Конверт третий.

«Цель: Бернард Мюллер,45 лет. Креминалькомиссар полиции безопасности гестапо, Дюссельдорф. Место жительства: Частный сектор, Восточный район, дом 76.
Дата устранения: 09.09.1955.
Инструкция: цель круглые сутки проводит у себя дома, в не которого была обнаружеана лишь дважды. Хромает на правую ногу. Ввиду этого инструкции по устранению следующие…»

Завернув сумку в плащ, Гюттер открыл окно и сбросил получившийся сверток. После чего перелез через него и повис на вытянутых руках. Второй этаж находился в четырех метрах над землей, сам Гюттер был метр семьдесят. Лететь предстояло чуть более двух метров. Расстояние не малое, но он рассчитывал, что земля смягчит падение. Глубоко вдохнув, мужчина разжал пальцы и полетел вниз. Как только ноги коснулись земли, он склонился на правый бок и сделал несколько перекатов. Футболка и джинсы сразу же испачкались. Весь этот трюк был проделан без зрителей – был час ночи, время пустых улиц и погасших окон. Свет горел разве что в нескольких номерах «Конкистадора», но его постояльцы были слишком заняты, чтобы хоть что-то заметить.
Несколько минут Гюттер лежал на спине, уставившись в небо. Оно уставилось в ответ, смотря на него тысячами ярко-желтых глаз. Встряхнув головой, он поднялся и, поводив ногой по месту приземления, снял сверток с куста, на который тот приземлился. Надев плащ и перебросив сумку через плечо, Гюттер направился к месту, стараясь держать спину ровно.

Прошедшие два дня он страдал от чувства, которому не мог дать названия. Оно была чем-то похоже на манию преследования, но точно ею не являлась. Он был в этом уверен, потому что мания появляется от страха за плохо заметенные следы. Мысль о том, что он сделал это плохо, Гюттер не допускал: из газет мужчина узнал, что у Раинхольда Кауфмана случился приступ во время варки кофе, что привело к пожару в его квартире, а о Райнере Лоуренце и вовсе ничего не было слышно. Тот валялся за мусорными баками, лишенный всех имеющихся документов и закутанный в плащ, состояние которого было предварительно ухудшено. Однако ощущение, что из окон кто-то смотрит на него, не прекращалось ни на секунду. Хоть и каждый раз, когда он смотрел в них, там никого не было.
В одиночестве было еще хуже. В нем стены, дома нависали над ним, давя своей многотонной массой, словно бы стремясь раздавить и заставляя спину инстинктивно гнуться днем и лишая сна ночью. Казалось, что сам город хочет его перемолоть. И если с ʺманиейʺ еще можно было как-то справиться, то что делать тут, Гюттер не знал. Хотя он чувствовал, как подсознание пытается ответить на этот вопрос, как и на другие, возникшие за эти дни. Как бы то ни было, Гюттер увеличил и ускорил шаг, желая поскорее со всем покончить.

Частный сектор был единственным местом в городе, который мог посоревноваться по красоте с центром. Живя в стране, в которой температура 0 C˚ зимой считалась катастрофой, люди могли позволить себе не тратиться на утепление своих домов. Но могли потратиться на свою территорию, отчего входящего встречали домики, стоящие на чистых убранных участках с беседками или, если владельцы побогаче, бассейнами. По дороге были посажены деревья, кроны которых устремлялись в небо.
Но в Восточном районе все было немого иначе. Деревья никуда не пропадали, но на месте домов с лужайками приходили дома, их не имеющие, отчего терялась добрая половина красоты. В одном из таких домов, дешевом одноэтажном панельном, жил Бернард Мюллер.

Подойдя к двери №76, Гюттер огляделся и, удостоверившись, что никого рядом нет, достал отмычки и взялся за замок. Оказавшись простым, тот легко поддался, и уже через несколько минут раздался слабый щелчок. Войдя внутрь, мужчина оказался в небольшой прихожей. Осмотреть которую не успел: все внимание привлек слабый свет, вытекавший из дверного проема. Вытащив нож, он осторожным шагом, словно мотылек, направился на свет. Он вошел в кухню, такую же не большую, с наглухо занавешенными шторками. У левой стенки стоял стол, на нем горела настольная лампа, светившая на книгу. Никого не было.
Сзади раздался звук скрипящих половиц. Сжав рукоятку, Гюттер развернулся, замахнувшись для удара. Но лезвие рассекло воздух. В нескольких метрах стоял Мюллер, держа его под прицелом пистолета. Словно мотылек, Гюттер разбился о стекло.

Бернард Мюллер был не высок и худощав. В слабом свете лампы его лицо казалось морщинистым, и больше подходило бы глубокому старику. Щетина отсутствовала, волосы были подстрижены коротко. Правая нога неестественно далеко отклонялась вправо.
На его лице отчетливо читался страх, в глазах и вовсе крутился водоворот чувств. Но, не смотря на это, оружие он держал в твердых руках.

- Нож на пол. – голос так же был крепок.

Присев, Гюттер выполнил требование.

- Сумку тоже.

Тяжело сглотнув, он положил и ее. В голову тут же ударила мысль пустить в нее руку и вытащить пистолет. Мышцы даже напряглись, готовые к рывку. Пришлось приложить усилия, чтобы сдержаться. Он прекрасно понимал, что не успеет, а для прыжков кухня была слишком маленькая .

- Присядь. – Мюллер кивком указал на стол. – Иди лицом ко мне. Руки на стол.

Добравшись до места, Гюттер сел на табурет. Бернард шел за ним. Посмотрев на его походку, мужчина понял, что фраза ʺхромаетʺ, даже близко не описывает действительности. Нога криминалькомиссара так и норовила согнуться пополам, отчего, для сохранения равновесия, он шел небольшими шажками. Когда он сел напротив, Гюттер поерзал на месте. Табурет оказался достаточно прочным. В его голове начал появляться план.

- Мужик, прошу…, не убивай. Прошу…

На лице бывшего гестаповца появилась слабая улыбка.

- Скажу прямо: уругвайский акцент у тебя дерьмовый. – улыбка исчезла, и все стало как прежде. – Я знаю, зачем ты здесь.

План в голове Гюттера принял окончательный вид, и он напрягся. Он сидел на самом краю табурета, и если подвинетя еще немного, то свалится с него. Если все пройдет как надо, то он успеет нырнуть под стол раньше, чем Бернард выстрелит. Так он получит возможность опрокинуть Мюллера на пол. Да, драка, которая последует дальше, будет шумной. Но короткой, он успеет сбежать.

- Не знаю, кто был твоим наводчиком, но хочу сказать – он хорош. Найти меня и Кауфмана тут, это нужно уметь.

Гюттера словно ударили тяжелым по голове. На миг он даже забыл о своих намерениях, надеясь, что недостаток света не даст Мюллеру как следует рассмотреть его лицо.

- Но узнать, что мне довелось побывать под его руководством в 44-ом, он не мог. Это длилось не долго, лишь месяц. Но за это время я офицера хорошо узнал. И с той жизнью, что он вел, приступ ему бы не грозил еще лет двадцать. Да и кофе, в воскресный вечер? – он отрицательно закачал головой.

«Так ты знал, черт возьми!?»

Сердце начало учащенно биться, разгоняя по телу вскипяченную яростью кровь. Гюттер уже готовился привести план в действие. Бернард надавил на курок.

- Не двигайся. – в первые за все время его голос дрогнул. Слабо, но он уже не был тверд.

Наступила пауза, в течение которой мужчины смотрели друг другу в глаза. Несмотря на пылающую ярость, Гюттер не мог не отдать должное Мюллеру: было видно, что его страшно, но держался он твердо. Хотя чего он боялся, оставалось загадкой.

- Почему ты это делаешь?

- Делаю что? Убиваю фанатиков и шавок, что за своею веру или желанию наживы отправляли людей на смерть?... – Гюттер хотел было вывалить на него гневную, но смог взять себя в руки.

- Фанатики, шафки. – Мюллер закивал головой, словно бы задумавшись. – Таких и в правду было много, но не все. Был у меня друг, еврей. Занимался тем, что искал других евреев. А знаешь почему? Партия приставила нож к глотке его сына. Мальчику тогда пять лет было. А ведь он с Бинди восемь лет мечтал о ребенке.

Решив подыграть, Гюттер спросил:

- И что же побудило тебя?

Бернард ответил не сразу. Он помрачнел, а его лицо стало казаться еще более морщинистым, чем прежде.

- Вера. Я верил, что этот усатый ублюдок сможет вернуть величие моей страны, о котором всегда упоминала мать, когда я спрашивал «где папа?». Хотя, что мог понимать об этом семи летний мальчишка. Только то, что это что-то хорошее, ведь папа не уйдет воевать ради какой-то хрени. Да и жизнь, как ты, думаю, и сам знаешь, после Первой мировой была не очень. Он обещал, что и ее изменит к лучшему. И я поверил.

- Это конечно очень грустно, но я не священник, прощать за исповедь не собираюсь. Ты преступник, и за свои деяния заслуживаешь смерти.

Бернард медленно закачал головой.

- Нет, не смерти. Ада, пожалуй… Я ведь не до последнего верил, что все делаю правильно. Сложно сохранить веру, когда видишь творящийся вокруг кошмар. Я и не сохранил, она рухнула довольно быстро. Но когда это произошло, я убедил себя, что начатое все равно нужно продолжить. Что это просто сложный путь, который в конце-концов приведет к чему-то хорошему. Я долго убеждал себя в этом, а когда понял, что все это было ложью, мы уже проиграли. Я был одним из тех, из-за кого мою страну вновь унизили и раздирали на куски. И что же я сделал, поняв это? Сбежал. – на последних словах ему не хватило духу и голос задрожал, как осиный лист. - Вот за что я заслуживаю смерти.

- Если уж так в этом уверен, чего не застрелился? –Гюттер взглядом указал на пистолет.

- Не могу. Страшно. И сейчас боюсь. Потому с тобой тут и сижу, хоть и ждал. – прошептал он в ответ.

После чего перестал смотреть на Гюттера. Вернее, он начал смотреть сквозь него, куда-то туда. Положив оружие на стол, он закрыл глаза и какое-то время сидел не шевелясь. Лишь рука тряслась, словно в конвульсиях, заставляя пистолет отбивать чечетку. Наконец он медленно протянул его ʺсобеседникуʺ. Не зная, куда смотреть, Гюттер метался между оружием и Бернардом.

- Стреляй сюда. – почти прошептал он, повернув голову и указав на висок. – Так будет проще подстроить суицид. В него все без труда поверят: одинокий инвалид с простреленным коленом, не выходящий из дома, которому паршивая газетенка приносит на редактирование статейки своих паршивых журналистов. И которому помогает только сосед, да и то потому, что сбагрил отца в дом престарелых, где тот повесился. Пытается искупить вину.

Гюттер принял оружие и приставил его к указанной точке. Мюллер сжал кулак до хруста. Он что-то бормотал себе под нос.

- Давай. И так затянул.

Последние слова были слабыми, сказанные будто уже умирающим человеком. Гюттер выстрелил.