Подлая сказка

ПОДЛАЯ СКАЗКА

«Знаете, какие книги я в детстве считала самыми обидными?
Где сначала происходит что-то фантастическое,
а потом оказывается, что это сон.
Вот это подстава! Ведь смысл фантастической книги
как раз в том и состоит, чтобы увлечься, поверить, а тут на тебе,
просыпайся и в школу…»

— А ну-ка, открой глазки…

Пытаюсь. Но глаза слиплись намертво и открываться не хотят.

— Давай, давай, открывай. Ишь, зажмурился. От страха, что ли?

Неимоверным усилием воли открываю глаза, но от этого не легче — они слезятся от бьющего в лицо, яркого зелёного света.

Пытаюсь протереть глаза руками, но тут же обнаруживаю, что руки не слушаются совсем. Я их почти не чувствую, они онемели от пальцев, до самых плеч. Дёргаюсь всем телом, чтобы разогнать в руках кровь, но ощущаю только впившуюся в руки, колючую верёвку. Она спутывает кисти, локти, грудь и мешает дышать. Такое ощущение, что я нахожусь в коконе паука.

— Не дёргайся, не поможет.

Голос неприятен и сух, словно старая солома. Мне обязательно нужно посмотреть, кто со мной говорит, поэтому я усиленно моргаю, пытаясь согнать с глаз мокрую пелену.

Наконец, когда это удаётся, я вижу, шагах в десяти от себя, странное сооружение – огромное кресло с высокой спинкой, сплошь утыканное зелёными камнями, от которых и исходит свет.

Лицо фигуры, что восседает на этом кресле, больше всего похоже на обычный холщовый мешок, перевязанный верёвками.

Рот, нарисованный на этом «лице», кривится в едкой ухмылке:

— Что вытаращился? Думаешь – в сказку попал, дубина без мозгов! Твои преступления велики и ужасны, поэтому и осуждён ты единогласно всем народом, в моём лице.

Оглядываюсь по сторонам, насколько позволяют верёвки, стягивающие тело.

Я стою на коленях, на высоком помосте, посреди площади, забитой толпами маленьких человечков в остроконечных шляпах. Непонятно, живые они или нет, потому что стоят молча и не шевелясь, все одинаково одетые, разве что цвета одежды разные – зелёные, синие, жёлтые, фиолетовые.

Их неподвижность похожа на неподвижность тех деревянных статуй, что торчат по периметру помоста. Тела этих статуй размалёваны так, чтобы напоминали военную форму – мундиры, ленты через плечо. И на их головах, грубо, торопливым резцом вырезаны широкие, совсем уж идиотские улыбки, похлеще той, что змеится по мешку, сидящего напротив меня чучела.

— Тебе вменяется в вину – жевание жвачки в стране Мигунов, подмигивание девушкам в стране Жевунов, молчание в тряпочку в стране Болтунов и вывих ноги в стране Прыгунов! А также — ношение очков с коричневыми стёклами в Изумрудном городе – тягчайшее преступление, которому нет оправдания и прощения! – нарисованное лицо вдруг искажается злобной гримасой – Но ещё страшнее, твоя вина в переводе жёлтого кирпича в оффшоры!

Чучело некоторое время молчит, приходя в себя после злобной тирады.

— Железный Дровосек, все ли условия проверки выполнены?

Другой голос – шершавый, ржавый, скрипучий, словно сдвинулись старые шестерёнки, звучит справа от меня:

— Все условия выполнены, дорогой Страшила – обливание водой не дало никакого результата, скармливание Смелому Льву обернулось для бедного Льва несварением желудка, от чего он хворает до сих пор, удар домиком по темечку, осуждённому тоже не повредил. Вывод исследовательской комиссии однозначен – перед нами классический, бессердечный злой волшебник! Выход, как всегда, остаётся только один…

Выворачиваю голову направо, посмотреть, откуда раздаётся новый голос, и вижу фигуру, одетую в латы средневекового рыцаря. Но привлекают моё внимание совсем не латы – около ног фигуры стоит огромный, полированный до блеска, остро отточенный топор! От вида этого топора меня бросает в дрожь. Что здесь твориться? Кто я? Зачем всё это?

— … Выход остаётся только один, – эхом доносится с трона, — приговорить осуждённого… что там мы обычно при этом приговариваем?.. мм-м-м… что-то не соображу никак.

— Думай сердцем! – скрипуче доносится из-за моего правого плеча.

— Каким сердцем, железяка безмозглая?! Молчи уж, раз Гудвин тебе ума не дал! Сейчас вспомню и без советчиков, только фейспалм применю, — пугало из всех сил хлопает ладонью себя по лбу, потом с сожалением смотрит на свою ладонь-перчатку, густо утыканную иголками. – Ну вот, совсем уже иголок мало в башке осталось, ищи их потом в стоге сена.

Но грустит по своим иголкам идолище совсем недолго:

— Ха! Вспомнил! Приговариваем мы подобных безумцев к отделению головы от тела! Приговор привести в исполнение немедленно, чтобы осуждённый не переживал! – потом снова обращается ко мне. — Да ты не бойся, это не больно, по себе знаю!

Железная рука хватает меня сзади, и я упираюсь лицом в обрубок дерева, на котором ещё виден из-под запёкшейся крови, нарисованный военный мундир.

Где-то высоко-высоко надо мной раздаётся свист топора и…

… я просыпаюсь. Я лежу весь в испарине, с онемевшими руками, подвёрнутыми под себя. Меня колотит крупная дрожь, болит шея, застуженная вчера в автомобиле.

Но всё это пустяки! Мелочи, по сравнению с колоссальным облегчением – это был сон! Всего лишь сон!

Как же хорошо в реальности!

Это вам не сказка!