой громила и был в команде из местных, он и притащил своих соработников переждать в тепле непогоду.

Рябой перекидывался со стариком и толстым колкими фразами, хвастал небывалым уловом и волшебной удачей. Старик вредничал, смеялся и не верил, а громилу это обижало.

- Вот те с места не сойти, дядька Кормале, - клялся он, привстав из-за стола и бия себя кулаком в широченную грудь. - Косяки сами за нами плывут - знай сети тащи.

- Ну, конечно. Так-таки сами и плывут, - старик расселся пошире, сердито склонил голову. - Я тебя, Тит, с детства знаю, ты соврешь - не дорого возьмешь!

- Да чтоб я сдох, если вру! - Тит был уже заметно пьян и разговаривал, в основном, жестами.

- Сдохнуть успеешь, - отвечал старик. - Все там будем. Улов у вас хороший, верно, сам трюмы видел. Ну и? Бывает удача.

- Не слыхал я про такую удачу, чтоб каждые три дня в гавань полный трюм тащить. Два месяца к ряду, как выйдем в море - рыба сама в сети прыгает.

- С чего бы вдруг? - встрял в разговор толстяк. - Медом на тебе намазано? Али приворот узнал? Ежели узнал - поделись с коллегами-то. А так - впустую хвастать - разговор гнилой.

- Не могу, - Тит глупо развел руками. - Секрет это, дядька Шанье, не серчайте.

- Знаем мы такие секреты! - старик Кормале хитро потер бороду. - Сторговал, небось, у морской ведьмы рыбацкого счастья, а чем, дурак, платить будешь? Натурой?

Даже Птицелов, который рыбацкие байки знал очень примерно, понимал, что живчик-старичок берет хвастуна на понт, просто так, от нечего делать.

- Вот-вот! Ведьмы таких, как ты любят, - подлил масла в огонь толстяк. - Вон какой крепыш вымахал. Заберёт колдунья тебя на дно морское - эх, пощекочет.

Тут оба рыбака покатились со смеху, а Тит покраснел от злости, как свекла, но губы надул, как дитя.

- К морской ведьме только псих на поклон пойдет, - хмуро выпалил он. - И нечего зубы скалить. Не вру я. Девка у нас в команде. Новенькая. У нее дар рыбу чуять.

Команда Тита отреагировала неодобрительно - кто-то даже ткнул его локтем, чтоб тот сел и заткнулся.

- Девка? - хохотнул толстяк, и они вместе со стариком опять засмеялись в голос, один - басом, а другой - противным лающим смехом.

Посмеявшись вдоволь, старик сказал:

- Это же надо! Все знают, что ты ходок, Тит. Но чтоб в глубокое море бабу брать да еще этим хвастать? Бабам в море не место. А что, мол, она ещё и рыбу чует, это ты, подлец, нагло брешешь…

-Я? Брешу?! - Тита слегка повело, он ухватился рукой за стол, уронил кружку, к счастью уже давно пустую. Вернув равновесие, Тит махнул кулачищем в сторону своей команды. - Скажи им, Польга! Ну!

Птицелов, который уже справился с ужином и допивал пиво, раздражаясь на глупые разговоры пьяных рыбаков, не смог не полюбопытствовать. Женщин-рыбачек он не встречал, а ведьмы, если те и жили в королевстве, якшаться с промысловым судном не стали бы. В общем Томашу стало интересно.

Среди друзей Тита - обычных бородатых парней, выделялся пустолицый юнга в широкополой шляпе. Да и не то чтобы выделялся. Юнга и юнга, малец. Кружка перед ним стояла вдвое меньше привычной, да и выпита была лишь до половины. Сидел малец с краю, головы не поднимая, так, что тень от шляпы срывала лицо, а когда разговор о девке пошел, тут он встал и поспешно, даже с вызовом, стянул шляпу.

Стриженые до плеч светлые волосы упали на лицо. В больших синих глазах стоял гнев, яркие, клювиком губы обиженно поджались, острый с горбинкой нос побелел от злости. Девка.

- Дураков чуять у меня дар, - Голос рыбачки оказался низким, глубоким, с легкими чужедальними нотками. - Как зашла в таверну, сразу почуяла - эти почтенные люди у окна - ума недалекого.

Она выбралась из-за стола, добавила своим приятелям:

- Титу не наливайте больше. Нам завтра в море.

И пошла на кухню, спрашивать у хозяйки, где ей можно лечь. Проходя мимо Томаша - сердито зыркнула исподлобья, отчего ему сразу стало неловко.

В таверне воцарилась полнейшая тишина, все протрезвели. Молодая рыбачка утерла нос всем болтливым мужикам сразу. И еще одно обстоятельство заставило смеющихся устыдиться: под мужской курткой, на спине у девушки выпирал небольшой, но весьма несимпатичный горб.

Каждый, кто был в таверне, почувствовал себя неуютно, словно вдруг оказался один на один со случившимся. Тит сидел, пьяно опустив голову, того и гляди уснет. Его приятели не привыкли оставлять недопитые кружки - быстро замахнули у кого что оставалось и, забрав Тита с собой, побрели спать. Старик и толстяк, впечатлившись тем обстоятельством, что рыбак и впрямь оказался рыбачкой, да еще такой дерзкой, сидели притихшие, растерянно крутили усы.

Птицелов тоже засобирался спать, да вспомнил, что хотел спросить.

- Я так понял - вы местные, - обратился он к старику и его приятелю. - Не скажете, как мне найти двух братьев? Вон, их ялик там у причала, чайка на корме нарисована.

- Долговязых? - переспросил толстый рыбак. - Живут у нас, да. Тут недалеко. Пойдешь влево по берегу, а как деревня кончится, сразу сворачивай. Там по дороге, спиной к морю, минут десять - увидишь дом. Большой такой, кирпич неокрашенный, башня на доме с флюгером - не промахнешься.

- Спасибо. А кто они такие - братья эти?

- Они-то? Так музыканты. Говорят, перед королем играют. А тебе, друг, зачем верзилы понадобились, коли ты и не знаешь о них ничего толком?

- Мне спросить. Мы знакомы. Спасибо за помощь..

- На здоровье, - пожал плечами толстяк и обратился к старику. - Надо же, Тит, каков стервец! И впрямь девку в команду прибрал. Виданое ли дело?

- Мда.. - старик задумчиво подвигал туда-сюда по столу пустой кружкой. Было ясно, что он расстроен. - Мир потихоньку сходит с ума. Пойдем-ка, Шанье, и мы по своим старухам, время позднее.

“Выходит, музыканты…” - Птицелов приуныл, забрал бортовой фонарь и отправился наверх. Зря, поди, приехал. Посмеялись над ним горе-рыбаки, да и все.

В комнате пахло плесенью, в брошенном у кровати ржавом совке поджала лапки мертвая муха, на единственном облупленном стуле - пустой кувшин и стакан. Кровать, окно, у окна - веник. Вот и все удобства.

Птицелову и их было много. Он лежал на мягком матраце и слушал, как в соседних комнатах басят захмелевшие рыбаки. Странно было на душе, непривычно и душно. Вот чего только на белом свете не бывает. Длинные, одинаковые парни - врунишки; девушка-горбунья, что приманивает рыбу, и вот это вот… Птицелов сунул за пазуху руку - погладил перо.

“Лучше бы я ночевал на лодке. Привычнее.” - Подумал Томаш.

Голоса примолкли, он забылся, но вскоре снова проснулся.

Последние двадцать лет Томаш спал чутко, слух его обострился и научился различать тонкие особенности птичьих звуков. Теперь он слышал тихое хлюпанье копыт в дворе, фырканье лошади, шурание одежды. И еще он отчетливо разобрал слово “лубт”, которое по-очереди произнесли два разных голоса. Птицелов знал это грязное слово. Все знали, но никто в северном королевстве не осмелилися бы сказать вслух.

Томаш напрягся, почуяв недоброе. Он скользнул с кровати и осторожно встал у окна так, чтобы не бросать во двор свою тень.

Снег укрыл всю землю и перестал сыпать. Мир стал куда светлее, хотя Птицелов моментально понял по звездам, что проспал от силы полтора часа. Утро еще не наступило.

Три всадника ожидали вдалеке, у причала. Птицелов видел чёрные силуэты людей, сидящих верхом на лошадях, недвижные, четкие на фоне побелевшего моря. Трое других притащились голубокой ночью во двор таверны. Они вполне могли бы искать здесь еды и ночлега, могли бы, если б не запрещенное словом чести ругательство.

Не привязанные лошади топтались в снегу двора, пускали ноздрями пар, но всадников, посмевших осквернять себе рты, видно не было.

Внизу скрипнула дверь, осторожные шаги раздались в зале таверны.

Повинуясь бродяжей привычке выследить опасность первым, чтобы быть готовым, Томаш вышел из комнаты на лестницу.

Птицелов умел двигаться бесшумно, не дыша и приглушая стук сердца. Умел становиться тенью и даже прятать тень ему было по силам.

Сверху виднелась только небольшая часть зала. Освещенный одной керосиновой лампой фрагмент стены, угол стола и дверь на кухню. Женщина-хозяйка вышла в обозримый квадрат света, на ней длинная рубаха, растрепанная коса спущена до пояса, в руках - горящая свеча. Пламя колыхалось от сквозняка.

- Кто-то вошел? - спросила она в темноту.

Черная тень метнулась на хозяйку. Блеснуло острие меча. Томаш не пошевелился, но душа его тотчас застряла в пятках. Человек в плаще схватил женщину за косу, прижал меч к ее горлу и произнес что-то грубо, но тихо, прямо в ухо несчастной.

Та на посмела ни кричать, ни говорить, просто указала рукой на кухню. Человек в плаще опустил меч и исчез из поля видимости. Хозяйка вжалась в стену, закрыла от ужаса рот руками.

Птицелов слышал возню на кухне, один короткий вскрик, снова возня - словно двигали мебель, но больше никаких звуков. Только рыбаки по-прежнему храпели по своим комнатам.

Минуты не истекло, как мимо испуганной женщины скользнули три черные фигуры - одна несла на плече человека, завернутого в такой же черный плащ. Бандиты не особо церемонились с ношей. Дверь хлопнула, ноги хозяйки таверны подкосились, и она медленно сползла на пол.

Птицелов быстро вернулся в комнату, встал у окна наблюдать. Всадники спешно выводили лошадей со двора таверны. Ожидающие у пристани дружки сразу тронулись с мест, и весь отряд двинулся на юго-запад. У одного бандита поперек лошади лежал груз. Человек. Видимо, та рыбачка.

Птицелов сел на кровать. Ведьма лысая! Вот жеж ведьма! Не надо было вообще лезть к людям! Если бы он заночевал на вельботе, его комната досталась бы рыбачке. И, может, пьяные рыбаки смогли бы ее защитить. Может, но вряд ли. Птицелов прислушался. В доме по-прежнему стоял храп, внизу тихо всхлипывала испуганная женщина. Томаш встал, пошел будить рыбаков, стучать им в двери и орать: “Вставайте!”

Затем он спустился в зал, разжег керосиновые лампы на столах, нашел на кухне кувшин с водой и стакан, чтобы дать хозяйке.

- Что ревем? Что за кипеш? - крепкий бородач, который уводил с посиделок болтуна Тита, спустился в зал и жадно припал к графину пить.

Пришли и остальные. Старший из них, лохматый боцман, с суровым, морщинистым лицом, остановил взгляд на Томаше и нахмурил густые брови:

- Это ты, мужик, тут буянишь?

- Они ее забрали, - глухо произнесла хозяйка. - Девчонку вашу. Вот просто вынесли как мешок картошки.

- Забрали? Польгу? Кто? - удивился бородач.

- Трое пришли. С мечами. Потребовали горбунью. Сгребли с лежака и вынесли. Все. Откуда я знаю кто? Вам виднее! Таскаете всяких девок...

- Их шестеро, - вмешался Томаш. - Всадники. Направились на юго-запад.

- А ты кто такой?

- Никто. Ночую я здесь. Просто в окно видел. Поспешить вам надо. Они уже далеко. Но по следам на снегу их можно найти в два счета.

- Да кто ж пойдет искать? - хмыкнул бородач. - Я с мечами бандитскими брататься не собираюсь.

- Ну, да. Если подумать, Польга - баба скрытная, - почесывая волосатую грудь, добавил другой рыбак. - Кто знает, за что они ее?!

- Да за что угодно, - хмуро буркнул лохматый боцман. - Но скорее всего - прознали про дар. Все Тит. Трепло. Ему бы и всыпать не грех.

- Разбуди его сначала, - хохотнул бородач.

- Такой талисман, как Польга, всякому нужен, - рассуждал дальше боцман. - Да только за подобные подарочки судьбы обычно расплачиваться приходиться. И не монетой. Так что я точно не пойду ее выручать. У меня семья пять душ. Охрану зовите.

- Охрана нужна, - согласился кто-то. - Ведьма с ней, с девкой. Но не дело это, чтобы бандиты запросто по королевству болтались, людей крали. Есть у вас с долине гвардейцы?

- Есть, как не быть, - хозяйка таверны поднялась со стула. - И то верно, растолкаю Ромира, пусть осторожно огородами сбегает до господина начальника.

- А я пойду досплю, - зевнул бородач, забирая с собой графин с остатками воды.

Птицелов не стал дальше слушать, поднялся в комнату, взял свой фонарь, оставил на кровати плату за ночлег и ужин, а затем вышел во двор. Первый снег прилично помесили лошадиные копыта. Было пять утра или около того.

Он вернулся на вельбот. Птицы спали, сунув голову под крыло - под парусиной держалось тепло. Томаш открыл все клетки, собрал кое-какие вещи в свою сумку, потом с трудом зажег бортовой фонарь и пошел по берегу туда, куда ему велели - к большому кирпичному дому с флюгером. С моря дул ледяной ветер. Птицелов ненавидел людей. Прямо сейчас, в этот момент, он ненавидел их особо сильно.