Соседи Николая Фомича. Кузьмич Жук.

В ответ на https://proza.ru/2020/07/26/1608

Я проснулся до света от звуков обстрела -- уж отвыкнуть успел, но вроде покуда далеко, вроде покуда не совсем к нам.

Щёлкнул светом -- а света-то ведь уже и нету, проверил воду -- всё так же, как перебили водовод в Горловке, то ли частые капли, то ли тоненькой струйкой. Попробовал включить газ...

Лучше бы не пробовал: пыхнуло, взвыло и загорелось, но загорелось не на плите, а -- выглянул в окошко -- на трубе между мной и соседом. Видно, и к нам осколки долетали.

Спешно влез в резиновые боты, обрезки от сапог, схватил давно приготовленный разводной ключ и прямо, как и был, в трусах и майке, пошлёпал в сарай за лестницей: надо вентиль закрыть, надо гасить, пока ещё где не рвануло.

Успел. Пришлось аж верхом на трубу усесться: нагрелась она, но видно, покривилась, и вентиль с таким трудом проворачивался, что три раза проверял, сорвал ли я пломбу на закрытие, ведь нагретое должно легче закрываться. Вроде и трёх минут не прошло, как спросонья попробовал печку зажечь -- а поди ж ты, даже задницу припекло, не до ожога, но пришлось задницей по трубе приплясывать, как по сковородке, оно ведь сидеть больновато будет.

Пока спускался, ключ разводной и выронил, а это меня и спасло: солнце ведь ещё не взошло, темень, пока я на карачках его впотьмах под забором в густой траве нашаривал, так над головой осколки и прошуршали. И вскользь по железным воротам соседа, только искры, полосы содранной краски и звон. Тут я и ключ нашёл, и сел в траву, и тем ключом и перекрестился, и заново вспотел, да так, что впору опять на трубу лезть сушиться.

Не, думаю, хорош на сегодня, и лестницу забирать пока не буду, нехай так стоит; не особо разгибаясь, на полусогнутых и рванул в собственный двор. Но, видно, слишком громко думал про "хорош", там где-то наверху услышали и надо мной посмеялись: не успел в дом войти, ключ в угол, вторую дверь спиной закрыть, прямо за спиной и прилетело, и этими двумя дверьми меня в спину так аккуратненько и шмяк всей тушкой об ковёр!

Хороший ковёр, шерстяной, толстый, видно не соврал цыган, когда продавал, ещё при Андропове, точно хорасанский! И стенка под ним саманная, на дранке. Короче, когда я в себя пришёл, проморгался, то лежу я под дверьми, а ковёр и подо мной, и на дверях за моей спиной; а на стенке от меня, точнёхонько по моей фигуре, вмятина, и в другой комнате, в спальной, из стены на компьютерный стол столько мусора насыпано...!

Не, видно, оглушило меня знатно: окна давно без стёкол, кирпичами заложены, так вот часть этих кирпичей осколками внутрь повыбивало, через щели солнце светит ярким днём, рядом стоят ополченец, аварийщик в куртке "Горгаз", ещё морда сыто-бритая буржуйская в белой жилетке с буквами OSCE слепоглухотой ОБСЕ раздражает да жвачку жуёт, и сосед напротив, Фомич, и все что-то говорят, а я нифига не слышу.

Поднялся. Голова кружится и болит, и локти, и коленки саднит, и ладонь свёз, но не тошнит и в глазах не двоится. Резкость, правда плохо сводится, всё как в тумане. "Громче!" -- говорю, -- "Говорите громче, видно, контузило меня, нифига не слышу!".

Тут заскочили ещё двое, один в голубеньком таком костюмчике с шапочкой на волосах и с сумкой с красным крестом, ещё один в оранжевом берете и серо-синей камуфляжной куртке с оранжевыми буквами "МЧС", под руки меня, табуретку в центр кухни выставили, меня на табуретку усадили. Медик давление мерять, пульс щупать, в глаза фонариком светить, через лупу разглядывать, по суставам молоточком стучать, а МЧС-ник на голову мне что-то вылил -- ух, защипало! -- и забинтовывает. А потом на руки мои глянул, что-то сказал -- ополченец за тазик, с соседом-Фомичом куда-то вышел, воды в тазике внёс, руки, локти и коленки отмыли, тоже щипучей гадостью обработали, забинтовали. Тут и доктор свои ковыряния закончил, меня так бережно под руки, и ведут в соседнюю комнату, в спальную. Туда где я до обстрела спал.

В кровать уложили, хотя вернее, усадили: под спину подушку, одеяло, ещё даже надувную подушку и какое-то тонкое, но тёплое, с одной стороны блистявое, как фольга, покрывало ОБСЕ-шник приволок. А МЧС-ник увидел край монитора из кучи того, что из стенки насыпалось, на столе, в тот самый тазик, из которого меня мыли, мусор собрал, а потом щёточкой такой, как будто кисть малярная, только щетина короче, весь мусор и пыль с клавиатуры-мышки пососкребал, очистил -- и включил компьютер.

Оба-на! - думаю, -- так свет уже починили! Быстро!... Или это я слишком долго валялся?

А он так профессионально в компьютере какую-то программу запускает и печатает, и шрифт большой сделал, такой, что мне с кровати хорошо видно:

"Не волнуйтесь, -- печатает -- у вас просто контузия". Ха, как будто я и сам этого не знаю. "У вас голова не кружится, не тошнит?". А я и отвечаю: "И не кружится, и не тошнит, и в глазах не двоится, нету у меня сотрясения! А что контузия я и так понял, я ж сколько лет в горно-спасателях!" - и головой киваю на стенку, где мой персональный иконостас.

Это бабка моя покойная, жёнушка моя родная, Мария Поликарповна, за неделю до того, как в неё прилетело, вдруг в шкафу, где фотографии, все мои грамоты-награды нашла и захотела на стенке развесить, и каждой место разметила, и всё пилила меня, мол, сделай рамки для грамот, хоть из штапика сделай... Я тогда две рамки сделал, даже покрасил лаком, а потом война, то да сё, забросил, мол, недосуг, потом как нибудь. А когда её сто двадцать вторым снарядом в огороде, да так, что в гроб куски мяса, вот как тогда я этот её пилёж вспоминал... Сделал, конечно, и на те места, где она хотела, повесил, и даже пыль вытираю, когда не забываю, но её-то этим уже не вернёшь...

И вылупились все эти на иконостас! А там и грамоты, и благодарственные письма, и удостоверения к наградам, и фото разные, и даже как вручали орден в Кремлёвском Дворце Съездов... Стоят, рассматривают, переговариваются, а что -- я не слышу. Тут медик к компьютеру сел, печатает: "Ваши фамилия имя отчество -- помните?" Я и называюсь полностью, как положено, и сразу и год рождения, и место рождения, и даже номер паспорта вспомнил, правда, не этого, синего, укропского, а ещё советского, того, который сейчас тоже в рамке, вместе с паспортом жены... Она этого не просила, но я не смог, как для себя иконостас, так и для неё, она ведь тоже столько лет в образовании, заслуженный учитель, ветеран труда. Оба мы были ветеранами...

ОБСЕ-шник что-то медику, а тот и печатает: "На фотографии -- жена ваша? Где она?" Ну я открытым текстом, так де мол и так, в четырнадцатом, в июле, бандеро-фашистской артиллерией разорвана в клочья, когда на огороде клубнику собирала. И что я с тех пор клубнику есть не могу, и по всему огороду и повывел её. Говорю, а сам на эту морду буржуйскую смотрю. И ополченец ему тоже что-то прямо в ухо, видно, тихонько, а переводит или комментирует, то мне неведомо.

"У вас дети есть?" -- опять медик печатает. Конечно, отвечаю, сын с женой и внуками сейчас в России, в Череповце, его как в четырнадцатом среди беженцев, токаря-фрезеровщика-инструментальщика шестого разряда выхватили, распределили, так и работает, и гражданство давно получил всей семьёй. И дочка есть, эта поближе, у родни мужа, на Кубани, в Приморско-Ахтарске, да что я вам рассказываю? Вы ж в компьютере! Вот на ту жёлто-чёрную иконку нажимайте, где как на шевроне разведки мышь летучая, там все их адреса есть, и переписка, и написать можно! Правда есть ли связь не знаю, а на мобильный у меня за интернет на Фениксе не уплачено, с пенсии собирался...

Открыли, смотрят, о чём-то своём лопочат, а я уже и звуки слышать начинаю, но так далеко и неразборчиво...

"А кто Вам эту программу ставил?" - опять МЧС-ник печатает.

Внук, говорю, он военный, наше военно-политическое закончил, и в ополчении с четырнадцатого года, заезжает, когда служба позволяет. Он не здесь, не в Роще, а под Авдеевкой, на промке, там его часть. И называю позывной. Тут они между собой и залопотали, быстро, часто, громко. Тут же медик в свой крестатый чемоданчик полез, какие-то ампулы достал, таблетки, на стульчике разложил, что-то на столе пишет. А МЧС-ник печатает: "Вот тут вот на столе под монитором будет лежать рецепт для вас. По этому рецепту в аптеке вы получите лекарства бесплатно, а то, что нельзя бесплатно, со скидкой, но проехаться нужно будет в центральную аптеку, в Город, на Площадь, там за трамвайными путями, знаете где? Можно будет попросить вашего внука этим заняться? А доктор сейчас сделает вам уколы и вы спокойно уснёте".

Я и отвечаю: да не дозвонитесь вы до него, он же на боевых, да вечно занятой, у него телефон всё время в секретке, в штабе. Вы, как и я, ему смс-ку напишите, он как прочитает, тогда приедет и всё сделает! И телефон по памяти диктую.

Переглянулись, смотрю, пишут смс-ку. Тут "Горгаз" в дом входит, и уже, не обращая внимания на всех на них, прямо как по стойке смирно передо мной стал и докладывает, а МЧС-ник печатает, мол, газ починен, труба заварена, благодарность за то, что не побоялся, под обстрелом центральный вентиль перекрыл, а сам "Горгаз" такой гордый-гордый, аж сейчас расплачется. И только в конце МЧС-ник дописал "правда, лестницу вашу осколками посекло, а потом по ней машиной проехало". Тут я и спрашиваю: какой машиной? Джипом? Белым? А доктор мне тем временем уколы в вену делать начинает.

Ну и когда МЧС-ник напечатал три раза "да", уставился я на морду буржуйскую пролетарски-ненавидящим взглядом, и проехался по-шахтёрски в три загиба в семи коленцах, мол, тридварасы буржуйские, карандашом по забою грёбаные, захребетники укропского подсоса с причмоком, хоть краснокрестовые, хоть ойвсё-шные, все гады, все сплошные геи в-рот-пейсы -- европейцы, уже у нищих стариков воровать начали!? Ведь там же ещё ящик с инструментами был, такой пластиковый, а в нём набор ключей и головок, от пятого до сорок пятого размера, не руками же я вентиль закрывал? А к нижней ступеньке лестницы инвертор сварочный прикручен был, да, китайский, но ведь лёгонький да мощный, от двести двадцать варил, что, всё сперли? А если б не спёрли, зачем бы было по лестнице машиной ездить, улики уничтожать, я ж вашу буржуйскую натуру насквозь вижу!

Тут и Фомич в комнату входит, и, вижу, к нему с вопросами. Ну, думаю, Фомич, не подведи, не сдай, ты ж с нами со всем посёлком в одной лодке, в общей нашей нищете! Сделал Фомич глаза такие большие, круглые, важно так и серьёзно головой кивает, ну прямо как тогда, в детстве, когда был Фомич ещё просто Колькой и малявкой, на восемь лет меня младше, и меня, тогда просто Вовку, от мамки отмазывал.

Что тут началось! Доктор даже уколы делать бросил, вскочил, и обсе-шника за грудки схватил, и душит! Ополченец их разнимать, а МЧС-ник из дому выскочил, и, да, правильно, двух минут не прошло, притягивает крышку, половину коробки от набора инструментов, который я описывал!

Я почему тот набор так хорошо помню? Оно ещё в июле четырнадцатого было, за день до того, когда жену мою... Тогда наскочил к нам в посёлок разъезд фаше-гадов, на КрАЗе с красно-чёрным флагом, а им навстречу вдруг джип случайный с иностранными номерами, и у джипа на лобовом стекле флажок государства Израиль. И нацики тех еврейцев прямо перед воротами Фомича и расстреляли, и весь джип размародёрили, и мы через заборы и щёлочки смотрели, вмешаться боялись... Вот там такой набор инструментов и был, ну прям моя мечта! И нацики за хабар с того джипа передрались, а за набор открытый схватились двое, и тянули каждый к себе, пока пополам не разорвали. Но тут прилетел КАМАЗ с ополченцами-востоковцами, и бросили всё укропы, и удирали, и где-то уже за Донецком-Северным, на вагонным депо или дальше их и расколошматили из гранатомёта.

Нет, конечно, всё то, что от израильтян осталось, мы и пальцем не тронули, мы же не нацики, отдали Востоку, мол, пусть у вас, пока не сможете передать наследникам, но от набора инструментов половинки-крышки разорвванные на земле остались. Без ключей, конечно. И одной крышкой -- вот той, что МЧС-ник приволок, Фомич дыру в заборе затыкает. А нам бы на наш посёлок хоть один бы такой набор ключей, насколько бы жизнь всем проще стала!

А про сварочник... Видел я такой, и часто вижу, когда в город на рынок выбираюсь, и давно на него зубы точу. Но ведь стоит он совсем дурных денег, больше, чем две моих пенсии, могу я помечтать, будто был у меня такой?

Тут и ополченец калаш на обсе-шника навёл и мушкой ему в кадык, с предохранителя снял, и что-то от остальных требует. МЧС-ник откуда-то бумагу достал, и крупными печатными буквами сверху пишет "Протокол". Тут обсе-шник аж на колени упал и залопотал что-то часто-часто, а что -- я ещё не слышу. И как-то оно вдруг мгновенно мирно, тихо стало в комнате. И пошёл совсем другой разговор, негромкий, но часто-прерывистый, как будто на рынке торгуются. Договорились, убрал ополченец калаша. Встал обсе-шник с колен, потный, красный, отдувается, смотрит на меня каким-то задумчиво-недоверчивым взглядом, а потом достаёт свой телефон и к той бумажке, на которой телефон внучка записан, тянется.

Звонить удумал, проверять? Звони-звони, то ведь без толка! Этот номер, как мы с внучком договорились, только для смс, и то несрочных. Внучок-то у меня... Нет, звёзд у него немного, всего одна, только просветов два, и позывной отличается от позывного известного комбрига одной буквой, и вправду стоит на промке, но ведь разведка! А я -- а я ведь старый, я ведь и заговариваться могу, и не только, как сейчас, в свою пользу, так что ничего ты из этой одной буквы не вытянешь. И ничего ты не проверишь, а вот номер свой засветишь, и тебя у них пробьют, и откуда ты звонил, как это, о! локацию пробьют, и даже если эти трое никому ничего не расскажут -- ведь говорили мне знакомцы из серой зоны, что и обсе-шники тоже мародёрят, когда за руку поймать не могут, но не верил я, -- но ведь дыма ж без огня не бывает, если вымолил и согласился, значит, водятся за тобой грешки, значит вычислят, запомнят, когда надо, привлекут и посадят на короткий поводок или на кукан как приманку для другой добычи, покрупнее...

Что-то заговариваться я стал даже в мыслях... А, вот и доктор возвращается к моей руке с торчащей в вене иголкой. И кровь из плохо заткнутой шприцом иголки по-чуть-чуть сочится, толчками, густая такая, ленивая, как будто не моя...

Укол, от которого жар по вене разлился, а потом по всему телу, как будто опять задницей на горячей трубе приплясываю. И сразу задышалось легко, и муть перед глазами отступила. И подумалось, как хорошо, что эти трое не забрались ко мне в подвал -- не отбрехался бы. А там ведь инструментов и станков -- и токарный, и фрезерный, и сверлильный, и отрезной-расточной, и сварочник на тележке, старый ещё, плоской шиной медной намотанный, и на двести двадцать, и на триста восемьдесят, на три фазы, разве что я уже старый, даже из подвала эту тележку выволочь не могу...

Это ещё батя мой, казак кубанский, после войны их кавалерийскую дивизию на Кавказ отправили, в Степанакерте нашёл мамочку мою, езидку, христианку-азербайджанку, и поженился по демобилизации, и поехали они по комсомольской путёвке Донбасс поднимать. И тут в сорок восьмом родился я, и им, как молодой семье с дитём, выделили землю под дом. А на той земле оказался то ли бункер какой, то ли бомбоубежище фашистское, но с проваленной крышей и засыпанный землёй. И батя на этом бункере, как на фундаменте, саманку построил. Но толщина стенок бункера в земле -- метр, потому позже, когда всю землю из бункера выгребли и ничего не нашли, уже я с сыном обложил саманку в полтора шлакоблока, а снаружи ещё и облицовочным кирпичом! И получил дом восемь на десять, и стены такие, что можно второй этаж поднимать! Я и ствол от укропского танка, что рядом с посёлком разорвало, когда он из башни с казёнником выломался, уже под будущий опорный столб в подвал спустил. Я этот второй этаж мечтал для внучика построить...

Батя, хоть и казак, всю жизнь любил с железом возиться, на железной дороге ремонтником подвижного состава, потом уже и инженером, а я к железу равнодушен был, моё дело -- шахта. Я ведь тоже в Закавказьи служил, погранцом, там и жену нашёл, вроде черкешенка, но русская, и по образованию учитель русского. Конечно, и знал, и умел на станках работать, но не любил, азарта в этом нету, азарта и риска. То ли дело в забое, в проходке, а особо в ВГСЧ: есть где и удаль свою показать, и доброе дело сделать, и скорость, и ювелирная точность, и риск, и на гора потом так вкусно воздух дышится и ласково небо тучками хмурится, когда сердце ровнее бьётся. Сын мой, Юрка, в батю пошёл, тот, что в Череповце: тоже всю жизнь с железом, со сталью, для него я эту мастерскую в подвале и собирал. А потом...

А потом оказалось, что то, что внизу, оно, конечно, крутое да мощное, патрон да бабку смени -- на моём токарном хоть колёсную пару вагонную точить можно, но энергия... Оно ж электричество жрёт, как алкаш водяру, а современное всё оно, конечно, мелкое и маломощное, но и энергии нужно тьфу и ничего. И ведь не всегда нужно что-то очень мощное, чаще как раз вот такого, маломощного хватает за глаза. И по размерам, и по весу оно для меня сейчас ой как лучше, после шестидесяти пяти слаб я стал, не то, что в молодости. А на современный инструмент у меня уже и доходов не хватает.

Зато внучок, дочкин сын, он в меня пошёл, хотя, вернее, даже не в меня, а в прапрадеда, в батю отца моего, в лихого казака. Тот в пластунах до революции, в будённовцах в разведке, и этот как в войну в разведку пошёл, так будто второй раз родился...

Закончил доктор уколы делать -- и такой расслабон на меня напал, глаза сами закрываются. Вытащил медик затычку из надувной подушки, она сдулась - и опустился я на кровать уже в больше лежачем положении. Аккуратно укрыл меня той обсе-шной блестящей накидкой, вышел из спальной, и свет выключил. Лежу -- и вдруг слышу! Будто через гул, через шум ветра в ветвях или грохот прибоя, но ведь слышу! И отчётливо так слышу, как во дворе, за окном разговаривают:

"И не дай Бог тебе этого деда хоть чем-нибудь обидеть, любой, самый зряшный его каприз его не исполнить! Слышишь?"

"Я, я..., слышу..."

"И окна! И чтоб окна новые, пластиковые, привезли да вставили, а то негоже, что кирпичами заложено, как в пещере какой или в чулане, а не в человеческом жилье!"

"Я, я..."

Эх, думаю, а лесенка? У меня ведь такая чУдная лесенка была, стремянка раздвижная трёхметровая, лёгкая да прочная, из авиационного дюраля, и почти что новая, я её всего-то лет за десять до войны купил, ну не больше пятнадцати! Как же я без неё буду второй этаж для внучка строить, как же мне грузы наверх подымать? Окна-то, что, окна я вместо выбитых давно сделал, с рамами, из дерева, конечно, не пластиковые, тоже в подвале стоят, но на второй этаж тоже окна пригодятся, но лесенка!... Эх, дурья голова, забыл! Забыл про лесенку сказать, за ключами да сварочником погнался, а про самое нужное в хозяйстве -- про лесенку-стремянку -- и позабыл!

И тут в комнату Фомич входит. Я его бы в темноте и не узнал, но его шофёрский-таксистский запах... И, самое главное, шаги, я ж его шаги услышал, я ж его сызмальства знаю, его шаги и на слух узнаю! Входит Фомич, почти наощупь пробирается к моей кровати, и что-то плоское мне под подушку засовывает, думаю, фляжечку со своей фирменной наливкой персиковой, на мяте и полыни настоянной. И, усыпая, слышу, как он приговаривает:

"Вовка-Вовка, Володька ты мой Кузьмич! Эка ж тебя угораздило! И ведь и вправду герой, под обстрелом, на трубу, на высоту четыре с половиной метра, с лестницы, поставленной на забор, забрался, не сверзился в темноте, но газ перекрыл! Оно разгорелось бы -- весь посёлок бы наш сгорел, все по домам сидели, все, как газ загорелся, видели, но на трубу ты один полез! Эх..."

И ничего, думаю, удивительного, это ведь я печку запалил, это ведь я газ поджёг -- значит, кому, как не мне, тушить, ведь стыдно оставлять другим за собой дерьмо выгребать? Вот ещё выдумал, геройство какое-то...

"А с инструментом... Ну ты и ухарь, ну и враль! Да ведь если у тебя такое дело выгорит, тебя же вся Роща на руках носить будет!... Но успеть удумать, момент ухватить, и буржуя-ойвсё-шника на этом деле придумать как успеть ухватить, да нагнуть! Ну ты, Кузьмич, и жук!"

А я, усыпая, думаю, а как же иначе, ведь я и взаправду есть Жук! Владимир Кузьмич Жук, фамилия-имя-отчество у меня такие! И уже совсем сквозь сон: "Ну, Фомич, гад, ведь из фамилии обзывалку сделал! Ну спасибо, что хоть не Жучара"...