Доказательство Бога
Сорванцы Давид и Назар снова играли у их дома. Ещё бы не играть на улице в такой чудесный солнечный денёк! Дети проносились мимо забора с визгом и задорными криками, не замечая на себе пристальный взгляд наблюдателя.
Хижина, где жили малыш с папой, стояла особняком от деревни, ближе к лесу. Но деревенская ребятня, увлеченная игрой, постоянно добиралась сюда. Малыш не понимал, что делают дети, но со стороны игра выглядела очень интересной, так и тянуло присоединиться. Вот только ему нельзя выходить за ограду.
– Сынок, иди помоги с обедом, – позвал отец.
– Да, папа, – оторвался от зрелища малыш.
Они нарвали свежей зелени и овощей с грядки, и, промыв от земляных комьев колодезной водой, отнесли в дом.
– А почему у других детей есть имя, а у меня нет? – спросил малыш, рассеяно соскребая кожуру с репы.
– Потому что ты еще слишком мал, – ответил отец. – Подрастешь, и у тебя тоже будет имя.
– А когда я подрасту? – не унимался малыш.
– Когда всему научишься, – терпеливо объяснял отец.
У отца было красивое имя: Адам. Все жители деревни носили имена, даже те, кто младше малыша. А у него до сих пор не было имени. Поэтому его никто никуда не звал с собой. Да ему и не надо было, отец всё равно не разрешал. Всю свою жизнь малыш провёл в огороженной плетнём хижине. Как эта репа с грядки. Скорее бы уже всему научиться, получить имя и выйти наружу, частенько мечтал он.
После обеда малыш отправился учиться, то есть, снова всматриваться в тропу, ведущую из деревни в лес. Да, именно это папа называл учебой. Он считал, что жизнь – самый главный учитель, и только тот, кто правильно смотрит, может научиться чему-то у неё.
Отец уселся рядом, плести корзину для рыбы.
Пока они обедали, за оградой что-то произошло. Давида нигде не было видно, а Назар сидел на камне, всхлипывая и растирая слёзы по чумазому лицу.
– Папа, почему Назар плачет? – спросил малыш.
– Наверное, он чем-то расстроен, – ответил отец. – Что ты видишь?
– Он держится за коленку. Та в царапинах и опухла. Наверное, он упал и ушибся, – подметил малыш.
– Ну, вот видишь, не велика печаль. Скоро всё заживёт, и он успокоится.
– Но ему больно и грустно! – возразил малыш. – Можно я ему помогу?
– Разве ты умеешь залечивать раны? – усмехнулся отец.
– Нет, – опустил взгляд малыш. – Но я могу обнять его, чтобы он не грустил!
– Молодец, малыш, – одобрительно кивнул отец. – Когда-нибудь так и сделаешь. Но пока ты слишком мал, тебе ещё рано выходить за ворота.
Порыв тёплого воздуха принёс тревожный запах – запах гари. Над маячащей вдали деревней в небо потянулась серая струйка. Она толстела и чернела, пока не превратилась в жирный столб дыма. На тропинке показался запыхавшийся Давид.
– Назар, там изба Ионы горит! – прокричал он и кинулся назад.
Мальчишка, вмиг забыв свою печаль, подскочил, и, прихрамывая, поспешил следом.
– Папа, в деревне какая-то беда! Бежим, поможем! – заерзал малыш.
– А разве ты умеешь тушить пожар? – возразил отец.
– Нет… – поник малыш.
– Вот потому сиди тут, и ни в коем случае не выходи за ворота, – строго наказал он. А потом ушел в деревню, прихватив с собой ведра.
Вернулся отец поздно. Измученный, взмокший от пота, весь в чёрной копоти, с обожженными руками.
– Мы сделали, что смогли, – устало вздохнул он на вопрошающий взгляд малыша. Папа смыл сажу, а малыш принёс чистую ткань, перебинтовать ожоги. В эту ночь папа спал крепче обычного. Малыш, напротив, тревожно, урывками. А что было бы, если бы папа не вернулся, в страхе думал он.
В другой день малыш снова сидел у забора, учился. Денёк стоял – загляденье: ароматные венчики цветов тянулись в голубое небо, заманивая пчёл, воздух звенел от птичьих трелей. Как вдруг радостное пение птах прервал вой отчаяния. Полная скорби песня донеслась со стороны деревни, и она наползала всё ближе.
Вот на дальнем конце тропы показалась угрюмая процессия. Люди кутались в длинные чёрные одежды, низко склонив головы, роняли слёзы в платки. Четверо крепких мужчин несли на плечах прямоугольный ящик, накрытый саваном. Рядом, едва переставляя ноги от горя, шла женщина. Слёзы не прекращая катились по измождённым щекам, пробираясь в так рано прорезавшиеся морщинки. Три девочки разного возраста испуганно жались к тёмному подолу её платья.
– Папа, что они делают? – спросил малыш.
– Хоронят Иона, – ответил отец. – Мы кое-как спасли дом, но сам хозяин погиб, задохнулся в дыму. Его жена стала вдовой, а три дочки – сиротами.
– Это так грустно! – воскликнул малыш. – Папа, можно я помогу им?
– Разве ты умеешь воскрешать мёртвых? – покачал головой отец.
– Нет, но я могу их утешить, дать им надежду, что все плохое осталось позади! – запальчиво выкрикнул малыш.
– Когда-нибудь так и сделаешь, – улыбнулся отец и увёл малыша в дом.
С этого дня прошло ещё много других, таких же и не очень, грустных, радостных, спокойных дней. Малыш по-прежнему не выходил за ворота, но ему и не надо было – он смотрел за их пределы и видел, учился.
Однажды он вдруг понял, что уже ростом с папу, а значит – вовсе даже не малыш.
– Ты прав, – кивнул на его вопрос отец. – Ты, наконец-то, вырос, теперь сможешь получить имя и выйти наружу.
Сердце сына наполнилось радостью, а на лице засияла улыбка.
Отец отвел его к воротам, но у самых створок остановился, и, глядя прямо в глаза сыну, произнес:
– Отныне ты будешь жить среди людей. Вместе с ними ты будешь радоваться, но увидишь и много их горя. Не бойся ничего, помогай всем, чем сможешь. Это главное, для чего ты появился на свет. Понял?
– Да, отец! – с готовностью кивнул сын. – Так, как же меня зовут?!
– Твоё имя – Шемхамфораш, – ответил отец.
– О, оно очень красивое! Спасибо! – обрадовался Шемхамфораш, и шагнул к воротам.
– И еще кое-что, – кинул отец вдогонку. – Никогда никому не говори, кто твой отец! Никто не должен знать, что тебя создал Адам.
Шемхамфораш пообещал, что выполнит просьбу отца, и выбежал за ограду.
Он шёл по дорожке, которую столько лет лишь видел издали, и ему казалось, что он не идет, а парит над ней. Птицы слетались отовсюду, садясь ему на руки и плечи. Пчёлы вились над его головой, словно сверкающий алмазными крылышками ореол. Так он пришёл в деревню.
У колодца он увидел стайку непоседливых малышей. Шемхамфораш присоединился к их игре: оказалось, что брызгаться водой из лужи очень даже весело. А потом он угостил детей сладостями и каждого поцеловал в лоб. Дети звонко смеялись, и от этого у Шемхамфораша теплело внутри.
А потом он пошёл к дому вдовы Иона. На стенах кое-где до сих пор осталась копоть, наспех приколоченные доски едва прикрывали прорехи: одинокой старухе с тремя маленькими дочерьми не так-то легко привести дом в порядок. В прорехах было и её сердце, время так и не излечило душевную рану.
Хозяйка сидела на крыльце и горько вздыхала, проливая слёзы, сетуя, что муж так рано оставил её и дочерей. Шемхамфораш подошёл к ней, обнял, вытер её слёзы. И на бледном печальном лице впервые за долгие годы появилась улыбка надежды.
Так Шемхамфораш ходил по деревне, а потом и по соседним, помогая всем, кого встретит. Да, он всё ещё не мог лечить раны, гасить пламя и воскрешать мёртвых, но он утешал неутешных, дарил духовную силу справляться с любым горем.
Слава о нём разошлась по городам и весям. Везде его привечали, пускали в дом, как родного, кормили-поили, пускали переночевать. Нашлись даже те, кто стал поклоняться ему, как властителю. Эти люди построили Шемхамфорашу роскошный дворец, весь усеянный златом и драгоценными каменьями. Искусный художник нарисовал на стенах сцены из жизни Шемхамфораша.
– Тебе больше не нужно скитаться, словно бродяга, мы построили тебе дом, самый лучший из всех! – говорили эти люди. – Приходи в него и живи там, а мы будем прислуживать тебе, как рабы!
Но Шемхамфораш не захотел жить в огромном золочёном дворце. И он не желал, чтобы кто-то служил ему, ведь он сам стремился служить во благо другим. Тогда эти люди попросили художника нарисовать портрет Шемхамфораша, и стали служить этому изображению.
– Чудаки, – пожал плечами Шемхамфораш, и отправился дальше странствовать и помогать людям.
Однажды он остановился на ночь в одной деревне. Ночью пошёл дождь, и к утру ливень стал только сильнее. Он лил и лил, пока река неподалёку не вышла из берегов и не затопила деревню. Бурлящие потоки смыли поля, порушили деревянные хибары, а ещё – унесли с собой множество жизней.
Спала вода, и увидел Шемхамфораш разорённые стихией посевы, руины бывших жилищ да мёртвые тела. Сердце его сжалось от горя. Обессиленный, он упал на колени и заплакал.
– Простите меня, люди! Я не смог вам помочь! – корил он себя.
Хотя люди тоже были подавлены несчастьем, они не испытывали злобы. Они подняли Шемхамфораша с колен и, обняв его, как до этого обнимал он их в минуты печали, сказали:
– Не вини себя. Это страшное горе, но такова жизнь. Мы построим всё заново, снова засеем поля. Снова по дорожкам будут бегать радостные дети. Просто будь с нами, дай нам сил преодолеть плохое сегодня.
Вытер Шемхамфораш слёзы, и улыбнулся.
– Я буду с вами! Со всеми, кто верит в меня.
А так — красиво, конечно. Шем, рожденный Адамом — *одобрительно кивает*.
Мерси )
Ладно-ладно… Вы тут все слишком мирные, чтоб вас провоцировать ))
Красота, ни хрена не надо делать. Достаточно позволять людям любить себя. Как просто быть богом)
В реальной жизни ваще бы убили. Но всё обошлось. И ничего оскорбительного.Заголовок с аннотацией как бы с претензией на что-то.
А в тексте пшик.
Аналогию проведете сами ;)
И хотя все возможности бога здесь сводятся к выполнению одной функции — обнять и плакать., это даже интересно.
Ведь каждый видит в боге то, что хочет видеть.
И зачастую это бога устраивает.
А пожалеть и утешить кого-нибудь — тоже нужное дело.
Ладн, ты там сам говорил, что интересуешься темой. В общем, почему этот текст оскорбляет чувства вообще всех: верующие говорят, что Бг есть, атеисты – что нет, монотеисты вообще себе пантеоны сочиняют, не говоря уже про троллей-пастафарианцев.
Я же говорю, что Бг есть, но он ничего не создавал – его создали, чтобы в него верить. Но это не умаляет его мощи. Это тот внутренний резерв, который дает человеку найти в себе силы преодолеть самого себя. А именно – преодолеть свою слабость перед проблемами. Когда перестаешь верить в себя, подсознательно ищешь выход – и им становится нечто «извне», что сильнее, мощнее тебя, что тебе неподвластно. Но в сущности – это и есть ты сам. Просто слишком невероятно поверить, что ты способен сделать что-то подобное – а вот БГ может! Бг – это оправдание собственной силы. Или собственного порока, как в случае с фанатиками. И вообще много чего, что не хочется приписывать самому себе – мол, это же не я, это во мне Высшие силы говорят. Эдакий вариант локуса контроля.
А через это понимание можно даже прийти к экстазу верующего. Если сломать эту границу между собой и тем, что ты считаешь некоей Высшей силой – тогда ты ею станешь. И это будет экстатическое состояние – аффективная любовь, или ненависть, не важно. Но это будет сильнее, чем все, что ты ранее испытывал. Ты станешь Богом.
(я не потребляю, если что )
Возможно. Все на свете возможно.
Можешь удивляться, но приблизительно то же самое говорил в своё время Аристотель. Немного другими словами, правда.
Но смысл в том, что божественное познаваемо.
А раз познаваемо, значит познающий сам становится богом.
Правда, человек не сам создал бога.
Но это уже разновидность мнений по поводу — откуда вообще взялось сознание.
В любом случае — ты прав.
Я сейчас как раз занимаюсь всей этой диалектикой.
Голова кипит от неё.
Но вряд ли вся эта сила находится в самом человеке, как ты говоришь.
Скорее, все-таки, слом стены происходит от познания той части сущего, что тебе не принадлежит.
Потому что это вещи, которые существуют объективно, независимо от нас. Как небо, которое есть, но что одним — божий купол, то другим — атмосфера. И можно сказать, что «каждый видит свое», но не все видения равнозначны по весу и объективности.
Это функция мозга. Умрет мозг — исчезнет сознание.
Я бы сказал — та часть, которая существует независимо от тебя. Ты можешь создать себе Бога, стать им и вообще что угодно, но ты не можешь не создавать. Это функция сознания — ты все время что-то пропускаешь через себя и думаешь. Сознание устроено так, как устроено, и не тебе это решать, ты просто пользуешься тем, что уже дано. А даны закономерности.
Принятие себя — это и есть принятие того, что все сущее обусловлено закономерностями. Все, что ты делаешь, о чем думаешь — закономерно. К этому ведет твое «дерево возможного».
Там ведь ничего нет. Вообще ничего, даже времени. Мир существует уже без тебя, а ты — нет. Потому что тело мертво, а сознание погасло.
И когда открываешь глаза, ощущение, что прошла всего секунда — но на самом деле минуло несколько часов, дней… За которые тебя не существовало как личности, только груда мертвых молекул.
В природе все рационально.
Какой смысл накапливать опыт и знания, если потом это вылетит в трубу?
Мозг умрет — даст пищу червякам. А сознание часть мозга? Вряд ли. Скорее — часть чего-то большего.
Пока тело мертво — сознание уже где-то пашет.
Кто ж ему прохлаждаться даст?
А что не помнишь ничего — так кто тебе правду скажет?
Ну, это уже из буддизма.
Все сложно.
Не часть мозга, а функция. Это разное.
Телу не нужны ни поэзия, ни геометрия Лобачевского. Впрочем, как и определение познаваемости сущего.
И для хранилища инстинктов мозг великоват. Спинного хватит.
Поэтому не получается.
Но сознание твое (душа) еще пригодится…
Я бездушная мразь :3
Закономерности.
— бред бредовый, нет такого, но отдельно от того, что лежит на столе точно. И так интересно «выходишь», как вынырнуть, но не вверх, а врассыпную. И цветное всё, и пахнет, и звуки чёткие. Что дальше не знаю, слава небесам, вернули. :)))
Попробуй посмотреть на все это шире.
Представь, ч то личность — это этикетка сознания, пристегнутого к твоему телу.
Тело умерло, сознание выдернули и отправили в новое тело. Но с другой этикеткой, потому что появилась другая личность.
А старая осталась в виде эпитафии на кладбище и памяти еще живущих.
Но это все равно этикетка.
Как тебе понятие личности в таком плане?
Но он же не разложился на атомы за год. Значит — сознание в нём было с момента написания. И клиническая смерть ни при чем.
Ну, и ты раскрыл мой коварный замысел — я останусь жить в чужих сознаниях :3
Тот же наркоз — это искусственная кома. Есть момент, когда входишь, и когда приходишь в себя, тогда можно что-то вспомнить. Я из последнего очень долго и тяжело выходил, еле растолкали. На самом моменте угасания — ничего нет, этот кусок напрочь выпадает.
Только душу сознанием обзывал не я. Точнее — не только я. Это сделали давно. Целое стадо философов сравняло эти два понятия.
Ну, в западной традиции. В восточной понятие души несколько отличается.
*Досадно махнула рукой и пошла читать «Общую психологию» Рубенштейна
Шире — это понимание того, что, независимо от нашей формы, мы — часть некоего единого. В физическом плане — частицы, из которых состоит тело, уже были много чем до нашего рождения, и будут много чем после нашей смерти. Т.е., технически — мы вообще бессмертны. Но это на уровне материи. Да, когда наши частицы станут чем-либо иным, у этого тоже может быть сознание. А может и не быть. После смерти мы не родимся другим человеком, мы воплотимся во множестве — земле, червях, птицах, плодах, цветах — каждый будет множеством. В пределах всей системы, в которую мы заперты. А, быть может, некая толика частиц прорвется в космос? И тогда нас занесет далеко за пределы этой замкнутой системы — Земли.
А сознание… Оно существует, пока существует само-осознание. Однако, человек не в вакууме живет, все, что он делает — отпечатывается вокруг, в чужих сознаниях. Он, как коды матрицы, пропишется в чужих файло-хранилищах — памяти. Потому что есть еще некое общее, коллективное сознание — как супер-компьютер из сознаний всех ныне живущих.
Вот так надо мыслить шире
Банан тебе по философии.
Да так будет шире дивана, но уже балкона.
Как только ты крякнешь в ящик ( дай бог тебе здоровья) твоё самоосознание вылетит к чертям. Вместе с сознанием. ТВОИМ…
И то неизвестно, куда это твое сознание денется. К чертям или вольется в гомеостатическое мироздание. Такая теория тоже есть.
Но это не значит, что даже с исчезновением твоего сознания исчезнет сознание в целом.
Мироздание плевать на все это хотело.
Есть у меня пару мыслей на этот счет.
Я тебе вечером в личке напишу. Поржешь над интересной картиной мироустройства.
Она недавно у меня в голове сложилась.
Весело будет. Обещаю.
А история…
Вы знаете про Хоопонопоно? Здорово, если нет. Потому что я вижу в этой ситуации (вы написали, не зная, красиво подведя к совершенно по-другому описанному, но ровно с тем же итогом, учению)
Что не удивительно, учитывая вашу трансдентальность и экзистенциальность))
Я очень вам БлагоДарю. У меня закончились вменяемые формулировки))) просто благодарю.
Всецендентность и трасобъемлющность ащет
Нян ^.^
Вы вот смеётесь, а я сижу и чуть не плачу от счастья.
Даже без доказательств Бога, хорошо вот это отцовское: Делай всё, что можешь, если в твоих силах сделать хоть что-нибудь.
Для тех кто не свят надо обязательно добавить: Не навреди.
А в том что ты гений даже не сомневаюсь)))
Это пройдет.
Не связь молекул внутри нейронов.
Последнее не проходит до смерти.
А верхнее либо проходит, либо перетекает в другую форму мировосприятия.
молекулы неизменны, но их соединения, состояние нейронов, их связей и всей нервной системы от оно и изменяется.
поэтому я и сказала про взаимосвязь молекул, как про низший уровень, который останется со мной!
Каких я только атеистов и нигилистов не повидал! Сам таким был.
Сейчас куда ни глянь — сплошные ламаисты, бабтисты и последователи каких-то пророков.
И такое ожидает всякого!
За исключением конкретных богоборцев, озлобленных несправедливым положением вещей в окружающем их мире.
Так, а я, получается… Альтернативно верующий?
Особенно после всех твоих сентенций.