Остаться человеком

Автор:
Скрытимир Волк
Остаться человеком
Аннотация:
Внимание: альтернативная реальность. Автор, разумеется, не ставит перед собой цели оскорблять чувства или разжигать вражду, но полностью осуждает ИГИЛ и аналогичные ему объединения - как существовавшие в древности, так и современные.
Текст:

1. У каждого человека свои фобии. Полковник Угоняев терпеть не мог запаха жареного мяса. Кто-то из бывших сослуживцев удивлялся, отчего офицер чурается ездить на шашлыки, традиционно устраиваемые по каждому поводу. А друзья понимали... Полковнику стоило закрыть глаза, чтобы снова стать молодым лейтехой по кличке «Угоняй» и снова оказаться в горах Чечни... Тогда вонь жаркого сопровождала каждый шаг. Заживо горящие солдаты в обрушившихся домах, паленая требуха после артобстрела и бомбежки, оскаленные лица «чехов», тычущих раскаленными шомполами в глаза федералов - вчерашних призывников... Шашлык - национальное блюдо горных сепаратистов. Вся Чечня превратилась тогда в огромный мангал. Мангал для солдатины...

Сегодня они снова ушли ни с чем, но шашлычная вонь, доносимая ветерком с другого берега Волхова, словно разведчик, сообщала: враг не намерен отступать.
Утренний туман пробирал до костей даже в бушлате: августовская ночь на берегу реки никогда не была теплой. А всего через час, когда солнце сгонит росу, станет невыносимо душно.
Дед Богумил, кряхтя, присел рядом с полковником и положил на колени охотничью «сайгу».
- Ушли, звери...
- Ненадолго - Угоняй закурил, просто наслаждаясь недолгими минутами покоя - фанатики не уходят.
Соберутся силами, да полезут на наш берег. Лучше бы, дед, вам такого не видеть....
- Страшно, что ли?
- Убивать всегда страшно. А потом - привыкаешь. Черствеешь. Вроде как и не в людей стреляешь. А тут дело другое.... Я таких в Чечне видал....
Полковник выдохнул табачный дым и, чуть помолчав, продолжил:
- Прут, чуть ли не во весь рост под огнем. Рожи оскалены, на бороде пена... Как обдолбавшиеся: ранишь такого, а он кишки в ладонь - и все равно прет. А может и под наркотой, кто знает... Нам анализ в бою проводить недосуг... У меня солдаты с ума сходили, когда такими трупами вокруг все завалено было. А уж если дорвутся до позиций или населенного пункта - все... Иные хоть безоружных не трогают, стариков, детей да женщин. А эти прямо под пулями ножи достают, да над пленными изгаляться начинают. Глаза выкалывают, пальцы режут, кишки пускают. Им это по кайфу. Будто людьми сами давно быть перестали.
- Плохо...
- Да, плохо. У меня почти вся часть необстрелянная, положиться не на кого. А уж на твоих ополченцев, дед, глядеть больно. Не сдюжат.
- Кто не чаял сдюжить - давно уж, сынок, бежали. Сколько этих сволочей?
- Полк да рота, вроде. Рота ИГИЛа, да наши, федералы....
Последнее признание далось с судорогой в горле. На том берегу около тысячи ребят сейчас балагурят на русском языке, мечтают скорее дембельнуться, матерят уставщину... Сколько-то из них было друзьями ребят его собственного полка... А скоро они, бок о бок с ИГИЛовскими ублюдками будут крошить Новгород.
- Вот видишь, - дед Богумил похлопал его по колену, - твоих полк, да моих, считай, пять тысяч. Отобьемся.
- Как выйдет, дед, как выйдет. Карателями командует Добрынин, у него солдаты не воевавшие, но их много. А вот от ИГИЛа здесь Пычахтай. Сам его не видел, но по сводкам, это его уроды вырезали три города в Сирии.
- Ну...
- Да не в этом дело, дед!
Угоняй зло вскочил:
- Ну, положим мы этих, а дальше что? Против всей России воевать? Эта тварь в президентском кресле на госуровне дала прибежище всему Исламскому Государству! Они теперь и в чинах и в армии! Этих положим - новых пошлют! Да не своих, не мусликов, а наших же, русских, из тех, кого запугали! Сколько мы своих крошить будем?! Всю Русь прикажешь пострелять?!
Богумил снисходительно наблюдал за вспышкой полковника, а тот говорил, точно стремясь выговориться за все время:
- А отобьемся - что мы будем? Евросоюзу на поклон прикажешь идти? Или на глине Волхова хлеб для всей области растить?! Передохнем мы от своей победы!
- Сынок, - тихо позвал дед, и полковник поперхнулся словами.
- Сынок, ты думаешь, мы всего этого не знали, когда клич кидали, да на собрании решали вооружаться? И среди нас были паникеры, да сомневающиеся. Но их почти и не слышно было. Мы ж в этой толерастии не один десяток лет живем, видим все. Мы ж, по старой памяти, как Союз помним, все в нелегалах людей да братьев увидеть пытались, а они себя новыми хозяевами почуяли, добро за слабость приняли. Мы им и мечети в центре разрешили строить - молись, брат, не жалко. И молчали, когда они наших ребят с рабочих мест повытесняли - живи, Абдул, тебе в кишлаке тяжелее приходилось. А они за моду взяли сильничать... Да мне ли тебе говорить? Ты же сам местный! Ходят, задирают наших... Кого задерут - толпой бить начинают, а наши - тише мышек стоят. Коли девка красивая, так облапают, ссильничают, аль просто словами, как дерьмом изгваздают! «Эй, рюсский билят! Сюда ходи, да!» Храмы наши похабить да жечь норовят... Как обряды свои справляют да свадьбы - по окружающим стрельба из травматов. Мы уж и не рады, а нам правительство - «Терпи. Терпи коза, а то мамой станешь! Сильничают дочку - терпи. Сына калечат - терпи! Дом грабят, храм жгут - терпи! Это они братскую любовь так выражают!» Может их чинуши нашим чинушам что и выражают, а мы лишь зверий оскал их видим! И милиция уж давно под ними! Нигде - ни нам жизни, ни на них управы! А мы поняли тогда, как о беде услышали, что эти - еще тихие были! А как армии ихние с автоматами придут - мы вообще за рабов у них станем, да дети наши им рабов рожать будут! Все мы знали, что и столица уж пред ними склонилась, и многие города запугали. А все равно - хотим хоть дни мы людьми пожить. Да людской смертью и помереть. А не так, как ты рассказывал - под ножом да без глаз.
- Да уж, столица... Уже десятки лет там русских-то и не было... ИГИЛ всем - братья. А презик наш по телевизору верещал - «общечеловеческие ценности», «Россия хочет принять братьев», «много у нас ничейной земли», «нарушение принципов толерантности является бесчеловечным актом и будет пресекаться во всех случаях». А знаешь дед, что последние слова значат?
- А ну-ка?
- Что тот, кто взглядов президента не разделяет, тот у него враг государства, богатый, бедный, нищий - без разницы. Кто беспределу противник - тот господину президенту Владимиру Краснову - враг. Считай, заявил, что будет без разбора казнить оппозицию.
- Так, а ты, полковник, чего свой полк поднял?
- Тебе не понять, дед.
Угоняй сел и размолол пальцами новую сигарету, точно забыв про нее.
- Тебе не понять, дед. Я всю чеченскую прошел. И первую и вторую. За то воевал, чтобы нелюдь на наши улицы не прорвалась. Сколько ребят схоронил - считать сбился. А покуда воевал - нечисть под видом мирных гостей к нам пришла. А вот теперь - силу почуяла, да и террористическое государство позвала, правительство наше прижав... Нельзя так. Я же России присягал... Мне с террористами заодно воевать...
Он махнул рукой, не найдя слов.
- Товарищ полковник!
Запыхавшийся вестовой вытянулся перед офицером.
- Вольно. Что случилось?
- Тащ полковник... Вы сами взгляните!
Вестовой протянул бинокль.
Волхов делит Новгород на две части. И половину его, стратегически ущербную, пришлось оставить, отступив на левый берег. Правый берег остался ИГИЛ и федералам. На него Угоняй и навел бинокль. Рядом подслеповато щурился дед Богумил, тоже стараясь разглядеть происходившее.
А посмотреть было на что.
Два дня назад Угоняев приказал взорвать все мосты через Волхов, а на самых опасных участках - выставить два имеющихся в его распоряжении БМП. И вот теперь, прямо под прицелом их орудий, на соседнем берегу реки стояли сотни человек мирного населения, бутафорски разнаряженные в фески и халаты.
Рядом скалился боевик ИГИЛ.
Ребята давно уже плевать хотели на чужие имена, а потому давали вражеским полевым командирам позорные клички, схожие с их национальными именами - «Камаз Помоев», «Парад Уродов», ««Рекорд Надоев»... Сейчас, рядом с невеселой толпой стоял «Поджог Сараев». А недалеко от него - сам Добрынин. «Показушничает! Снайперов, дескать, не боюсь!» - отметил Угоняй.
А «Сараев» уже кричал в мегафон:
- Русские! Смотрите! Эти люди - ваши сограждане! Они приняли нашу веру и сами вступили в хранимое Всевышним Государство! Мы ничего им не сделали! Они сами оценили силу ислама и стали частью этой силы! Мы ждем и вас в наших рядах! Дастархан для вас уже готов!
- В самом деле - не дурите! - подал голос и Добрынин, - вы что, в русских что ли стрелять собрались?
Левый берег молчал. Молчали окопы и доты. Молчали здания, превращенные в крепости. Молчали блокпосты и БМП на берегу. Но Угоняй знал - все видят происходящее. Видят и молча запоминают.
- Братушки!
Из ряженой толпы внезапно выскочил бородатый мужик. Срывая нелепую феску он упал на колени перед самой водой и закричал, размазывая по лицу грязь и слезы:
- Братушки! Простите! У меня двое детей! Они взяли их! Мы не сами... Мы не хотим... Мы, как вы, веруем!
- А-а! Свинья! Джаляб! Кутакбаш! - разъяренный «Поджог» ударил кричавшего ногой по лицу.
Откуда-то с Угоняевых позиций сработал снайпер. Боевик дернулся и упал, так и не стерев с лица оскал ненависти. Добрынин шустро нырнул за угол. За спинами толпы закричали на тюркском наречии, раздались хлопки одиночных выстрелов и люди побежали с берега, поневоле прикрывая собой боевиков.
- Ну, что?- Угоняй повернулся к бойцам - все видели?
- Так точно, товарищ полковник - ответил за всех тощий боец, зло играя желваками.
- Если кто хочет к ИГИЛ на дастархан - не держу, идите!
- Товарищ полковник..! - возмущенно загудели солдаты.
- Хорош людей обижать! - осадил Угоняя Богумил - сам видишь - никто город и веру на поругание не отдаст.
- Тогда готовьтесь: раз комедия не удалась, завтра штурм будет.
Поправив портупею, полковник направился в сторону штаба.
- Дежурьте, сынки - кивнул бойцам Богумил, и так же отправился к своим.
***
В Новгороде люди, проведав что Добрыня идет крестить их, собрали вече и поклялись все не пустить в город и не дать идолов опровергнуть. И когда он пришел, они, разметав мост великий, вышли на него с оружием, и хотя Добрыня прельщением и ласковыми словами увещевал их, однако они и слышать не хотели и выставили 2 камнеметательных орудия великих со множеством камений, поставили на мосту, как на самых настоящих врагов своих. Высший же над жрецами славян Богомил, из-за сладкоречивости нареченный Соловей, строго запретил люду покоряться. Мы же стояли на торговой стороне, ходили по торжищам и улицам, учили людей, насколько могли. Но гибнущим в нечестии слово крестное, как апостол сказал, явится безумием и обманом. И так пребывали два дня, несколько сот окрестив. Тогда тысяцкий новгородский Угоняй, ездя всюду, вопил: «Лучше нам помереть, нежели богов наших отдать на поругание». (Иоакимовская летопись).

2. Стены старого дома, переоборудованного спешно под штаб, быстро пропитались куревом.
Угоняев устало отложил карту города. Мало людей. Его тысяче не перекрыть всех ключевых точек, а ведь ребятам надо еще и смену давать. Хорошо хоть, ополченцы взяли на себя внутреннее патрулирование. Да и то, с этих патрулей толку... Жена домой позовет, мусор вынести - уже бегут. Сами дураки - пост бросают, так бабы гражданские еще дурнее - будто и не война, а тусовка у мужиков доминошная.
Задумываться в военное время - роскошь непозволительная. Но Угоняй позволял себе такое, когда был уверен, что сделано все, от него зависящее. И сейчас он стремился, точно два кадра, наложить друг на друга лица. Лицо первое - искаженное судорогой злобы в нечеловеческую маску. «Поджог Сараев». Лицо второе - настороженное, просящее и....верящее в него. Лицо девушки...
Двадцать лет назад... Когда горное гнездо безымянной банды было зачищено, командир дал добро на отдых в нейтральном ауле. Угоняев навсегда запомнил, как они, окровавленные, потные и провонявшие порохом, вступали в цветущий сад, где маленькие домики терялись среди множества деревьев, а все звуки были плотно замешаны на гудении пчел. Один боец полушутя все спрашивал товарищей - не погиб ли он сегодня: слишком непривычно было оказаться среди войны в маленьком раю. Угоняй видел другие аулы, где превратившиеся в крыс жители травили колодцы, снабжали боевиков оружием, ставили на дорогах федералов растяжки, подсаживали его солдат на наркоту. Все его существо кричало - не верить. Но здесь командовал не он. А старший по званию отчего-то рискнул довериться этому аулу.
Лейтенант Угоняев тогда просто позволил себе сесть под яблоню и слушать. Не хотелось ни есть, ни пить, ни даже курить. Куда важнее было сейчас, до судорог, до слез, - слушать пчел, глядеть на уже осыпающиеся лепестки яблонь и вдыхать их аромат. Сколько он тогда так сидел - сам не помнит, время исчезло. Очнулся он только тогда, когда почуял движение. Рядом стояла молодая девушка, почти совсем девочка. Ничуть не боясь ни чужого лица, ни калаша на коленях, она протянула Угоняеву кувшин с холодным молоком и о чем-то попросила на своем языке. Лейтеха вопросительно обернулся на сидящего рядом сержанта. Тот без слов понял просьбу и перевел:
- «Пожалуйста, прогоните всех бандитов. Иначе они когда-нибудь придут сюда. Не будет ни яблонь, ни мамы, ни меня.»
И только тогда Угоняй понял, что лицо Чечни, это не оскаленное бородатое лицо фанатика. Тогда сама чеченская земля смотрела на него через глаза этой девушки и просила защитить ее. Защитить от сыновей, которые, точно одержимые иблисом, превратились в зверье. В нелюдей.
Долго еще спрашивали тогда особисты - отчего Угоняй не берет пленных? Никогда? А ему не нужны были пленные, как не нужны были той горной земле выродки. Никогда.
- Товарищ полковник!
Дежурный вбежал без стука. Угоняй быстро очнулся.
- Что?
- Пойман разведчик!
- Сюда веди!
Разведчиком оказался местный. Нет, не русский - либо армянин, либо азер. Даже не понять по заплывшему жирными складками лицу. Угоняй помнил его. Неделю назад тот, торгуя на рынке, угодливо просил «гаспадына палковныка» купить с его точки мандаринов и со всей словоохотливостью материл пригретый президентом ИГИЛ. Видимо, мнение свое он пересмотрел. Или - продал. Угоняев обернулся к конвоирам:
- С чем взяли?
Один молча протянул командиру папку.
- Твою же ты мать!
На простой туристической карте Новгорода были от руки нарисованы все укрепления и даже подписано время смены караула.
- Еще не все, тащ полковник, - подал голос охранник - у него на мобиле каждый блокпост заснят оказался.
- Эй, свинья, прикажи своим шакалам отпустить меня! И пусть мобильник вернут! И деньги! - подал голос арестованный.
В деньги Угоняй не верил, да и визги пропустил мимо ушей.
- Как его взяли?
- Пробовал через овраг проползти, пузо на «егозе» застряло. По возне его и услышали.
- Эй, билят русский! Ты меня слышишь, да? - разъярился арестант - Ты чито, по-русски не понимаешь? Выпустить меня прикажи! И деньги пусть вернут! Они мои деньги забрали!
- Рот закрой - вежливо попросил Угоняй, и это добило торгаша.
- Ти! Да ти знаешь, с кем связался?! - визжал с нарастающим акцентом арестант - не отпустишь меня - все ми тебя резать придем! Ти не знаешь, свинья, сколько за меня поднимется! Да ми твой жоп рвать всей братвой будем! Да ты...
Один из конвойных прикладом напомнил о вежливости, и визг захлебнулся.
- Увести в карцер.
Пытавшемуся что-то лопотать на своем языке шпиону выдали ускоряющего пинка и выволокли за дверь.
- За-ши-бись...
Угоняй поднял трубку телефона:
- Ростовцев? Быстро по всем постам краткий инструктаж о задержании. И пусть будут внимательнее, если жить хотят побольше.
Трубка легла на рычаги.
- Тащ полковник..! - заглянул в дверь часовой
- Чего?
- Тут к вам посетители. Делегация...
- Какая еще?
- С рынка, похоже...
- Ну, запускай.
В дверь вошли два убеленных сединами аксакала и вежливо сняли папахи.
- Садитесь - кивнул им на свободные стулья Угоняй.
- Пусть скажет нам господин полковник, здорова ли его жена, счастливы ли его дети? - почти без акцента начал обряд вежливости один из гостей.
- Пусть небо дарует вам то же самое счастье, что имеет моя семья, - соблюл вежливый тон полковник, и тут же свернул велеречие - Чего вам?
Старики переглянулись.
- Нам сказали, что ваши солдаты арестовали сегодня Рустама из нашей общины. Мы просим отпустить его.
- Вещдоки ему тоже вернуть? - поинтересовался Угоняй.
- Пусть пойдет вам на пользу, что удалось добыть, - вежливо склонил голову другой старик. - мы просим только за Рустама.
«Вором кличет, шельма. Но тон вежливый блюдет» - догадался полковник. Вслух же сказал:
- Вашего Рустама задержали при попытке пересечь охраняемый периметр. При нем обнаружили сведения, которые он нес врагу. Отпустить его я не могу, пока вся эта каша не прекратится.
Старики снова переглянулись, надели папахи на головы и поднялись.
- Всевышний награждает разумных. Неразумным же он дает урок, - заявил один на прощание, глядя прямо в глаза полковнику.
- Скатертью дорога.
Дверь захлопнулась.
- Угрожать, сволочи, вздумали...
Угоняй достал новую сигарету и закурил. В голову уже нарабатывалась схема профилактической проверки всех азиатов, оставшихся в осажденной части Новгорода. Дело намечалось муторное, с «песнями» и «танцами». Но от этого - не менее необходимое. Сигарета успела догореть до фильтра, когда Угоняй уже прикинул, что и как. Осталось только отдать приказ.
Окурок с тихим звоном упал в консервную банку, уже полную его собратьев.
И тут в районе Кремля захлопали выстрели.
- Что за..?
Одиночные сменились очередями. Причем лупили «любители»: вместо уставных 3-4 патрона, «калаши» стрелков выплевывали за раз пол-обоймы.
- Тревога!!! - Угоняй выскочил за дверь, на ходу расстегивая кобуру.
У здания уже гомонили встревоженные бойцы.
- Смирно!
Рявк команды разом отбросил тревогу, смятение и желание строить догадки. Солдаты вытянулись, тревожно скашивая глаза в сторону Кремля.
- Готовность! По приказу выдвигаемся...
Приказывать не пришлось: стрельба затихла так же внезапно, как и началась.
К КПП подбежал задыхающийся Богумил.
- Сынок..! Там..!
Через секунду рядом оказался еще и патрульный сержант:
- Разрешите доложить!
- Докладывай. Можешь от себя.
- Так точно! Нерусская диаспора резню начала. Сразу, как отмашку кто дал. Без разбора всех под нож пускали. Ополченцы с ними перестрелку затеяли, да все и полегли. Мы на выстрелы подоспели, подкрепление вызвали, да и зачистили площадь.
За простым рассказом скрывалось такое, от чего у бывалого полковника были готовы встать дыбом немногочисленные седые волосы.
- Что значит - зачистили?
Патрульный вытянулся по струнке и доложил уже по уставу:
- Всех лиц с оружием разоружили и взяли под арест. Огневые точки подавлены. Оказывавших сопротивление уничтожили.
- Сколько положили?
- Пока не знаю, товарищ полковник. Нерусских - почитай сотню. И еще полторы - под арестом на площади.
- Подробный отчет мне, быстро!
- Есть!
- А ты, дед - обернулся Угоняев к задыхающемуся Богумилу - со мной пройдешь. Расскажешь мне, отчего твои ополченцы сами в драку полезли, вместо того, чтобы моих звать. а заодно и задание получишь.
Зрелище бойни впечатляло. Тела лежали везде - на проходах, под обрушившимися палатками, среди дорогих шмоток и дешевых фруктов. На краю площади, под прицелами автоматов на земле скорчились сто пятьдесят три человека. Бойцов бил мандраж, и Угоняй даже не сомневался, что некоторые из арестованных уже получили «попытку к бегству».
- ...Так все и было, сынок! - горько закончил свой рассказ Богумил. - разве ж русский человек будет стоять просто так, когда его семью режут? Тут же не ополчение было, просто люди безоружные по рынку ходили. Их и начали резать....
«Тридцать восемь гражданских убито, четырнадцать ранено» - вспомнил отчет Угоняй.
Они прошли мимо убитой женщины. Угоняй вздрогнул от застывшей на ее лице боли напополам с непониманием. Убили ее не пулей. Тварей даже не остановила беременность жертвы. Ей просто загнали между ног трубу от палаточного каркаса.
- Все, как ты рассказывал, сынок..! - всхлипнул Богумил, торопливо накрывая умершей лицо. - все я слышал, да все казалось, что лишь от пришлых такое увижу. Мы ж с этими сколько лет рядом жили! И покупали у них, и видели, как они строят, да улицы метут, а так... И ведь все сразу началось, как по сигналу...
Полковник вспомнил слова делегатов диаспоры и зубы сжались ненавистью: «Опоздал ты, полкаша, со своей профилактикой. Вот она - уже случилась».
- Наш патруль отбить попытался с рынка людей... Лезли в проходы, вырывали из рук, да прямо под перекрестный огонь и попадали. Уже потом, как всех гражданских тут дорезали, так наши их издали обстреливать начали... А те в ответ ...
«Пятнадцать ополченцев убито, трое ранено» - сухие строки отчета снова всплыли перед сухими глазами Угоняева.
- А там уж ваши подоспели, грамотно разделали мерзавцев.
«Четверо солдат убиты, семеро - ранены».
- Тут им капец и пришел...
«Семьдесят семь убито, двадцать один ранен, сто пятьдесят три - разоружены и арестованы.» Угоняй подошел к пленным.
- Командиров живыми взяли?
- Вот этот приказы отдавал! - кивнул боец на рослого кавказца.
Тот исподлобья оглядывал площадь, но руки держал за головой, не решаясь провоцировать русских.
- Поднять этого.
Бойцы так рьяно исполнили приказ, что пленник вскрикнул и разразился горскими ругательствами. Угоняев с любопытством хищника наблюдал за ним.
- Что, горный козлик, воевать захотелось?
Горец презрительно повернул голову к полковнику и процедил сквозь зубы:
- Всевышний видел нашу заслугу. Он воздаст нам за нее.
«Тертый калач! Не кричит, не требует, не угрожает! Не чета Рустаму! Кажись - при Чеченской в полевых командирах был!» - догадался Угоняев.
- Что дальше планируешь делать, вояка?
- Если всевышний снова призовет меня к бою - буду славить его имя пулями, гяур. Если же он захочет дать мне награду - он призовет меня в скором времени для личной беседы.
«Допрашивать бесполезно: идейный.» - Угоняев махнул рукой, приказывая увести.
- Саид! Саид!
Пленник обернулся и на лице его растеклась радость. Угоняй поглядел в ту же сторону. К ним бежала девочка. Сколько ей было лет? Четырнадцать? Тринадцать? Кто его разберет. Она целенаправленно бежала к арестанту, выкрикивая его имя и совершенно не обращала внимания на автоматы конвоя. Правой рукой она придерживала у живота котенка.
Угоняй увидел, что солдаты растерялись, настолько здесь не к месту была эта девочка, пусть даже она и бежала к своему родичу. А у самого полковника вдруг до боли сжалось сердце. Перед глазами завертелись одновременно растерянность на лицах солдат, радость на морде бандита, рука девочки, придерживающая у живота котенка...
- Снайпер! Цель! - еще кричал Угоняй, а рука уже сама выбросила два коротких жеста.
Треснул выстрел. Девочка споткнулась. Кашлянула. Из разжавшихся рук на асфальт упал рыжий котенок и обиженно мяукнул. Еще секунда - и его хозяйка сложилась пополам и упала рядом с ним. Зверек отбежал в сторону и, остановившись, обернулся, точно спрашивая - «за что?»
Угоняй видел, как на лицах солдат растекается ненависть. Ненависть к нему.
«Сука! Мясник! Поехавший солдафон!»
Эти крики звучали пока еще только в головах, но через минуту они зазвучат вслух, а вслед за ними заговорят автоматы.
Угоняй не думал об этом. Быстро подбежал к девочке и, наклонившись, откинул полу ее куртки. «Все» - расслабляющей волной мысль ударила по всем суставам. И вслед за ней последовала вторая: «Не ошибся. И успел».
Полковник встал, чуть заметно шатаясь: сказывалось нервное напряжение. После чего указал на солдатам на труп девочки:
- Вопросы?
Наверное, прозвучало слишком резко для необходимого уверенного тона, но на большее Угоняев уже не был способен.
Солдаты молча отвернулись: вопросов не было. «Пояс шахида» на девочке все расставил по своим местам.
«И ведь не просто так котенка держала, готовилась контакты замкнуть. А арматуры да гвоздей в поясе хватило бы на всех - и командиры бы погибли, и солдат бы покрошило!» - скакали ненужные мысли. Угоняй не оправдывался перед собой. Он уже переживал подобное. Просто снова и снова казалось нелепым, что маленькие девочки готовы просто так убивать и умирать за чужие идеалы, вместо того, чтобы самим жить и дарить жизнь детям...
- Змей! - внезапно закричал тот самый пленный Саид - Ты знаешь кого ты убил? Сам Пычахтай лично вырежет тебе печень!
Он впервые за все время потерял самообладание. Угоняй же восстановил самообладание в полной мере.
- Ну-ка - расскажи!
- Гяур, это была Забира, дочь самого Пычахтая! И моя младшая жена!
- Забира Пычахтатична, значит... И не жалко было ему зятя да дочь слать под пули?
- Собака? Что ты знаешь о воинах?! - гордо выпрямился Саид. - за ее смерть, ты ответишь как убийца...
- А ну-ка, постой - прервал его Угоняев - значит, если бы она подорвалась сама, да поубивала тут ребят - она не убийца, верно?
Сайда прорвало:
- Ты собака! Вы все - черви под ногами истинно верующих! Давить вас - наш святой долг перед ним! Лишь убивающий вас заслуживает солнечного тепла да права на вдох..!
Короткая очередь прервала его крики.
- Виноват, товарищ полковник - кивнул Угоняеву один боец - надоела мне эта гнида.
Офицер лишь пожал плечами...
3. - Это все?
Перед полковником лежали два десятка калашниковых, с десяток пистолетов, гранаты, ножи... отдельными кучками были сложены комплектующие для мин и наркота.
- Все, что нашли, сынок.
Дед Богумил пинком отправил пакет с плюшками гашиша прямо в лужу.
Еще после бойни Угоняй дал задание ополченцам - прошерстить все дома южан. Не важно - армян, азеров, «чехов», таджиков, узбеков... После кремлевской бойни доверять было уже нельзя никому. Шерстили ополченцы, знавшие лучше солдат, кто где из подозреваемых проживает. Но к каждой группе был в обязательном порядке приставлен военный. Результаты были налицо.
- Было сопротивление?
- Небольшое. До стрельбы не дошло. Что делать дальше, сынок?
- Ополченцев по постам расставь.
- А арестанты?
- Тех, у которых чисто было - отпустим. А тех, кто в бойне участвовал и тех, у которых вы оружие нашли...
Угоняй замолчал. Дед Богумил понял его без слов, кивнул, и ушел.
***
Народ же оной стороны, рассвирепев, дом Добрынин разорил, имение разграбил, жену и некоторых родственников его избил. (Иоакимовская летопись).
4. ...Скоро сентябрь. Сегодня последняя ночь августа. Темная, будто чернилами изгваздалась. А сон все не торопится.
Угоняй вышел из кабинета.
- Что, боец, мнешься? До ветру хочешь? Так давай, я тут постою.
- Никак нет, товарищ полковник.
- А чего дергаешься? Да ты говори по простому: день сегодня у всех нервный был.
- Да вот, тащ полковник, все девчонка та из головы не идет...
- Младшая жена Саида? Да, жалко ее. И жизни-то не видела: почитай из садика сразу под мужика положили, а потом на смерть отправили.
- Я, тащ полковник, все думаю - отчего так? Ведь не могла она не понимать, на что идет.
- Тебя как зовут? - Угоняй присел на стул в коридоре.
- Рядовой Хвостов.
- А мать тебя тоже по уставу зовет?
- Богданом...
- Так вот, Богдан. У них в их священном писании так и сказано, как Саид сегодня верещал: кто иной веры - тот и не человек вовсе. Меж собой они честные да манерные, а вот иноверца обмануть, убить, или еще чего подлое учинить - у них и не грех вовсе, все их богом прощается. Но это на одной странице. Перелистни их писание чуть дальше - будут там слова о милости, смирении да честности. На все случаи жизни книжка: и на подлость оправдания найдутся, и на честность благословления.
- Так а как же сами они с такой кашей в голове живут?
- Знаешь Богдан... - Угоняй закурил - а я не знаю. Вот не знаю, и все. Никто и никогда не сможет быть уверен, что правильно объяснит нам, отчего честный становится подлым, радушный - убийцей, человек - нелюдью. Знаю только, что это - сплошь и рядом. И знаю, что нельзя на бесчеловечность глаза закрывать. Иначе до того момента дозакрываешься, когда бесчеловечность тебе эти самые глазки ножиком выковыряет. А еще точно знаю, что не нация, не вера определяет людское скотство, а одни только человеческие поступки. Беда лишь в том, что иногда самые гнусности та или иная группа людей объявляет эталоном своей веры или главными национальными чертами. Оппозицию вырезают, а терпилы и не то стерпят. Быть может и у ЭТИХ с самого начала в почете были честь, милость и доблесть, да кто его знает, где наперекосяк все пошло.
Угоняй помолчал, собираясь мыслями, и закончил:
- Я так думаю, боец. Быть честным, милостивым, доблестным - для низкой души это накладно и тяжело: удовольствиями жертвовать приходится, крысиной выгодой да безнаказанностью. Почета за праведность мало, выгоды - вообще никакой. Вот и думает всякая сволота, что для бога своего равноценно будет, если, вместо личной доблести да чести, просто инакомыслящих убивать. Это же проще, хоть и бесчестно. Проще да почетнее. И удовольствием своим крысиным жертвовать не нужно. Так через людскую халяву и скотинеют. И народы и веры. А так все или не так - уж не могу тебе, Богдан сказать.
- Простите, товарищ полковник.
- Не бери в голову всего этого, малыш. Завтра, быть может, у тебя будет одна забота - стрелять «куда-то туда» и надеяться выжить. Тут будет не до гамлетовских философий.
- Так точно, товарищ полковник.
Угоняев поднялся со стула и ушел к себе в кабинет. Сна, по-прежнему не было ни в одном глазу. Полковник снова взглянул на карту и отметил одно не сделанное дело. Рука сама легла на телефонную трубку.
- Ростовцев? Прикажи гарнизону складов Перыни оставить позицию и передислоцироваться в Новгород. Там позицию не удержим, только ребят за кирзу положим.
- Есть, товарищ полковник.
4. - Стоять! Оружие медленно на землю!
Десяток бойцов, ослепленные прожектором, медленно опустили оружие на землю, подчиняясь голосу невидимого часового с блокпоста.
- Кто такие?
- Гарнизон с Перыни.
- Почему не на месте?
- Согласно приказу передислоцироваться в Новгород прибыли на место назначения.
- Кто у вас командир?
- Командир скоро будет. А старший разведзвена сержант Айгюлев - я.
- Какой еще Айгюлев..?! Ну-ка быстро на землю, без фокусов!
Звено подчинилось без возражений. На посту же произошла перепалка.
- Ты совсем трехнулся? Айгюлев - наш боец!
- Я таких наших сегодня на площади видел!
- Да не кипишись ты! Наш, говорю! Был в Перыни такой боец! Я его с ленинаканской тягомотины знаю! Да, нерусский, но наш! Мы с ним под пулями вместе ходили!
- Доложить надо..!
- Ну, так доложи!
- Эй, вы долго еще нас морозить будете? - подал голос Айгюлев - Славка, ты там что-ли?
- Ваха, погоди малехо. Сейчас я дождусь, пока напарник дубовый ответа на запрос дождется, да и запустим вас. Сколько вас там, кстати?
- Тут десять, да еще сотня сзади идет. Весь Перыньский гарнизон.
На посту послышалась возня и новый голос окликнул гостей:
- Айгюлев кто?
- Я.
- Пароль?
- На ухо скажу. Орать его что-ли прикажешь?
- Ну, подходи, только один.
Айгюлев демонстративно медленно поднялся и подошел к доту.
- Пароль?
- Ракета, мать вашу. Отзыв?
- За мать ответишь, чурка. Вымпел.
Боец вышел из укрытия и стал отодвигать с дороги спираль Бруно.
- Быстро давайте. ИГИЛовцы рядом быть могут.
- Даже не представляешь, насколько рядом, шакал. - ухмыльнулся Айгюлев, доставая штык-нож...
5.
Видимо, все-таки удалось незаметно уснуть.
Угоняев проснулся от яростного вопля:
- Сука!
Крик тут же прервался бульканьем. И по всему дому затрещали выстрелы.
Тело само работало, не давая голове запаниковать. Ствол из кобуры, снять с предохранителя, с ноги распахнуть дверь и тут же упасть на колено, убирая грудь с уровня огня.
В коридоре от над телом рядового Хвостова уже распрямлялась бородатая тварь. «Макаров» дважды хлопну, посылая «уставные» пули в центр груди ИГИЛовца. Тот скорчился, но, судя по стонам, остался жив.
«Бронник! В голову работай!» - мелькнул в голове приказ.
И следующего фанатика встретили уже две пули в лицо.
«Перезарядить!»
Не получилось. Кто-то навалился сзади и умудрился выбить оружие. Недолгая возня и... все закончилось. Угоняев был крепко связан.
«Капец повоевали!» - танцевали в голове искрящиеся злостью мысли.
Над ним склонилось бородатое лицо в бандане.
- Ти, камандыр, да?
Угоняев плюнул. Бородач утерся с улыбкой: он знал себе цену.
- Пычахтай! - окликнули сзади, и банданная харя обернулась. Последовал короткий обмен фразами на чужом языке.
«Вот и свиделись с этой мразью. Жаль, его не успел кончить!» - с сожалением отметил Угоняев.
А командир уже снова глядел на него. И уже не улыбался.
- Твои шакалы положили девять моих бойцов! Девять воинов Всевышнего! Ты знаешь им цену? Нет, пес, ты не знаешь. Я знаю!
Он пролаял команду и полковника рывком подняли.
-Шевелись, тварь.
- Да пошел ты...
ИГИЛовец ударил его прикладом в живот.
Дальше соображалось с трудом. Угоняй чувствовал, что его куда-то волокут, слышал далекую стрельбу и близкую перебранку конвоиров. Очнулся он лишь упав на дно лодки. Один боевик яростно дергал пускач мотора, второй не спускал глаз с полковника и еще одного пленника. Чуть повернув голову, Угоняев увидел, что вторым связанным в этой лодке лежит дед Богумил.
- Вот и отвоевались...
- Молчать, свинья - ИГИЛовец сразмаху пнул офицера, но сам чуть не выпал за борт.
Мотор заурчал, отводя лодку от берега.
В городе не стихала стрельба. Короткие автоматные очереди перемешивались с длинными пулеметными трелями и взрывами гранат. Угоняев там не был, но уже мог представить происходящее: ИГИЛ резал его полк. Кого-то удалось снять тихо, кто-то успевал поднять тревогу. Но необстрелянные бойцы, лишенные командиров уже не оказывали толкового сопротивления. Кто-то погибал сразу, кто-то старался стрелять «куда-то туда», а кто-то, шепча «сдохните суки», целенаправленно ловил на мушку фанатиков. Солдат резали ножами на постах. Выскочивших на открытое пространство - отстреливали. Закрывшихся в помещении - глушили гранатами. И все равно - они пытались сопротивляться...
6.
...- Все, Пычахтай. Что дальше?
- Дальше держим оборону здесь и ждем подхода Добрынина.
- Есть.
- Постой. Много наших положили гяуры?
Боец замялся, боясь своего ответа.
- Ну! - Тридцать девять наших убито, и еще четверо ранено.
Пычахтай разразился бранью и замахнулся на бойца прикладом. Проклятые свиньи почти ополовинили его отряд, а сам он вынужден сидеть в осаде вместо шакала Угоняева, дожидаясь подмоги от Добрынина! Это при том, что сам отряд выполнил только половину задачи - захватил штаб и отправил на другой берег командиров. Вырезать весь гарнизон Угоняева не получилось. Ситуация выходила из-под контроля.
Боец что-то лепетал в свое оправдание, и Пычахтай все же ударил его.
- Иди на пост, собачий сын!
Теперь предстояло держаться и уповать на Всевышнего.
7.
Слухи всегда летели быстрее новостей. Одной нелепости хватало, чтобы побеждающая армия в панике разбежалась. Другой нелепице удавалось вынудить к сдаче целые гарнизоны. Но в этот раз слухи сыграли обратную роль. Лишенные командиров ополченцы и остатки угоняева полка знали только одно: твари на улицах, и уже не надо бояться их прихода, их надо гасить, если дорога жизнь. А еще они знали, что твари - смертны.
Единственное тихое место - бывший штаб, был моментально распознан, как захваченный врагом объект, и тысячи нестройной толпы кинулись на штурм. Без руководства, без подготовки, без нормального оружия. Люди даже не знали, живы ли еще командиры, и там ли находятся. Но всем казалось, что все будет в порядке, если просто отбить штаб.
Позицию боевиков обстреливали охотничьи ружья и солдатские АК. В окна летели бутылки с горючкой и немногие оставшиеся гранаты. Полусотня ИГИЛ не торопилась объясняться со своим богом за земную жизнь, а потому - не жалела патронов. Ополченцы сполна платили кровью за бесполезный уже опыт: лезли без прикрытия в атаку, бежали в полный рост через простреливаемое пространство, не успевали поменять позицию. И все равно - они атаковали.
И тут грянуло... Горели рушащиеся дома на набережной Волхова. Горели бесполезные БМП, на которые так надеялся Угоняев. Горели люди. А под прикрытием танкового огня к берегу приставали десантные катера, из которых выбегали солдаты Добрынина. Они разбивались на группы, занимали позиции, прикрывали следующие группы, и плотным огнем отгоняли ополчение от разгромленного штаба. Иногда то один, то другой солдат замирали, или споткнувшись - больше не поднимались. Но редко, слишком редко. Даже не для победы, но хотя бы ради достойного сопротивления. Они были русскими. Но зачищая для ИГИЛ русский город от своих соотечественников, сомнениями не терзались. Потом кто-то из них сопьется, кто-то будет валить все на присягу да приказ, кто-то оскотинеет до самого дна своей души, кто-то покончит жизнь самоубийством. Но это будет потом, а сейчас они отстреливали мечущихся новгородцев, будто мишени на учениях. А летевшие в ответ пули милостиво затыкали слабый писк совести.
Люди были готовы драться до конца. Вместе с полковником Угоняевым - за будущее города. Без него - просто против бородатого зверья ИГИЛа. Они лезли на ножи диверсантов, шли прямо под пули, летевшие из штаба, рвали врага голыми руками там, где кончались патроны. Но вместе с домами, казавшимися им эталонами вечности, рушилась и надежда. А танки с другого берега все стреляли и стреляли. Прикрыв десант, они перенесли огонь на соседние дома. И каждый взрыв снаряда внутри стен сопровождался многоголосым криком боли. Угоняев давно приказал оставить жилье на берегу, опасаясь именно такого варианта. Но людям как-то верилось, что не дойдет до такого, что уж жилье-то точно не пострадает. Иллюзия дома-крепости рушилась вместе с домом. А сволочи, прикрытые броней, все продолжали стрельбу. Быть может им, не видящим лиц своих жертв, все казалось забавной компьютерной игрой в «танчики».
Спотыкаясь о трупы соратников, ополченцы откатились от штаба...
8.
Утренний туман провонял пороховой гарью. Сгоняемые на берег люди кашляли. Многие растирали по лицам пятна сажи. В основном тут были женщины, старики и дети. Бородатое зверье зачастую просто расстреливало боеспособных мужчин, которых находило. Даже не рассматривая, есть ли на них следы недавнего боя. Толпа уже не помышляла о сопротивлении. Что-то надломилось в людях этой ночью. Сгинуло что-то, заставлявшее их быть людьми. Сломленные же, они готовы были равнодушно принять любую участь. Расстрел, так расстрел. Концлагерь, так концлагерь. Даже без всяких «лишь бы». Просто людей уже не стало.
Добрынин зло прохаживался перед этим стадным строем, поглаживая окровавленную повязку на голове: во время высадки полковник задел головой крышку танкового люка. Со стороны кровавый бинт на русой голове мог смотреться даже героически. В былинном духе.
- Ну, что? Досопротивлялись? - отрывистые фразы полковника без толку бичевали покорную толпу - в кого стреляли, твари? В своих же стреляли, в русских! Да еще бойцов ИГИЛа разозлили! Как я теперь их успокаивать должен, когда вы их десятками покрошили?
Из штаба вышли пошатываясь пятеро последних боевиков из сотни Пачахтая. Сам командир шел чуть позади их. Люди смотрели. Быстро погас мелькнувший в душах многих протест: всего шесть человек, казалось бы, отделяли их от победы, шесть недобитков, которым жить оставались минуты..! Впрочем, кого бы тут обманывать? Без Угоняева да против танков ни о какой победе речи не шло.
- Кого защитить думали? - продолжал разоряться Добрынин - ради кого вы моих ребят с две дюжины поубивали? Что вас могло защитить-то?
Два солдата подвели к нему дрожащего помятого человека.
- Тащ полковник! Вот, в карцере у них был заперт.
- Ты кто такой? - вперился в приведенного Добрынин.
- Стоян Воробьев... Разрешите доложить... Мэр Новгорода... Вольно... - лепетал человечек, сотрясаясь всем пухлым телом.
- Какое, сука, «вольно»? Ты кем тут командуешь?! - взревел полковник.
- Простите, товарищ генерал - прошептал Воробьев. На его штанах уже расплывалось мокрое пятно.
- Ты кто? Ты мэр тут? - орал свеженазначенный «генерал» - какого хрена ты тут бунт вооруженный допустил?! Тебя президент для того в кресло сажал?
- Я пытался... - чуть слышно стонал Воробьев - Но, поймите, я не военный, а у них - ружья... Меня заперли в подвале...
- Верно, сука гражданская. Ты в своем кресле только тем был озабочен, чтобы руки не тряслись, когда на лапу брал!
- Так точно, товарищ...
- Я тебе не товарищ! - снова взревел Добрынин.
- Да, господин... Как скажете...
- Так - могучая рука полковника указующе махнула на Стояна - если ты мэр, то и принимай командование своим стадом! Мне еще зачисткой руководить. Проследишь, чтобы нам всяческую помощь оказывали. Понятно?
- Да...
- А если нет, то я тебя, сучка, по закону военного времени... Понял?
- Так точно...
- Бегом марш!
И встрепанный мэр торопливо побежал к новгородцам...
***
Тысяцкий же Владимиров Путята, муж смышленый и храбрый, приготовил ладьи, избрав от ростовцев 500 мужей, ночью переправился выше града на другую сторону и вошел во град, и никто ему не препятствовал, ибо все видевшие приняли их за своих воинов. Он же дошел до двора Угоняева, оного и других старших мужей взял и тотчас послал к Добрыне за реку. Люди же стороны оной, услышав сие, собрались до 5000, напали на Путяту, и была между ними сеча злая. Некие пришли и церковь Преображения Господня разметали и дома христиан грабили. Наконец на рассвете Добрыня со всеми кто был при нем приспел и повелел у берега некие дома зажечь, чем люди более всего устрашены были, побежали огонь тушить; и тотчас прекратилась сеча, и тогда старшие мужи, придя к Добрыне, просили мира. (Иоакимовская летопись)

9. От Новгорода ждали примера. Имя этого города было на слуху. Многие другие города, затаив дыхание, вслушивались в происходящее. Многие боялись ИГИЛ, многие не доверяли армии, всегда бывшей защитницей президента Краснова. Все ждали, что даст Новгород. Казалось, город, как былинный богатырь, распахнет их ворота и, смеясь, кинет на землю головы вражеских ханов, показав, что враг тоже смертен. И, верилось, что потом он посмотрит прямо в души голубоглазым своим взглядом, отряхнет с корзна кровь и ласково скажет: «что же вы припозднились? Пойдемте - Русь нас кличет!» И они бы пошли. Пошли, чтобы раз и навсегда утопить в море и в крови вражью нелюдь, готовую ради своего дохлого бога мертвить души живых людей.
Но Новгород пал. И пламя бунта погасло, так и не разгоревшись. Люди затаили свой выбор. Быть может - надеясь, что когда-нибудь он снова пригодится. Но рождались дети, не видевшие свободы. У них рождались внуки, знавшие только наследие рабства. А выбор, подобно забытым доспехам, ржавел в душах стариков. Города покорились, и толстопузый президент хвастался перед мировым сообществом победой толерантности над оппозиционным сепаратизмом. Пока что - первой победы. Не все города приняли рабство, и танковые колонны федералов месили грязь дорог, ведущих к Мурому, а спецотряды ИГИЛ крались к ополчившемуся Мценску. Партизанское же движение в Ореховецкой области станет наследуемой традицией, покуда две карательные экспедиции Ильина и Макариева не зальют напалмом бунтарские хутора...
Казалось бы, навсегда будут распределены роли - кому быть защитником отечества, а кому - его врагом. Вот только далекий потомок, перечитывая старые хроники, раз за разом будет себя спрашивать - почему целые города и волости восставали против самой человечной религии? Почему сепаратисты не щадили себя, хотя не имели даже надежды на победу? Зачем вообще самой человеколюбивой вере пришлось гнать на бунтарей огромные армии, если одной человечностью можно склонять целые народы? Исконно-сепаратистская жестокость, косность умов второсортных людей, одержимость силами иблиса - всего этого окажется недостаточно, чтобы объяснить, почему десятки тысяч русских людей восставали против решения великого президента Краснова, почему они стремились уничтожить милосердных миссионеров ИГИЛ. И именно пример русских людей, обеспечивших потомкам эти сомнения, и является ПОЛНОЙ И БЕЗОГОВОРОЧНОЙ... ПОБЕДОЙ.
Победой, задержавшейся в веках, застрявшей в болотине умственного и духовного рабства, посаженной под замок ретивыми стражами мракобесия, но все равно - победой, вооружившей русских людей против самого лживого и бесчеловечного врага их страны.
Но все это - просто альтернативная реальность, не так ли?
0
22:58
668
23:50
+1
вот и не надо писать того, что не укладывается в здравый смысл, а то потом удивляются люди, когда им в дверь звонят бравые парни с автоматами. Карантин, дело серьёзно, а автор несёт ответственность за то, что написал winkвроде в конце смазано, но вскользь, а «другая реальность» расписана намного подробнее. Отсюда вопрос, что хотель сказать автор? Впрочем, вопрос риторический.
Загрузка...