Белая косая на маковом поле

Белая косая на маковом поле

Моей подружке Ленке шила ее мама: платья, еще платья. Они мне не нравились, особенно плохо было то, что подол подшивался с большим запасом на вырост. А мне не шили и от этого, со свойственным детству эгоизмом, я чувствовала себя казенной сироткой.

Однажды, Ленка вышла гулять в юбочке с глубокими складками на широких лямках, перекрещенные на спине. Эти лямки были на фоне умопомрачительной трикотажной блузочки с зигзагообразными полосками, но все таки юбка была лучше. Все это так шло Ленке, особенно сзади: зигзаги, лямки и длинные косички с завитками на концах. Я была в каком-то цветастом платье, сверху для тепла спортивная кофта блекло-василькового цвета. И вот же что, тогда не принято было говорить комплименты, да и завидовать надо было молча. Ленка до сих пор не знает, как она была неотразима! А я, сиротка без такой юбки, без таких перекрещенных на спине лямок. Единственным моим утешением были полосочки на воротнике кофты: красная, васильковая, белая и так два раза.

И то ли я ныла, хотя в себе-то я помню что страдала молча, то ли так сошлись на небосводе звезды, мама решила тоже мне сшить! Знаете, такой тонюсенький ручек искристого счастья из живота вверх-вверх, щекочет игриво в горлышке... Теперь все будет! - такое ликование, от которого из тебя во все стороны идет свет - не девочка, а светлячок в ночи.


Мама поставила на стол какао-серого цвета швейную машинку с золотой надписью "Ржев". Достала тряпочку макового колора в косую белую полоску. Мне красота этой тряпочки была подозрительна, не нравилось и ее качество с просвечивающимся с изнанки цветом, но я ж ликовала и светилась! 
 Наверное, я унеслась на улицу. Наверное, я надоедала маме - А скоро? Наверное, она нетерпеливо отвечала - Не мешай!


И вот! В сумерках теплого летнего вечера, с выпрыгивающим от всеобъемлющего счастья сердцем, несмотря на то, что мои родители были в глубокой ссоре, которая их навсегда развела друг от друга, я узнала что мама сшила мне панамку.
 Биржа со всеми активами обвалилась. Стою я перед мамой и перед зеркалом в малОй панамке, в руинах своего несбывшегося счастья с перекрещенными сзади почти лямками на пуговке. 


Наверное, с тех пор я научилась держать лицо в горе.

Первое платье мне сшили в детском саду. Платье было отличное, но так нельзя поступать с людьми, пусть и с маленькими. Портниху я и в глаза не видела, а ведь хотела придти к ней домой, все там увидеть, рассказать, что хочу как у Эммки - мини-колокольчик с рюшками у самой шеи, с рюшками внизу, чтобы быть куколкой; а мне - рукава фонариком, юбка - клёш длиннющая,ну, в общем - как самая обыкновенная девочка. Да ещё после праздника, когда фотографировали, сказали - Возьми за края юбочки. Я конечно взяла, растопырила эту свою юбочку. Для совершенства композиции на голову мне напялили украинский веночек с лентами... Эх... Хе-хе!..


Много позже, когда я была школьницей намечтала для себя батник. В моем понятии батник был священным. У маминой сотрудницы Вали был розовый из шикарного хлопка ( тогда я и понятия не имела о разнице тканей), с зеленой вышивкой на манжетах и воротничке, ей Саша привёз из плавания.

Мамина младшая сестра Алла повела меня к портнихе. В детстве я очень гордилась, что она у меня есть и в тайне считала ее своей собственностью. Так вот, Алла привела меня к этой женщине. Жила та неопрятно и захламлено и сама она с виду была неприятная тётка. Ей я произнесла заветное - хочу батник. Мы оставили кусок ацетатного шелка с невнятными желтоватыми разводами, точь в точь, как выглядит омлет из голубоватых магазинных яиц и я начала ждать сразу, как только вернулась домой.

Вы обязательно должны проникнуться в чувство моего ожидания. Я ждала много дней, может неделю, может десять дней. Мое ожидание каждого часа было с большой буквы. 
Я опять пришла в темную квартиру портнихи, она располагалась на первом этаже. Мастерица откуда-то извлекла мой батник. Этот жалкий, задрипанный ацетатный шелк безродного омлетного цвета, не на застежке с пуговками!, а с невообразимой прорезью для головы, с воротником не того силуэта, без стоички!, распластанный как погибшая после шторма медуза на галечном пляже,с манжетами без застежки!, без защипов!, а с равномерной, убогой сборочкой! В то время я понятия не имела, что такое неудачно выйти замуж, но моя драма с бантиком по силе равнялась такому событию. Мир обрушился на меня со всей своей несправедливостью и непониманием такой простой, но заветной вещи, как батник. Я во второй раз была не понята.


Дома я долго стояла перед зеркалом долго и тупо смотрела на себя... И даже планка, с ее несусветным окончанием, а вернее началом, была не той ширины.

Неведомая Лёля

В обрывках взрослых разговорах мелькало имя Леля. Я знала где она жила, мне очень по вкусу были высокие окна ее дома, мне по вкусу был и высокий фундамент ее дома. Леля была двоюродной сестрой бабушки, мамы моей мамы.
Она была изящна, с большими, немного печальными глазами, хорошо сложена, всегда с безупречной прической волнистых волос, достаточно старомодна и от этого для меня еще более притягательна. Немножко через чур было то, она носила уж слишком старомодную обувь. У нее был патефон и серый полосатый кот. Она мало разговаривала своим тихим голосом, очень любила слушать старинные романсы и не любила детей. Леля была живым утраченным прошлым. Она пила крепкий чай и носила крепдешиновые платья летом. Зимой она тоже носила крепдешиновые платья с шубой. Я ее очень стеснялась, но мне бы очень хотелось разглядеть все сокровища шкатулок, сшитых из открыток.
 Особенно притягательна была летняя веранда с круглым столом под плюшевой скатертью, с множеством цветов в кадках и зеленых эмалированных кастрюлях, с кроватью, убранной огромными подушками, с пудренным запахом засушенных цветов. Она была самой что ни на есть модисткой. Знала все секреты шитья и потому могла исполнить любую прихоть клиентки. 
Мне она ничего не шила и я ее никогда не видела. Но она была настоящая Леля, бабушкина двоюродная сестра.


Мой брат свою жену зовет Леля, хотя она Жанна, хотя он ничего не знает о моих детских грезах.