Конверт первый.
«Цель: Райнхольд Кауфман, 61 год. Офицер гестапо, Кельнский район. Место жительства: Центральная площадь, подъезд 15 кв.45.
Дата устранения: 07.09.1955.
Инструкция: каждое воскресенье цель проводит вечер в ресторане «Золотой век». Был замечен как один, так и в компании женщин. Ниже приведены инструкции, учитывающие каждый из вариантов:…»
Гюттер стоял и рассматривал себя в зеркале, прикрепленного к внутренней стороне дверцы шкафа. На нем был черный, словно безоблачное ночное небо, костюм, пошитый специально под него и предоставленный «Моссадом». Полторы недели назад, впервые его надев, он пытался прикинуть, сколько такое удовольствие могло стоить. Но какая бы сумма не приходила ему в голову, она казалась либо недостаточной, либо невозможно огромной. В конечном счете он остановился на наиболее подходящей – ʺмногоʺ. Поправив воротник, Гюттер рассовал оружие по карманом, в одном из которых лежала камера RIGAMinox, прилагающаяся к костюму. И хоть он знал для чего она, все же RIGA его смущала: трудно было поверить, что камера размером с два спичечных коробка, способна сделать не то, что качественный, но хоть какой-либо снимок.
Закрыв дверь, Гюттер вышел на улицу. Из прочитанного о Раинхольде он заключил, что гестаповца можно было отнести к «людям часам»: его день имел строгое, поминутное расписание, на узнавание которого хватило бы и несколько недельной слежки. В целом, в такой дисциплинированности не было ничего удивительного: она была свойственна людям его профессии. Так и сегодня, не смотря на то, будет Кауфман один или нет, в ресторане он должен был появиться ровно в шесть. Но должен, не значит обязан, потому вместо того, чтобы выжидать у его дверей, мужчина направился «Золотой век». Гюттер вышел за полтора часа, с намерением не пользоваться транспортом, а дойти пешком. Мысли об убийствах его уже давно не беспокоили, а вот о скором покидании города беспокоили и даже расстраивали. Что натолкнуло его на мысль: а почему бы не прогуляться?
Днем Арсин представлял собой светлый город, залитый жгучим солнечным светом. Над головой то и дело проносились цветастые птицы, большую часть названий которых Гюттер не знал. И не смотря на все минусы, город был красивым, и он полюбил его, но вечерний Арсин он полюбил больше. За то, что невыносимый для приезжего зной спадал, а тени на зданиях становились глубже и шире, скрывая трещины и огрехи мастеров. Но в особенности за его вечера. В литературе, живописи или кино закат ассоциировала с увяданием и концом. Арсин же шел этому наперекор: чем ниже солнце приближалось к земле, тем больше он расцветал и молодел. С улиц исчезали толпы, освобождая место молодым парам, группам парней, ищущих приключения себе на голову. И Гюттер проникся чувствами к вечернему Арсину потому, что он напоминал о его вечерах и юности. О жизни, трудной и порой даже голодной, но счастливой. Не вывернутой наизнанку.
Через час он был на площади, с памятником Николосу Альворадо в центре и двухэтажными домами, словно стеной окружившими изваяния основателя. Ресторан был на противоположной стороне. Сам он был не старым, как узнал Гюттер, построенным лет десять назад, когда власти только-только начали программу по сохранению культурного наследия. Здание будущего ресторана находилось в плачевном состоянии, и его владелец выкупил его, обязавшись реконструировать в нужном стиле. Так и появился «Золотой век», с самим рестораном на первом этаже и бильярдом на втором, приносившим владельцу такую прибыль, что она уже давно перекрыла затраченные средства. Это было одним из немногих место, в котором человек, привыкший к хорошей жизни, мог провести вечер. Раинхольду попросту некуда было деться.
Пройдя мимо памятника, у подножия которого стоял парень, нервно переминавшийся с ноги на ногу и сжимавшего букет, Гюттер вошел в ресторан. У стойки он представился Стивеном Ховардом, которому вчера повезло арендовать последний оставшийся стол. Когда он сел, то почувствовал знакомое ощущение: все инстинкты обострились, по телу прошла легкая дрожь, а в голову ударило чувство, которое трудно было описать, но больше всего походившее на азарт. Приняв принесенное меню, Гюттер взглянул на часы и пробежался взглядом по лицам, после чего принялся изучать перечень блюд. Когда же стрелки приняли вертикальное положение, он пробежался взглядом еще раз.
«Надо же, ровно по расписанию».
Кауфман сидел за столом, расположенным у окна. Еще когда Гюттер рассматривал фотографии гестаповца, он удивился, как хорошо сохранился офицер: он выглядел лет на десять моложе своего возраста. Но сейчас, когда он видел его вживую и при параде, он выглядел максимум на сорок пять, но ни как не шестьдесят: седины не было от слова совсем, волосы оставались по молодетски светлыми. Никакой сутулости или повисших щек, лицо было подтянутым. Коричневый костюм идеально сидел на нем, скрывая старческую дряхлость. Напротив него сидела молодая девушка, брюнетка, в облегающем золотом вечернем платье.
«Значит, второй сценарий»
На одну секунду Гюттер потерял самообладание, и, не скрываясь, уставился на гестаповца. Это была ошибка, которая легко прощается на улице, но способная похоронить все в подобных местах.
- Вы уже определились?
Он вздрогнул и дернулся на голос. Перед ним стоял официант, мужчина лет семидесяти, который с удивлением посмотрел на Гюттера, на Раинхольда и снова на Гюттера. Это было внимание, которого он никак не хотел привлечь, и у него было несколько секунд, чтобы все исправить. И в поисках способа сделать это он услышал слабый шум улицы и увидел вошедших. Это был парень, стоявший до этого у памятника, но на этот раз с девушкой. Их разговора не было слышно, но даже без него можно было прочувствовать царившую между ними неловкость. На лице Гюттера появилась блаженная улыбка, и он кивнул в их сторону.
- Проходил мимо этого парня, и сейчас увидел его в окне. Сразу видно – первое свидание. Каждый раз когда вижу подобное, воспоминания так и лезут в голову.
Официант посмотрел в указанном направлении и тоже улыбнулся.
- Понимаю Вас. Есть что-то такое в этом.
- Да. Хотел бы я выбить из себя весь этот, и набить его снова.- говоря это, Гюттер выдавил из себя максимально мечтательный голос. – И да, я определился.
Официант записал себе в блокнот название блюдо, которые, при отбрасывании длинного названия и не малой цены, сводилось к тушеной рыбе с гарниром из овощей, и вино CabernetSauvignon. Выбор закусок клиент оставил на его выборе, чем порадовал самолюбие официанта.
Заказ был принесен довольно быстро. Глядя на него, Гюттер испытал легкое разочарование: за такие деньги на столе стояло крайне мало. Благо, «Массад» брал все расходы на себя.
Через полтора часа, за которые Гюттер успел спустить еще немного денег, Кауфман поднялся и, придерживая девушку за талию, вышел.
«Интересно, если бы она знала о его прошлом, она бы все равно легла бы под него? Или посчитала бы, что он исправился?»
Осушив бокал и положив деньги на стол, Гюттер вышел. Оказавшись на улице, он уже хотел было последовать за Раинхольдом, но остановился. Посмотрев с начала на толпу, в которой тот уже начал растворился, потом на пешеходный переход, лежавший в другой стороне, он задумался на несколько секунд. В итоге повернул к дороге, перешел ее и направился вдоль «стены», к 15-ому подъеду. Когда до него оставалось метров десять, он развернулся на девяносто градусов и, не смотря на вывеску, зашел в пекарню. В ней он купил мясную булку, которую покупал ранее и показавшаяся ему необычной: встречать настолько невкусную и запоротую «мяснушку» ему еще не доводилось. Сев на стоявшую у входа скамейку, он вонзил в нее зубы. Люди проходили мимо, не обращая на него внимания, как и он них, периодически поглядывая на часы. Через час гестаповец стоял у своего подъезда.
«Минута в минуту, ну и педант. Такая строгость к такой мелочи. Ну, в конце-концов, мелочи нас и губят».
Гюттер поднялся и вошел в подъезд через несколько секунд после Раинхольда. Поднимаясь, он услышал звуки открывающегося замка и немного ускорился. Когда он добрался то нужной двери, гестаповец уже вошел в квартиру и закрывал ее. Схватившись за край, Гюттер сильно дернул ее на себя. Конечно, он мог бы закончить все сейчас и уйти. Но зачем?
Не успев отпустить ручку, Кауфман подался вперед. Крик уже был готов вырваться из его горла, но удар в живот превратил его в слабый свист вылетающего воздуха. Старик отлетел к противоположной стене, а Гюттер, перешагнув порог и закрыв дверь, осмотрелся.
«Однако неплохо живете, офицер. На прощание много с собой забрали»
Гюттер стоял в просторной прихожей, обклеенной яркими обоями с нарисованными на них узорами, переплетающимися в причудливые узлы. У входа стояли резной шкаф, на котором весели плащи и зонты, и скамейка с мягким сидением, обитая если не кожей, то очень похожим материалом. Из самой прихожей вело четыре двери двери.
Раинхольд начал очухиваться и предпринимать тяжелые попытки подняться. Но удар ботинком в нос прервал их. Теперь он сидел, облокотившись на стену, и дышал широко раскрытым ртом, в который ручьем текла кровь. Он поднял взгляд и посмотрел на своего убийцу: крючковатый, сгибающийся у основания нос, кучерявые волосы, уши... Без сомнения – еврей. После такого открытия Гюттер уже приготовился к тому, что гестаповец начнет извергать потоки ругани и кровавой слюны, а может и вовсе попытается сопротивляться, и инстинктивно замахнулся для нового удара. Но ничего из этого не произошло: старик продолжил спокойно сидеть, сохранив непроницаемое лицо. И лишь глаза выражали какие-то эмоции. Гюттер удивленно поднял бровь: смирено ждать смерти от того, кого даже за человека не считаешь? Не такой реакции он ожидал от бравого офицера тысячелетнего рейха. Смотря на него, Гюттер пересекся со своей жертвой взглядами, лишь на миг. Но за этот миг он увидел в них спокойствие и полную презрения усмешку, ставшие ответом на вопрос.
«Вот оно как».
Раинхольд Кауфман противоречил ожиданиям, потому что он был настоящим офицером. Он прекрасно понимал, что крики и попытки сопротивляться не помогут, не в его возрасте и не в нынешнем положении. Но вот убийцу они позабавит, или вовсе доставит ему удовольствие. Такого удовольствия он ему точно не доставит, а по возможности лишит.
«Ну чтож. Весьма похвально».
Гюттер собрался коленом окончательно разбить Кауфману нос, после чего выполнить следующую прихоть своей садистской фантазии. Как он делал не однократно.
Но тело отказало повиноваться. С начало нога, потом ладонь отказалась сжиматься в кулак. Он ощутил, как желание растянуть процесс, против воли, стремительно покидает его. Он не понимал, в чем причина. Но понимал, что выглядит это так, словно гестаповец добился своего, чего Гюттер никак допустить не мог. Высунув нож, он закончил все одни ударом.
