"Берег птицелова" Глава20 От судьбы не уйти (конец первой части)

Ур-Вару повезло, что змея укусила в ногу, а не туда, куда метилась. Несколько сантиметров вправо и карнаонец навсегда лишился бы самоуважения.

Укушенная нога отнялась сразу, через некоторое время - отнялась другая, но Ур-Вар находился в сознании и слышал, что сердце долбит по грудной клетке ровно.

Его приволокли на хутор, служивший банде притоном, затащили наверх, свалили на кровать. Явился Мег-Дал. Не переставая поливать Ур-Вара проклятиями, схватил его крепко когтями за горло, навис огромным крючковатым носом и стал лечить. Рычал заклинания, лез в сознание, командовал там, принуждая магию выжигать яд.

Ур-Вара вначале знобило, жгло горло и скручивало внутренности, потом кровь подчинилась, больно зашипела по венам, расправляясь с отравой.

Мег-Дал вытащил из горла когти, черная, густая струйка тяжело поползла по бороде за шиворот.

Тогда Ур-Вара вырвало желчью прямо на пол комнатенки, отчего стало легче и он смог, наконец, забыться.

Сквозь забытье, как сквозь толщу воды слышались крики, суета и топот копыт, а потом наступила тишина и Ур-Вар ушёл в глубокий, спасительный сон без сновидений.

Очнулся в ночи, от того, что их убежище обыскивали гвардейцы. Он слышал чужую речь. Внизу хлопали дверями, кричали и искали хуторян.

Пусть ищут, долго им искать, трупы за дальним овином. Над ним - морок.

Это была первая мысль.

Вторая - где свои? Почему не слышно лязга мечей? Почему гвардейцы хозяйничают в их схроне?

И тут же третья мысль достала его и привела в ярость. Его бросили! Бросили тут на смерть! Ублюдки!

В окно светила полная, ослепительно яркая луна. На стене качался от ветра силуэт разлапистой ели. Ур-Вар оглядел комнату, но ни меча, ни клинка, никакого другого оружия не обнаружил. Только какое-то чужое тряпье, да его, Ур-Варовы сапоги, брошенные посреди комнаты, точно об них споткнулись. Он приподнялся на локтях, откинул шкуру на пол. Ноги - крепкие, здоровенные ножищи в грязных штанах лежали перед ним на пледе словно сами по себе. Он не мог ими пошевелить, он их не чуял вовсе. Мег-Дал не довёл дело до конца, мразь!

На лестнице послышались шаги. Ур-Вар выругался про себя тем самым словом, от которого в этом сопливом местечке все падали в обморок. Стащил куртку, рубаху и штаны с портянками, запихал одежду под соломенный матрац. Рядом уже хлопали соседние двери. Он протянул руку, но до окна не дотянулся, тогда он оперся на кулачищи, резким жимом скинул себя с кровати вниз, шлепнулся задом об пол. Ощутил в копчике боль - значит зад еще жив. Уже что-то.

Как смог, на руках дополз до окна, отыскал щеколду, сцарапал ее кривыми ногтями с медного шпингалета, распахнул стекла наружу. Только бы вышло. Только бы ноги не отторгли обращение. Снова повезло.

Когда обыскивающие Молочный Хутор гвардейцы ворвались в угловую комнату на втором этаже, они увидели на залитом лунным светом полу большущую птицу: черную, тонкошеюю, кривоклювую, с мерзким всклокоченным оперением.

Птица каркнула пронзительно злобно, расправила широкие, облезлые крылья, криво оттолкнулась от пола... Неуклюжий взмах, и она взлетела, боком втиснулась в открытое окно и, оставив на оконной раме ободранные перья, упала куда-то вниз, а потом, тяжело и неловко поднялась над лесом, быстро растворяясь во тьме.

Морок над овином рассеялся только на следующую ночь. Угрюмые феи постарались. Они первыми нашли сваленных друг на друга и присыпанных соломой убитых хуторян. Пятнадцать душ. Отдельно от всех лежал, закатив к небу глаза, рыжий мальчишка в окровавленном поварском переднике.

Угрюмые феи исправно совершили все свои обряды слез и песен, а после наворожили живым людям манящую тропинку.

Первый отряд гвардейцев вернулся к Тигилю ни с чем. Но после впечатляющей истории с серными ведьмами, отправив друзей в путь, начальник Белой Гильдии снова собрал отряд гвардейцев и уже по дневному свету да по выпавшему снегу, отправился на Молочный Хутор. Пошерстить повнимательнее и разобраться, наконец, с творящейся ведьмовщиной. Тут-то, по резкому запаху погребального меда, они и обнаружили за овином припорошенные снегом трупы.

Заново обыскали хутор, перевернули все вверх дном и нашли в дальней комнатушке под матрасом бандитскую одежду, подле окна на полу - ободранные птичьи перья. Тигиль Талески вызвал к себе всех, кто был здесь в ту ночь и вытряс из гвардейцев историю о черной птице. Все сошлось. Следовало тотчас предупредить Эмиля, а потом искать. По всей округе, по всему королевству, днем и ночью, особенно ночью, искать чернокрылых оборотней-убийц.

Ур-Вар понимал, что на корабль возвращаться - смерть. Кому он такой калека трусливый сдался? А если узнают, что спалил перед гвардейцами их главный козырь, свои первыми его и порешат.

Но едва затеплился рассвет, гриф все-таки полетел в Гавань убедиться, что корабль серных ведьм еще не уплыл и болтается где-то на горизонте. Там, устроившись на крыше городской ратуши, он с удивлением увидел, что корабль не только не уплыл восвояси, а нагло швартуется прямо в док вражеской гавани, развернув позорный флаг переговоров. Это что же должно было случиться, заражий леший их дери?!

А когда среди ступивших на берег ведьм гриф узрел скотину Мег-Дала, королевского телепата и главаря их наемной шайки, то Ур-Вар окончательно убедился, что надежды на возвращение нет. Загубили операцию его товарищи, упустили добычу. Может, и по его вине. А если и нет, то кто разбираться станет.

Он внимательно следил в окно за переговорами. Все без толку, конечно. По губам читать чужой язык он не умел. Так, по общим движениям да выражениям лиц понял, что ведьмы прижали местных к стенке и местным это не понравилось.

Ур-Вар еще полетал над Гаванью, но ничего толком не выглядел и к ночи решил поискать на окраине хутор побогаче. Может даже такой, где топят баню. Хотелось отогреться да пожрать, наконец. Если повезёт, то человеческую еду украсть, а нет, так хоть мышей наловить в амбаре.

Ур-Вар полетел над ночным городом, над садами и крышками в сторону городских ворот, в темень окраин.

У самых ворот заприметил он двоих путников. И все бы ничего, каких дураков только по ночам не шляется, но зоркий глаз грифа распознал на поясе мужика их, карнаонский меч, из того снаряжения, что сгрузили в ночи на берег Северного королевства ведьмины слуги, а потом пользовали он и его банда весь тот проклятущий месяц, пока искали по портам да портовым деревням горбатую бабу.

Ур-Вар сменил курс, спустился ниже до самых верхушек деревьев.

Меч и впрямь был карнаонский. Широкий, короткий, с длинным острием, чтоб удобнее было вскрывать горла. Путник, присвоивший чужое добро, на воина не походил, а скорее походил на торговца и рохлю. Идущая рядом женщина, а по узким, вздернутым плечам и общему силуэту было ясно, что это женщина, тощая и слабенькая, была горбата. Спина ее сильно кривилась и Ур-Вар тотчас просек, что если эта та самая бесценная преступница, за которую ведьмы готовы платить золотом, то он спасен.

Принеси он горбунью ведьмам на блюдечке, его не только помилуют, но и, возможно, даже вернут ноги. Но если он ошибется и баба окажется не та, тогда его в птичьем обличьи посадят на вертел и сунут в корабельную печь команде на потеху. Пан или пропал.

Он решил следить. Поднялся выше, чтоб не царапать пузом верхушки елей, и полетел над дорогой, то отставая, то нагоняя жертву, голодный, злой, но преисполненный надежды на удачу.

...

Польга проснулась посреди ночи от ноющей боли в спине. А она то уж думала, что эти симптомы больше не вернутся. С тех самых пор, когда болело в последний раз минуло немало лун, да и было тогда не так невыносимо. А тут прям хоть вой. Боль давила изнутри и уходила кончиками иголок в каждый миллиметр её кожи. Польга встала - не было сил терпеть.

Томаш спал. По крайней мере он лежал, повернувшись к стене, широкая спина вздымалась ровно. Польга знала, как спят настоящие мужчины. Они спят, как вулканы после бурного извержения, когда последний пепел осел на бурлящей воде и успокоенная гора дышит мерно, словно живая, чуть поднимаясь к небу и тут же опускаясь на протянутые руки моря. Медленно, вздох за вздохом. Так спал её приёмный отец. И так же спал этот синеглазый тихоня.

Польга налила себе из кувшина в пустую пивную кружку. Осушила залпом. Но боль, конечно, никуда не ушла, напротив затянуло сильнее, мучительнее, и зачесалось так, что невмочь.

И тогда она решилась.

Сняла свитер. Под свитером была чужая рубашка, расшитая голубыми листьями, приятная на ощупь, должно быть дорогая. Рубашка пахла травами, как и все в том большом, богатом доме, где с ней обошлись по-людски. Польга стащила рубашку через голову, и осталась в одном корсете. Ремни из мягкой кожи, чтобы не натирало подмышками, шли по плечам и под грудью, на спине они обхватывали короб, сплетенный из тонкой лозы влегкую, с дырочками. В такой воды не нальешь, но кожа преть не будет, да и весу поменьше.

Боясь разбудить Томаша, а потому сжимая от боли зубы, Польга расстегнула ремни и сняла со спины свой самодельный доспех.

Стало легче. Чуть, слегка легче. Боль не отпустила, но ей дали больше воздуха и пространства, чтобы излиться в темноту небольшой душной комнаты.

В этот миг словно птичьи когти царапнули, клацнули по стеклу. Польга резко оглянулась на окно. Силуэт большой черной птицы метнулся прочь то ли с дерева, стоящего прямо перед окном, то ли прямо с подоконника. Какая-то глупая, ночная птица, но Польга испугалась и неловко стукнула корсетом по прикроватной тумбочке.

А когда повернулась снова, Томаш уже сидел на кровати, широко расставив босые ноги, глупо уронив на колени руки, будто не знал, куда их деть. Он смотрел. Глаза его были круглые и ошарашенные. Сна в них не осталось. Только потрясение.

Перед ним стояла полуголая девушка, с красивой, нежной грудью, торчащие крупные соски в полумраке казались почти черными. Плавные линии ключиц западали тенями, а красные следы от ремней под грудью и по плечам только подчеркивали красоту. Впрочем, Томаш любовался не долго. Польга сразу ахнула, стыд окатил ее волной. Она прикрыла грудь руками, сгорбила плечи, словно хотела спрятать не только свое женское естество, но и всю себя, навсегда. Исчезнуть, стать невидимой, умереть. Она в ужасе отвернулась.

И тогда Птицелов увидел крылья.

Крылья были маленькие, от лопаток и чуть ниже пояса. Они безучастно висели, словно примятые и прибитые дождём, но каждое перо светилось в ночи зеленым перламутром, радугой его многолетних снов.

Польга схватила рубаху и бросилась к двери. Но Томаш оказался быстрей. Он преградил ей путь, не рискнул прикоснуться к девушке.

- Успокойся, - проговорил он голосом человека, который находясь в глубоком потрясений, все-таки понимает, как надо действовать. По наитию, по инерции, по силе привычке. - Я тебе не враг. А там врагов хватает. Все хорошо. Слышишь? Все хорошо.

Польга сдалась, опустила плечи. Прижимая рубаху к груди, она вернулась на кровать, села, поджала колени и разрыдалась.

Она рыдала тихо и долго.

Томаш не знал, что сделать. Налил ей из кувшина воды. Но девушка не взяла, только мотнула головой. Он так и не добился от неё ни слова. Она рыдала долго, пока не иссякла и не уснула прямо так, нагишом без корсета.

Остаток ночи Томаш не спал. Он смотрел на девушку с крыльями и сердце его, одинокое, закрытое, но в общем-то чуткое, разрывалось от всяческих противоречивых чувств.

У него никогда не было женщин. Так уж сложилась жизнь. Он посвятил её поиску птицы счастья, и теперь, когда вдруг нашёл, оказалось, что все его знания и опыт больше не нужны, не нужны совершенно. А в том, что ему внезапно стало нужно, он не разбирался вовсе. Не знал, как успокоить ее, и как теперь смириться с тем обстоятельством, что бедная горбунья, которая и без крыльев понравилась ему, оказалась его мечтой, неизвестным созданием. Полуптицей. Недоптицей. Чудом.

Томаш понял, почему, увидев второе перо, Эмиль пошёл на риск, решил обмануть главного врага королевства, понял, что Эмиль уже давно обо всем догадался. Понял он и то, как жалок и ничтожен в этой истории он - отшельник, странный, слишком нелюдимый и не готовый к таким поворотам судьбы.

Томаш смотрел и смотрел. Утро забралось в окно, побелели просветы между деревьями, подоконник и простынь. Свет сначала упал на ноги Польги, спрятанные в тёплых носках, потом на ее штаны, потом перебрался на голый плоский живот. Польга и во сне крепко прижимала рубашку к груди. Между стыдом женским и великой тайной, победил стыд женский, а крылья вывернутые наизнанку чуть вздрагивали от её тяжелого, изнуренного рыданиями дыхания. Перышки трепетали. В них запуталось солнце. Точнее белый, как молоко утренний свет…

...

Трактир смотрел на дорогу высоким забором. Это был самый первый дом в предместье Северных Чуч и на летнюю ярмарку, а уж тем более на весеннюю постояльцев тут было полным полно - знай, трактирщик, поворачивайся.

Теперь, на исходе осени, путники выходили на дорогу только по большой нужде и комнаты пустовали. Трактирщик закрывал ворота рано, а ежели кто из местных желал топить печаль в бормотухе, то у всякого дома тоже имелся стол, стул да погреб.

Два дня назад в трактир заселились двое. Крепкий мужик с мечом (трактирщик такое привык примечать сразу) да кривенькая, тощая девица, заплатили вперёд за две ночи и заперлись в самой дальней комнате. Девицу трактирщик так больше и не видел. Мужик сам покупал еду и пиво на две порции в номер. Трактирщик только ухмылялся в усы, да думал про постояльцев привычное. Мол, мужик крепкий, в самом расцвете сил, без бабы ему никак. А то, что баба хилая, так он ее и откармливает, то свининой, то гурской кашей с медом. Пивом поит, не жадничает.

Утром на третьи сутки, в самую рань, трактирщика разбудили энергичные удары в дверь. Он долго не мог взять в толк, кого ведьмы послали в такое время. На всякий случай отыскал в сенях топор и только потом спросил из-за двери:

- Чего надо?

Трактирщик приготовился, было, ругаться, что народ совсем совесть и честь потерял честных людей будить, не дожидаясь рассвета. И что можно и в сарае переночевать, раз уж такие наглые и сумели сами ворота открыть.

- Завтрак и отдых! - убедительно ответил из-за двери низкий мужской голос.

Голос показался приличным, требовательным. Так говорят представители власти, разные ученые люди да богатые купцы. Трактирщик почесал загривок и открыл.

Вместо купца, он увидел невысокую девушку сказочной красоты. На девушке был длинный, запорошенный снегом тулуп, а к тулупу крепился ремень и изящные ножны. Впрочем, на этот раз трактирщик не обратил на меч внимания. Он, вдруг, почувствовал себя необычно, но скорее хорошо, чем плохо. Как завороженный смотрел на нежное лицо девы, словно светящееся изнутри, на воздушные волосы, такие же чисто-белые, как и весь мир за дверью. Никогда он не видывал такой красоты. Незнакомые чувства пробудилось в его душе, глубокие воспоминания о рассказах про фей и чудеса, про сияние жителей неба, про детей Солнца. Неожиданно слезы подступили к горлу, чего за собой трактирщик не замечал отродясь. Прошел миг, другой, третий, завороженный, он так и стоял перед девой с топором в руке.

- Нам бы две комнаты, добрый человек, - нежным голосом сказала девушка.

Трактирщик спохватился, сглотнул ком, опустил топор. И только тут заметил, что за красавицей стоят два высоченных парня и молодая женщина, росту куда выше среднего, а все равно верзилам едва до плеча. Все с мечами, котомками, все в снегу.

- Входите, - трактирщик услышал свой голос словно со стороны. - Кухня закрыта, но я могу собрать чего поесть из остатков. Или, может, хотите омлет с грибами? За пятнадцать минут управлюсь.

- Будет чудесно, - снова прожурчал голосок красавицы. - Нам бы еще две комнаты и пару кувшинов тёплой воды.

- Сей момент.

Когда друзья поднимались по лестнице с ключами, Эрик, все это время вынужденный молчать, наклонился и зашипел Ив в самое ухо, с явной ревнивой издевкой:

- Сей момент, моя леди. Горячую ванну и крепкого королевского вина. Готов спать у ваших ног, как котенок. А ежели...

Дальше Эрик заткнулся, потому что Эмиль ткнул его как следует в спину.

Томаш услышал друзей и сразу вышел в коридор трактира, им навстречу. Смятение и растерянность удивительным образом не шли к его крупным чертам лица, к широким скулам и скупой улыбке, такой, словно он улыбался в себя. Мятая рубаха, расстегнутый ворот, слегка открывающий волосатую грудь, большие, как у кузнеца руки безвольно опущены. Секунду Эмиль разглядывал его:

- Что случилось?

- Зайди, - попросил Томаш. - Один.

Эмиль вошел в комнату.

- Так-так… - С минуту он рассматривал спящую Польгу. Желваки на скулах напряглись, будто там, внутри себя Эмиль пытался представить все варианты того, что здесь могло произойти. Потом по лицу мелькнула самоуверенная ухмылка, мол, да, я все знал заранее, но тотчас улыбка исчезла и на смену ее пришла озабоченность будущим и жалость к несчастной девушке. Все это время его мучил только один вопрос. Для полноценных крыльев горб был маловат. Теперь он видел - крылья были маленькие, мутация, атавизм и все же - крылья. Эмиль очнулся, сообразил снять с кровати Птицелова одело и бережно накрыть им спящую девушку.

Почуяв прикосновение, Польга тотчас разлепила заплаканные глаза и увидела над собой грустную, но вдохновенную улыбку Эмиля.

- Начальник! - она стыдливо шмыгнула носом, поджала губы, пробуя вернуть назад старую маску. Не получилось. Тогда она села, завернувшись в одеяло и, всхлипнув в последний раз, честно сказала: - Рада тебя видеть.

- И я тебя. У нас все получилось. Ведьмы пока отчалили ни с чем. А ты почему заплаканная? И почему решилась открыться?

- Случайно вышло. Болели очень сильно. И я сняла корсет...

- И часто они у тебя болят?

- Нет. Было как-то, два месяца к ряду ныли. А потом все стало очень плохо и боль ушла. Но с тех пор много лун минуло. Надеялась - не вернется.

Польга избегала смотреть Эмилю в глаза, ей было стыдно за все те неприятности, которые доставила этим людям, за то, что была с ними груба. Стыдно за свое уродство и за то, что Томаш видел ее голой. За все.

- Знаешь, - подумав, сказал Эмиль. - Не носи пока корсет. Просто надень сверху рубаху. Позавтракаем как люди, потом пойдем дальше. Мы отведем тебя в Туон. Это королевский университет. Поживешь там у одного человека. Он ученый, не обидит.

Польга подняла на Эмиля зелено-желтые опухшие глаза. Большие и недоверчивые.

- Я ничего не могу обещать. Но постараюсь помочь, - поймав и не отпустив ее взгляд, строго добавил Эмиль. - Тебе придется мне довериться. Придется все рассказать. Раз уж судьбе так было угодно.

- Я не верю в судьбу, начальник...

- Похоже, ей плевать, верим мы в нее или нет. Она делает свое дело. Одевайся, мы подождем снаружи.

Эмиль и Томаш вышли.

Польга проводила их взглядом. Длинного, лохматого парня с прямой спиной и узкими бедрами, и кряжистого, крепкого мужчину, с круглым породистым затылком, уютного и молчаливого. Дверь закрылась.

Она посидела еще немного, греясь под одеялом, повторяя про себя слова Эмиля. Крылья болели, но ей показалось, что теперь она в силах стерпеть любую боль. Впервые с тех самых пор, как ушел Чогер, Польга почувствовала себя среди друзей. Она улыбнулась, сама себе, очень осторожно, чтобы не обмануться в этом прекрасном чувстве.

(конец первой части)